Текст книги "Покушение на Гейдриха"
Автор книги: Мирослав Иванов
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Мы с нетерпением ждали этого дня, знали, что к нам, – Бузулук, приедет Клемент Готвальд. После обеда 27 мая 1942 г. он должен был выступить в местном кинотеатре на собрании актива.
Мы все собрались там, все, кроме тех, кто был в отъезде или занят на службе. В зал набилось полно народу. Вместе с Готвальдом в президиуме сидел Вацлав Конецкий, приехавший с Кроснаржем и Врбенским. Перед Готвальдом лежали листочки бумаги – тезисы выступления. Я сидел в первом ряду и делал заметки. Насколько я помню, Готвальд говорил о том, что мы все сплоченно, в едином строю должны идти в бой с врагом, не ловчить надо, не лавировать, а воевать. Готвальд призвал нас всегда быть на стороне Советского Союза. А еще Готвальд говорил о том, какой будет наша страна после войны.
После его выступления должны были начаться прения, но, как часто бывает, никто не решался взять слово первым. Тогда я поднял руку и вышел на трибуну. Говорил о том, что мы выступаем против немецкого фашизма единым фронтом и что речь идет не просто о лояльности по отношению к Советскому Союзу – мы с ним друзья навсегда.
Насколько я помню, на собрании мы еще не знали о покушении. Должно быть, известие пришло позднее. Позже мы перешли в столовую, и там еще долго продолжалось обсуждение… Если бы мы узнали о покушении еще во время актива, представляю себе, какой бы начался шум и ликование. Такое я запомнил бы. Весть о покушении распространилась уже вечером. У нас было несколько радиоприемников, при них постоянно кто-то дежурил. Мы слушали Прагу, Москву, Лондон и ежедневно издавали краткий бюллетень новостей. На следующий день, 28 мая, этому событию был посвящен специальный выпуск…
Новость произвела огромное впечатление. «Здорово все получилось, наш народ дал отпор фашистам», – радостно говорили мы. Успех этого предприятия поднял дух народа, явился моральной поддержкой. Однако возникал вопрос: каждое боевое задание надо выполнять с минимальными потерями, а вот в данном случае оправданны ли неизбежные огромные жертвы! С одной стороны, мощный моральный стимул, с другой – такая цена… Мысль эта не давала покоя. Мне не верилось, что Бенеш дал согласие на покушение, разве только ради узких, корыстных интересов нашего лондонского правительства. Ведь Бенеш всегда противился боевым действиям! Вся политика лондонского правительства являла полную противоположность нашей. Мы на Востоке хотели, чтобы родина сражалась, чтобы, образно говоря, за каждым деревом стоял партизан. Бенеш выступал против, он утверждал, что территория нашей страны не годится для партизанской борьбы. Линия руководства Чехословацкой коммунистической партии, находящегося в Москве, была ясна – бить фашистов. Линия эмигрантского правительства в Лондоне – выжидать…
Хотел бы я знать реакцию Бенеша, когда ему сообщили, какие огромные потери принесла «гейдрихиада».
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Adagio ma non troppo
Ты не имеешь права жить только для себя;
нет, – только для других…
Людвиг ван Бетховен.
ЧЕТВЕРТЫЙ МОНОЛОГ ЖЕНЩИНЫ ИЗ ДОМА НА ЖИЖКОВЕЯ рассказывала уже о парашютисте Зелинке-Шварце, который жил у нас, а потом переехал на Карлову площадь. Наверное, надо начать с него.
У этого Зелинки на Жижкове жила сестра, он иногда к ней заходил. Он был у нее и в день покушения. Он понятия не имел о том, что собираются предпринять Габчик с Кубишем, и спокойно пошел к сестре, говорил с ней о чем-то. Было около одиннадцати. Ни мы, ни он еще ни о чем не знали. Он зашел к пану Зеленке. На другой день после покушения мы его видели снова.
А в день, когда произошло покушение, ко мне приезжал мой двоюродный брат. Его ребенок лежал в Праге в больнице, ему делали пластическую операцию. Брат с племянником переночевали у нас, и на следующий день я проводила их на вокзал. Только я вернулась домой, у нас появился Кубиш. На нем был синий плащ железнодорожника. Выглядел он измученным и сразу лег на кушетку.
– Что с Малышом? – спросил он. Так он называл Габчика.
– Вчера, после взрыва, он был у Зеленки, – сказал муж. – Попросил у его жены плащ. К нам не заходил. А жена Зеленки говорила, что он ей принес букетик фиалок и потом как будто отправился к Фафекам.
