Текст книги "Архипелаг"

Автор книги: Моник Рофи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Правильно, так и было.

– А мы ведь не видели белого кита, да, папа?

– Нет, никогда.

– Папа?

– Что, моя ду-ду?

– Можно мы поедем домой?

– Домой?

– Да.

– А что ты считаешь домом, моя черепашка?

– Наш дом, в Тринидаде, там, где мы живем.

– А как же «Романи»?

– Папа, но «Романи» – это же просто яхта!

– Да, я знаю.

– Папа?

– Что?

– Маленький братик Алекс умер, когда было наводнение.

– Да.

– И мамочка ушла спать.

– Да.

– А потом и мы уехали.

– Да.

– А вчера Сюзи ушла.

– Да.

– Давай вернемся домой, папа. Пожалуйста! Давай будем жить в одном месте. Только мы с тобой и остались.

– Да, ду-ду. Мне очень жаль, детка, правда!

– Хоть бы мама поскорее проснулась.

– Мне тоже этого хочется.

– Я так странно себя чувствую, папа. Как будто мне жаль всех на свете.

– Это море, мое солнышко. Море заставляет людей так себя чувствовать.

– Как?

– Размышлять обо всем на свете.

Оушен отворачивается к морю, рассеянно кивает, погруженная в свои мысли. Она не хочет разговаривать с ним, не хочет на него смотреть. Гэвин понимает: дочь больше не доверяет ему. В какой-то момент его сотрудники тоже перестали доверять ему, только Петала доверяла, но она по жизни слишком доверчива. Он боялся заразиться от жены, сотрудники боялись заразиться от него. А теперь на лице дочки появилось такое же холодное, отстраненное выражение, словно она опасается слишком близко подходить к нему.

Они приближаются к экватору, пора открывать шампанское, праздновать переход в Южное полушарие. Но в груди лишь тоска: подумаешь, до экватора осталось всего 247 морских миль! Какая, в сущности, разница?

* * *

Ветер набирает силу, гонит яхту вперед. Оушен то спит, то плачет. Море – как один массив воды, величественное, царственное. Оно занимает семьдесят процентов территории земли, и оно решило забрать Сюзи. Теперь оно сыто, удовлетворено этой жертвой. Море ничего им не должно, ничем не обязано. Впервые Гэвин чувствует эту отстраненность – раньше он лелеял романтические мысли по поводу их взаимного обожания, теперь понимает, что это лишь глупые фантазии. Сейчас он ясно видит, что морю плевать на него, его ребенка и собаку, почему же в груди по прежнему бушуют непостижимые чувства? Он ведь знает, что море не ответит ему взаимностью, в лучшем случае, пассивно и равнодушно примет его любовь.

Ну а с другой стороны, разве море не отражает качеств, присущих всем людям? Вечно меняющееся, непредсказуемое в своих настроениях… Иногда Гэвину кажется, что он скользит по поверхности огромного зеркала, отражающего его собственные мысли и чувства. Кто же он такой, в самом деле? Зачем забрался так далеко от своего дома, от твердой земли? «Не забывай, мои глубины таят опасности!» – шепчет вода.

На него накатывает очередная волна молчаливого отчаяния – так часто случается после многодневного общения с морем. Его место не здесь, а дома, в гамаке, у розовых стен… Правда, там снова идут дожди, а на холме над домом так и нет деревьев. Что стало с его жизнью? – вывернута наизнанку. Что стало с миром? – раньше его так не заливало.

Появляется Оушен, прижимая к груди Гровера, тоскливо смотрит на набегающие волны. Он заключает дочь в объятия, вместе они наблюдают за игрой равнодушной стихии.

– Мне здесь больше не нравится, папа.

– Мне жаль это слышать.

– Я не хочу быть моряком.

– Понимаю тебя. Может быть, я тоже не хочу.

– Я здесь совсем одна.

– Нет, детка, ты не одна.

– Нет, я одна.

Он еще крепче обнимает ее, шепчет:

– Это пройдет. Нескоро, но пройдет.

