Текст книги "Архипелаг"

Автор книги: Моник Рофи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Гэвин начинает травить леску, подтягивая рыбу к борту.

– Я сбегаю за ромом! – возбужденно кричит Фиби.

– Нет, лучше принесите багор. Он в шкафчике. Гэвин тянет леску, потом слегка отпускает ее, тянет и снова отпускает. Рыба теперь плывет за яхтой, как выпущенная из подводной лодки торпеда. Он ведет ее зигзагом, подтягивая все ближе, весь потный от напряжения. Внизу живота притаилось томительное чувство страха, но теперь он уверен, что победит. Сердце стучит в висках, безжалостное солнце набрасывается на него сверху, рыба бьется из последних сил. Он наклоняется, чтобы втащить добычу на борт.

Фиби подает ему старинный гарпун – палку с насаженным на нее стальным крюком. Гэвин сует ей в руки удилище и делает то, чего не делал уже много лет: перегибается через борт и с силой вонзает гарпун в бок гупера. Ух, как будто кабана завалил! От шока гупер на мгновение перестает биться, замирает, и Гэвин тащит его на борт, используя гарпун в качестве рукоятки. Достает из моря морское чудо, ярко-серебряная чешуя ослепительно блестит на солнце. Еще живые глаза полны ярости, но из бока обильно льется кровь.

Гэвин бросает гупера на палубу, окровавленное рыбье тело изгибается, трепещет, бьется о шкафчики и сиденья. Фиби льет ром на жабры, чтобы утопить рыбу в алкоголе, а Гэвин машинально кладет руку на грудь, проверяя, бьется ли его собственное сердце.

Оушен надвигает панамку низко на глаза, отворачивается, колени у нее дрожат.

– Нет, папа, не надо… – шепчет она. – Брось рыбу за борт. Отпусти ее обратно в море.

Рыба все еще брыкается, плещется, но она не в силах перепрыгнуть через борт, чтобы вернуться в родную стихию. Ее пасть перекошена гримасой боли. Тяжелую, медленную смерть они выбрали этому благородному существу – груперу придется мучиться на солнце не меньше получаса. Оушен с ногами забралась на одну из скамеек, глаза ее устремлены на кровавый рыбий плавник, на лице отвращение. Ему хочется спрятать изувеченное рыбье тело от ее глаз. Боже, прости меня! Прости меня, рыба.

А вот на Фиби вид умирающего групера никак не действует. Она явно не вегетарианка, рада богатой добычи, льет и льет за жабры янтарный ром. Так, под воздействием рома и воздуха, на палящем солнце, на полу кокпита групер испускает последний вздох, а они стоят над ним и смотрят, только Оушен теперь заткнула панамой уши, как будто не может слышать рыбьих стонов.

«О моя русалка, за что!» – стонет рыба в полной тишине.

– Папа, и что мы будем с ней делать? – с тревогой спрашивает Оушен.

– Как что? Съедим на ужин.

* * *

Вечером они бросают якорь недалеко от одного из обитаемых островов и спускают на воду шлюпку. Фиби показывает групера местным жителям, спрашивает, где можно его приготовить.

Для жаровни они собирают большие камни. Роют в песке яму, заполняют опавшими листьями кокосовых пальм, притаскивают для растопки сухие ветки, выброшенные морем коряги. Когда огонь спадает, а камни все еще горячи, они заворачивают приправленные чесноком и оливковым маслом куски рыбы в фольгу и укладывают их среди камней, затем забрасывают сверху оставшимися листьями и оставляют томиться.

На берегу стоят наполовину вытащенные из воды каноэ, выдолбленные из цельных стволов, между ними носятся дети и куры. Две лачуги построены у самой воды, остальные – немного поодаль, да и весь остров размером не больше футбольного поля. К Сюзи подбегает молодой белый пес, явно заигрывает с ней. Вместе собаки мчатся к кромке воды, играют в прибое, то прыгая в морскую пену, то отскакивая назад.

Один из рыбаков подходит и присаживается рядом с ними. Из одежды на нем только старые джинсы. Оушен бочком приближается к нему, широко раскрыв глаза, рассматривает узоры татуировки на его щеках. Девочка так увлечена, что Гэвин боится, как бы она не решила ощупать татуированные щеки пальчиками.