У Кубиша вся грудь была в крови. Муж вынул пинцетом осколки, сделал ему перевязку и дал чистую нижнюю рубашку, а потом позвал Зеленку. Не успели Кубиш и Зеленка сказать друг другу и двух слов, как в дверь позвонили. Это был Шварц.
Кубиш рассказал, как все произошло.
– Вальчик с опозданием подал нам знак зеркальцем.
Потом мой муж спросил:
– Куда же вы теперь?
– Не беспокойтесь. У меня кое-что приготовлено, – сказал пан учитель.
Потом муж вышел, чтобы не мешать им. Примерно через час они кончили свои разговоры.
Я пришла домой с вокзала и говорю пану Зеленке:
– Кто-нибудь из ребят мог бы заночевать у нас. Если явится гестапо, можно перелезть из ванной комнаты через вентиляционный колодец в среднюю пустую квартиру.
Раньше в той квартире жила еврейская семья, но ее отправили в Терезин.
Учитель покачал головой:
– Мы нашли кое-что понадежнее, не беспокойтесь. Мы их так спрячем, что никто не найдет. Но если у вас есть теплое белье, дайте его Зелинке. Там будет холодно.
Муж дал ему шерстяное белье, бритвенный прибор и буханку хлеба. Ребята попрощались, и все разошлись. Пан Зеленка пошел к себе домой наверх, а они – к трамваю.
Мы не знали, где их укрыли. Позднее пан учитель рассказал, что первым до тайника добрался Зелинка-Шварц. Еще в тот же день, когда ушел от нас, то есть в четверг. Остальные собрались там а пятницу и субботу. Последним был Опалка – он пришел несколько дней спустя.
Где были Кубиш с Габчиком в ночь со среды на четверг – в канун покушения, трудно сказать. Может быть, у Фафековых.
С того четверга мы больше никого из них не видели.
Пан учитель несколько раз заходил к нам и говорил, что все в порядке.
Они были хорошие ребята.
В воскресенье перед покушением они пришли к нам перекусить. Габчик делал вид, что ему весело, и все время пел…
Только однажды возник трудный момент. В этом был виноват Шварц. Я уже вам говорила, он жил у нас после Кубиша и Габчика. У нас в ванной, там, где лежали зубные щетки и паста, хранился его шприц с ядом. И вот, уходя в тайник, эту штуку он забыл. Мы ее совсем не заметили, и когда потом по всему городу проводили обыски, гестаповцы пришли и к нам. Один немец осматривал ванную. Он посмотрел на полочку, потянулся туда… В этот момент мы с мужем оба вспомнили о шприце и прямо-таки окаменели. Но, к счастью, тот немец взял только коробку из-под сигарет, а шприц с ядом и не заметил. У меня ноги были как деревянные, в ту минуту я не могла даже дышать. Потом они ушли.
О смерти пана учителя я рассказывать не буду. Это для меня очень тяжело. Пусть расскажет кто-нибудь другой. Его сын Енда, говорят, отравился в Крчском лесу. А товарищ Енды по школе, молоденький Рут, тоже погиб вместе с родными.
Это было очень тяжелое время.
До этого мы жили как бы без особых забот, а тут вдруг каждый честный человек понял, что надо что-то делать. Мой муж говорит, что нельзя на зло отвечать злом. Но в те времена речь шла совсем об ином. Мы защищались. Мы все боролись и были вместе.
ВОСПОМИНАНИЯ ВТОРОГО ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКАУ меня в те дни было немало волнений: моего старшего сына Мирослава арестовали за коммунистическую деятельность. Мы знали, что он связан с подпольем, если я не ошибаюсь, с товарищами в организации Смиховского района. Они печатали и распространяли листовки. Вы знаете, гестаповцы особенно жестоко преследовали коммунистов. И вот, что бы я ни делал, все думал о сыне: что с ним будет, как ему помочь…
Сначала его отправили в концлагерь Терезин, потом он сидел в одиночке тюрьмы в Бауцене, в Байрейте. Мы с нетерпением читали каждую строчку его писем. Жена ужасно переживала, настроение у нас было, сами понимаете, хуже некуда.
