Текст книги "Тигр скал"

Автор книги: Мирон Хергиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Не образумился тот злодей-охотник. Тогда собрались дали и наказали его по заслугам. Еще в той песне поется, что человек не должен быть жадным и ненасытным, не должен изменять и обманывать. Наши предки, которые слагали эту песню, как и много других песен, видно, считали, что верность слову, благородство так же необходимы жителям Львиного ущелья, как хлеб и вода. Тот, кто не последует древним заветам, понесет должную кару и пусть пеняет на себя. Если даже сам бог будет милостив и всепрощающ, эти горы и реки воздадут по заслугам лживым и злобным, жадным и ненасытным, нарушающим свое слово и верность...

Вот ведь Беткил не сдержал данного слова, изменил дали, променял ее на другую, да и соврал в придачу, и дали не простила!.. И правильно она поступила. Дали беспощадна, но справедлива. И мы должны следовать их примеру, мы в своей каждодневной жизни должны быть тоже честными, справедливыми, мужественными...

Бекну не верил в существование злых духов. Он умел предсказывать погоду. Кроме этого, он обладал замечательным даром распознавать горную породу. Он мог определить залегание тех или иных пластов, по одной только жиле известняка безошибочно составлял схему его распространения. А известняк в Сванэти был, что называется, на вес золота. И известняк, и сланец – главный строительный материал. Сланец залегал в труднодоступных местах, точно прятался от людей. К Бекну многие приходили за советом – где, по его мнению, можно обнаружить пласты известняка или сланца, где попытать судьбу?

И погоду умел предсказать безошибочно. Чутье у него было поразительное. Разумный, сметливый человек был Бекну. Но он верил в существование какой-то птицы-зверя. Об этой птице ничего не говорилось даже в древних сказаниях и легендах. Зато сам Бекну крик ее слышал, Бекну, Габриэл Хергиани и альпинистка Леся Вольская, когда они втроем были на Тэтнулде в 1935 году.

– Стояло лето,– вспоминал Бекну.– Наша тройка успешно завершила восхождение. Мы благополучно спустились в лагерь и отдыхали. Свечерело. Мы развернули спальные мешки, забрались в них и уже начали было задремывать, как вдруг с дальних скал донесся до нас какой-то крик – непонятный, леденящий кровь в жилах. Мы застыли от необъяснимого ужаса. Самый старший из нас, самый опытный, многое переживший, многое повидавший Габриэл ничего подобного никогда не слыхал. Опомнившись (спустя, вероятно, десять – пятнадцать минут), все трое перекрестились, я очень четко это помню. Верить в бога вроде ни один из нас не верил, но сейчас, перед лицом неведомого, потрясшего нас, мы вспомнили отвергнутого, с трудом, но все же вырванного из сознания и изгнанного бога. Больше всех напугана была, конечно, Леся. Да и что странного – женщина есть женщина. Всю ночь она не спала и бормотала молитвы. Не спали и мы. Наутро, когда при свете дня все обрело более спокойную окраску, мы обратились к Лесе со словами благодарности: дескать, это ваши молитвы спасли нас, а то не миновать бы всем нам беды. Леся, к нашему удивлению, стала начисто отрицать, что она молилась, никаких молитв, говорит, я не шептала. Мы знали, что она была атеисткой, более того, вела атеистическую пропаганду в Сванэти. Всю обратную дорогу она уверяла нас, что нам померещилось. В конце концов мы сдались: да, сказали мы, наверное, нам показалось, померещилось, не иначе...

Подобный крик слышал в горах и сам Михаил...

Это произошло за несколько месяцев до зачисления в школу инструкторов, до того, как отец окончательно (огласился отпустить его влагерь. Бедный Бесарион! Михаил вымотал ему всю душу с этими курсами. В конце концов он решил применить последнее средство, чтобы отбить у сына желание стать альпинистом. И од-нажды сказал ему так:

– Коли ты у меня такой смелый, отправляйся на гребень Легвмери и принеси мне огниво и кремень из пещеры дедушки Антона, он оставил их там много лет назад. Принесешь – я тебе препятствовать не стану, слова не скажу, как угодно, так и поступай, делай что хочешь, хочешь – на север отправляйся, хочешь – к самому черту на рога!..

