Текст книги "Архипелаг"

Автор книги: Моник Рофи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Девушка показывает фотографии Оушен, которая под водой выглядит как морская черепашка.

– Я куплю у вас несколько штук, – говорит он.

Сама Оушен так устала, что не в состоянии ни на что реагировать. Завернутая в полотенце, вся покрытая гусиной кожей, привалилась к нему, посапывает. Переохладилась. Он выносит ее на пристань на руках, капитан передает ему поводок Сюзи.

– Хорошая у вас собака, – произносит он с уважением.

– Вы с ней хорошо смотритесь вместе, – шутит Гэвин.

– Я знаю. Когда-то у меня был песик такой же породы, я назвал его Мампс. Лучшая собака за все время.

– Правда?

– Точно. А сейчас у меня кот. Он живет со мной на катере.

Погрузив Оушен в шлюпку, Гэвин гребет к яхте, глядя, как огненный шар солнца закатывается в море, а небо привычно меняет цвет – от розового с оранжевыми всполохами до серебристо-серого. Они с Сюзи на двоих выпивают двухлитровую бутылку воды, падают на спальники в кают-компании и мгновенно засыпают без ужина, а он даже не переодевшись.

Море высосало воду из его тела, он смертельно устал, не может шевельнуть ни ногой, ни рукой. Слыша собственный храп, погружается в сон, но этот сон отнюдь не мирный. К нему приплывает полосатая крылатка с мрачным лицом самурая, она появляется снова и снова, напоминая о чем-то очень тоскливом. Ураган разрушил океанариум во Флориде, рыбы-убийцы вылились вместе с водой в Тихий океан, доплыли до Карибов. Волна обрушилась на его дом в Тринидаде, разбила, смыла их красивый домашний аквариум, оставив в грязи лишь трупики золотых рыбок. Он видит безмятежное спящее лицо Клэр – до наводнения они жили в уверенности, что ничего плохого с ними случиться не может. Подумаешь, дождь! В Тринидаде каждый год идут дожди. Клэр – креолка, и хотя ее кожа белая, как снег, наследство прадедушки шотландца, она – потомок плантаторов, которые несколько веков назад торговали какао-бобами. И там, где она росла, угроза ураганов существовала постоянно, она с детства знакома со штормовыми ветрами, безжалостными ливнями. Но в ночь наводнения она как будто замерла, а с тех пор и вообще затихла, поникла, завяла.

Гэвин спит, но его мозг пульсирует, а сердце бьется в груди, пытаясь понять и принять его собственное участие в той роковой ночи.

Глава 8

БЕЛЫЕ ГОРЫ

Утром Гэвину становится легче, он понимает, что привык к новому ритму жизни, знает, какие работы необходимо выполнить на «Романи». Он вспомнил ее забытое тело, она вспомнила его: ведь они благополучно добрались до островов Эй-Би-Си! На самом деле их следовало бы назвать Эй-Си-Би, ведь сначала идет остров Аруба, за ним – Кюрасао, а уже потом Бонэйр^[6]. Гэвин решил, что они встанут на якорь в Кралендейке и простоят как минимум неделю. Он немного устал от моря: одну минуту он уверен в своих силах, а в следующий момент его охватывает паника… Что за вечные смены настроения! Острова Лос-Рокес вызвали тоску, а вот на Бонэйре он чувствует себя счастливым. Сегодня они сойдут на берег и поедут осматривать остров. Оушен понравятся фламинго.

Гэвин берет в аренду машину и направляется прочь от моря. Выехав на основную трассу, поворачивает на юг. На восточном побережье Бонэйра море не такое спокойное, нежное, здесь нет манящих морских лесов, подводных пейзажей. Этот берег гораздо суровее, волна такая высокая, что пришвартоваться невозможно, а дайверов подстерегают акулы-людоеды. Поэтому здесь так мало населенных пунктов.

Они едут вдоль побережья, рассматривают высокие кактусы-свечки и приземистые опунции, проезжают стада диких ослов, которых пятьсот лет назад завезли сюда из Испании, снова видят ящериц. Множество ящериц. Только эта разновидность серого цвета, они бородатые, а самцы достигают двух метров в длину. Ящерицы застыли на обочине дороги, как бетонные статуи, греются на солнце или отдыхают в зелени кустов. Они похожи на конквистадоров своими заостренными, покрытыми шипами шлемами, оловянными доспехами, переливающимися всеми цветами радуги. Он останавливает машину, чтобы полюбоваться на них.

