Текст книги "Покушение на Гейдриха"

Автор книги: Мирослав Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

В общей сложности в марте и апреле 1942 года в протекторат были заброшены 17 парашютистов, среди них были честные люди и предатели, герои и карьеристы. Позади у них остались изнурительные тренировки, томительные минуты перед прыжком.

С момента приземления судьбы их разъединяются. Заплетал кончил жизнь в бараке Маутхаузена как ненадежный осведомитель, Герик с циничным постоянством ежемесячно получал свое иудино вознаграждение. Микш погиб неподалеку от Кршивоклата. Коуба в Кутна-Горе принял яд.

Имена Кубиша, Габчика, Вальчика, Опалки, Шварца, Бублика и Грубого навсегда войдут в историю. Это были настоящие герои. Не будет забыт и Карел Чурда: ни люди, ни история не прощают предательства.

НЕВЕСТА ИЗ МОРАВИИ

Поручик Адольф Опалка ушел из дому 26 июня 1939 г. после телефонного разговора с приятелем. Сказал, что едет на экскурсию в Бескиды. Только я да тетя Адольфа знали, что он и его товарищ уходят в Польшу в чехословацкую армию, которая там создавалась. Ненадолго до этого он сжег все мои письма, то же самое по его просьбе с его письмами сделала и я. Утром перед отъездом я сфотографировала его в последний раз. На снимке он выглядел грустно; грустным было и наше расставание. Мы ведь не знали, что его ждет впереди.

Через границу они перешли удачно. Об этом я узнана из письма – оно пришло через две недели. На нем стоял штамп Остравы. В том же году через Пепика Пожара из Югославии мне сообщили, что Адольф во Франции. В 1940 году я узнала, что он направляется в «свадебное путешествие в Африку». Это означало: Адольф вступил в иностранный легион.

Позднее это сообщение подтвердилось. Жаль, что из-за соображений конспирации все его весточки мне вручались переписанными незнакомой рукой. После известий из Африки уже не приходило ничего. Когда шла война во Франции, мы с тетей уже потеряли надежду, что он еще жив. Однако мы не переставали думать о нем и терпеливо ждали…

Ночью в субботу, 28 марта 1942 г., накануне вербного воскресенья, он вдруг появился дома в Ржешице. Его сбросили с самолета где-то в районе Окршишки. Он сжег парашют и явился домой. Шел он с трудом, потому что при приземлении подвернул правую ногу, – может быть, даже треснула кость. Он шел сначала в направлении к Моравске-Будеёвицам, а потом – к Гротовице. Ему очень хотелось с кем-нибудь заговорить, почувствовать, что он на родине, но он не посмел. Один раз не выдержал, спросил о чем-то маленькую девочку, спешившую в школу. Шел днем и ночью, сдвинув кепку на глаза, подняв воротник. Проходя через деревни, покашливал, прижимал ко рту платок, чтобы его случайно не узнали. В Гротовице оказался под вечер. Хотел остановиться в Далешице, где я раньше училась, но не решился. Задами, вдоль реки и через сад, пробрался он к дому тети. Осторожно постучал в окно кухни, посветил фонариком, не знал, кто отзовется. Дети легли спать, стук напугал их. Тетя, набравшись смелости, вышла в сени спросить, кто там. По голосу она его не узнала, и только когда Адольф сказал, что у него на руке перстенек кассира Кофрони, – поверила. Дети перешли спать в горницу, Адольф очень устал и промок. Он хотел отдохнуть. С детей взяли обещание, что они не скажут никому ни слова о его возвращении, и пока Адольф был дома, дети ночевали у родственников.

Обычно Адольф лежал в горнице или сидел в кухне на низкой табуреточке, чтобы его не было видно из окна. Нога все болела. По вечерам он надевал женское платье и выходил во двор или в сад. Я встретилась с ним только в страстной четверг, когда зашла к тете, и спросила, зачем у нее занавешено даже то окно, которое выходит во двор. Она объяснила, что мылась, вот и занавесила. Но я почувствовала: тут что-то не так. Вдруг открылась дверь, и в горницу вошел Адольф.