Михаил, радостный, выбежал из дому. Одним духом одолел он кручи Иргулди, и вот уже позади остались ночные приюты Ленкиши и Фошдэли, озера Чахи и Корулди... До наступления темноты он успел поохотиться на дикую горную курочку и добрался до пещеры дедушки Антона. В пещере пол был устлан сухой травой, царил кромешный мрак. Постепенно тьма еще более сгустилась. Воздух потяжелел, стало трудно дышать. Пространство наполнилось странными бликами... Замелькали какие-то огоньки... Слышались какие-то вздохи, стоны... шепоты-вскрики, кто-то кого-то звал, окликал издалека... Тихий, нестройный хор таинственных голосов...

На Дала-Кора меня испугала хале, но ведь я в конце концов ее победил, а тут одолели шашишеби и дэвы. Перед глазами маячила картина единоборства Паидани с дэвом, явившимся ему на мельнице. Я так живо себе этовоображал, что порой заслонял глаза рукой, чтобы отблески пламени не слепили...

«Может, это был не последний дэв? Может, остались они еще где-то...» – думал я. Моментами, когда мне удавалось перебороть страх, взять себя в руки, я сам стыдился своей слабости – что за чертовщина, мол, мне чудится. Но вскоре повторялось все сначала. Однако самое страшное ждало впереди. Было, вероятно, уже за полночь, когда жуткий крик прорезал воздух. Я содрогнулся и застыл. Немного погодя, прислушиваясь к полной шорохов тишине, я попытался себя убедить, что это была горная курочка, вспугнутая каким-то зверем. Но ведь они никогда не кричат по ночам! Да и возможно ли, чтобы они так кричали?.. Тут мне вспомнилась история Бекну, Габриэла и Леси Вольской. Они ведь слышали какой-то жуткий вопль на подступах к Тэтнулду... И речи Антона вспомнились – он говаривал, бывало: «Когда путникам слышится странный крик, они знают: это несчастная невеста Беткила причитает, ищет своего жениха, зовет его домой...» Но нет, разве мыслимо, чтобы женщина так кричала?..

Потом я собрал всю свою волю и прогнал из пещеры страх – на короткое время. Я подумал: «Если это вправду кто-то кричит, отчего же я не зажимаю руками уши, чтобы не слышать? Как в грозу, чтобы не слышать грома... Отчего бы мне не заткнуть уши пальцами? – Я приободрился.– Все это мне просто чудится»,– убеждал я себя.

Потом уже я ничего не помнил, ровным счетом ничего, зажал я руками уши или нет, мерещилось мне все это или нет... Я был совершенно растерян и сбит с толку... «Горовосходитель – плененный ангелами путник, идущий опасными тропами и никогда не принадлежащий самому себе»,– говорил Бекну. И сколько я ни старался перебороть себя, преодолеть страх, никак не мог этого сделать».

***

В последний перед соревнованиями день альпинисты, проснувшись рано утром, обнаружили новую палатку – голубую, пирамидальной формы. Голубую палатку любил Хергиани. Приехал! Но палатка была пуста. Вскоре на склонах Крестовой заметили две фигуры. В такой час обычно никто не выходил на тренировки.

Представители Грузии – Михаил Хергиани (спорт-общество «Колмеурнэ») и Т. Баканидзе (спортобщество «Гантиади»), стремясь максимально использовать время, на заре отправились в горы...

***

...Никто из гостей не знал и не догадывался, о чем так горячо совещались лагамцы, какой сюрприз готовили нападающим. Но всем было ясно одно: ночная мгла вот-вот окутает землю, и если сейчас не объявится какой-нибудь смельчак, крест Христов и столп вознесения останутся здесь, в ограде церкви Спасителя, останутся у лагамцев, а значит, и судьба урожая будет в руках Лагами. Жители Сэт-Местиа посрамленные вернутся восвояси – никакого тебе праздника, никакого веселья, все утратит свой вкус.