– Папа, это кто? – с испугом спрашивает Оушен.

– Тоже ящерицы, детка, только очень большие.

– Какие страшные!

– И не говори. Их называют игуанами.

– Как та, что упала с дома бабушки Одри?

Гэвин невольно ухмыляется. Рядом с домом его матери в Тринидаде жила игуана, которая часто забиралась на кокосовую пальму, засыпала на солнце и падала прямо в сад.

– Да, примерно такая же.

– А эти ящерицы тоже могут забираться на дерево?

– Да.

– И падать нам на голову?

– Ну, только если заснут.

– Ну нет, только не на мою! – и Оушен картинно закрывает руками головку в панамке.

– А ты знаешь, что они приплыли сюда из Южной Америки? Дрейфовали вместе с морскими течениями иногда по нескольку дней подряд, а если повезет, находили упавшее дерево и плыли на нем.

– Как тот белый порошок?

Гэвин снова ухмыляется:

– Именно так, котенок.

– Ящерицы и белый порошок путешествуют на деревьях?

– Бывает.

– В Карибском море?

– Особенно здесь. Правда, в нашем море и кое-что похуже можно найти.

– Что, например?

– Старый ингалятор.

Они едут дальше на юг, пока земля не становится ровной и не приобретает цвет пепла. Здесь тоже идут дожди, и серая земля, как тигриными полосками, покрыта длинными серебристо-синими лужами. Недалеко от побережья дождевая вода скопилась в низине, образовав болото, одно из пяти, имеющихся на острове. В прошлый его приезд на этом месте были лишь засохшие равнины, но сейчас среди водной глади как островки торчат зеленые кочки. Фламинго обожают кормиться в солоноватой воде, здесь в изобилии водятся креветки и разные вкусные личинки. Впрочем, сейчас вода тут пресная, ведь недавно шел дождь, и фламинго пока не прилетели.

Они едут дальше, дорога идет между мерцающими под солнцем болотистыми озерцами, то тут, то там появляются ветряные мельницы, а вот и солончаки обнажились, огромные плоские бассейны, глубиной всего в несколько дюймов, сюда вода поступает прямо из моря. Значит, пора тормозить. И правда, впереди они видят шесть фламинго, стоящих на одной ноге и роющихся горбатыми клювами в соленой отмели.

– Ну, смотри на красоту! – Он показывает рукой.

– Ой, розовые птицы!

– Да. Это фламинго.

– Можно подойти к ним, папа?

– Они довольно стеснительны, но мы можем попробовать.

Оставив небольшую щель в заднем окне для Сюзи, они выходят из машины и, взявшись за руки, идут вдоль пустой дороги в сторону фламинго.

Птицы видят их, но не проявляют никакого беспокойства. Гэвин останавливается в десяти метрах от них.

– Папа, они нас не боятся? – шепчет Оушен.

– Видишь, пока нет.

– А как они летают с такими ногами?

– Сначала хорошенько разбегаются, а потом взмывают в небо.

– А если мы ближе подойдем, они улетят?

– Давай попробуем. Пошли, – говорит он, беря Оушен за руку, и они придвигаются к птицам еще на несколько шагов.

Оушен ступает осторожно, как Армстронг на Луне. Ближе, еще ближе.

– Папа, они нас вообще не замечают.

– Похоже, ты права.

Фламинго такого же роста, как и его дочь, каждая птица балансирует на одной розовой спице. Их оперенье розово-оранжевое, цвета лосося, цвета вареной моркови.

– Какие смешные птицы, – говорит Оушен.

Гэвин приседает, чтобы быть вровень с дочкой, но это движение дает птицам сигнал. Как по команде фламинго поворачиваются прочь и бредут по болоту в противоположном направлении, методично качая головами вверх и вниз, выуживая горбатыми клювами из воды сочных крабов и рачков. Они немного похожи на роботов, неуклюжие и одновременно невероятно изящные со своими петлеобразными шеями. И вдруг все как один раскрывают крылья, мгновенно превратившись в пушистое розовое облако. Бегут, набирают скорость, теперь они похожи на жирафов, мчащихся через саванны Африки.