Не о чем больше говорить, и они затихают, не сводя глаз с необозримого простора. «Романи» бежит со скоростью пять узлов – грот и стаксель подняты, надежная, – уверенная, как всегда. Они сидят в кокпите, а вокруг мало что меняется: только иногда синева становится более чернильно-фиолетовой, а иногда как будто тронута морозцем. Ветер меняет направление, и Гэвин перекидывает шкоты. Он так устал, что в глазах рябит – от соленой воды, от недосыпа воздух пузырится, предметы меняют очертания.

И в тот момент, когда смотреть на море становится невмоготу, немного поодаль от яхты, по правому борту, вода расходится – ее рассекает огромный хвостовой плавник.

– Папа, смотри! – Оушен соскакивает с его колен.

Сердце начинает бешено стучать. Гэвин бросается к перилам. Оба на сводят глаз с поверхности воды.

Но море уже успокоилось.

– Папа, ты это видел?! – Оушен подпрыгивает от волнения, трясет головой. – Ты видел это? Что это было?

– Хвостовой плавник, – говорит он машинально.

– Такой большой, папа!

– Да, просто невероятно!

Куда он делся? Это точно был гигантский хвостовой плавник, сомнения нет. Это ведь очень опасно, один мощный удар – и их суденышко разлетится в щепки. Гэвин вытягивает шею, с тревогой всматривается в лазурные волны.

Ничего.

Он невольно поеживается. А плавник-то был белого цвета. Он уверен в этом. Точно – белый. На глаза наворачиваются слезы.

– Папа! – Оушен дергает его за рукав. – Папа, ты же видел – это был белый хвост!

Он молча смотрит на дочь, в горле пересохло.

– Да, ду-ду. Точно, хвост был белый.

Они замолкают, пораженные. Стряхнув с себя оцепенение, Гэвин бежит в кают-компанию за биноклем. А был ли хвост на самом деле?

Но тут снова раздается всплеск – теперь по левому борту. В двадцати метрах от яхты вода расходится, выпуская на поверхность гигантское животное, которое растет, как башня, принимая форму тарелки. Его тело гладкое, живот рифленый, ребристый, как корпус шлюпки. Огромный рот напоминает глотку пеликана, рядом расположен крошечный ярко-синий глаз. Вот появляются то ли крылья, то ли весла, ах нет, это гигантские ласты. Морда усеяна бородавками: наверное, рачками или моллюсками. Это же кит! Он поднимается на хвосте, слегка подгребая то вперед, то назад, улыбаясь им, как будто говорит: «А вот и я, здравствуйте!» Кит совершенно белый. Белый, как молоко. Белый, как голубь мира.

И вдруг снова бесшумно уходит под воду.

– Папа, – шепчет Оушен. – Это был кит?

В глазах Гэвина стоят слезы.

– Да, детка, настоящий кит.

– Это был Моби Дик!

Он смеется:

– Может быть… я не уверен… Да.

– Это кит капитана Ахаба?

– Нет… не тот. Другой кит.

– Такой же?

– Да! – Господи, у него в голове помутилось, он ничего не соображает. – Да! Нет! Не знаю. Детка, я в жизни не видел ничего подобного. Ой, смотри!

Белый кит снова всплывает на поверхность, теперь он не стоит, а лежит, наполовину погруженный в воду. Он немного качается на волнах, и вдруг они отчетливо видят, что он смотрит на «Романи», его глаза устремлены на них, стоящих в кокпите. Он с любопытством рассматривает их, он явно заинтересован.

Гэвин не находит ничего лучше, как помахать киту рукой. Оушен тоже с энтузиазмом машет рукой.

Такое состояние было у него, когда рождались дети: выплеск серотонина, погружение в полное, бесконечное, бессмысленное счастье. Такие состояния случаются в жизни крайне редко, может быть, всего несколько раз… Но это морское существо знает многое о любви и счастье. Кит смотрит на них и кивает головой.

А затем они слышат нарастающий звук, пронзительный, ультразвуковой стон. Он исходит от кита – это его песня.

– Папа, кит с нами разговаривает?

– Да.

– Что он говорит?

– Киты поют, моя любовь, поют друг другу, чтобы найтись в бесконечных морских просторах. В основном они живут под водой, там и разговаривают, но иногда их слышно даже сверху, с яхты.

– И теперь кит поет свою песню нам?

– Возможно, почему бы ему не спеть нам?

