Текст книги "Покушение на Гейдриха"

Автор книги: Мирослав Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

СЕСТРА ЖИВЕТ РЯДОМ

Мне уже за семьдесят, что я могу вам рассказать? Ничего. А что я знала? Тоже ничего. Я жила рядом, ходила к брату Моравцу обедать, но они мне ни о чем не рассказывали. Мне и в голову такого не могло прийти, чтоб моя невестка укрывала парашютистов и подыскивала для них жилье.

Я сдавала свою комнату двум девушкам. Одна была ученицей в парикмахерской, другая – швеей, ко мне никого постороннего нельзя было поселить. Иногда я мыла у Моравцовых посуду, помогала по дому, Моравцова, жена брата, работала в Красном Кресте, увлекалась филателией. Один раз я застала у них незнакомого человека. Только после войны я узнала, что, по всей вероятности, это был Вальчик.

Атя, племянник, был хороший мальчик. Он окончил коммерческое училище, занимался книгами – ездил и продавал их. Или был посредником, я уж не помню. Мы в шутку называли его «божьим воином»[36]36
  «Божьи воины» – гуситы.


[Закрыть]. Он был горяч: когда в тридцать девятом немцы вступили в Прагу, он подрался с одним из немцев на Вацлавской площади, кончилось это тем, что ему вывихнули палец.

Мирек, его старший брат, убежавший за границу, был спокойнее.

А в ту ночь – да уж, собственно, под утро – ко мне в дверь позвонили. Я смотрю – гестаповец. Он ворвался в квартиру и заорал: где, мол, тут у вас парашютисты? Я смотрела на него, как ненормальная, потом ушла за ширму и говорю девчатам:

– Вставайте, девушки, к нам пришли господа от Гитлера.

Он разорался на меня, а я ничего не понимала и говорю:

– Вы не сердитесь, но я, правда, не пойму, чего вы от меня хотите…

Позвали переводчика, он был рядом. И тут я поняла, что они пришли к Моравцовым. Они обыскали всю мою квартирку, осмотрели все: и зубные щетки, и тюбики с пастой – наверное, искали там яд. Заставили показать корзину для белья, выдвинуть все ящики из комода. Один из них пошарил штыком под ванной, а там загрохотал ночной горшок, – эсэсовец отскочил с криком. Девушки дрожали от страха, я – тоже. Сначала, направив на нас револьверы, велели поднять руки вверх и поставили к стене. Потом их начальник сказал что-то переводчику, и тот меня спросил, нельзя ли положить к нам больную соседку. Я удивилась: ведь моя невестка вечером была здорова и накануне говорила, что ей надо в день Адольфа – арест как раз и был 17 июня, в именины Адольфа, – приготовить хороший обед. Почему, я не знаю. А тут вдруг они говорят, будто она больна.

У меня перехватило горло, я слова выдавить не могла. Переводчик улыбнулся, посмотрел на меня и говорит:

– Разрешите?

Я кивнула, и они принесли невестку. Ее положили в мою постель. Одежда ее была мокрая от воды: ее, видимо, пытались привести в чувство. А сама она была уже мертвая. Она отравилась ядом, который ей, наверное, дали парашютисты.

Я не знаю, что случилось: наверное, от страха ноги меня еле держали, и я разрыдалась.

Квартиру мою они превратили в свинарник; все разбросали, потоптали. Девушки забились в угол. На постели лежала мертвая невестка. Пришел врач и сказал, что его уже незачем было звать. Мы попросили его написать медицинское заключение о смерти. Часов восемь привезли гроб. Я все стояла у стены, мне даже не разрешили сесть. Брата и Атю уже увезли, а потом и невестку положили в гроб и унесли. Но людей было мало, нести им было тяжело, и гроб стучал о ступеньки. У меня от этого мороз пробегал по спине, но я даже не смела заткнуть уши. Этот страшный стук мне еще долго слышался по ночам, когда весь дом замирал.