Оушен от изумления застывает на месте, открыв рот. Все шесть птиц разгоняются, как маленькие самолеты, и взмывают вверх, не забыв убрать внутрь свои ноги-шасси.

Гэвин и Оушен стоят по щиколотку в теплой синей воде, глядя, как фламинго улетают прочь в сторону солнца. А когда птицы исчезают за горизонтом, переводят взгляд вниз, на воду. Оушен пристально вглядывается в зеркальную водную гладь, наклоняется все ниже и вдруг полностью погружает голову в воду.

– Оушен!

Его дочь стоит попой кверху, голова вместе с панамкой и темными очками – под водой.

– Да что же ты творишь! – Он дергает ее за руку.

Девочка выныривает, моргает, трясет головой, но не отвечает ничего. Потом закрывает голову руками.

– Ох, папа!

– Что еще за «ох»?

– Я просто хотела попробовать.

– Что попробовать?

– Быть птицей.

– Чокнутая девчонка!

– Если рыбы могут летать, может быть, я тоже смогу. Если эти птицы летают со своими ногами, почему я не могу?

– Потому что дети рождены ходить по земле.

– Но я ведь уже умею нырять. Умею дышать под водой.

– Ну, это совсем другое дело! – Он встречается с ней глазами.

Дочь выводит его из себя, ему хочется топнуть ногой, рявкнуть: «Хватить уже допрашивать меня!» – потому что частенько он и сам не знает ответов. Оушен ставит руки над головой треугольником, «я в домике», и смотрит так, как будто боится, что мир сейчас обрушится на нее.

Они едут дальше на юг, и снова на него наплывают воспоминания о времени «до», о том, каким он был, пока не рухнула стена, – наивным, счастливым. Ходил по дому босиком, слушал Нила Янга, а Клэр на улице готовила карри из краба. Пил утром на кухне кофе в шортах и футболке, счастливый семьянин, отец двоих детей. Совсем недавно жизнь шла так, как он мечтал. Ему это нравилось, он был центром своей семьи.

Гэвин с силой жмет на тормоз, взвизгнув, машина останавливается. Оушен снова открывает рот от изумления. Перед ними – целый городок розовых домиков. В них уже никто не живет, эта маленькая колония давно расселена. Когда-то крыши были покрыты пальмовыми листьями, а теперь сверху набит шифер. Стены некоторых домиков расписаны граффити, разобрать которые невозможно, то ли на голландском языке, то ли на креольском, где-то штукатурка отвалилась от стен. Домики, построенные из кораллового камня, такие же рыжевато-розовые, как фламинго, как будто их помыли морковным соком, громоздятся рядами в нескольких метрах от моря. Островки зеленой травы придают им вид опрятных коттеджей. В каждом домике два окна, через некоторые можно увидеть бирюзовое море.

На секунду Гэвина охватывает паника: «Как же это я забыл про цвет?! Вот это я недодумал…» Но они уже здесь, окруженные домами, что стоят по обе стороны дороги.

– Паааапа!

– Да-да, я знаю.

Домики крошечные, прямо игрушечные, точно они находятся на заброшенной детской площадке. Ему не хочется к ним подходить, ведь это знаменитые хижины, в которых на Бонэйре держали рабов. Но они все равно выходят из машины, пристегивают Сюзи на поводок.

Оушен медленно осматривает домики, заглядывает в окна, даже заходит в одну хижину. Гэвин встает на колени и тоже заглядывает внутрь. В центре домика – лужа. Как она здесь образовалась? Как вообще можно было тут спать, ведь ноги не помещаются в крохотном пространстве. Дочка прыгает внутри домика, стараясь достать до потолка, осматривает помещение, как будто примеривает на себя новое жилище.

– А кто здесь жил, папа? Другие детки?

– Нет.

– А кто?

– Мужчины, вроде меня.

Оушен не верит, смотрит с подозрением:

– Но ты же слишком большой.

– Люди, которые здесь жили, были не такие крупные, как я, но многие были высокими, их ноги не помещались внутри. Они не могли здесь ни встать, ни сесть.

– И могли только лежать?

– Да.

– Кто были эти люди?

– Рабы. Так их называли – рабы.

– Кто такие рабы?