– Откуда у вас эта собачка? – спрашивает она на своем напевном тринидадском говоре.

Индеец Гуна ее не понимает. Фиби переводит вопрос на испанский.

– Аааа, оттуда. – Мужчина наклоняется к Оушен и показывает рукой в сторону моря.

– Из воды, что ли? – недоверчиво уточняет девочка.

Рыбак кивает.

– Лодка, – говорит он. – Лодка ехал. Большой. Мужчина бросать пес.

Оушен, не мигая, смотрит на него, как будто он сморозил откровенную глупость.

– Неужели песика выбросили с яхты? – Гэвин невольно морщится, переглядывается с Фиби.

Та кивает, переспрашивает у рыбака. Мужчина делает руками жесты, как будто гребет, жестами показывает, как человек выбросает собаку за борт. Объясняет по-испански, что сразу же поплыл спасать животное.

– Теперь это наш собака. Хороший собака.

– Вы подумайте только! – возмущается Гэвин. – И что это был за человек?

– Гринго, – говорит индеец.

* * *

Гэвин выносит спальный мешок на нос яхты, сегодня он будет спать под открытым небом. Устилает пол подушками, доверху застегивает флиску, закутывается в пуховой спальник. Смотрит на звезды, вспоминает жену и мысленно говорит ей: «Прости меня, милая, я очень хотел бы всё исправить». Но сразу накатывают воспоминания: а как он может всё исправить?

После наводнения Клэр прожила в съемной квартире всего пару месяцев. Она и не собиралась возвращаться домой, это даже не обсуждалось. Он не принуждал ее. И с тещей спорить не стал, ведь мать знает свою дочь лучше других, правда? Он сам разрешил Клэр пожить у матери, потому что видел, что от жены осталась лишь оболочка, понимал, что не справится в одиночку и с разрушенным домом, и с работой, и с заботой об Оушен, и с той тенью, что осталась от его Клэр. Он даже боялся заразиться от нее депрессией, боялся, что уже подцепил эту заразу.

В семье Клэр многие страдали депрессией, в его – никто и никогда. Но болезни вообще заразны, и ему не улыбалось превратиться в копию жены. И поэтому, когда Джеки сказала: «Пусть девочка поживет дома», он не возражал. Он не боролся за нее, не желал слышать ее молчание, видеть ее отчужденность. Они не имели права погубить Оушен под гнетом своих депрессий, не должны были думать только о себе. Поэтому он и позволил Клэр исчезнуть из их с дочерью жизней. Думал, ненадолго.

Его глаза наливаются слезами, он обнимает себя за плечи, понимая, что никогда не излечится от горя и не забудет мутную волну, как бы далеко ни заплыл. И, как в темную могилу, погружается в тяжелый, глубокий сон: лежит, сложив руки на груди, подобно фараону, готовый к переходу в загробный мир. Сон пронизывает его тело, выравнивает складки и морщины, наполняет силой земли, лечит. Сон, милый, теплый, нежный сон…

Спит и он, и море вокруг, и когда посреди ночи его будит легкий дождик, моросящий прямо на лицо, он не может пошевелиться. Соленый воздух ложится на щеки, дождь медленно стихает, превращаясь в туман, а в далеком небе подмигивают и тают кристаллы иных галактик.

Гэвин с трудом приоткрывает тяжелые веки, устремляет вверх сонный взгляд. Удивительно, сколько всего происходит в мире в то время, как он лежит тут, не в силах пошевелиться. И черное небо над ним живет, дышит, каждая звездочка мигает с особым, только ей свойственным смыслом. Мир вообще никогда не выключается, он вечно, бесконечно вращается, рождается и умирает, исполненный беспощадного, непостижимого разума, искрящийся животворной статикой.

В следующий раз Гэвин просыпается под утро, его тело онемело, как ствол упавшего дерева. Бирюзовое море безмятежно, притворяется тихим оазисом. Остров напоминает маленькую спящую деревню, только белый песик уже носится по пляжу. Сюзи тоже белая собака, вся белая, кроме розового пятна на носу, но под шерстью, на коже у нее есть серые пятнышки. А этот песик совсем другой, он и меньше, и более прыгучий, легкий, длинноногий. Гэвин лениво наблюдает за ним, пытаясь понять, как тот может не помнить, что с ним случилось. Может быть, стоит пойти к нему, утешить, приласкать? Раздевшись до трусов, Гэвин тихо перелезает через ограждение яхты, погружается в рассветное море, плывет к берегу. Пес нервно бегает по пляжу, ждет его, а когда Гэвин, доплыв, усаживается на песок у линии прибоя, доверчиво подходит и тычется мордой ему под мышку.