...И вдруг, к общему удивлению, вперед вышел тихий, незаметный Минаани и уверенно зашагал к башне.

Гости всполошились, зашумели:

– Как можно!.. Неслыханно!.. На что это похоже!.. Вы хозяева, лазить на столп не ваше дело!

– Вы ничего не добились, так дайте нам попытать судьбу,– отозвался махвши.– Правда, если наши молодцы добудут крест, радоваться вы не станете, да оно и понятно.

Слова махвши, видно, всем пришлись по сердцу. Даже среди гостей раздались одобрительные возгласы, правда, большинство из них выслушали его речь сдержанно, однако согласились с ним все.

Только махвши гостей продолжал артачиться:

– Разве это справедливо? И снежки метать – вы, и крест снимать тоже? Чего же нам тут толкаться попусту, нам и дела-то не остается! Мы, получается, лишние?

– Вы увидите, будем ли мы беспристрастными, но коли нет – судите нас, как хотите,– сказал Хоша-баба.– Мы никого жалеть не будем, никого не пощадим, будь то свой или чужой, продолжим состязание на равных условиях. Лагамцы не просят снисхождения и не нуждаются в нем, это все знают. Тем более ты, почтенный Тамби,– с укором обратился он к махвши гостей.

Минаан одет был легко. Он и подумать не мог, что сегодня ему доведется забираться на столп. Все, кому могли предложить это сделать, оделись тепло, в плотную одежду,– чтобы смягчить удары снежков. А он был еще и с непокрытой головой. Кто-то из ребят подбежал, нахлобучил на него шапку...

...От волнения Минаан ничего не видел, кроме башни и столба.

Шум толпы, казалось, гудит в его теле. Шум подхватил его, повлек... Он слышал только шум... Но еще несколько шагов – и первый снежок, угодивший в плечо, отрезвил его, привел в себя. Первое, что промелькнуло в голове,– сожаление о том, что он не послушался мать. Утром она заклинала всеми святыми: оденься потеплее, простудишься. Но он не внял ее просьбам... А эти снежки – как свинцовые катышки...

На башню взобрался быстро. Правда, от снежка, стукнувшего по затылку, на миг чуть не потерял сознание, но все же втащил свое тело на зубец башни. «Это наверняка Гвегну метнул, никто другой...» – подумал он. Второй снежок попал в шею... «А это Джохан»... Еще один снежок с силой скользнул по мочке уха – словно кусок мяса содрал. «Это, верно, подарочек Чар-голи... Спасибо, ребята, большое спасибо!..» – иронически поблагодарил он товарищей. А самое обидное, что эти самые снежки он своими руками скатывал, отжимал!..

На столп взбирался ловко, легко, как кошка. Тело послушно подчинялось ему, ноги и руки работали цепко, сильно. Гул толпы доносился снизу. Им овладело странное ощущение, будто именно этот гул поднимает его наверх.

«Еще немного, и будет легче, еще немного»,– подбадривал он себя.

В этих размышлениях он неожиданно для себя оказался почти вровень с крестом. Шум внизу усилился. Еще один рывок, одно усилие – и он взметнулся вверх, очутившись едва ли не выше уровня креста. Теперь толпа ревела. Он обвился вокруг столпа ногами и всем телом. Руки вцепились в перекладины креста, и он расшатывал его, дергал, пытаясь отодрать от столпа.

– Бросай к храму!.. К храму бросай!..– орали из-под липы.

Гости ринулись к храму на случай, если он бросит крест в ту сторону.

– Бросай ниже, к полям! – крикнули еще.

Лагамцы стремились внести замешательство в ряды «противника», рассредоточить его силы, сбить с толку.

Жители Сэт-Лахтаги понеслись к полям.

Михаил метнул зоркий взгляд на бурлившую площадь – точно хищная птица, высматривающая добычу.