Кроме Мирека у нас еще было двое детей. Второй сын родился в 1921 году, а к тому времени ему уже исполнился двадцать один год. Сейчас он художник. А еще дочка, в сорок втором ей было двадцать. Я работал ревизором на железной дороге в Кошице, а когда в 1939 году республику разделили, меня перевели в Прагу, на пльзеньский участок. На железной дороге у меня было много знакомых, ведь я проработал на ней всю жизнь… У меня был друг ревизор Поуба, достойный человек. Однажды он пришел ко мне и спрашивает:
– Ты Моравца знаешь?
– А где он работает?
– Как и ты, ревизором…
Я подумал: это, наверное, тот, которого перевели из Братиславы.
– А что такое?
– Ему нужно поселить где-то одного человека, о котором не знает полиция. Нельзя ли к вам?
Я спросил жену, она согласилась. На следующий день я сказал Поубе, что мы охотно поможем, если, конечно, есть гарантия, что он человек надежный и честный…
Так к нам попал Мирек. Его настоящего имени мы долго не знали. Мы жили на вилле в районе Ганспаулки. Квартира у нас была просторная. Миреку мы выделили отдельную комнатку, где стояли кровать, шкаф, еще какая-то мебель. Мирек у нас появился в середине мая. Где он жил раньше, мы не спрашивали. Что он делает, есть ли у него друзья – этого, понятно, тоже не выведывали. Бывая дома, он по большей части проводил время на кухне, помогал моей жене.
Нам казалось, что у него слишком броская внешность. Представьте себе: голубые глаза, черные, как смоль, волосы, маленькие черные усики, Роста он был небольшого.
И всегда в хорошем настроении.
– Вы очень заметны, – сказал я ему однажды.
– А что мне делать?
– Не надо ездить домой на троллейбусе. Мы все тут друг друга хорошо знаем, соседи поневоле обратят внимание на то, что вы у нас живете. Выходите на остановке внизу, около семинарии, и пройдитесь немного пешком.
Он послушался меня.
Иногда он приходил поздно ночью; где бывал, не знаю.
Я тогда вечно был в разъездах, жена стояла в очередях за продуктами. Наши дети очень полюбили Мирека, ведь он был ненамного старше их. Так мы и жили. И вот наступил тот майский день, если не ошибаюсь, это была среда. Мирек тогда ушел очень рано, куда – не сказал. А после обеда прибежала перепуганная подружка нашей дочери и сказала, что на Гейдриха было совершено покушение.
Жена тоже перепугалась, но никак не связала это с Миреком. Только когда он пришел домой, она вдруг пристально посмотрела на него, он показался ей каким-то странным, и она спросила:
– Мирек, а вы ничего не знаете подробнее об этом покушении?
Он вопросительно посмотрел на нее:
– Гейдрих мертв?
– Пока нет… А это были не вы?
– Я для этого слишком мягкосердечный. А почему вы вдруг так решили?
А сам улыбался при этом; жена поняла, что он говорит неправду, и спросила:
– Вам что-нибудь нужно?
– Сходите послушайте, что люди говорят. А вот от чашки кофе я бы не отказался – и хорошо бы покрепче.
Жена приготовила ему кофе и ушла. А до этого еще Мирек спросил, нельзя ли ему принять ванну: мол, сильно горят ноги. Вид у него был измученный, будто он прошел не один километр пешком.
Когда жена вернулась, Мирек писал письмо.
– Я хочу попросить вас еще кое о чем. Не могли бы вы это письмо отнести на Жижков пани Моравцовой?
– Сейчас?
– Да, как только допишу.
Жена обещала отнести, переоделась, минут через пятнадцать Мирек дал ей запечатанный конверт. Если я не ошибаюсь, на конверте было написано: «Индре». Тогда мы не знали, что есть такой учитель химии, который скрывается под именем Индра.
– Больше ничего вам не надо?
– Спасибо. Пока нет. У меня в городе встреча…
Жена ушла. Чтобы попасть в район Жижкова, ей пришлось пересечь весь город, но у Моравцовых она никого не застала. Подумав, жена вернулась домой. Мирек по-прежнему был дома. Ходил ли он на встречу, о которой говорил, мы не знаем.
– Ну, как там дела? Что говорила «тетя»-Моравцова?
– Я не могла им дозвониться и принесла письмо назад.
Мирек (потом мы узнали, что его фамилия была Вальчик) сразу помрачнел и не мог скрыть своей досады, но что поделать!
Выглядел он неважно.
К вечеру по радио передали подробное сообщение о покушении и еще объявили, что преступники оставили на месте покушения велосипед, на котором сохранился заводской номер.
– Боже мой, если «тетя» узнает, что с ней будет!