– В основном черные люди из Африки. Их заставляли работать против воли. Бесплатно. Они искали соль на болотах, соль, которую приносит сюда из моря.

– Здесь жили черные люди?

– Да.

– Как Жозефина?

– Ну, Жозефина у нас работает далеко не бесплатно.

– Жозефина не поместится в этот дом.

– Да уж.

– Жозефина огромная!

Он кивает.

– Папа, здесь как-то странно…

– Как это, странно?

– Странно… понимаешь? Как… мама.

Гэвин морщится, отворачивается. Да, похоже…

Он тоже чувствует странность. Не надо быть суперчувствительным, чтобы уловить меланхолию этого кусочка суши, затерянного на краю острова. Хотя призраки замученных рабов не населяют их бывшие жилища, горечь и грусть очевидны. Здесь произошло так много трагедий, что само это место травмировано. И таких много в Карибском регионе – тут жили рабы, а там произошла резня, и ужас, горе, боль осели на камне, на стенах и крышах.

– Они прямо тут жили, на берегу моря?

– Да-да, здесь, на краю острова.

– А почему они не уплыли прочь, как ящерицы? Могли бы на деревьях уплыть…

– Думаю, кое-кто из них и пытался. Но у многих были семьи на севере, и раз в неделю им разрешали навещать родных в городке Ринкон.

– Знаешь, папа, я не хотела бы здесь жить. – Оушен говорит уверенно, как будто приняла решение раз и навсегда.

– Ну и хорошо.

– Здесь очень грустно.

– Согласен.

– Как мамочка. – Она выходит из хижины, садится на землю рядом с Сюзи, облокотившись о розовую стену, смотрит на ровное, безмятежно-синее море.

Так они и сидят втроем, подставив лица солнцу и морскому ветру. Он видит, что Оушен, как и он, пытается найти объяснение случившемуся: почему их дом снесло гигантской волной? Почему волна пришла с горы? Где ее мама? Почему взрослые дяди жили в детских домиках? Как ящерицы могут плыть по морю на деревьях? Его маленькая дочка сидит на краю земли, пытаясь познать жизнь. И пока они оба справляются с жизнью. Но еле-еле.

* * *

Они едут обратно на север, в сторону Кралендейка. Вдоль дороги высятся огромные горы белой соли. На этот раз Оушен обращает на них внимание.

Он притормаживает, спрашивает ее:

– Правда, они похожи на лунную поверхность?

Дочь согласно кивает.

– Люди-рабы построили эти белые горы? – спрашивает она.

– Да, но тогда горы не были такими высокими. Рабы доставали соль из моря, свозили ее к пристани, а затем торговые корабли увозили соль в другие страны. Когда корабли вставали на якорь, к ним подводили узкие мостки, что-то вроде трапа. По этим мосткам рабы бегали туда-сюда с корзинами соли на головах.

– Куда же уходили корабли?

– В Голландию прежде всего, ведь эти земли когда-то принадлежали Голландии, а голландцы обожают соленую селедку.

– Голландцы?

– Да.

– Гондоны голландские!

– Что? – От неожиданности он сбавляет скорость. – Что ты сказала?

– Голландские гондоны вот что!

– Оушен, где ты набралась таких слов?

– Альфонс так их называет.

Альфонс? Он смутно вспоминает разговор на пирсе. Да, Альфонс что-то сморозил, но Гэвин не помнит, что именно, так он стремился поскорее убраться оттуда.

– Что именно сказал Альфонс?

– Что голландские гондоны продают задницы америкосам.

– Во-первых, это неправда. А во-вторых, прекрати говорить это слово. Это очень грубое слово.

– Голландские гондоны, ха-ха-ха!

– Оушен! Такие слова на Бонэйре произносить нельзя, это неприлично, поняла? Альфонс очень сильно ошибается. Он сам гондон, этот Альфонс! Ясно тебе?

– Нет, не ясно.

– А должно быть ясно! И нечего со мной спорить!

Оушен надувает губы и отворачивается к окну.

Он тоже надувает губы.

Их уже не волнуют соленые белые горы, каждый смотрит в свое окно. Они проезжают мимо целых стай фламинго, чудесных розово-серебристых завитков из тонких ног-спиц и пушистых перьев, собирающих креветок на залитых водой полях. Оба молчат, пока Гэвин не задается вопросом, а не он ли сам главная задница?

