Текст книги "Архипелаг"

Автор книги: Моник Рофи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Рука пульсирует от боли – костяшки распухли, стали багрово-синими, все в кровоточащих ссадинах. Гэвин замотал руку бинтом, надел сверху перчатку. Не стоит Оушен на это смотреть – да и отмывать от крови собаку на ее глазах не стоило, а что поделаешь? Впрочем, девочка не задала ни одного вопроса, только прижала к себе пушистого синего Гровера, завернулась в спальник и сразу же заснула.

Стемнело, и он снова заволновался – а вдруг на борт пожалует еще один незваный гость? Наверное, стоит сняться с якоря прямо сейчас… К горлу подступает паника, как тогда, в Тринидаде. Ха, а классно он взял да и ушел от всех – как просто оказалось исчезнуть, раствориться в пространстве океана. Исчезнуть… Но ведь она исчезла первой, его жена. Да, он знает, побег – проявление трусости и эгоизма, но иногда, чтобы выжить, приходится на время спрятаться.

* * *

Ночь на вахте. На ужин – пригоршня турецкого гороха в карамели, несколько чашек черного кофе, чтобы не дать себе заснуть. Но глаза все равно слипаются, огромное море давит на них мягкой черной массой. Как приятно было бы заснуть на пуховой перине песчаного дна, окунуться в любовные объятия. «Прыгай же, милый мой! – шепчет волна. – И ты наконец-то обретешь покой. Прыгай, освободись от земной оболочки, возляг со мной». Как он любил море в юности, любил как первую женщину. Из-за него он так долго и не женился. Зачем нужна женская любовь, когда у него есть эта бескрайняя сине-зеленая даль?

И море любило его, далеко не отпускало, предлагая все, чего душа пожелает, – приключения, сюрпризы, подарки. Его тело и сейчас покрыто множеством мелких шрамов – сувениры любовных утех юности. Вот здесь сиреневая физалия обвилась ядовитым щупальцем вокруг ноги, а этот шрам подарила королевская макрель, проткнув руку острым плавником. На груди – целая россыпь рубцов от поцелуя огненного коралла, а кривой большой палец – память об острых зубах гигантского тарпона.

Изгибы волн становятся все изысканней, море тихонько стонет в любовном наслаждении. Да, так просто было бы закрыть глаза и рухнуть в глубину, забыться вечным сном… Господи, как же хочется спать, но сейчас нельзя! Яхта – их единственное надежное убежище, материнская утроба, где спят его ребенок и собака, окруженные околоплодными водами. Здесь они в безопасности, отчего же сердце все равно трепещет от волнения и страха? В этой черной воде их подстерегает столько ужасных созданий, да и ветер может в любой момент перемениться и, как коршун, налететь на их кораблик.

Интересно, что все-таки случилось с прежним владельцем «Романи»? Неужели он тоже наслушался морских колыбельных? Или яхта качнулась, или он просто перевалился за борт в зовущую глубину, ведь море все поглотит, все заберет, что ему ни предложи. Значит, он умер в объятиях возлюбленной своей, счастливым, так? Или, как и Гэвину, ему было от чего бежать? Может, он специально купил «Романи», чтобы именно здесь, на Карибах, свести счеты с жизнью? Точно, наверняка так и было, он потерял себя, запутался. «Я ухожу… это благодать…» Как ушел Дональд Кроухёрст^[3], – люди до сих пор гадают о его судьбе… Поскользнулся? Заснул? Прыгнул за борт по доброй воле? Где он, призрак погибшего шкипера, может быть, так и стоит на носу по левому борту?

* * *

Утром над морем встает ослепительно-желтое солнце, жжет им спины, парит над горизонтом как огромный глаз. Просыпается Оушен, приходит и садится рядом с ним в кокпите, смотрит на солнце через свои зеркальные очки.

– Ты как? – спрашивает он.

Она задумчиво кивает, видно, долго о чем-то размышляла. Не о пирате ли?

– Тот человек, – говорит она наконец.

– Да?

– Он ведь нам не товарищ?

– О нет!

– А кто он, папа?

– Пират.

– Как капитан Ахав?

– Нет, Ахав охотился на китов, а этот ворует чужие вещи.

– У этого плохого человека тоже не было ноги?