– Почему?
– Потому что ребята оставили там велосипед с номером… Это же ее велосипед, ее! Обсудили все до мелочей, а о такой ерунде, которая может стать для всех роковой, забыли.
Он поел и вечером куда-то ненадолго вышел. Вернулся и рано лег спать.
На другой день утром – это был четверг – прибежала пани Моравцова и взволнованно рассказала о том, что наделали ребята. Она, понятно, сердилась.
– Я заберу от вас Мирека, – объявила она наконец.
– Наверно, не нужно…
– Он живет здесь слишком долго, и это могут заметить. К тому же у них скоро будет хорошее убежище.
Мы не стали расспрашивать, попрощались с Вальчиком, и я ему еще в дверях сказал:
– Подождите, Мирек. Я вам дам книжку, в трамвае наклонитесь над ней, сделаете вид, будто читаете, никто не обратит внимания на ваше лицо.
Я подошел к шкафу и достал книгу Г. В. Стида «Тридцать лет работы журналистом». Эта книга могла бы о многом рассказать… Если вы откроете ее, то на внутренней стороне обложки увидите мое имя и фамилию и еще слово «Кошице». Я купил ее, когда мы жили в Словакии. Моя фамилия на книге… В те дни, в дни «гейдрихиады», это могло стоить жизни. Но ни я, ни жена не подумали об этом и дали книгу Вальчику. Он поблагодарил, и они с «тетей»-Моравцовой ушли. Жена стала убирать комнату Мирека и увидела на его простыне кровь. В крови была и подушка. Мы удивились, потому что Мирек ничего не говорил о ранении, но вспомнили, что он был очень бледный и усталый. В тот день после покушения у него, возможно, был жар.
Мы не знаем, куда его увела Моравцова. Не спрашивайте, как мы жили после тех событий. Ежедневно газеты сообщали о казнях, и мы со дня на день ждали, что придут и за нами. Страшное было время. Мы уже знали, что гестапо приезжает около четырех часов утра, и каждый день с тревогой просыпались в это время…
Однажды к нам зашла «тетя», спросила, не можем ли мы послать ребятам кофе, какую-нибудь еду и спиртовку. У нас был только примус, но он сильно шумел, и я долго искал спиртовку. Мы посылали ребятам еду. Жена, уже все приготовив, звонила из телефонной будки пани Моравцовой, спрашивала, нет ли у нее времени сходить к портнихе. И если «тетя» говорила, что есть, она уезжала к Моравцовым и там передавала пакеты. Мы посылали также кофе и спирт. В последний раз мы было уже все собрали, и тут пришли гестаповцы. Они прочесывали весь наш квартал.
– А это что такое? – спросил один из них, указывая на чемоданчик, стоявший в передней на сундуке.
– Да так, старое барахло, – небрежно сказала жена, а у самой сердце замерло.
Гестаповец остановился в раздумье, потом двинулся дальше. Если бы он знал, что в чемоданчике были продукты для парашютистов!
Жена потом позвонила пани Моравцовой. Отозвался мужской голос.
– Дома «тетя»? – спросила моя жена.
– Да… – Но после паузы тот же голос добавил, снова по-чешски: – Точнее, нет…
Мы поняли, что дело плохо. Жена быстро повесила трубку и больше не носила еду на Жижков. А потом сообщили по радио, что ребят обнаружили…
Через некоторое время нацисты окружили весь квартал Ганспаулки, где мы жили. Может быть, выяснили, что в квартиру Моравцовых звонили отсюда из телефонной будки. Но им ничего не удалось найти. Все лето 1942 года мы ждали смерти. «Тетя»-Моравцова нас не выдала. Кроме нее и железнодорожника, который привел к нам Вальчика, мы никого из организации не знали.
В 1945 году, после освобождения, мы передали властям вещи Мирека, оставшиеся у нас. Я, в свою очередь, получил книгу Стида, которую давал ему.
ТРЕТИЙ МОНОЛОГ ПРИВРАТНИКАЯ еще не рассказал вам, что было с книгой, которую принес Вальчик.
В тот день, когда произошло покушение, у нас все было спокойно. Жена случайно зашла в гараж к пану Янечку – ребята держали у него велосипеды – и там услышала про Гейдриха. В Праге об этом говорили все, толком никто ничего не знал, но чем больше люди придумывали, тем больше мы радовались.