От неожиданности я присела на лавку. Он выглядел хорошо, совсем как раньше. Та же прическа, побрит, стал стройнее, мужественнее и очень серьезный. Раньше-то он любил шутить. Мы не знали, с чего начать разговор. Он расспрашивал о знакомых со всей округи, поражаясь, сколько людей арестовали, сколько погибло. Адольф рассказывал, что в Польше ему пришлось совсем худо. Он продал даже часы, чтобы купить еду. Потом во Франции вступил в иностранный легион и отбыл в Африку.

В Африке ему понравилось. Сначала он был в Сиди-бель-Аббесе, потом – в Оране. Под его командой были только чернокожие. А дружил он с поляками и французами. Он быстро научился говорить по-французски. Рассказывал, что чернокожие – очень занятные, совсем как маленькие дети. Они звали его «Опа», на их языке это означало какую-то глупость. Они предлагали ему потом переехать в Африку, к ним в племена, где он стал бы вождем и получил столько жен, сколько бы захотел. Денщик, чтобы разбудить его, всегда щекотал ему пятки. Форма у них там была очень красочная: какие-то юбчонки, куртки со шнуровкой и фески.

Адольфу было неприятно, что гражданское белое население смотрело на темнокожих с презрением.

Климат в алжирских горах суровый. Ночью – страшный холод, днем – нестерпимая жара.

После начала войны во Франции он покинул Африку и воевал в рядах чехословацкой бригады. Она вынуждена была отступить в направлении Бордо. Оттуда на судах чехов переправили в Англию. В Англии было хорошо: сытная еда, нормальное жилье, хорошее отношение, угнетала только бездеятельность. Поэтому он поступил на курсы парашютистов и весной 1942 года вызвался добровольно лететь на родину. Все ценное, что у него было, фотографии и всякие дорогие ему мелочи он дал на сохранение товарищу, который в Англии женился.

Тетя уговаривала его побыть еще дома, но Адольф не хотел даже слушать ее. Не за этим он сюда прилетел! Среди объявлений в газетах он искал какие-то условные знаки. Потом сказал, что поедет в Прагу. У него все давно было собрано. Револьверы, много денег (все марки), специальные питательные пилюли и яд. Продовольственных карточек у него не было. Он удивлялся, что у нас даже в трактире еду дают по карточкам. В Англии а ресторанчиках, как правило, она была без карточек, тетя отдала ему свои карточки.

В четверг, 9 апреля 1942 г., рано утром Адольф ушел из дому. В конце апреля он сообщил, что ждет меня в Праге 2 мая, и просил привезти одежду, которой я набила полный чемодан. Адольф ждал меня на перроне Вильсонова вокзала. Никто не обращал на нас внимания. Мы поехали в район Жижкова к пани Моравцовой, у которой сын тоже был в Англии. Здесь Адольф встречался с другими парашютистами. Он переоделся в те вещи, которые я ему привезла, но все ему было мало. Он говорил, что придется шить что-то новое. Спрашивал, как дела дома, не ищут ли его, как ехала в поезде, были ли обыски. Пока я ехала, контроль документов проводился несколько раз, но багаж никто не смотрел. Мне повезло. Потом мы поехали искать для меня ночлег. Все отели были забиты немецкими военными, нигде не было свободных номеров. Я обратилась тогда к семье Лангровых, которые жили в районе Дейвице и были знакомыми Папежиковых из Вышкова. Они меня не знали, я их – тоже, но приняли весьма сердечно. Так заботы мои кончились, и мы могли еще немного поговорить. По дороге в трамвае много не поговоришь – всюду полно немцев. Я не расспрашивала, что Адольф делает, только узнала от него, что все еще живет в Радотине под Прагой, постоянно куда-то ездит (в Табор, Пльзень), меняет имена и удостоверения личности, ночует каждый раз на новом месте, чтобы быть не очень заметным. Он все время повторял, чтобы мы в Ржешице вели себя осторожно, чтобы спрятали все его фотографии. Мы договорились, что он опять напишет, а я ему еще раз привезу одежду. Вернулась я из Праги благополучно. Только тетя дрожала от страха.