– У него не было одного глаза.

Оушен морщит носик, закрывает один глаз.

– А правда, что пираты иногда берут с собой попугаев?

– Да, или обезьянок.

Она смеется.

– Пираты никогда не будут нам друзьями, – говорит он.

Оушен кивает.

– А Сюзи нас защитит, да?

– Точно.

– Она откусит пирату ногу или руку, как белый кит.

– Возможно, и откусит.

– Папа, – Оушен смотрит в синюю ширь, – а мы ведь не умрем?

– С чего бы это? Нет, с нами все будет хорошо.

– Здесь так странно.

– Я знаю.

– Почему земля синяя, папа? Все вокруг синее.

– Не волнуйся, завтра дойдем до островов, и ты снова увидишь зеленые деревья.

Оушен осторожно кивает. Она до сих пор не решила, как ей реагировать на собственное похищение.

– Есть хочешь?

– Да.

– Тогда оставайся здесь и следи за морем, если появится пиратский корабль, позови меня. А я займусь завтраком.

Она кладет крошечную ладошку на румпель – он поставлен в режим автопилота – и сидит неподвижно, напоминая в своих зеркальных очках маленького слепого нищего.

– Ты что-нибудь видишь сквозь эти очки? – спрашивает он.

Дочь кивает. За пару дней она изменилась – загорела, обветрилась, льняные волосы выбились из хвостика, вьются вокруг лба.

В кают-компании он ставит на плитку чайник. В салоне пахнет собакой, простыни и спальники покрыты белой шерстью, на полу валяется одежда. Сюзи смотрит на него с лежанки, дружелюбно скалясь.

– Доброе утро, – говорит он ей.

Она зевает, бьет хвостом. Инцидент с пиратом давно забыт.

Раскачиваясь вместе с яхтой, он жарит яичницу, готовит тосты, достает из холодильника ветчину. В салоне душно, тем более при включенной плитке, с него градом стекает пот.

– Эй, на палубе! Дельфины не проплывали?! – кричит он Оушен.

Гэвин ставит на пол для Сюзи одну миску с водой, другую – с собачьими консервами. Собака радостно спрыгивает с лежанки и с жадностью набрасывается на еду.

Они с дочкой завтракают в кокпите, расставив тарелки на скамье. Не завтрак, а настоящий пир: апельсиновый сок, ветчина, яичница на тостах, чай. Мимо них, подобно серебряным пулям, на верхушках волн несутся летучие рыбы.

– Папа, папа, смотри! – кричит Оушен.

Рыбы пролетают мимо, сначала по две-три, а затем – целый косяк, словно невидимый лучник выпустил со дна моря в небо все стрелы из своего колчана. Сорок, а то и больше рыб-стрел взмывают над морем, аркой пролетают над палубой, две рыбы приземляются прямо у их ног. Шмяк! Они бьются о палубу, трепещут плавниками. Оушен визжит, Сюзи лает.

– Спокойно, – командует Гэвин. – Без паники.

Он ставит свою тарелку, поднимается, осторожно берет маленькую рыбку в руки, расправляет на ладони. Она напоминает серебряного ангела: марлевые крылья распахнуты веером, жабры пульсируют, – как игрушка, только что снятая с рождественской елки. Он подхватывает вторую рыбку, несет показать Оушен.

– Хочешь потрогать?

Оушен нерешительно подносит палец, проводит по рыбьей чешуе, сразу же отдергивает руку. Сюзи тоже любопытно – он разрешает ей понюхать рыбок.

– Видишь, и рыбы умеют летать, посмотри, какие у них крылья.

Оушен кивает.

– Папа, а разве это не глупо? Давать рыбам крылья?

– Это природа, черепашка моя, мы ей не указ. Она создает птиц без крыльев или зверей, которые могут жить и на земле, и под водой. На свете столько странных тварей водится, некоторые нам вообще кажутся совершенно неестественными.

– Как белый кит?

– Хотя бы.

Сюзи подвывает, похоже, ей жалко рыбок, оказавшихся в такой стрессовой ситуации.

– Хорошо, хорошо, не волнуйся, – говорит он собаке и бросает рыб за борт.

Они продолжают завтракать, а вокруг блестит и переливается море, обгоняя яхту, несутся безумные рыбы, а на востоке огромной золотой звездой встает солнце.