«Ни к храму, ни в поля не кину. Вон метатели снежков стоят себе, никто на них не обращает внимания, туда и кину. Уж они позаботятся о кресте... Заодно авось кому-нибудь по голове бабахну – в отместку...» – беззлобно усмехнулся он.

А снежки со свистом рассекали воздух, но летели мимо.

Он с силой запустил крест к липам и задел-таки кого-то из метателей.

Крест вручили самому быстрому бегуну – Гуа Палиани, а тот – дай бог ноги – припустил к сельской околице.

– Эй вы, забегайте ему наперерез! Чтобы не проскочил! – подзадоривал своих махвши противников.

– А ну давай! А ну не робей! – орал мужчина со шрамом на щеке. Сам-то стоял на месте, словно примерз, орал, руками размахивал да хохотал. – Видали, как обдурил нас этот желторотый, а! Вокруг пальца обвел! Ай-яй-яй! – Михаил в это время скользил, извиваясь, по столбу вниз. – Кто мог думать, что этот юнец, у которого молоко на губах не обсохло, так нас одурачит! – разглагольствовал мужчина, но вокруг него почти никого и не осталось, и он обращался в основном к старику Тамби.

Только и Тамби было теперь не до него. Он, словно полководец, то и дело простирал указующий перст, отдавал распоряжения молодым. Правда, голос плохо его слушался, и он негодовал на себя за это, злился. В молодые годы Тамби, бывало, как крикнет, только уши затыкай. Только голос у него был громкий, звучный, красивый, ведь он считался первым певцом в ущелье. Ни празднества, ни заупокойные трапезы без него не обходились – нарасхват был Тамби. А теперь вместо зычного окрика такой хриплый звук вырывается из мощной некогда глотки, что самому тошно. Еще этот выскочка тут зудит, его-то никто не спрашивает, чего он разорался. Он ужасно раздражал. Тамби обернулся к несносному крикуну со шрамом.

– Этот юнец,– сказал он ему, указывая на Михаила,– хорошо нас проучил, но иные дураки только пыжатся и ржут, ни на что другое не годны.– И, чтобы немного смягчить свою резкость, добавил: – Вот, взгляни на тех ребят, семь потов с них сошло, а башню взять не сумели. А юноша, у которого и пушок-то над губой не появился, всех нас обскакал, вот оно как! Это дело, понял? – И он кашлянул, давая понять, что разговор окончен.

– Хе-хе-хе!..– самодовольно усмехался крикун со шрамом, которого звали Иесав.– Если бы не я, никто из них не додумался бы наперерез бежать, так бы и потеряли крест!.. Хе-хе!..

Тамби бросил на него гневный взгляд и, словно отгоняя надоедливую муху, махнул рукой, а потом обернулся к парням, которые обступили башню:

– Эй вы, чего возитесь! Или эта башня из известняка построена? Живо, живо, не робейте!

– Пусть кто-нибудь из вас заберется наверх, расшатайте столп, как следует расшатайте! – поддержал Тамби и Иесав. Потом поглядел вслед тем, кто бежал за Гуа, и завопил: – Давай-давай-давай! Еще немножко, еще – и крест наш!..

Смекнув, что его вот-вот догонят, Гуа схитрил – вильнул в сторону и побежал к дому Гварлиани, откуда было рукой подать до заброшенной башни Барлиани. Туда он и кинул свой трофей.

Крест, спланировав, опустился на крышу башни, но вход в нее был заложен, а это означало, что крест там и останется.

Теперь гости со всем пылом принялись раскачивать натлисвети. Надо было овладеть хотя бы столпом  и увезти его с собой. Лагамцы старались им  всячески мешать.   Они   пытались  пробиться   к  столпу,   но   сэт-местийцы превосходили их численно, а это сейчас было решающим.  Вскоре  натлисвети  под ликующие  крики был  повергнут.   Его  поволокли  через  улицы  Лагами на ларельские нивы.