– А ведь я – тоже человек с лодки, – говорит Гэвин, гладя его за ушами. – Ты понимаешь? Я мог бы быть тем человеком с лодки.

Какое-то время они возятся, играют. Гэвину нравится этот белый пес, его молодой задор, гладкий мех, острые зубки, прикусывающие его пальцы, но он видит, что каким-то чудесным образом песик умудрился забыть, что совсем недавно похожий на Гэвина человек выбросил его за борт как пакет с мусором.

* * *

Они снова пускаются в путь, включают автопилот – архипелаг растянулся на двести миль, попутный ветер уверенно несет яхту. И снова мир вокруг блестит всеми оттенками синевы, а солнце смеется над их головами: ха-ха-ха. Впервые за всю поездку Гэвин чувствует себя настоящим туристом. Его дело – глазеть по сторонам, впитывать впечатления, ему очень близок этот мир, который так и остался на древнем, но вполне высокоорганизованном этапе развития и дальше развиваться не желает. До свидания, мысленно говорит ему Гэвин, ведь очень важно попрощаться, когда уходишь из гостей.

– До свидания! – произносит он вслух и велит Оушен помахать на прощание рукой Гуна-Яла и всем остающимся здесь индейцам.

– А куда мы теперь плывем, пап? – спрашивает Оушен.

– Мы держим путь в Панаму, где пройдем сквозь участок суши по каналу.

– Что такое канал?

– Такой водный проход, путь напрямик.

– Мы пойдем напрямик?

– Да, детка, через сушу.

– Ничего себе!

– Тебе понравится.

Нога у Оушен еще перебинтована, но шрам на голени подживает. Гэвин видит, что дочь снова что-то тревожит.

– Моя мама заснула, – сообщает она Фиби.

Фиби молча кивает.

Гэвин уже не одергивает ребенка, ему не страшно, что дочь поставит его в неловкое положение. Они с Фиби перешли в новую стадию отношений и без ложного смущения могут рассуждать о чем угодно.

– А у тебя есть мама? – интересуется Оушен.

Фиби закатывает глаза, Гэвин усмехается.

– Была. Но она скончалась три года назад.

Оушен важно кивает, но, похоже, слова «скончалась» она не понимает.

– Моя мать умерла, потому что слишком много курила и нервничала, – объясняет Фиби.

Оушен вздрагивает, поднимает голову.

– Твоя мама умерла?

– Да.

– Как та рыба?

– Ну, не совсем так, конечно, но… да, она перестала дышать.

– Она просто… легла и умерла?

– Вроде того.

– А вот моя мама легла и заснула… в чем же разница?

– Разница в том, что твоя мама сможет проснуться. А моя – нет.

– Никогда?

– Никогда. – Фиби печально улыбается.

– Моя мама обязательно проснется, – говорит Оушен.

– Конечно, я в этом не сомневаюсь.

– Мне так жалко твою маму.

– Ничего, я уже это пережила.

– А хочешь, я буду твоей мамой?

Фиби невольно издает смешок.

– Ты?

– Почему нет? Я же вырасту когда-нибудь? Тогда и стану твоей мамой. Что в этом смешного?

– Хорошо, договорились, – говорит Фиби, отворачивая лицо. – Я-то совсем не против!

Они поднимают парус и идут дальше, периодически меняясь местами за штурвалом. Море оделось в платье нового цвета, теперь изумрудное, берега тоже меняют очертания: береговая линия изрезана, как на северном побережье Тринидада. Неудивительно, ведь когда-то Тринидад и сам был частью побережья Южной Америки. Глядя на этот знакомый пейзаж, Гэвин чувствует прилив уверенности в себе. Конечно, они заплыли очень далеко, но все же – слава богу! – это не Япония. Господи, что бы он делал в Японии? Он не представляет себя под парусом на другом конце света, в тех холодных неприветливых морях. Позже вечером, когда они бросают якорь в крошечном заливе, Фиби вдруг поворачивается к нему.