Кит погружается поглубже в воду, все так же не сводя с них глаз, продолжая низкий стон, напоминающий перебирание струн на арфе, то восходящий вверх до кошачьего мяуканья, то переходящий в резкий самурайский крик. Это – горбатый кит-альбинос, самец, потому что поют только самцы. Вот он ныряет, прорезая воду длинным телом, уходит на глубину, машет хвостом, как бьющий копытом норовистый конь. Снова взмывает вверх и рушится обратно. Исчезает. Но Гэвин чувствует, что кит не уплыл далеко, что он где-то рядом. Они слышат из-под толщи воды его песню: «Где ты, любовь моя? Отзовись!»

Кит сопровождает «Романи» на юг, а они с Оушен так и стоят на палубе, зачарованные, наблюдают за игрой морского создания: в основном кит плывет рядом, но иногда хулиганит – подплывает к борту и хлопает по воде плавником, пуская волну, от которой яхту качает. То отстает, то снова обгоняет их. Кит-альбинос полдня проводит в их компании, кружа вокруг яхты, выпрыгивая из воды и переворачиваясь в воздухе, пуская водяные фонтанчики и мяукая, как котенок или как обуянный горем человек.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

НЕУТОМИМЫЙ

Глава 22

ЯБЛОКО СОДОМА

Они прибывают в Сан-Кристобаль, самый восточный из островов архипелага, сразу после полудня. Из-под завесы облаков сыплется мелкий, редкий, мягкий дождь. Гавань заполнена яхтами и рыбачьими лодками, и Гэвин бросает якорь за этой небольшой флотилией.

Они с Оушен очень устали, измучены морем и ветром, исколоты острыми солнечными лучами. Все эти дни оно безжалостно жгло их, несмотря на легкие дождики, а ближе к земле стало еще жарче. Оба черные от загара, у обоих изменился взгляд: теперь они смотрят вдаль широко распахнутыми глазами, как настоящие моряки. И почти не разговаривают.

Столица Галапагосских островов, Пуэрто-Бакерисо-Морено, расположена именно на этом острове и печально известна строгостью прохождения таможни, так что они обязаны без промедления явиться на паспортный контроль. Но они не торопятся, вяло сидят в кают-компании, пережидая дождь, перекусывают бутербродами с сыром и салями.

В салоне по-прежнему пахнет псиной, белая шерсть Сюзи покрывает все поверхности, ее запах лезет в ноздри. На полу все так же стоит ее плошка с водой. В последние дни они чувствуют, что устали друг от друга, ходят мрачные, как в воду опущенные. Конечно, Гэвин понимает: потребуется немало времени, чтобы смириться с потерей. Все домашние питомцы стареют, умирают, иногда их даже приходится усыплять, их хозяева горюют, чувствуют пустоту. Но Сюзи умерла не от старости: в расцвете сил упала за борт, утонула… Это и его пробрало до глубины души, поразило в самое сердце. Ведь Сюзи пережила наводнение, столько раз ходила с ним вместе под парусом. Что он может теперь сказать Оушен, как утешит ее? Все случилось так быстро, и да, частично и он виноват в ее гибели – надо было держать собаку на привязи.

Говорят, животные заполняют пространство между людьми и Богом. Два дня, прошедшие после гибели Сюзи, иссушили их души, наполнили страхом перед океаном. Все стало зыбко, небезопасно. Кому они могут доверять теперь? Морю? Точно нет. Своей яхте? Не уверены. Может ли Оушен доверять ему? А сам-то он может доверять себе?

И вот перед ними лежит земля, черная, запекшаяся остывшей лавой, скрюченная, колючая. Мелвилл назвал эти места «яблоками Содома», такими отвратительными они ему показались. И все-таки именно сюда они стремились и добрались несмотря ни на что! На этот архипелаг, лежащий в самом сердце океана, омываемый тремя морскими течениями, такими сильными, что когда первые мореплаватели достигли его берегов, им показалось, что сами острова дрейфуют.

Он надувает шлюпку, спускает на воду.

– Смотри, папа!

– Что там, ду-ду?

А вот что. Море просто кишит ими – пухлыми, усатыми, бесстрашными, добродушно взирающими на мир круглыми черными глазами. Их темно-коричневый, с золотистой опушкой мех лоснится, собачьи морды улыбаются. Они похожи на откормленных лабрадоров.