Они молча жуют, им некуда торопиться, съедают все яйца, потом всю ветчину. Наевшись, Гэвин чувствует, как к нему возвращаются силы, иссякшие после спешного отхода с Маргариты. Настроение улучшается. «Романи» идет полным ходом, узлов шесть делает точно, попутный ветер раздувает паруса. Его тело вспомнило, как управлять яхтой, и сейчас он гораздо уверенней чувствует себя в роли шкипера. Вокруг ни единой живой души – все Карибское море в их распоряжении.

– Оушен, от тебя плохо пахнет, – говорит он, когда завтрак окончен. – Пора принять душ.

– Нееет, не надо! – кричит она.

– Надо.

Он приносит две большие бутылки пресной воды, мыло, шампунь. Они оба очень грязные, который день ходят в одной и той же одежде. Он пристегивает дочь страховочным тросом к лееру, ставит около борта, льет ей на голову воду. Она послушно закрывает глаза, и его пронзает волна нежности: его маленькая девочка полностью доверяет ему. Он выливает немного шампуня на ладонь, намыливает ей волосы, потом тело, взбивает пену, пока она не становится похожей на пуделя.

– Закрой глаза. – И он снова льет на нее воду, смывая мыло и грязь за борт.

Облив дочь еще раз водой на всякий случай, он заворачивает ее в полотенце, сажает на скамейку. Да, она стала гораздо чище.

У Сюзи несчастный вид, но он берет ее за ошейник, тянет на корму. Он выдрессировал собаку так, что она никогда не гадит без разрешения, только в экстренных случаях, и сперва всегда сообщает ему о своей нужде.

Они проделывали это десятки раз: Сюзи приседает, выдавливает на палубу аккуратную кучку коричневых какашек. Между ними проскакивает искра смущенного понимания: Сюзи разрешает ему смотреть, хотя на самом деле воспитанной немолодой «женщине» не нравится делать свои дела в присутствии посторонних. Он собирает какашки с палубы обрывком газеты, выбрасывает за борт.

– Прости. – Усмехнувшись, он нежно гладит ее по морде. – Хорошо сработала, старушка!

Затем он сам принимает душ, скребет за ушами истово, как будто душу отмывает. Находит свежую футболку в вещмешке, к которому еще не прикасался, втирает лечебную мазь в саднящие руки, просит у Господа чудесного исцеления. Наводнение как будто запустило в его теле неправильную, вредную программу саморазрушения – он ведь тоже был в полном шоке, когда увидел огромную коричневую волну, надвигающуюся на их дом. Теперь мозги не желают переставляться обратно, и кожа сходит с рук слой за слоем, как во время линьки.

Чистые, накормленные, они снова собираются в кокпите. Ветер попутный, море спокойное. Черный нос Сюзи блестит, она жадно вдыхает соленый воздух, а Оушен взирает на горизонт сквозь очки с благоволением все на свете повидавшего мага.

* * *

Утро проходит тихо и спокойно. Ветер стих, он расправляет рифы на гроте – хорошо бы штиль не наступил – негоже хлопать парусами на открытой воде. Снова приплыла небольшая стайка дельфинов – они играют в догонялки у носа яхты, подныривают с одной стороны, высовывают головы с другой, кружат вокруг, смеются. От их вида Оушен замирает как при встрече с Девой Марией. Он и сам готов часами наблюдать за дельфинами – эти создания излучают умиротворение, придают уверенности, будто обещают, что все будет хорошо. Линии их гибких тел, их гладкая кожа напоминают тела юных обнаженных дев.

Он бросает за борт ведро на веревке, ждет, когда оно наполнится водой. Даже этот простой жест сопряжен с риском – он ведь мог поскользнуться и отправиться в море вслед за ведром. Но он не падает, его тело само регулирует равновесие, само знает, как вести себя на палубе. Он здоров и тяжел, как бык, хотя внутри уже вернулся в шкуру молодого человека, много раз управлявшего «Романи» в одиночку.