– Я собираюсь сойти с яхты завтра, – говорит она спокойно.

Гэвин неприятно поражен. Они не обсуждали, где именно она сойдет с «Романи», но, конечно, рано или поздно это должно было случиться. Завтра он собирался заказать по телефону платный проход по Панамскому каналу, ему должны прислать лоцмана, в одиночку проходить по каналу не разрешается. Он знал, что Фиби покинет их до этого момента, они же договаривались, что дойдут вместе только до Панамы. Но сердце у него все равно падает – уже завтра? Так скоро? Он отворачивается, смотрит на море. Затем переводит взгляд на сидящую в кокпите дочь.

– Да, я сойду в Пуэрто-Линдо, это следующий порт. Мой бойфренд Дэниел ждет меня там, мы доедем до Панамы на автобусе.

– На автобусе? – спрашивает Оушен, поднимая голову.

– Да, поживем в Панама-Сити несколько дней, потусим с друзьями, а затем рванем на север, в Мексику.

– Ты поедешь на автобусе вместе с хиппи? На том автобусе, который как стихотворение?

– Да нет же!

– А на каком тогда?

– На обычном рейсовом автобусе, который довезет нас до Панама-Сити.

Фиби говорит медленно, подбирая слова и глядя Оушен прямо в глаза, но Оушен все еще не осознала их смысл. Его девочка пока не имеет представления о географии, она не знает, в какой точке мира они находятся. Да и что ей до этого? Для нее важны близкие: ее папа, ее Сюзи. А в последнее время к этому кругу присоединилась и Фиби.

Оушен опускает голову, пальцем ковыряет бинт на ноге. Ее брови сходятся у переносицы, ресницы начинают дрожать. «Сейчас начнется!» – с замиранием сердца думает Гэвин. Его девочка еще пытается бороться со страшной новостью: Фиби покидает их… Но боль уже захлестывает ее, она невольно подтягивает к груди колени, маленькая грудка судорожно поднимается и опускается, в глазах закипают первые горячие слезы.

– Мне так жаль, – растерянно произносит Фиби, пытаясь говорить с Оушен как со взрослой, – но наши пути завтра разойдутся. Я ведь… – Она пускается в пространные объяснения, но тут из груди Оушен вырывается первый отчаянный, горький всхлип, предвестник большого взрыва.

Гэвин знает свою дочь: сейчас она охвачена яростным, всепоглощающим гневом. С перекошенным лицом Оушен бросается по пол кокпита, кричит, извивается, бьет руками и ногами, не в силах противостоять обрушившемуся на нее урагану чувств. Разочарование, боль, ярость насквозь прожигают ее маленькое тело, и она рыдает, выкрикивая одно слово:

– Нееееет!

Гэвин не пытается поднять дочь с палубы, приласкать, утешить. К чему? Ведь и он охвачен гневом и разочарованием от предательства Фиби. Он не думал, что расставаться будет так больно. Он целый год провел вдали от жены: страдал, скучал по ней, любил, порой не в силах был выносить одиночества! Его душа была изранена, в ней бушевали вихри под стать тем, что взрывают сейчас сердце его ребенка, ведь Клэр бросила их обоих. Да, бросила, ушла, разрушила все, что они с таким трудом создавали. И что теперь прикажете делать – запретить дочке любить и страдать?

Лежа на полу, заливаясь слезами, Оушен стонет:

– Нееет! Не надо автобус! Зачем тебе уезжать?

Фиби закрывает лицо руками.

– Но как же мой друг? Я должна его увидеть! – молящим голосом произносит она.

– Мне плевать!!!

Фиби умоляюще смотрит на Гэвина, прося поддержки.

– Не хочу, чтобы ты уезжала, я люблю тебя, зачем тебе уезжать!!!

Теперь и у Фиби из глаз текут слезы.

– Я люблю тебя, – рыдает Оушен. – Куда ты едешь?! Я тебя ненавижу! Зачем ты уходишь? Останься с нами!

Фиби подносит руку ко рту, кусает костяшки пальцев.

Наконец Гэвин опускается на колени, обнимает дочь. Тело Оушен горячее, сведенное судорогой боли, покрасневшее лицо залито слезами, из носа текут сопли.