Недалеко от Кралендейка он паркует машину рядом с казино. Оушен уснула в своем кресле, но теперь просыпается – они видят, что «Ветер в ивах» пришвартован у пристани. Сейчас пять вечера, на катере копошатся Лулу и капитан с ирокезом.

– Пошли поздороваемся, – предлагает Гэвин.

Сюзи топает за ними к причалу, заметив капитана, фыркает, разражается радостным лаем – они встречаются как старые друзья. При виде Лулу Оушен снова смущается, но Гэвин берет ее за руку.

– О, это вы! Привет! – радуется Лулу. – Как ваши дела?

– Хорошо, спасибо. Немного сонные, но довольные. Спасибо вам за вчерашнее путешествие. Нам очень понравилось.

Оушен кивает.

– А хотите пойти с нами в море сейчас?

– Прямо сейчас?

– Да, мы иногда выходим в море по вечерам. Ко мне брат из Тринидада вчера приехал, я хочу показать ему риф. Ну что, рискнете? Тут собрались одни земляки.

Гэвин смотрит на пришвартованный к причалу огромный катамаран.

– Только мы поедем?

– Да, и еще Чарльз. – Лулу кивает в сторону татуированного капитана.

Ах, так его зовут – Чарльз? Гэвин улыбается: это строгое имя не подходит к образу шкипера с ирокезом. Но почему бы и нет?

– Ну что же, поехали! – Держа на руках Оушен, он шагает на кат.

Девочка рада встрече с капитаном. Сюзи тоже переносят на борт.

– Приятная неожиданность, – улыбается Гэвин. – Мы-то просто остановились на минутку, ехали обратно на яхту поужинать.

– Что у нас на ужин? Ромовый пунш! Угощайтесь.

Спустя десять минут они уже плывут в сторону острова Клейн-Бонэйр: на палубе Лулу, ее брат, его жена и они с Оушен. Чарльз молча сидит на руле, не снимая зеркальных очков, и Гэвин испытывает миг острой зависти, который, впрочем, сразу проходит – приятно оказаться среди земляков.

Они говорят о карнавале, кто как собирается одеться, о Рождестве, о том, каково живется на Бонэйре, что и правда весь остров сейчас находится под охраной, и вода, и суша. И как Ивана Трамп хотела купить Клейн-Бонэйр и построить на нем казино, но ей не позволили, и сейчас – слава богу! – остров принадлежит народу, и так будет во веки вечные. Пунш течет рекой, Гэвин чувствует, как уходит напряжение, слипаются глаза, волнами наплывает радость, по крайней мере, рядом с Лулу чувство радости его не покидает.

Оушен села между ним и Лулу и не сводит с девушки глаз. Лулу хорошенькая, молоденькая, с гладкой, сияющей кожей. Когда разговор на минуту затихает, Оушен вступает со своими вопросами.

– У вас есть муж? – спрашивает она.

«Заткнись, Оушен, прошу тебя!» – Гэвину страшно неловко, но Лулу добродушно улыбается:

– Да, у меня есть муж.

– А дети у вас есть?

– Есть, трое. Два мальчика и маленькая девочка вроде тебя.

Гэвин закатывает глаза в молчаливом извинении. От рома он размяк, даже не пытается удержать дочь.

– У меня есть мама, – продолжает Оушен.

Лулу кивает. Она внимательно слушает, даже капитан по имени Чарльз вроде бы прислушивается к их разговору, так же как и брат Лулу.

Лицо Оушен розовеет от волнения.

– Из-за наводнения моя мама потерялась, – начинает она. Видимо, она уже придумала свою легенду, ей надо произнести ее вслух. У Гэвина начинает щипать в глазах. – Она стала русалкой. Теперь она живет с моей бабушкой Джеки, той бабушкой, которая ее мама. Это случилось, когда умер мой братик. Она ждет, когда он вернется домой. Она ждет нас в Тринидаде. Она вяжет братику носки, поет песни и каждый день плавает в бассейне у бабушки Джеки, потому что превратилась в русалку. Мы пошли в море на яхте, чтобы ее найти.

– Оушен, – шепчет он, – довольно, милая. Хватит.