Нам гестаповцы не разрешили выходить из дому – ни мне, ни девушкам, только через несколько дней они смогли пойти на работу. Рядом, в квартире Моравцовых, постоянно дежурили гестаповцы. Они все ждали, что появится какой-нибудь парашютист, не знавший об аресте Моравцовых, но никто так и не пришел. Потом гестаповцы арендовали аптеку напротив и оттуда наблюдали в бинокль за окнами квартиры. Так продолжалось несколько недель…

Никого гестаповцы не поймали.

Мне отдали канарейку Моравцовых и собаку Бобика. По утрам, в восемь часов, я выводила пса на прогулку, меня сопровождал гестаповец. Одна я выходить не имела права. Мы шли в парк и обратно: гестаповец, собака и я. На обратном пути гестаповец разрешал мне купить что-нибудь поесть…

Хуже всего было ночью. Мне все время слышался стук гроба по ступенькам. Я молилась.

Из наших больше никто не вернулся. Они погибли, кажется, в Маутхаузене. Мирек – где-то за границей. Потом и Бобик околел, и канарейка. Одна я живу. У меня остались фотографии родных. Я часто смотрю на них, разговариваю с ними. Обычно по воскресеньям после обеда оденусь в праздничное, уборку сделаю и чего-то жду, чего и зачем – не знаю. Старики вообще всегда одиноки. Главное – знать бы, что они погибли не зря… Это меня больше всего волнует.

ЧТО РАССКАЗАЛ СВИДЕТЕЛЬ ВО ВТОРОЙ РАЗ

Сижу. Думал, меня вызовут переводить. Но им было не до меня, все носились вверх-вниз по этажам: что-то, видно, случилось. Один раз мимо прошел Флейшер и дико на меня посмотрел. Вспомнил, наверное, что я разрешил Моравцовой выйти в туалет.

Старика и Атю, наверное, уже допросили.

Было, кажется, часов двенадцать, я собрался пойти поесть, как в дверях появился Паннвиц и приказал:

– Едем!

Я надел пальто и пошел.

На улице стояло несколько автомашин. Мы ехали той же улицей, что и на рассвете. Нас провожали ненавидящими взглядами. Люди разбегались. Мы снова ехали на Жижков. Флейшер молчал. Остановились неподалеку от дома, где жили Моравцовы, но вошли в другой дом, почти напротив, немного наискосок.

Гестаповцы шли уверенно, не глядя по сторонам. Поднявшись по лестнице, не помню, на какой этаж, Флейшер позвонил. Раздались шаги, и кто-то посмотрел на нас изнутри в глазок. Паннвиц, заметив это, разъярился, и гестаповцы все разом навалились на дверь. Мгновение – и дверь затрещала, но не успели они навалиться еще раз – ее открыли: на пороге стояла какая-то женщина, а в коридоре метнулся мужчина и скрылся в ванной. Гершельман выхватил револьвер и выстрелил. Остальные бросились внутрь, а я выскочил на лестницу и тут только увидел табличку на дверях: «Ян Зеленка, учитель». Зеленка, значит…

Из ванной донесся мужской голос, мне не пришлось переводить. Он крикнул по-немецки:

– Не стреляйте! Я выхожу.

Гестаповцы опешили, но Флейшер остановил их жестом, а сам держал револьвер наизготовку. Дверь ванной открылась, из нее вышел пан Зеленка, сделал два или три шага. Паннвиц бросился к нему, но в тот же момент Зеленка споткнулся, взмахнул руками и упал.

Он проглотил яд.

Флейшер в бешенстве выругался.

Они завернули тело в ковер и куда-то увезли. Наверное, к врачу. Комиссар хотел, чтобы ему промыли желудок. Но учитель был мертв.

Обратно они ехали в мрачном настроении. Мне опять не велено было выходить из канцелярии, поскольку я еще мог понадобиться в этот же день.