– Зачем, зачем тебе уезжать?! – рыдает она.

Гэвин прижимает свою девочку к груди, баюкает ее, как младенца, шепчет на ухо бессмысленные утешения:

– Ш-ш-ш, моя ракушка, мы же собирались завтра позвонить мамочке, да? Ты согласна? Мы позвоним домой, ты поговоришь с бабушкой Джеки, она расскажет, как поживает мамочка. Хорошо? А потом мы попрощаемся с Фиби. Ну-ну, детка, не плачь, я же здесь. Папа здесь. Все будет хорошо.

Оушен поднимает к нему лицо, пропитанное слезами, как спонж водой, судорожно икает и громко шепчет:

– Ведь у Фиби нет мамы, она сама так сказала. У нее нет мамы, и она разрешила мне стать ее мамой. Куда же она едет? Зачем? Теперь у нее не будет мамы. Почему она не останется здесь, с нами?

Слезы текут по щекам Фиби, оставляя за собой сверкающие дорожки.

– Мне очень жаль, – повторяет она.

* * *

Они прибывают в Пуэрто-Линдо в девять утра. Это совсем маленький порт, одна узкая полоска пляжа, окаймленная поросшими лесом горами, которые кишат обезьянами. Пустынное, унылое место, где никогда ничего не происходит. Правда, здесь есть дешевая гостиница, и автобус до Панамы проходит по шоссе дважды в день. Они бросают якорь, спускают шлюпку. Фиби несет свой рюкзак и гитару – мысленно она уже не с ними. Что же, он может это понять. «Далше!» – вот куда она стремится.

И все же… Они ведь провели вместе четыре недели, большую часть нового года.

Аруба осталась далеко позади, нахальные игуаны на причале, пляж Бэби-Бич с его перекормленными рыбами – как будто это произошло в другой жизни. Фиби так здорово помогла им, он благодарен ей от всей души. Так и надо воспринимать то, что преподносит тебе жизнь, решает Гэвин. С благодарностью. Но Оушен еще не пришла в себя, всю ночь всхлипывала и икала, а теперь жмется к Сюзи, которая, конечно, и ведать не ведает об их неприятностях, высунула длинный розоватый язык, пробует ветер на вкус.

Они причаливают к шаткой пристани, и Фиби выпрыгивает из шлюпки. Он передает ей рюкзак, помогает вылезти сначала Сюзи, потом Оушен, которая демонстративно отворачивается. Справа от причала – маленькое кафе, около него привязано несколько шлюпок. За одним из столиков сидит мужчина.

Фиби на одну секунду замирает, приглядывается. И вдруг ее лицо светлеет, она машет рукой, кричит: «Дэниел!» Мужчина оборачивается на крик, встает. Уронив рюкзак, Фиби мчится по качающимся доскам мимо Оушен и Сюзи прямо в раскрытые объятия своего возлюбленного.

Чувствуя себя толстым, старым, нелепым, Гэвин медленно поднимает рюкзак Фиби. Он смущен, ничего не может с этим поделать. С чего ему смущаться? Разве он фантазировал о них с Фиби? Мечтал о чем-то? Что же, возможно, и мечтал… Где-то между отцовским одобрением и благодарностью за помощь представлял ее в роли подруги, допускал возможность близости, ведь Фиби очень хороша собой, почти как та, которую он когда-то выбрал в жены. Но он не умрет с горя от разлуки с ней, да и Оушен переживет потерю. Сейчас они познакомятся с мистером бойфрендом, пожмут друг другу руки.

Гэвин покрепче надвигает на лоб соломенную шляпу и, пройдя по причалу, спокойно окликает Оушен и Сюзи, которые уже повернули прочь от кафе. Он говорит им:

– Нет, девочки, давайте сначала скажем Фиби «до свидания», а потом уже пойдем звонить маме, договорились?

Дочь и собака нерешительно останавливаются. И вот они втроем идут в сторону кафе, и он протягивает молодому человеку руку и сердечно приветствует.

– Меня зовут Дэниел. – Ответное рукопожатие по-мужски крепко.

У него оливковая кожа латиноамериканца, длинные черные волосы, прямой взгляд уверенного в себе самца, настоящего мачо. На вид ему лет тридцать пять.