После обеда к нам пришла пани Моравцова и спросила, знаем ли мы новость. Она прямо сияла от радости, но когда узнала, что ребята оставили на месте покушения какие-то вещи и велосипед, побледнела и с досадой воскликнула:
– Разве можно быть такими растяпами!
Вечером она должна была встретиться с ними где-то в Глоубетине, но сказала, что не видела их.
На следующее утро, часов в одиннадцать, пани Моравцова привела Вальчика. Мы его звали Зденда.
– Можно ему остаться у вас денька на два? – спросила она.
– Нечего спрашивать, – говорю я.
Я дал ему ключи от подвала и от террасы наверху дома, и мы условились, что, если сюда придут с обыском, он из ванной через вентиляционную шахту проберется в подвал. Я там аккуратно сложил мешки с углем, так что получилось надежное укрытие. Он смеялся, говорил, что ничего этого, наверное, не потребуется. «Я, – говорил он, – долго у вас не задержусь». Но в ту же ночь за полицейским Бартаком, что жил в нашем доме, пришел посыльный, и Вальчик, поняв серьезность обстановки, вынужден был все же спрятаться в подвале.
Помню, в тот день, когда пани Моравцова привела к нам Зденду, заявились к нам и «нежданные гости»: гестаповцы кого-то искали. У нас тут прежде был трактир, где сейчас булочная. Они вообще тогда рыскали повсюду. Арестовывали, казнили, наводили ужас. Такая у них была система…
Когда к нам пришла пани Моравцова с Вальчиком, она предупредила его:
– Имей в виду, Зденда, наша хозяйка, привратница – коммунистка…
Вальчик на это ответил:
– А кому это мешает, «тетя»?
Моравцова улыбнулась:
– Да это я к слову… Мы всегда брали у нее «Творбу»[30]30
«Творба» – газета, орган Компартии Чехословакии.
[Закрыть] читать, когда выходил свежий номер. Пока ее не закрыли.
– Не беспокойтесь, мы с ней поладим, – рассмеялся Зденек и взял мою жену под руку.
Мы до поздней ночи играли в карты и ждали передачи из Лондона. Обещали передать какое-то стихотворение, но мы его так и не дождались. Жене везло, она обыграла Зденду, а он смеялся и говорил, что должен отыграться. На следующий день жена испекла пышки, они ему очень понравились. Он ел и нахваливал, говорил, что они похожи на те, которые делала его мама.
Зденек оставался у нас, – погодите-ка, покушение было в среду? – так вот, он был у нас с четверга до субботы, до 30 мая. Мы прятали его на шестом этаже, на чердаке. Там можно было спокойно жить, никто бы его там не нашел, но он возражал, говорил, что получил приказ и как военный должен его выполнять. Другие, мол, уже в условленном месте. Когда он уходил, на нем были брюки-гольф и пальто. Еще он надел черные очки. Провожал его Атя.
Пани Моравцова, видно, знала, куда он идет, и сказала, что ему понадобится теплое белье, потому что там будет холодно. Она дала ему с собой халат и пижаму, а меня попросила помочь ей упаковать матрац.
– А где он у вас?
– Дома.
Я пошел к Моравцовым и свернул матрац, получился довольно компактный сверток, тяжелый, правда.
Потом Зденда ушел. Он забыл у нас книгу, которую принес из семьи, где жил. Что-то о журналистике. На внутренней стороне обложки ее хозяин расписался. И еще подумал: какое счастье, что Вальчик не взял книгу с собой в церковный подвал, тогда бы гестаповцы напали на след ее владельца. Книга была у нас в течение всей войны, а после мая 1945 года мы ее сдали.
Пани Моравцова твердила, что ей немного нужно прийти в себя и хотя бы ненадолго уехать. Атю она отправила куда-то в Писек, мужа, если не ошибаюсь, – в Сухдол, а сама уехала в Голоубков или в Брно, точно не знаю.
Еще до этого она отдала моей жене костюм Вальчика, кажется, синий в полоску. Он был на Вальчике в день покушения. Костюм как костюм, карманы пустые. И вдруг вверху на брючине мы увидели кровавое пятно. Об этом пани Моравцова нам не сказала, может быть, и сама не знала.
Этот костюм мы на всякий случай послали моей сестре в деревню, а после войны мы сдали какому-то ротмистру из министерства национальной обороны. Зденда дал нам свою неретушированную фотографию, но мы ее закопали в землю, она там и сгнила.
Вальчик ушел от нас, а в воскресенье уехала и пани Моравцова, оставив нам ключи от своей квартиры. С Атей мы договорились так: вернувшись в Прагу, он сначала позвонит мне, и в случае опасности я ему скажу, что он ошибся номером, чтобы у него было время скрыться.