***

На следующий день грузинские альпинисты вместе со всеми вышли на трассу. «Охотники-сваны в столетнем возрасте преследовали туров по скалистым кручам, – думал Михаил, – у них и колени были крепкие, и зрение зоркое, и рука сильная».

Пройдено почти полстены, пройдено хорошо, но не-обходима большая скорость, необходимы секунды. Эти секунды он должен вырвать у скал, вырвать во что бы то ни стало. Он слышит снизу крики болельщиков: «Миша, бери вправо! Вправо бери!..»

Но нет, он идет по прямой. Почти слившись со скалой, продвигается прямо вверх. Вот уже некуда поставить ногу... Уже обеими ногами он повис в воздухе, повис на руках на выступе скалы. Пальцы впились в скалу, они ищут опору, трещину, выбоину...

Снизу кричат в отчаянии, душераздирающе:

«Миша, вправо! Вправо забирай!..»

Нет, он все же поднялся прямо, потом начал спуск и пришел к финишу, выиграв две минуты! На тот карниз никто бы не взобрался. Тот карниз стоил двух минут.

Вскоре все закончилось. Словно шторм на море улегся – так, волна за волной, спало возбуждение и участников, и судей, и зрителей. И как оно там ни выло, все смирились и примирились со своей судьбой: кто торжествовал победу,  кто переживал горечь поражения.

...Михаил признательным взглядом окинул склоны Крестовой, ее вершину, подарившую ему победу, блистательную победу.

Над   вершиной в голубизне неба парил орел – описывал круг почета в честь победителя.

...Во двор  церкви  вошли  молодые парни.  Почтительно   приветствовали   старших,   потом   устремились к серому гранитному камню саджилдао, формой напоминавшему  винный   кувшин.   Он  лежал  здесь с незапамятных времен, и никто не знал, человек ли вытесал этот «кувшин», или природа. Юноши, состязаясь в силе,  брались  пальцами   за   горловину  «кувшина» и старались приподнять его кверху. Никто не видел, и никто не помнил, и не рассказывали такого, чтобы кто-нибудь поднял его над головой,– не родился еще такой голиаф. Рекорд установил чемпион республики по грузинской борьбе Ноэ Палиани. Он поднял саджилдао на уровень плеч. Соревновались и в метании камней. Одним словом, здесь можно было показать свою силу и мужество. А лагамцы высоко ценили эти качества, притом были беспристрастными и строгими судьями.

До чего увлекали нас эти состязания! В лунные вечера мы забывали о времени и до полуночи поднимали саджилдао, метали камни – кто дальше. Побежденные с нетерпением ожидали следующего свободного дня, чтобы на этот раз одержать победу. В свободные дни обсуждались общие дела, принимались важные решения, проводились соревнования. Соревновались в верховой езде, в беге, в лазаний на вертикальный столб, в стрельбе из ружей, в метании камней, а зимой – снежков, поднимали саджилдао, переплывали и переходили вброд реку.

Поднимать саджилдао было одним из самых любимых состязаний.  Помню,  на второй день после того, у меня всегда болели мышцы, особенно мышцы рук.

...Когда меня спрашивают, как я удерживаюсь, повиснув над пропастью на одном пальце, в памяти моей в первую очередь всплывает картина – церковный двор, серый камень саджилдао, и мы, ребята нашей деревни, соревнуемся, поднимая эту глыбу... Счастливые, беззаботные дни. Наверное, я и мои товарищи порядком натренировали тогда свои руки... И многое другое вспоминается из детства – то, что оставило след на всю жизнь...

На второй день Минаан вернулся, принес из пещеры Антона трут и огниво.

– Дедушка Антон обрадуется,– сказал Бесарион.– Знаешь, когда он их там оставил? Э-э, он и сам не помнит, сколько лет назад это было, в пору его юности.

– Антон обнаружил пещеру, что ли?

– Да, случайно набрел. Пещера хорошая, только ночевать в ней нехорошо. Ты ведь убедился в этом?

Не хотелось Михаилу признаваться, но разве он обманет отца? Нет, конечно, расскажет все, как было.