– Гэвин. А это Оушен и Сюзи.

Друг Фиби оценивающе оглядывает команду, и Гэвин сразу понимает, что мужчина хорош. Понимает, почему Фиби рванула к нему на причале, почему сейчас жмется к его руке.

Дэниел нагибается, приветствует Оушен, та сначала отворачивается, но вскоре поддается на уверенный тон и обаяние и позволяет поднять себя на руки.

– Привет, принцесса! – восклицает Дэниел с сильным испанским акцентом и целует ее в щечку.

Фиби заливается румянцем, незаметно подмигивает Гэвину.

– Мы будем скучать, – говорит ей Гэвин.

– Я не прощаюсь, – откликается Фиби, протягивая ему клочок бумаги. – Это мой телефон. Удачи вам, друзья!

Все вместе они идут от кафе по старой бетонке через кишащий обезьянами лес до гостиницы, приткнувшейся на берегу реки. Оушен едет на плечах Дэниела. Сюзи трусит впереди носом вниз, вынюхивая местные новости. Гэвин несет рюкзак Фиби.

Они прощаются у дверей гостиницы. Гэвин обнимает Фиби, крепко прижимает к себе, а Дэниел спускает Оушен на землю. Девочка сердито смотрит на взрослых снизу вверх, раздраженная тем, что так мала ростом, что еще остается ребенком.

– До свидания, Фиби, – важно говорит она, когда наступает ее очередь, и пожимает руку девушки, как если бы прощалась с юристом или секретарем.

Фиби в ответ обнимает ее и целует.

…Они снова остаются втроем и отправляются на местный почтамт искать работающий телефон-автомат.

Глава 18

ВОРОТА ШЛЮЗА

Лоцман Эдуардо – полноватый краснокожий мужчина средних лет с круглыми щеками и большими белыми зубами. Массивное золотое обручальное кольцо на его пальце отполировано, на губах порхает удовлетворенная улыбка. Они взяли Эдуардо на борт в Колоне, последнем порту со стороны Карибов перед входом в Панамский канал.

Колон напоминает Чикаго начала двадцатого века: на каждой улице орудует по банде. Здесь так небезопасно, что Гэвину посоветовали вообще не сходить на берег, а лоцмана доставили на борт «Романи» на специальном пароме. Эдуардо говорит на ломаном английском, а Гэвин – на ломаном испанском, так что они вполне хорошо понимают друг друга.

Оушен все еще не может пережить расставания с Фиби, сидит задумчивая, хмурая. «Папа, я больше никогда ее не увижу?» Как могла Фиби так внезапно появиться в их жизни и так же внезапно исчезнуть? Сколько разных видов потерь существует на свете? Много, русалочка, очень много. Эдуардо ее нисколько не интересует, Оушен едва смотрит в его сторону. Она ушла в себя, закрылась от мира за своими зеркальными очками в белой оправе.

Они пересекают огромное озеро Гатун, широкое, спокойное, мелкое. Так странно находиться посреди пресной воды, а не соленного моря. Озеро серо-синее, абсолютно гладкое, небо пыльно-лилового цвета. Холмистые берега сплошь поросли шалфеем и поэтому тоже сине-лиловые, а листья на деревьях – багряные, над ними кружатся хищные птицы. Такая тихая и жаркая погода опасна, свидетельствует о надвигающемся катаклизме.

Желтые песчаные берега озера укреплены в виде террас, чтобы не осыпались в воду. Там и сям снуют официального вида водные такси, огромные танкеры, нагруженные контейнерами с товарами, терпеливо ждут своей очереди на вход. Над озером летают аисты и цапли, яхты жмутся к кромке берега.

«Романи» проходит мимо двух катамаранов, связанных вместе для устойчивости – так им будет легче преодолевать шлюзы, когда уровень воды упадет. Они с Эдуардо изучают противоположный берег, паруса спущены, двигатель мерно гудит. Гэвин думает о Тихом океане, ждущем их на другом конце канала. Новый океан, как он их встретит? А дальше лежат Галапагосские острова, зачарованные, загадочные, ожидающие их, как томная, робкая невеста.

Впереди возносится к небесам Мост Столетия, протянутый от темной вершины Золотого холма до горбатой горы слева, соединяющий Панама-Сити с остальной частью Центральной Америки. История Панамского канала наполнена легендами: тысячи людей отдали свои жизни, чтобы построить его, большинство из них погибло от малярии и желтой лихорадки.