Гэвин переносит Оушен через перила, опускает в шлюпку. Она совсем ничего не весит сейчас. Все, что осталось от его большой семьи – крошечная полудевочка-полуфея, ведь нет никакой гарантии, что Клэр когда-нибудь придет в себя. Оушен смирно сидит в шлюпке, наблюдает, как тюлени играют в море в пятнашки.

Он хочет, чтобы она изумлялась происходящим перед ее глазами чудесам, но вместо этого она опускает взгляд, крепко сжимает губы, чтобы не разрыдаться. Как и все, его дочь одинока в своем горе, у нее кончились душевные силы, она устала страдать.

А тюлени между тем живут своей жизнью: загорают на пустых рыбачьих лодках, ленивые, расслабленные, беззаботные… Животные на этой земле не боятся людей, наоборот, ищут у них защиту. Это их остров, остров диких животных.

Но Оушен все равно.

Сложив в рюкзак вещи и документы, Гэвин гребет к берегу. На причале тоже полно тюленей – одни забились в трещины между камнями, другие храпят, свернувшись прямо на голых досках. Они сопят и хрюкают, нимало не смущенные переступающими через них человеческими ногами. Они настолько расслаблены, что кажутся мертвыми, спят как убитые, только усы во сне подергиваются. Оушен посматривает на них с отстраненным любопытством, а он глядит на дочь с огромным чувством вины.

Паспортный и таможенный контроль здесь проходят прямо на набережной, под охраной армии Эквадора. Трое мужчин в форме цвета хаки и авиаторских очках охраняют проход в город. Они не говорят по-английски. Охрана проводит Гэвина и Оушен к столику. Пограничник ставит в их паспорта печать и выдает разрешение пробыть на острове две недели.

– Фрукты есть?

– Нет.

– Животные?

– Нет.

Глаза Оушен наливаются слезами.

– Так у вас нет животных?

– Нет.

– Хорошо. Тогда вы можете посещать другие острова в течение двух недель.

Они кивают, выходят в город. И здесь полно тюленей, этих «лобос», морских волков, как их называют на Галапагосе. Они валяются на мостовой, загораживают двери магазинов и банков, спят на набережной, на пляже, у самой кромки воды. Они развалились на цветочных клумбах, на скамейках парка, валяются на спине, шевеля распластанными плавниками, на детской площадке под горкой и веревочными лестницами. Из-под веревок вдруг вылетает молодой тюлень, гонится по площадке за визжащими детьми. Тюлени вообще-то – дикие звери, с ними следует соблюдать осторожность. Они часто дерутся, кусают друг друга и детей могут покусать.

На улице тюлени, смешно переваливаясь, спешат за людьми, стараясь угнаться за велосипедистами. Молодые тюлени «выделываются»: поднимаются на хвост, выгибаются буквой S, – таких люди обходят стороной. Впереди, на пляже, устроилась целая колония, не меньше ста особей, запах чувствуется издалека, да и громогласный рев и тявканье ни с чем не спутаешь. Мамочки воспитывают молодняк, молодые самцы собрались кучкой поодаль, задирают друг друга. И все гавкают, тявкают, рыгают и валяются вповалку, как компания алкоголиков.

Двое тюленей забрались на мол и свысока лениво поглядывают на многочисленное стадо. Гэвин вдруг чувствует непреодолимое желание присоединиться к ним, лечь рядом и захрапеть.

– Папа, они что, все родственники?

– Думаю, да, детка. Здесь все мамы, папы, сестры, братья, практически одна семья. У всех есть семья.

– И у птичек?

– Да.

– А у деревьев?

– И у деревьев тоже. На нашей планете все связаны друг с другом, моя принцесса. Все без исключения.

– А как?

– Это сложно объяснить, но, поверь мне, у нас всех много общего. Например, разве ты не чувствуешь свою связь с тюленями? Только посмотри на них, понимаешь, что я имею в виду?

Оушен серьезно смотрит на всхрапывающую, сопящую орду животных, сосуществующих в полном ладу друг с другом, сваленных в подобие огромной кучи, и согласно кивает.

– Да, папа.

– Они прямо как мы, а мы как они…

– Значит, я тоже тюлень, папа?

– Да, можно и так сказать.

