Текст книги "Тигр скал"

Автор книги: Мирон Хергиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

МИХАИЛ ХЕРГИАНИ-СТАРШИЙ:

– Это случилось в 1961 году. Грузинские альпинисты проходили акклиматизацию в горах Тянь-Шаня перед штурмом второй по высоте вершины Советского Союза—пика Победы (7439 м над уровнем моря), уступающего пику Коммунизма всего каких-то 56 м. Она была открыта топографами лишь в 1943 году, до тех пор высочайшим считался пик Хан-Тенгри – 6995 м.

Покоритель Хан-Тенгри Абалаков заметил среди гряды облаков огромную вершину, которая величественно и гордо взирала сверху на весь Тянь-Шань, на его бесчисленные хребты и кряжи, но из-за плохой видимости Абалаков не смог определить, где она находится – на нашей стороне или за рубежом.

Впоследствии не раз предпринимались экспедиции в тот район Тянь-Шаня, но из-за непогоды никто не смог точно определить местонахождение и высоту таинственной вершины. Как было сказано, вплоть до 1943 года она оставалась неизвестной.

И лучше б такой и осталась – не может не промелькнуть эта, пусть дурная, мысль у того, кто знает, сколько замечательных людей погибло на ее склонах...

Вспомним хотя бы экспедицию 1961 года, ту страшную катастрофу, которая началась так незаметно и которой нет оправдания...

Вот как это было.

...Мы должны были начать штурм пика Победы. Мы – это Тэймураз Кухианидзе, Джумбер Медзмариашвили, Илико Габлиани, Михаил Хергиани-Младший, Кирилл Кузьмин, который присоединился к нашей группе в лагере Чон-Таш, я.

Поначалу все шло хорошо. В первый день мы поднялись на высоту 5300 метров и ночевали в снежной пещере. Вторая ночевка – на высоте 5600 метров, третья – на высоте 6000 метров. Погода плохая, но мы все же продвигаемся вперед. На 6500 метрах проводим ночь в палатках. На следующий день из-за страшнейшего ветра проходим лишь 200 метров. У нас уже не остается сил на то, чтобы вырыть укрытие в снегу, и мы опять ночуем в палатках.

И следующая ночь – в палатках, которые стоят всего лишь в каких-то ста метрах от предыдущей ночевки, но – уже в скалах. Дело, кажется, принимает плохой оборот. Высота, холод (30—40, а то и 50 градусов ниже нуля), сухость воздуха, солнечная радиация, ветры и снег оказывают на нас свое действие. Известно, что на высоте 3000 метров сила в руках убывает почти в три раза, что же должно быть на 6000? На такой высоте происходят изменения в составе крови, расшатывается нервная система, ухудшается кровообращение, работа сердца, всему этому сопутствуют головные боли, тошнота, катар и другие повреждения дыхательных путей, странности в поведении. Странности в поведении!..

Группа приближалась к кризисному состоянию. Но о возвращении никто не помышлял.

На следующий день мы были на Западной вершине. Джумбер написал записку, которую оставили в надежном месте, и мы стали спускаться на гребень, седлом тянувшийся к центральной вершине. На 7000 метров вырыли пещеру, а потом вышли к седлу, откуда уже начинался подъем к пику Победы. Ночь провели опять в палатках. Погода стояла ужасная.

В ту ночь всем нам снились дурные сны.

Наутро Михаил произнес три страшных слова:

– Мне очень плохо.

Михаил был крайне сдержанным и застенчивым человеком, он не умел жаловаться, и мы сразу поняли, что до сих пор он просто утаивал свое состояние, крепился, чтобы не помешать продвижению вперед. И раз произнесены эти слова, значит, больше терпеть он уже не может.

– Я спущусь с Михо в лагерь Хазарадзе через Западную вершину,– сказал я товарищам.

Группа Хазарадзе выйдет вслед за нами на второй день и, взяв Западную вершину, вернется обратно. Они не должны были совершать траверс, как мы. Я рассчитывал, что -по дороге где-нибудь наткнусь на них, поручу им больного Михо и возвращусь наверх.