17 мая я снова приехала в Прагу, привезла ему еще вещи. В этот раз Адольфа не было на вокзале. Я не знала, что делать. Вдруг ко мне подошла незнакомая женщина и сказала, что Адольф прийти не может, а мне надо ехать к тете. К какой тете? Я не успела спросить, а она уже исчезла. Я поехала в Жижков и с нетерпением ждала там Адольфа. Он все не появлялся. Под вечер наконец прибежал какой-то перепуганный, спросил, как я себя чувствую. Мы поехали а Дейвице устроить меня на ночлег. Адольф был замкнутый, неразговорчивый, все будто ждал чего-то. Он рассказал, что в Пльзени его чуть не убили, когда он давал самолетам сигналы, но все было зря – из их затеи ничего не вышло. Прощаясь, он намекнул, что ему предстоит опасное дело, но он надеется, что все кончится хорошо.

ТРЕТИЙ МОНОЛОГ СВИДЕТЕЛЯ ИЗ ПАРДУБИЦЕ

Вы уже знаете, что произошло с фотографиями, которые мы с Фредой отвезли в Прагу Моравеку. Вальчик исчез из Пардубице, здесь остался только Бартош, иногда наведывался Потучек. Однако Фреда был недоволен его недисциплинированностью и попросил Лондон прислать другого радиста.

Весной 1942 года были сброшены новые группы парашютистов. Каждая из них перед заброской получала примерно три адреса-явки. Эти адреса сообщались по радио также Фреде Бартошу, и мы ждали появления у нас вновь прибывших. Наш пароль был «Алкасар». Если через неделю после высадки никто не приходил, моя жена Ганка отправлялась проверять указанные адреса. Это было опасное занятие – всюду шныряли осведомители. О приземлении мы узнавали из объявлений в газете «Народни политика», в которых указывался адрес типографа Войтишека в Лазне-Белограде. К нему-то и должны были являться парашютисты.

От Войтишека моя жена приводила их к нам. Первым пришел Краль. Отличный парень…

Пробыв у нас дня два, он перебрался в Прагу, в семью Моравцовых. Это был пражский «пропускной пункт». После этого парашютистов размещали по другим квартирам… Позднее мы узнали, что под именем Краль скрывался Адольф Опалка. Мы ждали еще одного парашютиста, но он все не появлялся и не давал о себе знать. Куда только Фреда не посылал Ганку – все было напрасно.

Она ездила даже в Моравию, куда-то к Угерске-Броду, и обнаружила, что тамошней явки уже нет, а хозяин квартиры давно арестован. Побывала она и в Бухловских лесах, где попала в оцепление. К счастью, ей удалось выбраться оттуда: один чешский жандарм вывел ее через железнодорожный мост из окруженного района. Таких, как этот жандарм, однако, было немного… По пути он рассказал, что немцы выслеживают парашютистов и одного уже застрелили.

Сначала Фреда предположил, что это был тот, кого мы тщетно искали. В то время мы понятия не имели о ком идет речь…

Наконец у нас появился человек, которого мы ждали, – Чурда. Кличка у него была Врбас. Мы с Фредой в тот день были в Праге, и дома незнакомец застал только женщину, которая пришла мыть полы. Ганка, воспользовавшись нашим отсутствием, хотела сделать в квартире уборку. Сама Ганка куда-то ненадолго отлучилась, и Чурду встретила та женщина. Она-то и открыла ему дверь. Потом она сообщила моей жене, что нас спрашивал какой-то мужчина с испуганным лицом. Вскоре он пришел снова. На этот раз он застал жену и назвал пароль «Алкасар». Назвался он Врбасом, сказал, что его направил к нам Войтишек.

Жена дала ему адрес Гладены, чтобы он не шатался целый день по улице.

Пришел он только вечером, когда мы с Фредой уже возвратились из Праги. Мы с ним поговорили, и, честно говоря, он произвел на нас очень неприятное впечатление. Голос его звучал неискренне, он заикался, а главное– у него действительно был сильно перепуганный вид. На мой вопрос, почему он целый месяц не откликался, он нервно ответил, что был у родственников.

– А наши объявления о покупке словаря читал? – спросил я.

– Только что увидел и потому пришел.

Мы понемногу разговорились. Он посетовал, что увидел здесь совсем не то, что ожидал: в Лондоне, дескать, все описывали не так. В сущности, он был прав. Но какие же он сделал из этого выводы?

Да, а еще он сказал, что какой-то его родственник служит в немецкой армии и вполне доволен своим положением и поэтому, мол, зачем вообще что-либо предпринимать…

Чем больше мы с ним беседовали, тем меньше он нам нравился.