– И Сюзи была тюленем?

– Возможно.

– А у Тихого океана есть семья?

– Нет, но ведь море состоит из воды, а мы все произошли из воды, так что опять вот тебе и связь.

– И моря связаны друг с другом?

– Да.

– И Сюзи состояла из воды?

– Да.

Оушен с тоской смотрит на стаю морских волков, обнявшихся, таких довольных и счастливых. Кажется, у них есть все, чего не хватает им: безопасность, любящие родственники, дом.

– Папа, мне грустно.

– И мне, родная.

– У меня все болит.

– Это так и называется: «грусть».

– А что такое грусть?

– Это такое чувство, детка.

– А почему так больно?

– Не знаю, моя радость, но я тоже чувствую эту боль. Наверное, это Бог ее посылает, или природа. В нас есть центр эмоций, который вызывает разные чувства.

– Тот белый кит, которого мы встретили, папа… он тоже был грустный, по-моему.

– Ты права.

– А Сюзи сейчас с ним? С белым китом?

– Думаю, да.

* * *

Проходит несколько дней. По утрам они спускают шлюпку, гребут к берегу, целые дни бесцельно бродят по улицам. Сейчас начало марта, солнце жжет непереносимо, и очень медленно, практически незаметно, душевные раны начинают зарастать, в груди появляется чувство сродни пробуждению. Очарованию. Все-таки это место заколдовано, здесь жизнь течет по-другому.

Маленькая гавань тиха, небо над ней прозрачное, огромные морские черепахи, перебирая короткими лапами, неторопливо проплывают мимо яхты, направляясь по своим, неведомым, делам. Тюлени кружат вокруг «Романи», ныряют, играют в догонялки. И везде, и в море, и на причале, снуют похожие на сказочных драконов морские игуаны с нарядными черными крестами на спинках.

Постепенно, просто оттого, что они еще живы и продолжают дышать, что волны плещут о борт, а солнце по-прежнему всходит каждое утро, к ним приходит успокоение, чувство гармонии, единения с природой, помогающее примириться с потерей. Смерть Сюзи унесла с собой частичку их душ, неразлучная троица распалась. Они с Оушен на физическом уровне ощущают отсутствие собаки, новое испытание для обоих. Умом этого не понять.

Гэвин поднимает парус, ведет «Романи» к острову Лобос. Они бросают якорь в мелкой бухточке, окруженной черными вулканическими скалами, – прибежище очередного стада тюленей. Это их первый заплыв без Сюзи. Гэвин растерянно смотрит на трап – теперь уже нет нужды его спускать. Но он должен держаться молодцом, не имеет права проявлять слабость при дочери.

– Ну что, маленький тюлень, поплыли?

Он плюет в маски, протирает их пальцем, они спускаются в воду по боковой лестнице, а опустившись до уровня воды, ныряют головой вперед. В прозрачной воде хорошо видны черные скалы, стайки рифовых рыбок снуют мимо них: вот рыба-попугай, а это рыба-труба – рифовые рыбы без наличия рифа! На песчаном дне, похожем на выжженную солнцем поляну, отдыхают игуаны – смешно наблюдать этих откормленных черных ящериц на такой глубине. Но если взглянуть вверх, у поверхности воды видны мельтешащие черные лапки, несущие других игуан на берег. У них длинные тела, на узких головах – черные причудливые шлемы конквистадоров. Появляются три тюленя и устремляются прямо к ним.

– Папа! – взвизгивает Оушен.

В одну секунду она заплывает ему на спину, выглядывает сзади со смешанным чувством ужаса и восторга.

Тюлени – молодые, добродушные, игривые и любопытные, окружают их со всех сторон. Ничего не боясь, они подплывают очень близко, заглядывают в маски. Один тычется мордочкой прямо в стекло, строит смешные гримасы.

Ха-ха-ха!

Оушен все еще прячется за его спиной, но тюлени, как молодые щенки, настроены поиграть. Один вдруг ужом подплывает к Оушен и запечатлевает на ее щеке мокрый поцелуй.

– Ай, папа! – визжит Оушен в восторге, а тюлени уносятся прочь, довольные своей проделкой.

Оушен трет щеку, сердито сдвигает брови, грозит рукой им вслед, но к ней вернулось хорошее настроение. Видно, что ей хочется броситься следом за новыми друзьями.