– Если нужно, я пойду с вами,– предложил Тэймураз.

– Не только нужно, а необходимо.

Все молчали. На том пути это были самые тягостные минуты для нашей группы. В момент, когда до желанной цели, ради которой столько перетерпели, рукой подать, всего какие-то метры, возвращаться обратно!.. Бросить на ветер столько трудов!..

А вершина сверкает перед самым носом, кажется, вот она, на расстоянии вытянутой руки... Путь в один день...

– Я не думаю, что у Михаила горная болезнь, он просто плохо себя чувствует, завтра будет здоров. Так что ничего тревожного нет,– нарушил молчание Кузьмин.– Мы должны подняться на вершину во что бы то ни стало...

У Кузьмина богатый опыт высотных восхождений. Потому его слова имели решающее значение. И мы поверили, мы с надеждой стали ждать завтрашнего дня. Я, Михаил и Кирилл связались одной веревкой, остальные – каждый в одиночку, и продолжили путь... Остановились на высоте 7360 метров. Ночевать будем в палатках.

– Поздравляю вас, товарищи! На такой высоте советские альпинисты еще не ночевали, мы первые! – торжественным тоном обращается к нам Кузьмин.

Но наше внимание устремлено на Михо. От состояния его здоровья зависит так много. Он чувствует себя вроде неплохо. Шутит, смеется. Вообще-то всем было неважно. Давала себя знать недостаточная подготовка. Правда, я пока чувствовал себя на удивление бодро.

Так хорошо на большой высоте я никогда себя не ощущал.

Рассвело утро – утро на вершине. У всех у нас одна мысль: как-то сбудутся слова Кузьмина насчет выздоровления Михаила? Однако не все можно высказать вслух. Молчим и украдкой поглядываем на Михаила – как он выглядит?

Пока что, кажется, все в порядке. Михаил одевается, как обычно, взваливает на спину рюкзак, берет ледоруб и связывается веревкой.

Мы проходим десять метров, потом еще десять и еще, и вот тогда-то и выявляется самое страшное. Нет. Ошибался Кузьмин! Михаил только из уважения к товарищам отчаянно борется с собой, хочет казаться здоровым человеком!..

МИХАИЛ-МЛАДШИЙ: ГЕРБЕТУ ГВАШИД !..[20]20
  Гербету гвашид – господи, помоги!


[Закрыть]

«Господи, помоги!» – говорил грузин, задумав какое-нибудь доброе, благое дело. Так говорил он и садясь за еду, и собираясь отойти ко сну. Просил бога о помощи, однако никогда не сидел сложа руки и разинув рот в ожидании милостей от отца небесного, сам действовал – трудился, воевал, боролся...

– Гербету гвашид! – с этими словами мы выступили в путь из основного лагеря к подступам стены. Один за другим, словно это входило в наши обязанности, обращались мы к святому Георгию.

Не знаю, достигали ли мольбы шестерых человек слуха господня, но так хотелось верить в его существование и в то, что он внемлет нам. В царстве снегов и льдов, оторванном от людей и всего живого, особенно хочется верить в существование таинственной силы, доброй и всемогущей, которая не покинет тебя в пору испытаний и пребудет с тобой от начала до конца...

Наша шестерка ритмично, без перебивок продвигалась к Зеркалу. Мы пересекали ответвление Чатинского кулуара, чтобы выйти к подступам. И вот наконец!.. Мы остановились, ошеломленные зрелищем сверкающей в солнечных лучах гигантской ледовой стены. Величественное зрелище это внушало почтительный трепет.

Первый шаг был сделан. Мы вступили в борьбу. Это будет борьба до последнего вздоха, борьба не на жизнь, а на смерть. Это будет поединок мужественный и непримиримый.

Нас охватил единый порыв, единая страсть – победа, только победа!