Он смотрит на Лулу и одними губами произносит «Простите!», но Лулу качает головой.

Чарльз поднимает очки на лоб, и они все смотрят на него.

– Мой брат тоже погиб, – говорит Чарльз, обращаясь к Оушен. – Неудачно нырнул. Это случилось много лет назад. Он тоже стал русалкой.

– Правда?

– Да, и я знаю, что он плывет рядом каждый раз, когда выхожу в море.

– И я! – Оушен оживляется. – Мой братик тоже рядом, он плавает вместе со мной.

– Да, я тебя хорошо понимаю, – кивает головой Чарльз.

– Иди сюда, ду-ду. – Гэвин крепко прижимает дочь к себе.

Она послушно дает себя обнять, но смотрит на Чарльза. Девочка рада, что рассказала им о себе и что такой большой взрослый дядя с ней согласился. Гэвин уверен, что Клэр тоже понравилась бы такая версия событий.

Они подходят к острову.

– Ну а теперь кто хочет посмотреть на черепах? – спрашивает Лулу.

– Я! – кричит Оушен.

– И я! – поддерживает ее Гэвин.

Через несколько минут все уже экипированы и барахтаются в воде. Сейчас ранний вечер, на рифе не так много рыб, и море кажется более просторным. Лулу ныряет в глубину, показывает рукой – вначале они ничего не видят, но затем, приглядевшись, замечают небольшую коричневую черепаху, спрятавшуюся в кораллах. Голова у нее желтовато-коричневая, похожая на булыжник. Черепаха выбирается из своей пещерки и, неторопливо шевеля ластами, проплывает мимо них, как большое летающее блюдце.

Весь следующий час они плавают с черепахами – тех штук двадцать, а может быть, тридцать. В это время суток они любят прогуливаться на глубине. И снова Гэвина поражает, как море ставит все с ног на голову: с яхты оно выглядит как зыбкая земля, а снизу из-под воды – как голубое небо, наполненное нежными черноглазыми рептилиями, безмолвно помахивающими плавниками-крыльями.

Глава 9

«КУДРЯВЫЕ КИСКИ»

Целых две недели они проводят на Бонэйре – бɔˈпɛ:rə означает «низкая страна».

Они с Оушен путешествуют, забираются высоко в горы, паркуют машину там, где отмеченные желтым камни обещают хороший вид, любуются на море. А днем плавают на рифе, ныряют в разных точках западного побережья. Во время купания они обычно оставляют Сюзи на пляже.

Под водой перед ними открываются целые коралловые города, богато украшенные фасады, принадлежащие ancien régime – старому режиму. Пряничные домики, свисающее с резных балкончиков белоснежное кружево; купольные башни, шпили, причудливые виньетки, которые и сегодня можно найти в домах Вест-Индии, где до сих пор сохранились стили барокко и рококо. Все эти постройки выполнены самой природой из кораллов, от них слезятся глаза, потому что кораллы действуют на оптический нерв своими флуоресцентными охристыми и пурпурными окрасками.

– Папа, а знаешь что? – говорит Оушен однажды по дороге домой.

– Что?

– Жизнь-то налаживается!

Гэвин смеется:

– Я рад.

– А у тебя жизнь налаживается?

– Да.

– Я люблю рыбок, – говорит она.

– И я тоже.

– Они же как люди.

– Правда?

– Да. Они вечно спешат по своим делам. И они такие милые.

– Ну а еще почему?

– Они живут в воде.

– И?

– И никогда не утонут в ней.

– О, я как-то не думал об этом.

Оушен смотрит в окно, довольная. Кажется, она постепенно примиряется с наводнением, начинает получать удовольствие от этого путешествия. Но Гэвину все равно не по себе: она еще очень мала, его дочка, совсем крошка. А волна была слишком большой.

Они едут на север, приезжают в старинный городок Ринкон, где когда-то жили рабы. Сегодня здесь открыт уличный базар. Гэвин покупает венесуэльский пирог из кукурузной муки – такие продают и у них в Тринидаде, – и еще они осматривают огромный черный голландский байк, выставленный на продажу.