Гэвин остается на месте, и через несколько минут к ним подплывают другие тюлени, и вот уже они становятся центром веселой компании. Тюлени брызгаются водой, кружат вокруг, смеются. Наконец Гэвин берет дочь за руку, тянет за собой. Несколько тюленей плывут следом, чуть ли не наступают на пятки. Непонятно, кто кому больше интересен – они тюленям или тюлени им? Они с Оушен не знают, как реагировать на дружеские заходы морских зверей, но галапагосские тюлени много раз встречались с людьми, они прекрасно понимают, каким образом строить общение, их веселит испуг Оушен.

А затем тюлени разом исчезают. Здесь так мелко, что можно встать. Гэвин стягивает маску, оглядывается, поднимает голову.

– О, смотри! – Он показывает вверх.

В небе кружит стая фрегатов, их алые грудки раздуты как шары. Около пятидесяти птиц носятся в воздухе, неужели у них брачный период? Они выглядят как старинные аэропланы, как будто держатся в воздухе за счет собственных раздутых шей или планируют на надутых красных пакетах, этакие птицы света, генералы бумажных пакетов. На ближайшей скале стоит олуша с белоснежной грудью и ярко-бирюзовыми ногами, поражающими воображение своим цветом. И как это природе пришло в голову наградить совершенно обыкновенную птичку такими нарядными сапожками?

На Гэвина накатывает чувство радости и умиротворения. Зачем грустить, печалиться? Ведь у них все хорошо: стой себе в воде да гляди в небеса, потемневшие от вихря птиц. Здесь особенно сильно чувствуется присутствие Бога.

Когда-то на эти острова приплывал и молодой Дарвин на своем корабле «Бигль». Как и Гэвин, он искал ответы на вопросы, правда, ему именно здесь пришло в голову, что Бога не существует вообще. Он решил, что мир возник в результате цепочки случайностей, без всякой цели, просто в результате миллионов лет неучтенной эволюции. Ведь планета Земля очень стара. Жизнь появилась на ней случайно, в процессе естественного отбора выживали лишь сильнейшие особи и виды, которые смогли адаптироваться к земным условиям. Ни романтики, ни божественного промысла… Но как же мог Дарвин, глядя в эти бесконечные прозрачные небеса, решить, что мир строился без участия Творца?

Гэвин прижимает руку к груди, пытается нащупать сердце. Оно спряталось за легкими, завалилось между ребрами. Перед глазами проносятся видения: розовые хижины черных рабов, которые так и не вернулись в Африку, белые соляные горы Бонэйра, белые косточки кораллов, висящие перед входом в розовый дом, дикие ослы Кюрасао, невольничьи рынки, где людей продавали наравне с ромом, сахаром и специями. Строители Панамского канала, тысячами погибавшие от последствий желтой лихорадки. Как только люди не безобразничают! Продают друг друга на рынке, прорезают целые континенты каналами, воруют тысячами яйца беззащитных черепах, истребляют целые виды животных.

Гэвин боится, что безнадежно утратил ощущение невинной, чистой веры в себя. С чем он вернется домой? Он просто хотел повидать мир, а мир показал ему длинный язык: сначала мутная вода забрала сына и жену, затем океан поглотил верную собаку. Им следует как можно скорее повернуть назад, но Гэвин не в силах заставить себя поднять якорь. Может, стоит продать «Романи» на аукционе или подарить кому-нибудь? А что, если Клэр вообще никогда не проснется? Что, если они вернутся к жене и матери, душа которой все еще погребена под обломками ее горя?

В конце концов они уходят с Сан-Кристобаля, бросают якорь у другого острова, Флореана, где пляжи покрыты черным песком. Здесь, в нескольких метрах от воды, стоит знаменитый отель «Уиттмер», построенный в стиле ар-деко. По пляжу разбросаны хижины и экодомики для туристов, а в центре острова – пресное озеро с дождевой водой. Они спускают шлюпку, подплывают к причалу, идут по черному песку вдоль пляжа. Белое солнце жжет спины, раскаленный песок хрустит под ногами как стекловолокно, как черная звездная пыль. Откуда-то сбоку вылезает огромная игуана, неторопливо направляется в их сторону, и оба невольно напрягаются – хотя Сюзи больше с ними нет и сажать на поводок некого, привычка еще осталась.