Эдуардо передает сообщение набитому туристами круизному лайнеру «Тихоокеанская королева», ползущему впереди. Триста или больше человек высыпали на палубы, щелкают телефонами и камерами, жарятся под палящим солнцем. Эдуардо объясняет, что им велено зайти в канал после лайнера. Придется использовать ручные тросы, а не серебристые маленькие электровозы, так называемые мулы, протаскивающие большие суда по всему каналу; они снуют вдоль берегов, как трамваи. Эдуардо предлагает пришвартоваться к лайнеру, с ними вместе пойдет еще несколько яхт, включая связанные катамараны.

«Романи» следует за «Тихоокеанской королевой» в первый отсек – как будто вышла на залитую водой улицу. По обеим сторонам протянуты рельсы для роботов-буксиров, в конце установлена караульная будка. Рядом с огромным судном их яхта кажется совсем маленькой, но Панамский канал принимает любые суда, включая даже «пешеходов». Да-да, за небольшую сумму человеку разрешается пройти канал вплавь. За ними выстроились четыре катамарана, связанные по двое. Они заходят осторожно, на малой скорости, встают у борта лайнера. Туристы глазеют на них свысока, команда кидает концы. Какой-то турист перегибается через перила, чтобы сфотографировать Гэвина в его ковбойском сомбреро.

– Чарльз Бронсон! – смеется Эдуардо, указывая пальцем на бороду Гэвина.

Гэвин втягивает живот, машинально отмечая, что стал значительно стройнее.

Какое-то время они ждут, но вот массивные стальные ворота закрываются, уровень воды начинает снижаться, обнажая стены шлюза, покрытые ржавыми, осклизлыми водорослями.

Ворота впереди них огромны, обиты листами нержавеющей стали, закрепленными на болтах еще в 1914 году. В течение нескольких минут они чувствуют себя как заключенные старинной тюрьмы неведомого типа, окруженные высоченными каменными стенами. Затем ворота медленно расходятся в стороны. Они с Эдуардо кидают концы обратно матросам лайнера. Лайнер заводит двигатель, медленно уходит вперед, они идут в его фарватере, выходят из шлюза в канал. Все еще очень жарко, ветра нет совсем. Эдуардо звонит его жена – пожилой индеец расцветает счастливой улыбкой, блестит белоснежными зубами.

Оушен, оказывается, не спала, крутит головой по сторонам.

– Ничего себе, папа! – произносит она с уважением.

– Круто, да?

– Очень. А куда мы дальше поплывем?

– Вот выйдем из канала и попадем в другой океан.

Оушен с беспокойством морщит лоб, щурится.

– А как же мы без Фиби?

– Мы прекрасно справимся и без нее. Не беспокойся! – беззаботно отвечает Гэвин.

Он не лукавит. Они в пути уже много недель, его морские навыки вернулись сполна. Теперь ему даже не терпится преодолеть путь до Галапагоса в одиночку. Все у них будет хорошо, они же семья моряков и готовы к встрече с морем! Он уже изучил лоции Тихого океана на февраль, понимает, чего можно ждать от давления, ветров и температур.

До Колона они совершили поход в супермеркадо, затарились по полной. Яхта теперь нагружена водой, топливом, консервами и макаронами; сетки ломятся от ямса, бананов, апельсинов и лука; холодильник до отказа забит сыром, ветчиной, колбасами. Он даже приготовил бутылку шампанского, чтобы отметить прохождение экватора.

– У нас все есть, ду-ду, не волнуйся.

Она опускает глаза на свою забинтованную ногу, молча кивает.

Грустно… Не только потому, что Фиби их бросила, – они так и не смогли поговорить с Клэр. Пришлось, как всегда, довольствоваться бабулей Джеки с ее прокуренным голосом и жалостливыми причитаниями. «Клэр уже немножко лучше, – сказала Джеки. – Кстати, она знает, что вы тут по морям плаваете». Гэвин рад, что жена в курсе их путешествия, почему-то ему кажется, что они немного придвинулись друг к другу в мировом пространстве. Возможно, она догадывается, куца именно они направляются.