– Да, правда. Я порядком перетрусил, черт знает что мерещилось, и крик какой-то, вопль страшный слыхал. Может, такой же, как Бекну и Габриэл на Тэтнулде слышали. Но наверняка сказать все же не могу – действительно ли слышал или чудилось...

– Крик, говоришь? – Бесарион задумался.– Да, помню, Габриэл однажды рассказывал Белому старцу про какой-то крик. И он тогда сказал Габриэлу так: «Верно, простуженные дали кричали, ждали от вас помощи». Да, именно так сказал он Габриэлу. А тебе он ничего не говорил про дали?

– Про дали? Да, говорил. Теперь, мол, им плохо приходится, ты, мол, должен им помочь.

– Гм, так и сказал? Странный он человек, ей-богу!.. Ну ладно, теперь слушай главное – Антон согласен, чтобы ты ехал на Северный Кавказ. Видишь, и он на твоей стороне, все вы сговорились против меня, это я один дурак, тупица, глупец, а вы все мудрецы! Ступай, отправляйся на север, если хочешь, пожалуйста, хоть завтра собирай свои манатки и езжай!..– постепенно распалялся Бесарион, зная, что сына ничто не в силах удержать, что ничего нельзя придумать, нет такого довода, который бы остановил его.

Есть такая сказка грузинская: красавец юноша, мзэчабуки (что означает солнечный юноша), влюбился в царскую дочь. Царь не хотел отдавать за него дочь и придумывал тысячу препятствий – то требовал, чтобы юноша принес ему дэвов пандури[15]15
  Пандури – грузинский струнный музыкальный инструмент.


[Закрыть], то самого дэва велел привести, то еще что-то несусветное,– мол, исполнишь мое желание – и отдам за тебя дочь. Каждый раз юноша исполнял очередное желание, и дэва ему привел, и все другое выполнил, и наконец царь вынужден был сдаться. Вот и Бесарион оказался в положении того царя.

– Я свое сказал, ты теперь волен поступать, как хочешь. Не то что девять гор, миллион горных хребтов преодолей, на самые высокие вершины поднимись, на самые недоступные, само солнце спусти сюда, на нашу грешную землю, но если руки обожжешь, пеняй на себя! – Он на миг замолк, подавил обуревавший его бессильный гнев и продолжал уже спокойней: – Этот путь прекрасен, но опасен, и немногие из тех, кто пошел по нему, дожили до седых волос...

Сколько отважных героев погубили Тэтнулд и Ушба!.. А наш Габриэл! Человек гор, который умел играть с ними, которого любили горы – любили, понял ты?..

«Горы коварны и безжалостны,– вспомнились тут Михаилу слова деда.– Они не разбирают и не смотрят, кто ты. Для них безразлично и происхождение твое, и титулы, и фамилия, безразлично, богат ты или беден,– для гор все равны, в горах все равны и равноправны, как нигде. Человек, ступивший на скальную тропку-царавни, уже не принадлежит себе, он принадлежит горам, и горы решают его судьбу. Слабым, нерешительным и малодушным там нечего делать, горы для смелых и отважных, для благородных и сильных...»

И еще говорил Белый старец:

«...Может, потому, что мы дети гор, мы так стремимся к равенству? Может, потому в этой крошечной стране под самым поднебесьем, которая исстари зовется Вольной Сванэти, никогда не было ни господ, ни рабов? Здесь, над вершинами, такое чистое, свободное от земного зла и грязи небо, и так ярко золотоокое солнце...»

– Может быть, мною движет какая-то корысть? – продолжал Бесарион.– Забота о самом себе и своем спокойствии? Черт знает что со мной происходит... Наверное, я просто слабый человек, вот и все...– Он в отчаянии махнул рукой, словно разгоняя клуб очажного дыма.

***

...Ущелье Адил-Су чем-то напоминало Михаилу родной край. А альпинистский лагерь «Металлург» стал ему вторым домом. Начальник лагеря и старший тренер относились к нему с трогательной заботой. Они сделали все, чтобы Михаил овладел альпинистской «наукой». А ведь сколько требовалось внимания, понимания, такта, чтобы Михаил привык к тамошнему, непривычному для него режиму, вошел бы в спортивную форму и выработал характер и повадки альпиниста.