И если нам не хватит сил, не хватит уменья, если горные феи, златовласые дали, запрут перед нами теснины и грозный Элиа разгневается на нас, в нашем лагере должны царить мир и спокойствие, ибо все равно – пусть не сегодня, но завтра, послезавтра, когда-нибудь – когда-нибудь все равно взовьется над Ушбой пламя победы и отмщения, неугасимое, взмывающее в небеса пламя Киболани...

***

Согласно выработанному нами плану, штурмующая группа должна была как можно быстрее достигнуть первого, то есть основного, лагеря, чтобы одна связка вышла на маршрут и одновременно с рекогносцировкой пути освоила трассу. Так должно было происходить и в дальнейшем. Практически картина восхождения рисовалась руководителю и участникам его следующим образом: пока одна часть группы устраивает лагерь и готовит пищу, другая разрабатывает следующий участок, делает заброску. Ночевки предполагались в гамаках, в висячем положении, а также на искусственных площадках,– иного выхода у нас не было. Ставить палатки нам доведется, может, только дважды, в первый день штурма и в последний (это если удастся успешно справиться с задачей), у подступов к Зеркалу и на спокойном предвершинном гребне. Но предположение всего лишь предположение: может быть, то, что издали кажется возможным, вблизи окажется совершенно недостижимым?..

Численность группы тоже была продиктована тактическим планом. На стене нам придется проводить сложные, специфические именно для Зеркала, работы. Обдумав характер этих работ и их объем в переводе на человеко-дни, мы пришли к выводу, что в лучшем случае шестеро смогут осилить все эти работы при условии, что каждый будет нести предельную нагрузку.

Именно из этих соображений исходил Михаил, когда требовал от членов команды серьезной подготовки, максимальной собранности и внимательности. В борьбе с горами нет ничего второстепенного – все равно важно и значительно, начиная со складывания спального мешка и кончая вбиванием крючьев в лед. Любая, казалось бы, незначительная операция требует особой ответственности, внимания и напряжения сил. Небрежно сложенный спальный мешок при подъеме или спуске может зацепиться за выступ скалы и сбросить в бездну своего владельца. Такой же печальный исход может повлечь за собой ненадежно вбитый крюк. Эти и другие простейшие, азбучные истины альпинистской науки все мы, конечно, хорошо знали, и тем не менее Михаил многое напоминал нам снова и снова. Причем делал он это предельно тактично, не выпячивая своего «я» и не задевая самолюбия никого из нас.

Все мы хорошо сознавали значение нашей экспедиции и старались быть особенно пунктуальными, внимательными и осмотрительными. Экспедиция Зеркала Ушбы, если она закончится благополучно, и станет выдающимся достижением грузинских альпинистов и всего советского альпинизма. Говоря словами Алеши Джапаридзе, это была бы «одна составная часть той извечной борьбы, которую ведет человек за господство в мире»... Для нас больше не могло быть «мое дело», «твое дело». Было одно единое наше дело, единая цель, равная ответственность каждого из нас шестерых, одна общая радость и одна забота, и вместо «я» теперь стало «мы», «все».

Вот как должна была разворачиваться наша работа на любом участке Зеркала:

Передовая двойка проводит наблюдения. Ее задачи – освоение трассы, обеспечение надежности и безопасности: вбивание крючьев и натягивание основных веревок, при необходимости – устройство штурмовых платформ и площадок, выполнение трудоёмких скальных работ. Передовая двойка должна надежно закрепиться на освоенной высоте, обеспечить прием и «поселение» последующей.

Что в это время делает следующая двойка?

Поскольку идти по проложенному пути сравнительно легко, вторая двойка ведет относительно «спокойную» жизнь и находится в некотором выигрыше, однако вскоре ей предстоит сменить впереди идущих, поэтому этот отдых ей необходим. Итак, в дальнейшем первая двойка занимает место второй, выполняет ее работы, а вторая занимает передовую позицию. Бывшая первая, теперь уже вторая, связка помогает третьей, замыкающей связке подняться и поднять весь груз экспедиции, при этом страхует обе связки. Как только заканчивается подъем груза, вторая и третья связки меняются местами. Этот сменный метод дает возможность равномерно распределить силы участников и их нагрузку. Кроме того, один и тот же человек заопределенный отрезок времени выполняет три различных вида работ, чередуя их, что снижает усталость.