Он наговорил об Англии столько, сколько мы не слышали от всех парашютистов, побывавших у нас. И слишком уж он был перепуган. Надо было что-то предпринять. Мы с Бартошем посоветовались и предложили ему прочитать правила поведения парашютиста. Мы составили их сами, обобщив наш опыт. В них было изложено, что надо делать, чем руководствоваться, каких ошибок избегать, как держаться и т. д. На другой день мы дали эти правила Чурде, чтобы он подписал. Он спокойно взял ручку и подписался, но никогда им не следовал.

Чурда переночевал у нас. У матери Бартоша он не был, к ней даже Фреда редко заглядывал. Зато она чуть ли не каждый день появлялась у нас. Мы за это на нее сердились и выговаривали ей, твердя, что это слишком заметно и очень опасно.

Бартош дал Врбасу-Чурде какое-то поручение и решил переправить его в Прагу. Тогда нам и в голову не приходило, что все провалится из-за этого человека. Мы его ни в чем не подозревали, хоть он и выглядел трусом и не нравился нам. Если бы ему не доверяли, уговаривал я себя, не посылали бы сюда. А что такое отвага? И трусость? На чем строится доверие? Чурда хорошо стрелял, прилично сдал экзамены, сделал несколько удачных прыжков – вот его и послали. Но разве проникнешь в чужую душу? Могло ли лондонское командование гарантировать, что он не станет предателем?

Потом появился Атя Моравец и увез Чурду. Больше я его не видел.

В газетах появилось сообщение, что в Кршивоклатских лесах убит парашютист. Кажется, это было в начале мая 1942 года.

ВТОРОЙ МОНОЛОГ ПРИВРАТНИКА

Вы знаете, что Ян Люксембургский[23]23
  Ян Люксембургский (1296–1346) – чешский король.


[Закрыть], первый из наших королей, чеканил золотые монеты? Эти дукаты были сделаны в подражание тем, что изготовлялись во Флоренции, в Италии. Один из них у меня есть. Нумизматы называют его «флорин». Вверху у головы Иоанна Крестителя маленькое изображение чешского льва. Лев – символ нашей страны.

Вообще на монетах часто изображали святых, например Яна Непомуцкого, Кирилла, Вацлава – этого чаще других, еще святого Иржи, то есть Георгия… Я хочу вам рассказать, что произошло через неделю после дня святого Иржи – 24 апреля.

Сижу я за столом, вдруг раздается резкий звонок в дверь. Жена открывает: на пороге Зденда и Атя. Зденда вошел в кухню, еле волоча ноги, сел на кушетку и вздохнул:

– Вот мы и пришли, дорогой хозяин… – Он любил в шутку называть меня хозяином. Следом за ним с убитым видом вошел Атя.

– Что стряслось? – испугалась жена. Зденда помолчал, а потом говорит:

– Спросите Атю…

Я уставился на молодого Моравца. Он сидел рядом со Здендой, выглядел устало и как-то необычно.

– Атя, что такое?

– Беда, – начал он, не поднимая глаз и приглаживая руками волосы. Потом оперся спиной о стену и рассказал, что один из вновь прибывших парашютистов закопал груз, сброшенный с самолета, где-то в поле у Кршивоклата – там, где и сам приземлился. Зденда с Атей отправились туда, чтобы все достать и перевезти в Прагу. С ними поехали еще двое – показать место. Это были Коуба – один из тех, которые там приземлились, и Арношт Микш, прибывший в конце марта вместе с Гериком (с тем, что явился в гестапо еще до покушения).

– Я те места немного знаю, проводил там отпуск, – говорил Атя, – и предложил Зденеку сократить путь. Мы не доехали до Кршивоклата, сошли в Збечно и пошли лесом. Было темно, и мы еле различали дорогу. Я шел со Здекеком, а те двое направились к месту встречи с другой стороны. У Микша была карта, у Зденека – тоже. Лезем через кустарник, по ложбинам, чтобы нас не видели, а когда почти добрались, вдруг перед нами вырос жандарм с винтовкой и потребовал документы. Я показал свое удостоверение, он проверил его и велел немедленно убираться, потому что весь район оцеплен и прочесывается.