* * *

Еще одна миля пройдена на моторе. Жара совершенно невыносима – будто их поджаривают на медленном огне. Туристы на круизном лайнере фотографируют все подряд – правда, всем известно, что шлюз Мирафлорес – один из самых знаменитых в Панамском канале. Он двухкамерный, суда проходят через два заслона из гигантских стальных ворот, его отчасти можно сравнить с морским эскалатором. Рядом со шлюзом возвышается здание туристского центра, балконы верхнего этажа забиты молодежью в белой одежде и белых панамах – похоже, это студенты панамского морского колледжа. Они выглядят такими юными, они уверены, что с ними все будет хорошо. Гэвин машет им рукой – несколько человек машут в ответ.

«Романи» привязана к борту «Тихоокеанской королевы», вместе они проходят первый из двух шлюзов, позади следуют четыре катамарана. Затем настает период ожидания. Уровень воды постепенно снижается, обнаженные стены канала кажутся удивительно высокими. Собственно, они уже дошли почти до самого конца, еще немного – и их выпустят в Тихий океан. Остается только пройти под знаменитым Мостом двух Америк – последняя веха перед переходом в Южное полушарие и выходом в океан, овеянный столькими легендами. Его воды бороздят огромные киты, это родина хищных крылаток. Тихий океан^[11] – самый большой из пяти земных океанов. Несмотря на название, он подвержен жестоким штормам, его дно испещрено подводными горами и впадинами, а в легендарном Тихоокеанском огненном кольце расположено несколько сотен действующих вулканов^[12].

– Папа, смотри! – Оушен тычет пальцем в небо: над входом в следующий отсек кружатся сотни птиц.

– А! – смеется Эдуардо. – Время суши.

– Как это?

– Все рыбы, которые зашли в канал, скоро умрут. Печально, но ничего не поделаешь. Они привыкли к пресной воде, когда вода становится соленой, рыбы умирают.

– Правда умрут? – Оушен делает страдальческую гримаску.

– Да, малышка, так случается каждый день. Все время. На протяжении веков.

– И что, все рыбы умирают?

– Да. Разработчики канала ничего не смогли придумать, чтобы их спасти. – Эдуардо улыбается девочке, но она уже не смотрит на него.

Небо впереди стало черным от птичьих крыльев. Сотни фрегатов и чаек толкаются, препираются, кружатся в ожидании обеда: вот-вот откроются ворота последнего отсека. Неприятно наблюдать, как азартно птицы ждут смерти рыб.

Но вот гигантские ворота раздвигаются, и «Романи» начинает двигаться вперед вслед за лайнером. Во втором отсеке их снова запирают, процедура повторяется. Тем временем птицы над ними уже образовали беспорядочное облако клювов, крыльев и жадного клекота.

Все замерли в ожидании – и студенты морского колледжа, и туристы на лайнере. Впереди узкой стальной полоской блестит Мост двух Америк.

Как же он смог добраться сюда? Когда они покидали Тринидад, ему это и в голову не приходило, и все же он здесь! Гэвин с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться, не ударить себя по колену: смотрите, вот он я, на другой стороне мира! Эх, друг Пако, как жаль, что тебя здесь нет!

Оушен встает, прижимается к отцовским ногам. Ворота второго отсека наконец-то открываются, и все птицы как одна стремительно пикируют к поверхности воды, уже покрытой серебристыми телами рыб, плывущих брюхом вверх. Поразительно, сколько здесь птиц! Просто метель какая-то из жаждущих утолить голод пернатых. Крачки, чайки ныряют в воду, взмывают вверх с зажатыми в клювах блестящими рыбьими телами. Сюзи гавкает на них, клацает зубами, подпрыгивает, стараясь поймать за хвост.

Здесь они расходятся с туристским лайнером и, не поднимая парусов, выходят в Тихий океан. Вдалеке по левому борту появляются плывущие в жаркой дымке очертания небоскребов – изломанный, зубчатый ряд – современные районы Панама-Сити, а перед ними – длинный, засаженный пальмами мол Кальсада-де-Амадор. В воде качаются полсотни мелких суденышек, ожидая разрешения войти в канал с противоположной стороны, они явно попали в пробку. Четыре часа дня, все покрыто голубой дымкой, только арка моста возвышается над всем стальной радугой.