Я сел за свой стол. Время мучительно тянулось. Дело шло к вечеру, а я все ждал. Заходило солнце. Я съел булку и кусок колбасы. Собрался было поработать, взялся за переводы, но дело не двигалось. Из головы не шло пережитое. Мысли путались. После того, как неделю назад нацисты сожгли Лидице, они по этому случаю устроили торжество. Один из гестаповцев на следующий день мне рассказал:

– Мы ничего там не нашли. Никого они не укрывали, но все это выглядело потрясающе красиво…

«Где же сейчас эти парашютисты? – подумал я. – знают ли они о случившемся на Жижкове? Сообщил ли им кто-нибудь об этом?»

Беготня по лестницам в гестапо не прекращалась. За окном уже было темно. Я вышел из комнаты и спросил первого попавшегося гестаповца, что нового. Он таинственно улыбнулся и ответил, что скоро поедем.

– Куда?

– Брать тех террористов…

– Уже известно, где они?

Он пожал плечами, а вскоре, придя от Паннвица, сообщил, что приказ о запрете покидать здание не отменен. Никому нельзя никуда отлучаться. Состояние боевой готовности.

В час или в два ночи объявили, что скоро выезжаем.

Кто-то упомянул какую-то церковь, но о какой именно шла речь, никто толком не знал. Я вспомнил, что несколько дней назад Франк назначил срок поимки террористов до 18 июня. Иначе…

И вот раннее утро 18 июня. Случайное совпадение? Или гестаповцы в оправдание своего бессилия решили устроить инсценировку «поимки преступников»? Разве нельзя себе представить, что Паннвиц посадил своих агентов в церковь, которую эсэсовцы и гестапо «с боем» возьмут, а затем во всеуслышание будет объявлено, что все преступники арестованы? Я знал немало случаев, когда гестаповцы действовали таким образом. Взять, к примеру, «Енералку» – это большое имение неподалеку от Праги. Они посылали за границу сообщения, которые сами же составляли. Там скрывались парашютисты, переметнувшиеся на сторону фашистов, они делали то, что от них требовало гестапо. Откуда известно, что на этот раз не замышляется какая-то подлость?

Около четырех утра за мной пришли и велели спуститься вниз к машине.

У них был точный расчет. Представьте себе, кто-то ждет, не придут ли за ним. Весь вечер настороженно прислушивается, не остановился ли перед домом автомобиль, ждет до двенадцати, может, и до часу – все спокойно. У человека появляется надежда, он говорит себе: «Кажется, пронесло». Он утомлен от постоянного напряжения, но успокоился, ложится немного отдохнуть, часа хотя бы на три-четыре… И тут раздается звонок. Гестапо.

Рано утром было прохладно. Если не ошибаюсь – это был четверг, 18 июня 1942 г. Вот мы едем к Влтаве, проезжаем Карлову площадь и останавливаемся в начале Рессловой улицы. Невдалеке стоит церковь Кирилла и Мефодия, или, как называли ее нацисты, Карла Боромейского. Все кругом уже было плотно оцеплено отрядами СС и гестапо.

– Прибыли! – шепчет Паннвиц и направляется к церкви, мы за ним, я замыкающий.

Все тихо и спокойно. Ясное июньское утро. Небо бледно-голубое. Из парка пахнет цветами.

Я оглядываюсь. Вокруг вооруженные до зубов солдаты. А может, все это всерьез, никакое не представление? Может, в церкви и вправду скрываются парашютисты? Если же там сидят агенты, которым предстоит сохранить честь гестапо, то Паннвиц просто блестяще срежессировал эту сцену. Но лицо у него напряженное.

К церкви с двух сторон примыкают дома. Вход в церковь расположен в боковой улице. Рядом – дверь к церковному сторожу. Один из гестаповцев звонит. Кажется, целая вечность проходит, пока на пороге появляется человек. Его сразу же кулаком сбивают с ног, надевают наручники. Не знаю, был ли это церковный сторож или священник. Группа несется дальше по коридору, в конце его еще одна дверь.