«В один прекрасный день, не спросясь и не сказав никому, я отправился на незнакомую вершину Виа-Тау, как некогда на Дала-Кора. Не знаю, какая сила гнала меня, какая страсть овладела мной в тот день, но я одним духом проделал весь путь и проложил свою тропинку. Суровые склоны Виа-Тау, вероятно, впервые потревожила нога такого желторотого птенца, каким был тогда я. Может, кому-нибудь покажется неправдоподобным, но я по крайней мере трижды чудом спасся от смерти, да что там говорить,– порой мне и самому кажется, что все пережитое тогда было лишь сном, видением или же произошло не со мной, а с кем-то другим. Помню, как я повис на выступе скалы и обеими ногами болтал в воздухе в поисках опоры. Я извивался всем телом, вися над пропастью, а с края ледяного выступа, в который я вцепился пальцами, постепенно отслаивался лед, отслаивался и оттаивал. Если бы я не подтянул вовремя тело, если бы не ухитрился каким-то чудом оказаться наверху, под руками моими растаяла бы последняя опора и я полетел бы вниз с головокружительной высоты. Но, вероятно, в тот день судьба хранила меня – лед выдержал, а руки взметнули мое тело, точно вымокшую под дождем копну сена, и я очутился на предвершинном гребне. Не колеблясь, я продолжал идти вверх. Порой я с неимоверным трудом продвигался вперед: путь преграждал то спустившийся вниз язык ледника, то еще что-то, но мысль о возвращении ни разу не возникала в моем сознании.

С невероятным трудом я поднялся на вершину. Однако подняться – это полдела, надо еще и вернуться, потому что, если не вернешься, все равно, поднялся ты или нет. Об этом я подумал, лишь стоя на вершине, когда окинул взглядом синее небо, край которого окрасили золотом и кармином последние лучи заходящего светила. Дурное чувство охватило меня, и я стал поспешно спускаться. Но было уже поздно. Стемнело, когда я был на середине пути вниз. Часто приходилось мне слышать: «он провел ночь без сна», «он не спал всю ночь». Но разве можно сравнить бессонную ночь дома, в тепле и покое, с бессонной ночью на горной вершине, в царстве снегов и льдов, видений и всякой чертовщины? Тем более если тебе пришлось провести эту ночь без палатки и без спального мешка. Хуже холодной ночевки, наверное, мало что может быть для альпиниста.

Ни вперед, ни назад продвигаться я не мог, и холод уже овладевал мной, холод и страх. Все мое существо заполонил страх.

«Ни одна душа не знает, где ты находишься. Кто догадается, что ты застрял на вершине Виа-Тау и замерзаешь? Кто пойдет по твоему корявому следу, кто отыщет тебя? Отец? Друзья? Но ведь ты ни словом, ни звуком не обмолвился с ними об этой Виа-Тау! – в отчаянии думал я.– А может быть, это просто штучки шашишеби? Может, это они сбили тебя с пути, завели сюда, чтобы погубить? Скольких знаменитых охотников они одурачили и погубили таким вот образом, а тебя им и вовсе нетрудно провести...»

И я покорился уготованной мне участи. Я застрял на крохотной, в один квадратный метр, площадке, застывший от холода и страха перед таинственными звуками горной ночи.

 
В Дабдэри шашишеби носятся, бусами увешанные,
На головах шлемы блестят железные,
Зубы-колья в пасти огненной,—
Ой, не ходи за порог, деточка!..—
 

предупреждающе и устрашающе шептал где-то в темно-сером пространстве старец-сказитель.

Но надо выдержать, надо как-то взять себя в руки, приободриться, не то они сбросят меня в пропасть. И никто на свете не узнает, как я погиб и где.