Благодаря этому сменному методу продвижение вперед, если только оно возможно, ни на минуту не прерывается, без чего ни одна экспедиция, ни один поход никогда не заканчивались успешно.

При таком ритме можно было в продолжение десяти дней и ночей работать по десять—двенадцать часов. Если иной раз после устройства бивака у нас оставалось время, передняя связка могла по своему желанию выйти на участок, чтобы продвинуть свое дело, то есть дело всей экспедиции...

***

Михаил подает ничком и сипло, со стоном выдыхает:

– Не могу больше. Клянусь богом, не могу!..

Тут уж стало ясно, что состояние его катастрофично. Группа застыла на месте. Каждый напряженно думал: что же делать?

– Не могу идти ни вверх, ни вниз... здесь очень хорошо...

– Траверс не состоится. Мы должны спасать Михаила,– нарушил звенящую тишину, воцарившуюся после тех слов, Кухианидзе.

И снова – тишина. Молчание и неподвижность. Казалось, не люди – изваяния с ледорубами в руках и рюкзаками за спиной стоят в снегу.

Противоречивые чувства обуревали нас. Мы так радовались близкой победе, до которой оставалось совсем немного, и вдруг – эта беда! Ведь мы были альпинисты, а значит, единоборство с горами и страсть к их покорению для каждого из нас была смыслом нашей жизни. И в этот критический момент каждый был мучительно раздвоен. «Вверх или вниз? – стучало в голове.– Вверх или вниз?» И коварно, соблазнительно улыбалась сверкающая вершина, желанная, обратившаясямечтой...

Молчание стало невыносимым. Надо было на что-то решаться. Кто-то должен произнести «да» или «нет».

Да или нет?..

– До вершины рукой подать. Может, пройти по гребню до Центрального пика и тотчас вернуться обратно? – проговорил Кузьмин.

Спорить было невозможно. Да никто и не мог выдвинуть убедительный аргумент против. Все вздохнули с облегчением и даже с благодарностью посмотрели на Кузьмина. В конце концов ведь это он нарушил мучительное молчание.

Однако с места никто не сдвинулся. Сделать первый шаг оказалось еще труднее, чем нарушить молчание.

– Однако Михаила оставлять нельзя. Мы все должны остаться здесь. Если он протянет до завтра, мы тепло укутаем его и оставим здесь, а сами поднимемся на вершину. Я думаю, другою выхода нет. Мы должны выполнить человеческий долг перед больным товарищем. А ели он до завтра не выдержит... ну что ж, тогда что ж, пусть хоть сотни вершин, мы поднимемся на все вершины! А теперь я никуда не могу подниматься, я остаюсь здесь, здесь очень хорошо...– Я положил руку на плечо Михаилу и слегка встряхнул его:– А, Миша, ты ведь сказал, что здесь хорошо?

Он поднял воспаленные глаза и попытался улыбнуться, но не сумел. Только морщины на лбу как-то изогнулись, словно он старался вспомнить какую-то старую историю и не мог.

Тэймураз заметно приободрился. Он оглядел нас и спустился на ступеньку ниже. Илико и Джумбер дрогнули, словно их обдало сильной волной воздуха. Потом подняли ледорубы, собираясь следовать за Тэймуразом, и в это время Кузьмин категорически потребовал выйти на маршрут.

– Оставаться на этой высоте недопустимо. Еще день, еще одна ночевка, и мы все погибнем... Вы не понимаете этого?

Кузьмин был старший среди нас. Старший по возрасту и самый опытный. Приоритет в высотных восхождениях принадлежал ему. Кузьмину верили больше всех. А вера – это такая вещь...

Пока что все было в тумане. Что произойдет, что будет – кто мог это знать наперед?

«Может, и правда нельзя оставаться на такой высоте? Может, это «выполнение человеческого долга» попросту погубит всю группу?»

– Еще одна ночевка, и мы превратимся в дедов-морозов. Горные духи будут водить хороводы вокруг нас, благодарить за развлечение...