Что там, за дверью?

Краткий допрос. Получив ключ, Паннвиц спешит со своими людьми через черный вход в базилику.

Я остался сзади. Паннвиц со свитой уже в церкви – и вдруг сверху, с хоров, раздались выстрелы. Это было неожиданно. Во всяком случае, для меня. Паннвиц так уверенно сюда шел, он явно не ждал нападения.

Один из раненых – пуля попала ему в руку – взвыл от боли.

Паннвиц скомандовал, чтобы его люди отступили в коридор. Стрельба еще некоторое время продолжалась, но гестаповцы не поняли, собственно, куда надо стрелять, не могли сориентироваться, суетились, наконец все выбежали из церкви.

Паннвиц увидел меня и закричал:

– А вы что тут делаете?

– Вы же приказали ехать с вами…

– Пока для вас дел нет. Убирайтесь отсюда, слышите?

Поколебавшись немного, я спросил:

– Разрешите вернуться на службу?

– Нет, ступайте в дом по соседству, в политехнический институт, и ждите у местного коммутатора. Если понадобитесь, пришлю за вами…

На улице эсэсовцы нетерпеливо выжидали. Они слышали несколько выстрелов и не знали, что теперь делать. Из окна дома напротив – кажется, там была какая-то школа – показалось дуло пулемета, который начал стрелять по хорам. Перед церковью поставили небольшую пушку.

Я вошел в здание политехнического института, сел там и закрыл глаза. Да, это уже не походило на подготовленное представление.

О том, что произошло в церкви, могу рассказать только с чужих слов.

Паннвиц приказал выбить засевших на хорах. Сначала-то он надеялся взять их живыми, но потом увидел, что из этого ничего не выйдет. И началась длительная осада церкви. Те, на хорах, были отличными стрелками. Прицеливались, не торопясь. Пули доставали эсэсовцев всюду. То и дело раненых отправляли на пункт медицинской помощи.

Приказ был один – атаковать! Группы эсэсовцев снова и снова штурмовали церковный неф, но, выпустив по нему очередь-другую, прятались в коридоре.

На галерее, тянувшейся вдоль окон, оборонялись трое.

Командир эсэсовцев приказал применить гранаты. Из соседнего дома я слышал взрывы так отчетливо, как будто стоял в храме.

Внезапно наверху все смолкло. В церкви наступила зловещая тишина. Эсэсовцы немного выждали – не ловушка ли это? – а потом взбежали по винтовой лестнице наверх и там нашли трех парашютистов, лежавших в луже крови.

Их стащили вниз. Один был мертв, двое других – в агонии. Их срочно отправили в больницу, а мертвого положили на разложенный на улице ковер.

Было шесть или семь часов утра, точно не знаю.

Вдруг откуда-то привезли Чурду и Атика Моравца. Их подвели к мертвому парашютисту для опознания. Ведь Паннвиц понятия не имел, кто прячется в церкви. Он знал только про Кубиша и Габчика.

Чурда молчал. Стыдился? Потом прошептал:

– Опалка…

А в церкви между тем искали вход в подземелье. Церковь внутри выглядела ужасно. Все разбито, пол усыпан осколками стекла, алтарь повален… На улице кто-то орал в мегафон, обещая осажденным пощаду, если они сдадутся. Значит, кто-то еще оставался в подземелье. Не знаю, откуда Паннвицу было это известно. Может быть, в церкви нашли какие-то их следы. Пока шел бой, люди, засевшие в подземелье, молчали…

Теперь они начали обороняться и делали это умело. Чурду подвели к вентиляционному оконцу склепа: он должен был призвать тех, внизу, прекратить сопротивление. Атя Моравец отказался говорить.

Парашютисты ответили новыми выстрелами. Теперь они знали, кто их предал.