– Атя боится, что жандарм запомнил его фамилию и это может плохо кончиться.

Я пытался его успокоить:

– Если он хотел выдать, не стал бы предупреждать вас. Нет, я думаю, просто попался хороший чех.

Зденда обратился к Моравцу:

– Послушай, Атя, ты видишь этот ящик? Если немцы будут лупить по нему, он может не выдержать и заговорить, но ты должен молчать! Понимаешь?

Бледный Атя только кивал. Я испугался за него. Потом они, наверное, отправились спать.

На другой день я узнал, что случилось с Коубой и Микшем. Они напоролись на оцепление. Хладнокровный Вальчик на требование предъявить удостоверение личности спокойно показал документы, но тут Микш выхватил пистолет и началась перестрелка.

Вот вырезка из газеты тех дней с сообщением о происшествии:

«ЧТА, Прага. 30 апреля 1942 г. около 22 часов сотрудники жандармского отделения в Кладно застигли на месте преступления двух мужчин, чехов по национальности, которые собирались осуществить диверсию с помощью взрывчатки. Преступники открыли по жандармам стрельбу. В перестрелке погиб жандармский вахмистр Ометак, прапорщик Коминек тяжело ранен. Один из преступников убит на месте. По приказу исполняющею обязанности имперского протектора вдове жандармского вахмистра Ометака, погибшего при исполнении служебных обязанностей, назначено щедрое материальное обеспечение.

Раненому жандармскому прапорщику исполняющий обязанности имперского протектора выразил свою особую благодарность. Затем обергруппенфюрер СС Гейдрих дал указание выплатить соответствующее вознаграждение кучеру, который помог обнаружить преступников: именно в результате его решительных действий удалось предотвратить возможную диверсию с применением взрывчатки».

Таково было официальное сообщение. Мы с пани Моравцовой сидели и читали газету. Она все беспокоилась за Атю. Что, если жандарм, который их остановил, подаст рапорт…

Рапорта он не подал, а позже, представьте себе, я с ним даже встретился, уже после сорок пятого года. Он пришел посмотреть на наш дом, где жила семья Моравцовых. Родом он был откуда-то из Кардашове-Ржечицы.

Коуба благополучно скрылся. В газете сказано о каком-то кучере. Видимо, это он нашел закопанные в поле вещи и донес властям. Потом, говорят, гестапо привозило туда предателя Герика, чтобы он опознал Микша.

Молчал бы кучер – гестаповцы и жандармы не начали бы розыска…

Ну, а Микш? Если б вместо пистолета он достал удостоверение личности, как это сделали Вальчик и Атя, может, дело бы до перестрелки и не дошло, но жандармы могли бы арестовать обоих, а так хоть Коуба остался в живых. Вы спросите, надолго ли? На какие-то три дня – 3 мая он покончил с собой… На третий день после событий у Кршивоклата. Микш погиб, а груз достался гестаповцам.

И все время у меня перед глазами стоял бледный, испуганный Атя. Я подумал: «Что будет, если он попадется и его как следует отделают? Что окажется сильнее: страх и желание во что бы то ни стало остаться живым или что-то другое?»

Жена молчала и занималась своими делами. В те дни из Моравии к нам приехала девушка, кажется, к Кралю, настоящая фамилия которого была Опалка…

Иногда Моравцову навещал штабс-капитан, бывал он и у Гайского… Фамилии его я не знал и никогда ни у кого не спрашивал…

Однажды пришла молодая красивая женщина. Пани Моравцова потом объяснила, что это связная из Пардубице. Да, и еще: учительница – тоже, кажется, из Пардубице – приезжала к Зденде и привезла ему полный чемодан вещей и еды. Она позвонила к нам и спросила:

– Вы привратник?

– Да, – говорю. – А в чем дело? Она наклонилась ко мне и сказала:

– Ян…

Я, хоть и без особой уверенности, ответил:

– Яновице.

Дело в том, что незнакомому человеку на слово «Ян» я должен был отвечать «Яновице», так велела пани Моравцова.