Дальше к северу пейзаж меняется, земля становится бугристой, как будто остров выталкивает вверх огромные куски горной породы, образующей неровные террасы и скалы, где полно пещер летучих мышей. По обочинам высятся трезубцы и свечки кактусов, в зарослях клещевины – из ее семян делают касторовое масло – пасутся дикие козы. Иногда на земле шевелится огромный серый хвост: это папа-игуан уползает в подлесок.

– А почему земля такая неровная? – Оушен смотрит на вывернутую в небо скалу, как будто пытающуюся сделать рывок вверх.

– Иногда земля двигается, – объясняет Гэвин.

Ему не хочется рассказывать ей о землетрясениях.

– Как корочка на мамином пироге, – замечает она.

– Действительно похоже.

– Это из-за землетрясения?

Гэвин притормаживает, бросает на дочь косой взгляд.

– Просто иногда земля начинает смеяться, – говорит он.

– Смеяться?

– Да, и вертится с боку на бок в своей постели.

– Неправда! Я тебе не верю.

– Не хочешь верить, не надо.

– Земля не может смеяться, – качает головой она.

– Может быть, ты просто пока этого не слышала.

– Ха-ха-ха, – произносит Оушен без тени улыбки. – Вот так?

– Ого, ну и сарказм!

– Что такое сарказм?

– Неважно. Земля умеет смеяться, ты просто раньше об этом не знала.

– Мне только шесть лет, – говорит она.

– Вот именно.

– А когда я вырасту, я услышу, как смеется земля?

– Да, только если будешь внимательно прислушиваться.

– Странно как-то, – пожимает плечами Оушен.

Продвигаясь все дальше на север, они достигают плоского озера Гото, где микроклимат совсем другой, а пейзаж напоминает средние широты, как в Ирландии или Канаде. Здесь хранятся огромные металлические чаны с рафинированным маслом, которое Уго Чавес продает остальному миру.

В Кралендейке они ужинают бургерами и жареной рыбкой ваху. Гэвин теперь не готовит на яхте – слишком жарко. На набережной Кралендейка тоже есть фламинго, но они выложены из морской гальки на тротуарах. Вечерами группы подростков учат друг друга танцевать сальсу.

Везде слышится креольский говор, папьяменто, которого раньше он не встречал, – смесь португальского, африканского и нидерландского. Понять этот язык невозможно, на нем говорят только здесь, на островах Эй-Би-Си. Как он смог выжить в современном мире? Ведь язык – вещь очень хрупкая, эфемерная. Но папьяменто не погубили ни запретившие его когда-то голландцы, ни американские фильмы, ни видео «Ютьюба». Его придумали рабы для собственной защиты, его правила менялись как будто сами по себе. Это один из сотни других национальных языков Карибского бассейна. Он был изобретен для того, чтобы белый человек не смог понять, о чем говорят черные, и теперь белым людям самим приходится его учить.

Они с Оушен с легкостью вписались в местную тусовку: стали мягче друг к другу и к окружающим, как будто морская вода растворила покрывавшие их иголки. И оба поздоровели физически. Со дня их бегства прошло несколько недель, они загорели, их ноги и руки покрыты укусами комаров, волосы выгорели на солнце, и у обоих немного нездешний, мечтательный вид. Дочка вообще чувствует себя здесь как дома. А он? Гэвин не ожидал, что, пытаясь спастись, откроет для себя новый космос – океан.

Клайв, Петала, Джеки, его собственная мать Одри остались далеко позади, за тридевять земель, в тридевятом царстве. «Когда-нибудь мы пойдем на запад!» – часто говорил Клайв во время их походов на «Романи». «Пошли на запад, приятель!» – но они никогда далеко не заходили. Проблема не в том, чтобы дойти, а в том, как вернуться обратно против ветра, против течения. Это их и останавливало тогда.

Ну а сейчас он здесь, заново обследует острова, которые сильно изменились, но он знает, что они являются частью единого огромного архипелага.

* * *

Они выдвигаются в сторону Кюрасао на рассвете. На календаре середина декабря 2010 года. Ближе к полудню, спустив паруса, они заходят в лагуну Спаанс Вотер, «Испанские воды», включают двигатель, идут мимо огромного отеля «Хаятт» с тремя сотнями номеров, в которых могут разместиться целые фирмы. Лагуна представляет собой водное пространство размером с поле для гольфа. Это настоящее сердце Кюрасао, само название которого, по мнению некоторых, происходит от испанского слово corazón, что значит «сердце».