Когда не помогли ни мегафон, ни стрельба, были вызваны пожарные. Сам ли Паннвиц додумался или ему кто-то подсказал, но вдруг у коммутатора в институте, где я сидел, появился офицер и позвонил в центральное пожарное управление Праги. Злой, нервный, он требовательным голосом приказал, чтобы на Рессловую улицу немедленно приехали на своих машинах пожарные команды. Было это между семью и восемью часами утра. Посмотрев на меня, офицер сказал:

– Скоро вы нам понадобитесь. Как только приедут пожарные…

Я БЫЛ ШОФЕРОМ ПОЖАРНОЙ МАШИНЫ

Когда я был еще мальчишкой, я всегда говорил «пожарники», а не «пожарные». Мог ли я предположить, что когда-нибудь и сам стану пожарным? Вся жизнь человека зависит от случая. Я работал тогда на авиазаводе, и однажды нам сказали, что пожарная охрана – это часть гражданской противовоздушной обороны и ее необходимо расширить, поскольку надо быть готовыми к авианалетам. Ты, говорят мне, молодой и сильный, отчего бы тебе не записаться в охрану?

Я согласился, так и оказался в пожарной охране Праги. И вот ведь случай: в тот самый день как раз я и дежурил. Суточное было дежурство, длилось двадцать четыре часа подряд. Тоска страшная – сиди и жди сигнала тревоги. Дело было под утро, да, собственно, утро уже наступило. А ночь прошла спокойно, без воздушной тревоги.

Сижу, думаю обо всем и ни о чем. Небо чистое-чистое, будто вымытое, а я радуюсь, что скоро домой.

И вдруг – тревога! Общий сбор! Я только вытаращил глаза. Быстро, ребята, подъем… едем…

Мы вообще ничего не знали. Начальнику позвонили, и он мне приказал: «Давай дуй на Карлак!», то есть на Карлову площадь. Я рванул, пулей проскочил через все перекрестки, и за несколько минут мы примчались на Карлову площадь. Дыма мы нигде не видели, но кругом было полно эсэсовцев. Нам все это показалось странным. Мы стояли, глазели на немцев, которые перекрыли все улицы. И тут подоспел наш начальник и сказал, что в подземелье церкви на Рессловой улице засели люди, убившие Гейдриха, и их надо выгнать оттуда водой.

– На нас не рассчитывайте, – буркнул кто-то из ребят.

Начальник разозлился:

– Кто это сказал?

Все молчали.

– Посмотрите: кругом гестаповцы. Они вмиг вам мозги вправят.

Наш начальник был отпетый негодяй. После освобождения в 1945 году его судили как коллаборациониста.

– И давайте пошевеливайтесь, – добавил он.

На тротуаре лежал мертвый. Уже потом я узнал, что трое парашютистов оборонялись на хорах. Одному из них гранатой перебило ноги. Его повезли в больницу, но по дороге он скончался. Другой тоже был тяжело ранен, и его не довезли до больницы – умер, не приходя в сознание. Третий лежал на тротуаре.

Эсэсовцы беспорядочно носились по улице, стреляли, но редко когда попадали в маленькое вентиляционное окошко склепа в подземелье церкви. Пули только отскакивали от стен. Какой-то офицер спросил, кто из нас знает расположение помещений в подвале под церковью. Есть ли там коридоры и как проходит канализация? Мы молчали и пожимали плечами.

Наш начальник велел одному из пожарных взять молот и, осторожно подобравшись вдоль церковной стены к оконцу, выбить закрывающую его решетку. Парень попробовал было это сделать, не думаю, чтобы ему особенно хотелось. А я спросил себя: что бы я стал делать, если бы меня послали на это дело? Видите, опять-таки – все случай. Этот наш парень вылез вперед, чтобы получше все видеть, тут ему и сунули в руки молот. Попробовал бы он не пойти – тут же забрали бы, а назавтра его фамилия красовалась бы в списках тех, кто расстрелян за одобрение покушения. Волей-неволей ему пришлось пробиться к окошку.