Квартира Моравцовых опустела, все ребята исчезли. А мы не находили себе места. Мы ведь тоже были связаны с ними… Но если бы все пришлось начинать сначала, мы с женой делали бы то же самое…
Не знаю, сколько дней прошло, наконец появилась пани Моравцова.
– Вы уже дома?
– Не могла долго выдержать. Ездила, ездила, а потом сказала себе, что лучше всего мне будет здесь. Потому и вернулась. У меня тут дел по горло…
Она взяла свои ключи и на другой же день принялась снова добывать продукты, стирать, гладить. Она просто не умела ни отдыхать, ни прятаться. Моя жена ей помогала. Еще до возвращения пани Моравцовой моя жена носила пакеты с едой к Ольшанскому кладбищу. Там, на остановке второго трамвая, ее ждал пан Зеленка с какой-то стройной седой женщиной.
Потом они ездили вдвоем с пани Моравцовой. Однажды жена ездила с ней даже на Карлову площадь. Иногда, чтобы люди из нашего дома не видели Моравцову с пакетами, жена брала сумки с едой, садилась на шестнадцатый трамвай, и пани Моравцова тоже садилась в него, через две-три остановки жена выходила, а сумки оставляла.
Два раза мы пекли для ребят сдобные булки, такие, как пекут на рождество. Я доставал им спирт и сигареты. У нас с Атей был пароль «Вратислав». Атя был очень хороший парень. Нынче, вспоминая с женой прошлое, мы все спрашиваем себя; как могло с ним случиться такое? Если бы вы его знали… Наверно, его очень сильно пытали, и он не выдержал…
Ни Зденду, ни Кубиша с Габчиком мы больше никогда не видели. Пани Моравцова рассказывала, что они делают, как живут, что скучают по кофе и приспособили майку под цедилку. Вот только холод их очень донимает. Кубиш и Вальчик прихварывают. Ота при покушении повредил себе глаз. Зденда тоже был ранен.
С Болваном, собакой Вальчика, пришлось расстаться. Мы отдали его в день покушения одному водопроводчику в районе Ярова. У него был большой двор, и там Болван мог бегать. Но он долго не прожил, скучал по хозяину и скоро сдох.
Только позднее мы узнали, что парни прятались в склепе – в подземелье под церковью. Пани Моравцова говорила нам, что приезжал их командир из Пардубице, что ли, и сказал, что они переберутся из города либо в какое-нибудь поместье, либо в монастырь.
Было начало июня, нацисты зверствовали, но ничего не могли узнать. Были убиты сотни людей, однако парашютистов так и не нашли. Мы с женой не раз думали, каково ребятам узнавать про гибель стольких людей…
В субботу 13 июня к нам пришел какой-то человек, по его словам, он будто бы заходил к Моравцовым за каким-то портфелем, но не застал их дома. Мы сказали, что ни о чем не знаем. Вечером мы рассказали все пани Моравцовой, и она спросила, не из Колина ли был посетитель.
– Кто его знает, он не сказал.
– А как он выглядел?
Я описал его, но Моравцова не знала такого.
– Это не случайно, – задумчиво протянула она и добавила – То-то я чувствую, что за мной кто-то идет следом, потому я и сделала большой крюк. До самого Карлина ехала и, только убедившись, что тот человек исчез, отправилась с едой к ребятам.
И вот еще, так, для интереса: парашютист, который их выдал, жил вроде бы у своих родственников в Колине.
В понедельник 15 июня Моравцова опять везла пакет с едой. Она не подозревала, что этот пакет будет последним. После она зашла к нам и сказала, что скоро у Адольфа – так звали одного из ребят – именины. Позднее мы узнали, что это был Опалка.
– Надо приготовить обед получше.
– Что же?
– Раздобыть бы отбивные и сделать суп с фрикадельками и с печенкой.
Из этого разговора мы поняли, что ребята находятся в месте, где не могут варить обед, видимо, обходятся только завтраком, для спиртовки Моравцова и доставала им спирт.
– Нужно отнести ребятам что-нибудь горячее. У Зденды жар.
«Наверное, от той раны», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Вечером 16 июня к нам зашел Моравец с женой. Они оба осунулись, похудели, а Моравец все повторял:
– Нужно продержаться до восемнадцатого…
В ту же ночь, часа через два после этого, все и произошло.