Вымыв с помощью Оушен в кокпите посуду в ведре, Гэвин заполняет судовой журнал, аккуратно внося ряды чисел, чтобы отметить продвижение яхты. В колонке «замечания» записывает отрывок стихотворения, который вертится в голове:

Так лучше уж не верить ни во что,

Кроме нас самих, чтобы на помощь

Явились нам чудесные создания. ^[4]

Вот так и он ни в чем не уверен сейчас. И ему хочется, чтобы кто-то указал путь. Чтобы кто-то помог… Он смог уйти в единственное известное ему место силы – в море, но навечно поселиться здесь невозможно. Вчера они проходили мимо острова Ла-Бланкилья, пучка зеленой растительности на фоне черных вод. Сегодня утром море совершенно гладкое, хотя вдали он замечает падающие из низких серых туч рваные полосы дождя. Ох, только дождя им и не хватало! Слава богу, GPS работает нормально. Оушен и собака больше не страдают от морской болезни, правда, и тут ситуация может поменяться в любую минуту.

Они идут к архипелагу Лос-Рокес, о котором он практически ничего не знал раньше. Эти скальные острова уже близко, а в душе царят спокойствие и мир: ведь в море нет ни офиса, ни розового дома, только рыбы с серебряными крыльями, чудесные, волшебные существа.

Но после обеда в небе собираются тучи, и вскоре маленькая лодка снова барахтается в мокрой пелене. Ветер крепчает, холодный дождь барабанит по палубе. Оушен смотрит вверх, но не реагирует, и он бежит в салон за непромокаемой одеждой, упаковывает ее в куртку, пристегивает к лееру.

Море покрылось неприятной рябью, хотя – слава богу! – пока на нем нет таких сумасшедших волн, как около Уст Дракона. Он берет риф на гроте, дождь уже окружил их со всех сторон, вода посерела. Ветер попутный, восемнадцать-двадцать узлов, и «Романи» энергично двигается вперед. Собака залегла в кокпите, спасаясь от непогоды, а у Оушен начинается привычная истерика. Синий капюшон куртки падает ей на глаза, она горько рыдает, но Гэвин спокойно взирает на дочь, давая ей прокричаться: ее крики больше не рвут его сердце на части. Яхта быстро и уверенно идет вперед, ей помогают и ветер, и море, которое спокойно дышит, мерно качаясь то вверх, то вниз. Дождь хлещет их по головам.

Сейчас самое время поплакать.

– Мамочка, где ты?! – рыдает Оушен. – Я хочу к тебе, мамочка!

А он остается спокойным, почему-то зная, что с девочкой все будет хорошо и что сейчас они двигаются как раз навстречу жене, а не прочь от нее. Мысленным взором он четко видит их троих в будущем. И он дает Оушен опустошить легкие и облегчить сердце.

– Слушай, ду-ду, – говорит он спокойно, – мы обязательно найдем маму. Не бойся, дочка, это обычный шквал налетел, до урагана далеко.

Но она не слышит его, рыдает так, что изо рта бегут слюни. Надо же, девчонка целый год прожила без матери, а все не может успокоиться!

«Романи» в море остойчива, как боевой корабль, крепка, как сталь. Она раздвигает носом волны и все же реагирует на малейшие колебания ветра, машет парусом как крылом. Кто так удачно сконструировал эту лодку? Наверняка старый моряк с огромным опытом морской жизни за плечами. И теперь старая мудрая яхта гарцует на волнах, переваливаясь с гребня на гребень грациозно и уверенно. Она играет с морем по собственным правилам.

Один шквал налетает и уносится прочь, минутное затишье – и на них обрушивается новый. Но вот и он улетел, море вновь успокоилось, появившееся из-за туч солнце быстро высушило мокрую одежду. Гэвин надевает шляпу – в ней он чувствует себя прямо как в тени пальмового дерева. Он улыбается, глядя на Оушен, – дочка заснула в кокпите, щечки раскраснелись от плача. Он прикрывает ей лицо от солнца, а Сюзи забирается на скамейку рядом с девочкой, и они дремлют вместе под тенью грота.

– Что же, – говорит он морю, – я рад, что тебе снова хорошо.

Море сейчас – голубая пустыня, ветер почти совсем стих. Вот это внушает опасения. Гладкое море обещает мертвый штиль. GPS показывает, что они приближаются к острову Орчила, известному своим розовым песком; он находится под протекторатом Венесуэлы.