– Сюзи… – тихо произносит Оушен, как будто пробуя имя на язык.

Рептилия, не обращая на них внимания, топает по своим делам. Гэвин возмущен – ну и нахалка! Собаки на нее нет! Так и хочется затопать ногами или швырнуть в нее палку.

Они выходят на шоссе, чтобы поймать попутку, останавливают направляющийся в горы грузовик, груженный бананами. Когда-то здесь было столько черепах, что приходилось перелезать через них, но человек безжалостно и подчистую уничтожил местную фауну. Охотники за китами называли черепах «живыми консервами» и увозили тысячами, ведь живое мясо не портится! Теперь на Флориане вообще не осталось гигантских черепах. Собранных с окрестных островов восемьдесят с небольшим особей держат в горах, в особом питомнике, огороженном бетонными стенами. По крайней мере, здесь черепахи находятся в безопасности.

Оушен нравятся черепахи, она наклоняется, чтобы получше рассмотреть одну из них. Черепаха напоминает слона, которого втиснули в панцирь и надели антикварный авиаторский шлем; у нее слипаются глаза, будто она страшно устала. Передние лапы покрыты драконьей чешуей, шея и голова словно вылеплены из грязи. Раскосые черные глаза-бусинки полуприкрыты морщинистыми веками.

– Папа, вот это черепаха?

– Да.

– Она меня поцелует?

– Не думаю.

– А я могу ее поцеловать?

– Попробуй.

Оушен наклоняется и пытается поцеловать черепаху в лобик, но та пугается, с шипением втягивает голову под панцирь.

– Папа, она не хочет, чтобы я ее целовала!

– Она немного испугалась. По-моему, черепахи не так любят целоваться, как тюлени, вот она и не поняла, что ты собираешься сделать.

– А можно мне поцеловать панцирь?

– Ага.

Оушен снова наклоняется и в этот раз прикладывается губами к пластинам панциря. Черепаха, спрятавшаяся под собственной крышей, решает на всякий случай притвориться мертвой. Сердце Гэвина трепещет, его снова охватывает чувство одиночества и беззащитности, как будто он только учится ходить.

Другие туристы тоже бродят по этому экзотическому, скрытому в горах то ли питомнику, то ли зоопарку. Они приехали сюда полюбоваться на животных, заглянуть им в глаза, они ищут в этих глазах отражение себя. Но черепахам неинтересны люди, они отдают предпочтение капустным листьям, сочным кактусам и моркови, практически не отвлекаясь на посторонних.

Поодаль у стены сидит пожилой мужчина с серебряными волосами в низко надвинутой на брови морской фуражке. Его молодой спутник, похоже сын, фотографирует черепах. Пожилой говорит, растягивая гласные, с напевным американским акцентом. Ему, видимо, за шестьдесят, сыну около тридцати. Гэвин невольно примеряет на себя его роль: наверное, здорово путешествовать со взрослым сыном, который уважает тебя, во всем пытается подражать. Сам-то он – плохой пример для подражания: в кризисной ситуации хлопнулся в обморок, не спас собаку, привез посмотреть на черепах, которые не хотят целоваться. Он все еще весит слишком много, и его руки до сих пор шелушатся. Что думает о нем его дочь?

Старик кидает взгляд на Гэвина, улыбается ему, как будто приглашает присесть, и Гэвин с благодарностью опускается рядом. Приятно поговорить со взрослым мужчиной, еще и старше себя.

– Это ваша дочурка?

– Да.

– Хорошенькая. Она что, действительно поцеловала черепаху?

– Да.

– Хе-хе-хе. Моему сыну тут очень нравилось.

Почему он говорит о сыне в прошедшем времени? Ведь его сын фотографирует черепах!

– Он раньше часто приезжал сюда, занимался дайвингом. Обожал эти места. Для него это вообще было вроде как духовным домом.

– О, даже так!

– Поэтому мы здесь.

Гэвин не знает, что на это сказать, только поворачивается лицом к старику, чтобы дать тому понять, что слушает.

– Мы приехали сюда, чтобы развеять его прах в море.

– Боже! Мне очень жаль.