Два-три удара молотом – и решетка выпала из оконца. Сам Франк похвалил парня, а нам было тошно. Нет, я бы туда не пошел, это я понял. Лучше пусть обо мне напишут на красном плакате, что немцы вывешивали, сообщая о казнях, чем потом всю жизнь корить себя: я помог этим свиньям…

Немцы хотели забросать подземелье гранатами со слезоточивым газом и потом забить окно матрацем. Но у тех, внутри, была лестница. Гранаты они выкинули обратно, а лестницей выбили из окна матрац. И без остановки стреляли так, что эсэсовцы боялись даже подползти к матрацу.

Потом нам приказали направить в оконце прожектор, чтобы ослепить их. Тогда они не смогут стрелять. Но не успели мы наладить прожектор, как осажденные вывели его из строя. Вот так-то!

– Мы их выкурим дымом! – объявил наш шеф – большая он был сволочь! – и велел всунуть в оконце трубу, через которую подавали бы внутрь дым. Но парашютисты той же лестницей, к счастью, выбили и трубу. Тут-то и придумали: надо их затопить…

Страшная мысль.

Нашим ребятам велели установить насосы и развернуть шланги, а концы вставили в отдушину гробницы… Засунули и стали ждать, что будет дальше.

А те ребята, парашютисты, взяли лестницу, да и выбили ею шланги наружу, на тротуар. Эсэсовец велел снова засунуть их в отдушину, но через несколько секунд шланги снова оказались на тротуаре…

Подошел Франк. Он был в ярости, ругался, сопел, в мы посмеивались про себя – конечно, смех в открытою стоил бы жизни!

Вот и с водой у них ничего не получилось. По крайней мере сначала. «Сидел лучше бы в машине и не лез в эти дела у церкви», – подумал я, и тут мне опять помогла случайность. Шальная пуля отбила от стены церкви кусок камня, и осколком мне поранило глаз. У меня появился предлог хотя бы на время улизнуть.

Несколько пожарных были посланы в храм: оказывается, там нашли в полу плиту, под которой скрывался вход в подземелье. Те взяли молоты и для вида стали лупить ими по этой плите. Тем дело и кончилось. Они марались показать, что что-то делают, а потом заявили, что ничего не получилось. Они ведь работали под дулами эсэсовских автоматов. Когда эти двое после об этом рассказывали, я думал: «Слава богу, что осколок попал мне в глаз».

Время шло. Не знаю, который был час, когда снова появился Франк. Он страшно кричал, но что кричал – я не понимал. Злился, наверное, что так долго ничего не могут сделать, и боялся, как бы парашютисты за это время не удрали через какой-нибудь подземный ход, идущий от церкви к Влтаве. Один бы мог остаться у окна и отстреливаться, прикрывая остальных. А те за это время дали бы тягу. Вот это был бы для гестаповцев удар! Берут штурмом церковь, а когда врываются туда – парашютистов уже нет. Подошел какой-то офицер и хотел успокоить Франка. Один из ребят, мой приятель, сказал – он понимал по-немецки, – что офицер расписывал геройские дела своих эсэсовцев. Но Франк буквально испепелил его взглядом. Да уж, у него, у Франка, небось, было свое мнение о них. В самом деле, стоило на этих вояк посмотреть – сразу было видно какие они трусы и того оконца боятся, как черт ладана. Потом Франку принесли какие-то вещи, найденные у убитых на хорах. Но он даже не взглянул на них, а потом опять как заорет и снова указывает на подземелье. Он хотел взять парашютистов живыми сейчас же, немедленно. Время шло, а результатов не было. Попробовали было пробить стену у окна, но из этой затеи тоже ничего не вышло, стена даже ни чуточки не дрогнула, а мы только тому радовались.