На острове расположена военная база, которую имеют право посещать только сеньор Чавес и небольшая группа высокопоставленных военных. А он и так уже нарушил пограничный контроль: не зарегистрировавшись, сбежал с Маргариты. Наверное, многие проходящие транзитом моряки нарушают правила. Уж на Гренадинах тринидадские суда точно не заморачиваются с таможней, просто переплывают с одного острова на другой. Да и фиг с ней, с регистрацией, думает он, не будем заходить на Орчилу, пройдем мимо.

С левой стороны по носу появляется танкер, идет им навстречу. Крачка пикирует за рыбой. У правого борта он замечает большой пакет. Тот завернут в белый полиэтилен, крепко перевязан бечевкой и плещется на поверхности, зацепившись за крону дрейфующего мимо дерева. Пакет подплывает ближе – он выглядит довольно подозрительно, так, будто в нем спрятан кокаин. А что, если там действительно кокаин? Кто-нибудь мог уронить его в воду с одной из пирог… Это настолько противозаконно, что Гэвин даже усмехается при мысли, что пакет можно достать, ведь грамм кокаина стоит около двухсот долларов США. Гэвин внимательно смотрит на дерево, отталкивает палкой ветки, чтобы они случайно не зацепились за руль.

Пакет уже совсем близко – до него можно дотянуться рукой.

Вдруг он вскакивает, хватает лодочный багор, зацепляет пакет, дергает – тот съезжает с кроны вместе с несколькими ветками. Гэвин тащит его вверх, отмахивается от веток, швыряет на палубу.

– Господи Иисусе! – шепчет он.

Разбуженная шумом Оушен протирает глаза, смотрит на пакет с интересом.

– Папа, что это?

Сюзи лает.

– Не знаю, – отвечает он.

Пакет пухлый, будто в нем одежда.

Сюзи издает носом свистящий звук.

В кают-компании Гэвин находит швейцарский нож, раскрывает самое крепкое лезвие.

– Давай-ка посмотрим, что там, – говорит он Оушен, разрезая веревки, и делает прорезь в наружном пакете.

Под верхним слоем – еще одна оболочка, из более тонкого черного пластика. Он нетерпеливо режет и ее и обнаруживает что-то, завернутое в сырую газету. Еще один разрез – и они видят серебряную фольгу. Гэвин ковыряет фольгу острием ножа, делает дырку – оттуда высыпается белый порошок. Ахххх, неужели…

– Боже мой, – шепчет он.

Сердце тяжело ударяется в ребра.

– Папа, что это такое?

– Белая пудра, детка. Как у мамы. Тальк.

– Так много талька?

– Да.

– И тальк плавал в море?

Он один только раз нюхнул кокаину, еще будучи студентом, в Канаде. Это было на вечеринке – соседи по комнате провели снежные «дорожки» на кухонном столе, спросили, не хочет ли он попробовать. Он вдохнул белый порошок через свернутую десятидолларовую купюру, а через пару минут уже оживленно жестикулировал и болтал – вкручивал что-то белокурой девушке, которая тоже была под кайфом. Член его съежился, кислотный вкус растекался по глотке. Это было двадцать пять лет назад.

– Да, ду-ду.

Он облизывает указательный палец, засовывает в пакет, подносит к губам.

Оушен смотрит на него не мигая.

Гэвин высовывает язык, пробует порошок на вкус. Горько, и язык сразу немеет. Такой сильный, горький, химический вкус.

– Господи, помоги мне… – бормочет он.

Несколько килограммов кокаина – как он и ожидал. Миллион долларов США на его яхте, это как минимум. Он снова окунает палец в кокаин, снова пробует. Пресвятая Дева Мария, помоги мне, защити! Настоящий кокаин, чистейший, вреднейший, белейший – возможно, прямо из Колумбии.

– Нет, – говорит он, глядя на дочь и не зная, что делать, но Оушен уже тянет маленькую ручку, окунает крошечный пальчик в белую массу. – Нет же! – кричит он, хватая ее за руку.

Шлепает по кисти, вытирает с пальца кокаин.

– Оушен, не смей даже думать брать в рот эту гадость, поняла?

Ее глаза немедленно наливаются слезами.

– Почему?

– Потому что нельзя. Это очень опасно.

Оушен разражается обиженным плачем.