МЕСТИА

Позади остались родной дом, провожающие, сгрудившиеся на кромке поля. Они машут руками, уменьшаются, уменьшаются, становятся ростом с кукурузный початок... И вот уже мы смотрим на Местию сверху. Вот ее старые и новые районы... Энгури... мосты Сгимиэри и Шгеди... Альпинисты поднимаются все выше и выше...

Михаил, затенив рукой лицо от солнца, глядит на село. С грустной улыбкой он задумчиво говорит:

– Такой красивой Местиа никогда не была...

Я невольно обратил внимание на эти его слова. И даже удивился, подумал про себя: а что, собственно, изменилось в ней со вчерашнего дня?

Местиа с ее белоснежными башнями, с се старинными и современными постройками, с жителями, высыпавшими на улицы, словно улыбалась, провожая уходивших на Ушбу. Может, всеобщее возбуждение сделало ей краше прежнего, придало какую-то особую, неуловимую прелесть?

– Нет, такой красивой Местиа никогда не была...– повторил Михаил, опустил руку, повернулся и зашагал вместе со всеми.

ШАЛИКО МАРГИАНИ: «Я ГОВОРЮ: ДОРОГА, НО РАЗВЕ ЭТО ДОРОГА!..»

Участок № 1. 15.VIII.64 г.

Выходим из основного лагеря ровно в час ночи. На этом участке, то есть от глыбы, точно бородавка, торчащей на самой середине кулуара Ушбы-Чатини, до непосредственных подступов к Зеркалу, во время предварительных наблюдений мы заметили интенсивный камнепад. Чтобы избежать его, мы решили пройти этот участок ночью, когда природа относительно спокойна и все вокруг замирает.

Что бы там ни было, а ходить в горах ночью – дело довольно рискованное и опасное, но предстоящий переход не сулил никаких сюрпризов. Нам предстояло пройти освещенный луной сравнительно спокойный снежный склон, изрытый ямами и изборожденный трещинами от проходящих по нему камнепадов.

Мы продвигались вперед, упираясь ледорубами в твердый, надежный фирн. Кошки держали хорошо. Уклон примерно 35 градусов. Идем как можно быстро, не переводя дух. Пройдя сто метров, натыкаемся на трещину, разверстая пасть которой может привести в ужас.

Многие из нас впервые видели «снежную рану» при лунном свете. Она казалась особенно зловещей ночью. В глубине ее устрашающе сгустился мрак, и оттуда, словно из самой преисподней, доносилось какое-то бульканье – точно кипел дэвов котёл.

Обойти трещину оказалось невозможно, она тянулась вдоль всей полосы фирна. Перепрыгнуть тоже невозможно, так как противоположный ее берег на три-четыре метра выше того, на котором находились мы.

Во время предварительного наблюдения Михаил-Старший и Джумбер Кахиани потратили два с половиной часа на то, чтобы преодолеть ее при дневном свете. К счастью, они оставили на том берегу ледоруб с привязанной к нему веревкой, второй конец которой мы сравнительно легко обнаружили и немедленно приступили к форсированию трещины. Через двадцать пять минут мы уже на противоположном берегу. В том месте, где мы переходили, ширина трещины достигает четырех метров.

Участок № 2. За трещиной уклон становится 40—45 градусов. Перед нами снова фирновый склон. Идти по нему без кошек было бы очень трудно. А все же как здорово, что нам не приходится рубить ступени! Мы полны энтузиазма и продвигаемся быстро – надо спешить. Первый день хочется завершить с хорошими результатами.