Девушка улыбнулась и разъяснила:

– Я звонила к Моравцовым, но там никто не открывает. Меня предупредили, что я могу зайти к привратнику, если никого не застану у них. Сказали, что вы в курсе дела…

– Не так, чтоб уж очень, но проходите…

Она оставила у нас чемоданчик, и мы отправились искать Вальчика. Красивая была девушка, и ей очень шло ее светлое пальто. Мы поднялись на холм и сразу увидели Вальчика: он сидел в траве на косогоре, над самым туннелем, а внизу на плацу маршировали эсэсовцы. Девушка поблагодарила меня и поспешила к Вальчику, а я вернулся домой. Вечером жена спросила Зденду: «Эта красавица – ваша невеста?» Он засмеялся в ответ: «У меня нет времени даже мечтать о чем-то подобном».

И добавил, что она очень славная девушка, учительница, ока помогла ему выбраться из Пардубице, когда там земля горела у него под ногами…

У Зденды, к тому же, была собака. Ее звали Балбес. Чудный щенок. Случалось, что Зденда должен был куда-нибудь отлучиться, и он с мольбой в голосе просил:

– Дорогой хозяин, можно мне оставить этого дракона у вас?

Пес залезал под стол и ждал хозяина. Ждать иногда приходилось довольно долго. Как-то моя жена сказала Зденеку, чтоб он выбросил этого волчонка, что у нас нет времени с ним возиться, но тот об этом и слышать не хотел.

Пани Моравцова купила у кого-то а Теплицах велосипед и держала его в гараже по соседству. Ребята часто пользовались им. Гараж был на попечении Янечка. Он работал таксистом и присматривал за гаражом. Хороший парень. Коммунист. И молчать умел… С Вальчиком он познакомился, кажется, еще во время мобилизации в тридцать восьмом году. Янечек любил повторять:

– Вот увидите, как мы заживем, когда кончится война! У нас снова будет наша республика. Наша республика, пан привратник.

В то время я почти забросил свои монеты. Не до того было: человеческая жизнь висела на волоске, а ты возишься с какими-то железками…

В середине апреля к нам зашла пани Моравцова и попросила пустить нескольких парней переночевать.

– Они будут вести себя тихо. Никто ни о чем не узнает…

– Пусть приходят, – сказал я.

Они на следующий день куда-то уехали, а вечером обрелись у Моравцовых.

Я дал Ате ключ от шестого этажа, от чердака, куда никто не ходил. Ребята сложили там какие-то коробки, вещи и портфели. Наверно, там были и гранаты.

И еще пани Моравцова спросила, нет ли у нас в Пльзени хороших знакомых, у которых ребята смогли бы переночевать. Мой брат служил тогда надзирателем в тюрьме Бора, и я дал его адрес. Вечером к нам никто не пришел. Утром я сказал об этом пани Моравцовой, но она успокоила меня: мол, все в порядке, один из парней уже уехал в Пльзень, а остальные были у нее.

Ребята вернулись сердитые и усталые. Они ничего не объяснили, дали нам план Пльзени и свои удостоверения, чтобы мы все спрятали. Да, вместе с удостоверениями они оставили у нас и мужскую шляпу с пардубицким фирменным знаком…

Славная женщина была пани Моравцова. В ее руках все так и горело. Она стирала ребятам, гладила, чинила, бегала по городу, устраивала, что было нужно, ходила за какими-то сведениями и ездила в другие города. Сердце у нее было золотое. Помогали ей несколько женщин. И пани Калиберова. Та здесь бывала каждый день…

Я слышал, что они были знакомы по Красному Кресту. Думаю, что пани Моравцова там работала, занимала какую-то должность.

Однажды поздно ночью – звонок. Жена открыла парадную дверь. Это был Ота-Большой. Она потом спросила его, просто так:

– Ну, как ваши дела?

Она понятия не имела о том, что готовится, а Ота-Большой улыбнулся:

– Скоро услышите о нас, хозяюшка…

Жена так и обомлела. Мы с ней сразу поняли, что речь идет о серьезном деле. Обсуждали это между собой. Думали, может, ребята завод взорвать хотят.

Однажды вечером ребята сидели у Калиберов, говорили о политике и упомянули Гейдриха. Тогда Ота-Малый неожиданно выпалил:

– Вот этот джоб по мне!

Мы ничего не поняли. Уже потом, после покушения, пани Калиберова нам объяснила, что «джоб» – слово английское и означает «работа».