Сзади неслышно подходит Сюзи и, прежде чем он успевает что-то сообразить, сует мокрый нос в пакет, оглушительно чихает, так что белый порошок, подобно морским брызгам, разлетается во все стороны.

– Нельзя! – снова кричит он.

Сюзи лает, счастливая, ее нос выпачкан в белом.

– Не смей! – повторяет он.

Но собака не слушает его, снова ныряет головой в пакет и погружает длинную морду в уже проделанную в порошке ямку.

– Вот дура, убирайся отсюда! – Он отталкивает собаку, хватает пакет, поднимает над головой. Пакет тяжелый, хватит, чтобы построить новую жизнь, купить новую яхту, возможно, даже частный вертолет приобрести. – Вы поняли меня? Не смейте приближаться к этому пакету! Вам обеим ясно?

Сюзи лает, потом тяжело опускается на палубу, трясет головой, трет лапами нос, фыркает.

Глаза Оушен – огромные, синие, потерянные. В ее груди бушуют эмоции, готовые выплеснуться через край. Она начинает снова рыдать с силой, какой он не слышал с тех пор, как они покинули Тринидад.

– Слезами тут не поможешь, – произносит он рассеянно, прижимая к груди находку.

Что он может с ней сделать? Кому продать? Сбыть в ближайшем порту? А вдруг поблизости шныряют пираты, ищут свое пропавшее сокровище? Может быть, ему заплатят, если он вернет им кокаин? Или коррумпированные копы возьмут его в долю? В голове проносятся тысячи возможностей, он не исключает и пули в голову или смерти от вспоротого живота, уж наверняка торгующие наркотой пираты на порядок хуже того, на Маргарите… Готов ли он оставить дочь сиротой? Нет, он должен срочно избавиться от этого пакета, нечего наркотикам делать на его яхте.

Встав на корме, он кладет пакет на перила, разрывает аккуратно упакованную фольгу и молча возносит молитву Господу, прося прощения за смерть всех рыбок, которые случайно окажутся поблизости. Затем высыпает порошок в море.

– Простите меня, рыбки, – говорит он. – Простите, рыбки.

Кокаин сыплется в море, расходится по воде белыми кругами, исчезает в соленом океане.

Он поворачивается к своим спутницам. Оушен еще в слезах, очень сердита – почему он сам попробовал порошок, а ей не разрешил?

Сюзи чихает, кашляет и мотает головой.

* * *

«Романи» уверенно двигается на запад, а Гэвин сидит в кокпите, потрясенный случившимся. Почему с ним происходят такие странные вещи? Что он делает не так? Он что, полный идиот, раз выбросил пакет? И тут же панический страх сжимает кишки: зачем он вообще выудил из моря этот чертов пакет? Он их всех поставил под угрозу! Так опасно пребывать в дурацких фантазиях: все эти мечты, рай земной, поиски собственной души – что за чушь! Не надо было вообще уезжать из дома. В следующем порту они сдадут яхту в багаж и улетят домой на самолете. Чего его понесло в открытое море? Сначала пират, бадджон, теперь кокаин, что дальше? Он чувствует внизу живота ледяной холод, ему хочется зарыдать от собственной глупости.

Ладно, без паники. Меняем тактику поведения: никаких приключений на свою задницу, все по правилам. В каждом порту – в первую очередь бежим к стойке иммиграции, швартуемся с осторожностью, выбираем населенные места, и только в маринах, рядом с другими яхтами. И больше не вылавливать никаких подозрительных пакетов!

Вдалеке по левому борту виден остров Орчила. Он представляет себе, как Уго Чавес стоит на берегу, высматривая потерянный кокаин. «Ну и недоумок ты все-таки», – говорит себе Гэвин и внезапно понимает, что ему просто необходимо позвонить домой. Может быть, разрешить себе один звонок, когда они придут на Лос-Рокес?

Нет, нельзя. Он вытерпит, дождется, пока что-то изменится, ведь именно ради этого и сбежал. Он больше не мог там оставаться, просто не мог. И больше не хочет быть толстым недоумком средних лет, и не будет. И с ума не сойдет, не дождетесь! Он не из тех, кто начинает гонку, а потом сходит с дистанции, бросается в море, исчезает навсегда, как тот француз.