Хотя Гэвин не планирует надолго задерживаться здесь, он находит для «Романи» причал стоимостью всего в десять долларов за полгода. Их окружают суперяхты, у кромки воды высятся принадлежащие миллионерам виллы. Когда Карибы называют игровой площадкой для богатых, люди имеют в виду именно это место, Спаанс Вотер на Кюрасао, где богачи прячутся от окружающего мира.

Однако Гэвин поражен, насколько скромно выглядят жилища богатых мира сего. Суперяхты не скроешь, конечно, а вот виллы на побережье весьма умеренны по размеру, сидят низко над водой, некоторые обшитые вагонкой фасады выходят прямо на воду, и к ним ведут узенькие мостки. Заросшие травой лужайки выглядят уютно, по-домашнему, как будто люди действительно живут здесь, а не приезжают только сорить деньгами. И никаких признаков американского шикарного безвкусия, пошлости «новых денег». Этот уединенный мир избранных открыт и для обычного моряка. А за просторами лагуны возвышаются башни нефтеперерабатывающего завода в Виллемстаде, изрыгающие потоки черного дыма.

Уго Чавес арендует у голландцев этот завод, здесь он перегоняет нефть. Гэвин не раз слышал, что Чавес только и ждет, чтобы присоединить острова к своему государству. Если он только попробует… это будет означать войну на Карибах.

Надув шлюпку, они пристают к ближайшему пирсу. Им предстоит пройти пограничный контроль в Пунде, посетить супермаркет, прикупить нужных мелочей в Салине… Дел накопилось немало. На пристани собралась небольшая толпа – все обступили мужчину и мальчика, которые прямо на деревянных мостках разделывают серо-голубую барракуду.

Гэвин и Оушен тоже подходят поближе. У мужчины загорелая до красноты кожа, длинные волосы забраны в хвост, торчащий из-под бейсбольной кепки. Мальчику около одиннадцати лет, они общаются друг с другом на папьяменто. Оушен пробирается сквозь толпу, садится на корточки, не сводя глаз с рыбы со вспоротым брюхом.

– Вы будете ее есть? – спрашивает она мужчину.

– Конечно, крошка! – отвечает тот по-английски.

Уголки губ Оушен опускаются в гримасе неодобрения.

Гэвин наблюдает за процессом разделки рыбы, чувствуя смутное беспокойство. Рыбалка вообще дело кровавое: тут есть и борьба, и смерть, и кровь. В молодости он и сам ходил на крупную рыбу, вытягивал и тарпонов, и небольших рифовых акул, и барракуд. Но пока он не бросает леску с крючком за корму «Романи», ему и так хватает хлопот с ребенком и собакой.

Мужчина сует руку рыбе в брюхо, захватывает внутренности, вытягивает их; нежные петли кишок выпадают наружу – белые, розовые, сероватые. Что-то в этом процессе смертельной чистки поражает Гэвина так, что начинает щипать в глазах. Одним движением мужчина сметает блестящие скользкие внутренности в воду.

Гэвин видит, что лицо Оушен побелело. Мертвая барракуда наблюдает за ними немигающим черным глазом. Им пора уходить.

– Оушен, пошли, – говорит он.

– Я хочу посмотреть.

– Мы уходим.

Он берет ее за руку, слегка тянет, но она не двигается с места.

– Ну вставай уже! Мы же собирались в магазин за покупками.

Оушен медленно поднимается на ноги.

Теперь мужчина держит длинное рыбье тело за жабры, а мальчик поливает на барракуду водой из ведра. Рыба выглядит как пустой чемодан, только черный глаз все так же блестит и все так же уставлен на них. Сами рыбаки не обращают на зрителей внимания; для них это просто улов, за свою жизнь они разделали сотни рыб. Они разговаривают друг с другом на равных, Гэвин замечает, что мальчик называет мужчину по имени – Рафаэль, а не «папа», хотя паренек – копия мужчины в миниатюре и явно во всем ему подражает.

Только теперь до Гэвина доходит, почему при виде их ему захотелось разрыдаться в голос или убежать. Или закричать. Потому что у него никогда не будет сына. Он потерял этот шанс. Не будет совместной рыбалки и разделки рыбы тоже не будет.