– Мы уже сделали это вчера. Он погиб как раз накануне своего дня рождения. Разбился на мопеде.

– Ужасно! Примите мои соболезнования.

– Спасибо. Мы раньше всегда путешествовали втроем. А сейчас нас осталось двое.

– Господи Иисусе…

– Да уж, нелегко это пережить. Нам всем тяжело. Особенно мать сильно расстраивается.

– Будто уснула?

– Да.

Глава 23

МОРСКИЕ СВИНКИ

На остров Санта-Крус, называемый также Индефатигабл, или «Неутомимый», они прибывают в разгар жары. Они путешествуют уже четыре месяца и, в отличие от названия острова, чувствуют себя уставшими до самых костей.

Как и на Сан-Кристобале, в гавани их встречает небольшая флотилия пришвартованных яхт, над которыми возвышаются круизные лайнеры всех мастей и размеров, некоторые явно роскошного сегмента, другие поскромнее. Тюлени освоили и эти морские посудины, расположились на палубах, выглядывают из иллюминаторов.

На высокой скале возле порта стоит целая компания олушей в синих носках, внимательно следя за их приближением. Они с Оушен так измотаны путешествием, что Гэвин принимает решение провести несколько дней в гостинице и с заходом солнца собирает маленький рюкзак с их вещами.

* * *

Вечером они выходят в город. Центральная улица тянется вдоль побережья, огибает залив, выходит на причал, заполненный рыбаками. Рыбаки разгружают дневной улов: дюжины черно-серебристых ваху, длинных толстых рыб, похожих на тунца. Их разделывают прямо на каменных столешницах у причала; рыбье мясо темно-красного цвета. Вокруг рыбаков толпятся десятки игуан, пеликанов и тюленей. Тюлени терпеливо ждут, склонив головы набок, пеликаны сидят на соседнем столе, некоторые примостились на растущих из воды мангровых деревьях, парочка бродит поблизости, заранее раскрыв клювы. Воздух полон птичьих криков, тявканья тюленей, пахнет свежевыпотрошенной рыбой, от обилия животных кажется, что земля шевелится.

Гэвин и Оушен проходят мимо, не останавливаясь, им хорошо, только чуточку тоскливо. В последние дни они много купались, ныряли и плавали с акулами и скатами, совершали долгие прогулки по белоснежным песчаным пляжам, стараясь не наступать на игуан. Видели высокие, как деревья, кактусы, ручных зябликов, бесконечные колонии тюленей, пингвинов, экзотических птиц… Дикие животные и даже рептилии здесь не боятся человека, наоборот, радуются соседству с ним.

Они поворачивают налево, сквозь лабиринт боковых улочек выходят к гостинице: улица полна открытых прилавков, кафешек и ресторанчиков, торгующих всевозможной снедью. Здесь царит оживление, воздух пропитан дымом и запахом кипящего масла. Они выбирают столик, садятся, заказывают цыпленка барбекю, жареный картофель. Оушен в изнеможении кладет голову на стол. Гэвин прихлебывает холодное пиво, отпускает на волю блуждающие мысли. Скоро карнавал, наверное, сестрица уже приехала навестить Одри, его старенькую маму. В голове проносятся обрывки слов, калейдоскоп образов: Клайв, Пако, Петала, его противная теща Джеки… Интересно, Петала скучала по нему? Кто теперь работает в его бывшей должности? Как поживает Жозефина? И как соседи восприняли его побег, уж они-то должны его понять. Как давно это было… Сейчас он уже не так часто проверяет, бьется ли сердце, он немного похудел, окреп, в полной мере вернул морские навыки. Стал настоящим моряком, это через столько лет, кто бы мог подумать?!

Оушен вдруг резко поднимает голову.

– Папа, что это?

За соседним столиком ужинает семья из Эквадора. Официантка только что поставила перед ними большую тарелку, на которой разложена тушка маленького зверька, слегка напоминающего кролика. К горлу Гэвина подкатывает комок, он сразу же узнал это блюдо. Из кухни выходит еще одна официантка со второй тарелкой, ставит ее на стол под одобрительные ахи и охи семейства, с нетерпением желающего отведать деликатес. Маленькие тушки окунули в кипящее масло и обжарили до золотистой корочки.