Ветер играет в волосах, карибское солнце греет лицо, и настроение поднимается. Сейчас он заварит себе крепкого кофе и молча, тихо посидит в кокпите.

Глава 6

СКАЛИСТЫЕ ОСТРОВА

С юга архипелаг Лос-Рокес окаймлен длинным узким атоллом, который на карте выглядит как кривая улыбка, с востока – неровный шрам барьерного рифа. Зайти в этот маленький мир можно только с востока через узкий пролив Бока-де-Себастопол. Внутри архипелага море татуировано отмелями, островками и рифами; острова Лос-Рокес находятся к северу от Каракаса, надежно спрятанные прямо в центре Карибского моря, – крошечная точка, песчинка на фоне огромного океана.

Гэвин спускает грот, заводит двигатель и потихоньку входит в устье сине-зеленого пролива, одетого в леопардово-крапчатое платье отмелей. Вода под яхтой корчится, извивается, кишит рыбой – у бортов двигаются длинные серебристые тени, а сверху кружит целая стая пеликанов – штук пятьдесят, не меньше. Как по команде они синхронно ныряют в глубину, вновь взмывают вверх с набитыми мешками под клювом.

Глядя на них, Сюзи, сидящая на носу яхты, разражается взволнованным лаем.

– Папа, куда это мы приплыли? – спрашивает Оушен.

– Это волшебное место называется архипелаг, принцесса. – Он произносит незнакомое ей слово раздельно, медленно.

Она молчит, оглядывается по сторонам.

– Это греческое слово, Оушен, в переводе оно означает «главное море». Когда-то греки так называли Эгейское море.

Пролив довольно узкий, море такое чистое, что кажется мелким, под водой ясно виден целый коралловый лес. Если он будет идти строго по центру пролива, яхте ничто не грозит, но его снова охватывает паника. Он внимательно изучает навигационную карту, читает путеводитель – и все равно чувствует себя в центре лабиринта.

– Это очень странное, тайное место, – говорит он Оушен. – Внутри архипелага множество маленьких островов. Тебе понравится, вот увидишь.

– А здесь есть кино, где показывают мультики?

– Нет, конфетка, это скорее парк, а не город.

Середина дня. Небо отражает море, отражающее небо, отражающее море. Морская лазурь настолько яркая, что кажется флуоресцентной – при попытке снять темные очки Гэвину приходится на несколько секунд крепко зажмурить глаза. Он решает пришвартоваться в марине главного острова Гран-Рокес, – там есть питьевая вода, топливо, причал и таможня.

Их встречает маленький городок с песчаными улицами и живописными разноцветными домиками, напоминающими детские кубики, – это все гестхаусы, называемые посадас. Здесь есть и центральная площадь с двумя пиццериями, банк и несколько магазинов: парочка бутиков, булочная и даже красивая церковь, выходящая к морю, где стоит неизменная разодетая и раскрашенная гипсовая Дева Мария в окружении вазонов с белыми лилиями.

Пироги наполовину вытащены на песок, пристань забита мелкими катерами, а на посадочной полосе бродят дружелюбные местные овчарки.

В лабиринте мелких улочек они находят небольшой офис пограничной службы, где Гэвин представляется – впервые за несколько последних дней – офицеру, который должен засвидетельствовать их присутствие в мировом пространстве. Он достает бумаги на «Романи», их с Оушен паспорта, справку о прививках Сюзи. Офицер за стойкой – молодой, красивый, но туманные глаза и припухшие веки выдают в нем любителя выпить.

– Вы из Тринидада? – спрашивает он равнодушно.

– Да.

– Уехали во вторник?

– Точно так.

– Вы дошли досюда за два дня, нигде не останавливались?

– Правильно. – Гэвин бросает на дочь красноречивый взгляд: «Не вздумай рот открыть!»

– Вы путешествуете с дочерью?

– Да, вдвоем.

– И с собакой?

– Да, с собакой.

Сюзи держится вежливо, степенно сидит рядом и внимательно слушает их диалог.

– На острове снимать собаку с поводка запрещено.

– Понятно.

– У вас есть другие домашние животные на яхте? Кошки?

– Нет, только мы трое.

– Вы трое, да? – пограничник подозрительно смотрит на Оушен, как бы говоря: «А где же мать?»