Но если даже я не разобьюсь, уцелею, как устоять перед все усиливающимся холодом? Надо что-то предпринять, иначе на дикой вершине Виа-Тау останется мое жалкое ледяное изваяние... На счастье, в памяти всплыли вдруг слова Белого старца. Однажды ему тоже пришлось провести ночь на перевале, и, чтобы не замерзнуть, он до самой зари плясал «Шинаворгили»...

И я со всей серьезностью и сосредоточенностью стал прыгать и размахивать руками. Я так утрамбовал свою площадку, что мне позавидовали бы рабочие, трамбующие асфальт. Порой, несмотря на прыжки и скачки, меня одолевал сон, голова моя клонилась книзу.

В прошлом году мой двоюродный брат, опытный и бывалый шофер, разбился на трассе Зугдиди – Местиа. Сперва мы не знали, что с ним, и не особенно волновались, думая, что он свернул в какой-нибудь из ближних городков, подвозя кого-то из друзей или знакомых. Но спустя неделю после его исчезновения пассажиры автобуса, совершавшего рейсы по тому же маршруту, заметили на берегу Энгури выброшенные водой матрасы. А брат вез в Местиа именно матрасы для больницы. Мы поняли, что он стал жертвой аварии. Принялись его искать. Проследовали берегом Энгури вплоть до самого моря, но нигде не обнаружили ни машины, ни брата, словно земля поглотила обоих. Наконец на широком, совершенно спокойном отрезке магистрали мы обнаружили следы автомобильных по– ' крышек, ведущие к обрыву.

– Раз он ехал ночью один, надо было петь,– сказал самый старший из Хергиани,– или остановиться где-нибудь и ждать зари.

Так и не нашли мы двоюродного брата. Ни машины его никто нигде не видел, хотя бы обломков,– ничего. Ничего, кроме того рокового следа, что вел к обрыву. По-видимому, Энгури увлек свою добычу в море.

«Надо было петь, раз он ехал один»,– припомнились мне слова моего родича. И я запел дрожащим, прерывающимся от страха и холода голосом:

«Дала коджас хелхважале, рэроша, раша...»

Я пел о богине охоты, просил у нее помощи и поддержки.

Спел я и «Лилео» – древний гимн солнцу. В нем обращаются к светилу с просьбой поскорее взойти из-за гор и рассыпать свои всеутешающие животворные лучи. И я просил золотое светило поскорее рассеять мрак, осветить звериные тропки Виа-Тау, невидимые и неизвестные мне, помочь найти один-единственный безопасный путь – обращенный к Холанарским полям снежный склон, по которому я, может быть, сумел бы благополучно спуститься с этой недоброй вершины.

...С тех пор я знаю:

Если не хочешь, чтобы сон сморил тебя, не хочешь безвременно погибнуть – пой!

В тот же год Михаил занял первое место в соревнованиях по скалолазанию на первенство лагеря. Затем он одержал победу в соревнованиях на первенство ущелья Адил-Су и завоевал право на участие во всесоюзных соревнованиях.

В Крыму, на склонах Крестовой горы, в которых участвовали сильнейшие альпинисты СССР, он стал чемпионом.

Осень 1952 года оказалась счастливой для Михаила Хергиани, до тех пор никому не известного молодого альпиниста, скромного, неразговорчивого парня из высокогорного уголка Грузии – Сванэти. Эта осень принесла ему первые золотые трофеи, которые отныне будут приумножаться год от года.

Имя Михаила Хергиани зазвучало в альпинистских кругах различных стран.

Перед глазами моими вставали снежные вершины, чистые, гордые, неприступные и недосягаемые – и тем более манящие.

«Но ведь и там состязания, такие же, как и в спортзалах, на борцовских коврах? Зачем же я так стремлюсь туда?» – мучили меня порой сомнения. Потом я понял – да, верно, в горах тоже идет состязание, но не с равными, а с могучими заоблачными гигантами...

Вероятно, в человеке изначально заложено стремление к борьбе и так же изначально обозначен путь в жизни, которым пойдет каждый. Мой путь звал меня. Мой путь был к вершинам...