Оушен с кислым лицом прячется за ноги отца, а Гэвин глубоко вздыхает. Когда этот тип отвяжется от них?

– Сколько лет вашей дочери? – продолжает допрос офицер.

– Шесть. В июне исполнилось.

Тут Оушен выходит вперед, – похоже, она начинает понимать, что здесь их могут задержать надолго, – и бросает на пограничника взгляд, исполненный королевского неудовольствия.

– Вы имеете право провести на Лос-Рокес сорок восемь часов, – монотонно произносит офицер. – Если хотите остаться дольше, придется получать разрешение в Каракасе или на Маргарите. Здесь территория Национального заповедника. Теперь заплатите пошлину за пребывание и за стоянку яхты.

Вот свинство! Но Гэвину приходится раскошелиться, он забирает паспорта и бумаги и выталкивает дочь на песчаную, залитую солнцем улицу.

– Давай-ка съедим по пицце, – говорит он, видя, что около пиццерии с желтыми стенами уже расставлены столы и стулья. – Ты ведь любишь пиццу, да? С анчоусами, я не ошибся?

Он берет банку пива для себя, спрайт – для Оушен и заказывает две пиццы, одну с пепперони, другую с анчоусами. Правда, Оушен сразу же заявляет, что на самом деле терпеть анчоусы не может и пытается скормить их собаке. Сюзи нравятся маленькие скользкие рыбки, но ей не удержать их в пасти, и они падают на песок.

Между столиками, принимая заказы, ходит моложавый светловолосый мужчина, похожий на американца, – то ли официант, то ли владелец пиццерии – он одинаково хорошо говорит по-английски и по-испански, а за ним по пятам следует колченогая коричневая такса.

Сюзи обычно дружелюбно относится к другим псам и дает таксе обнюхать себя: низкорослая собачка свободно помещается под брюхом Сюзи.

Гэвин вдруг понимает, что уже несколько дней не разговаривал со взрослым человеком. Такса явно очарована новым знакомством – она кружит вокруг Сюзи, напрыгивает на нее, однако старушка валится на бок, разрешая поиграть с собой, но отказываясь принимать в игре активное участие.

– Это ваша собака? – спрашивает Гэвин, когда американец останавливается рядом с их столиком.

– Кто, Джесс? Да, это мой пес. Кстати, он обожает сидеть на стуле как человек, так что смотрите куда садитесь, мог испачкать сиденья.

– Похоже, ему и на моей собаке нравится сидеть.

Американец смеется. Он кивает девочке, и Оушен милостиво улыбается в ответ.

– Мы только что прибыли, – говорит Гэвин. – Пробудем здесь пару дней. Где нам лучше остановиться, как думаете?

– А, – говорит американец, приближаясь к их столику, и Гэвин замечает, что на столешнице нарисована карта архипелага. Мужчина отодвигает тарелки, расчищая пространство. – Восемьдесят процентов архипелага находится под охраной, поскольку это национальный парк, – объясняет он. – Кстати, меня зовут Рикардо. Между рифами без опытного лоцмана пройти сложно, так что швартуйтесь только там, где уже стоят яхты.

– Хорошо.

– Вот это место я люблю. – Рикардо показывает на группу небольших песчаных островков. – Кайо-де-Агуа, там очень тихо.

– Здесь можно слиться с природой?

– Еще как.

– Мы случайно сюда заехали, услышали об островах Лос-Рокес на Маргарите.

– О, я тоже оказался здесь случайно, только случилось это пятнадцать лет назад. Мы жили здесь в коммуне хиппи. Воду тогда привозили раз в неделю, и нас частенько заливало при шторме! Теперь-то все изменилось.

– Как изменилось?

– Ну, это место скоро станет походить на Галапагос.

У Гэвина екает сердце, когда он слышит слово «Галапагос».

– Что вы имеете в виду?

– Людей, что же еще! Они привозят сюда собак, кошек, коз. Мыши, крысы сами прибывают на кораблях, начинают здесь плодиться. Они скоро уничтожат всю местную фауну!

Гэвин с сомнением смотрит на Сюзи.

– Ну, собаки – не самое страшное, хуже всего кошки. Вот они – прирожденные охотницы, убивают направо и налево. Рептилии, птицы сильно страдают из-за кошек.