Но говорить об этом пока что рано: нам предстоит пройти «движущиеся» места – камнепады. А камнепад – это одно из самых беспощадных и с трудом избегаемых явлений. Преодоление трещин и расщелин – дело нелегкое, однако мало найдется «снежных ран», которые не преодолел бы человек. Пройти отрицательную стену в последнее время тоже стало возможным, а ледовый кулуар, если он очень уж крутой и даже кошки не помогают, преодолеешь, вырубая ступени ледорубом либо с помощью ледовых крючьев. Если поднялся ветер – на худой конец, прильнешь к стене и переждешь, пока он уляжется. Одним словом, альпинисты, постигая законы природы, преодолели многие ранее неодолимые препятствия, и только перед камнепадом они всё так же беззащитны и бессильны, как столетия назад. Никакие шлемы и каски не спасают: вовсе не обязательно, чтобы камень попал в голову и вообще коснулся тебя – он и так увлечет в бездну. А каски и шлемы защищают лишь от мелких камней, от так называемой «дроби». Единственное, что остается,– заранее угадать камнепад и миновать опасное место как можно скорее в безопасное время. А в горах безопасным считается время от полуночи до десяти-одиннадцати часов утра, после чего солнце вступает в свои права, снег подтаивает, лед размягчается и все приходит в движение.

И вот, когда мы уже считали себя в безопасности, нам преградил дорогу бергшрунд[21]21
  Бергшрунд – вид трещины.


[Закрыть]. Как и трещина, которую мы только что оставили позади, он тянется вдоль всего фирнового склона, вплоть до подступов к Малой Ушбе. Но, в отличие от трещины, противоположный берег его выше того, на котором мы находимся, уже на пять-шесть метров. В поисках «ахиллесовой пяты» бергшрунда мы ходили в ту и в другую сторону по его берегу, наконец решили форсировать его в том месте, где он почти наполовину заполнен осыпающимися камнями. Спускаемся туда на веревке, а на противоположную ледовую стену поднимаемся с помощью крючьев.

Участок № 3. За бергшрундом простирается ледовый склон. Он достаточно крут, причем крутизна увеличивается исподволь, незаметно, будто не желая нас напугать. Лед темно-серого цвета и в лунном свете мерцает подобно морской поверхности. Начинаем рубить ступени. Лед такой твердый, что, когда в лицо попадает самый незначительный осколок, возникает чувство, словно с тебя всю кожу сдирают.

Град осколков осыпает наши плечи, колени, спины, вонзается стальными иглами, колет, щиплет. Но мы знаем, что опасности нет: ледоруб не в состоянии отколоть такой кусок, который мог бы смертельно поранить человека.

Рубим ступени, сменяя друг друга. Местами для большей безопасности вбиваем ледовые крючья, и по мере необходимости отдыхающая связка идет на страховку, чтобы передовые работали с полным спокойствием. На веревке подтягиваем идущих позади. Сверху с горящими глазами наблюдают за нами товарищи. Какая забота, ответственность в их взглядах, и как велика наша благодарность им... Внизу, на земле, мне думается, вряд ли кто может хотя бы приблизительно представить все это и прочувствовать.

Участок № 4. Преодолев ледовый склон, оказываемся в скалах. Они представляют собой плоские, круглые валуны. Уклон здесь – 60 градусов. На склонах снега нет, скалы сухие. Первая связка ползком продвигается кверху. Страхуем с помощью крючьев.

Участок № 5. Вскоре выходим на участок, представляющий собой чередование снега, льда и скал. Уклон здесь меньше, зато множество скалистых выступов, которые затрудняют быстрое продвижение. Мы используем их как опоры, крепим веревку и страхуем друг друга. Над всем этим участком нависла огромная отрицательная стена. Уже десять часов утра. Наша цель достигнута лишь частично. Камнепад пройден. Правда, перед носом у нас отрицательная стена, но о ее существовании нам было известно заранее...

Здесь нам предстоит проторчать долго, ведь отсюда и начинается Зеркало Ушбы во всем его великолепии и неприступности. Начинается наша главная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. На обработку этой стены уйдет, вероятно, весь день, может, мы даже не успеем пройти ее до вечера, потому решаем устроить у ее основания площадку для ночевки. Сравнительно ровный рельеф и защищенность от камнепада дают эту возможность. Палатка, которую мы поставим здесь, вмещает четырех человек. Двоим предстоит спать в гамаке. Пока товарищи занимаются устройством ночлега, мы с Михаилом, согласно нашему тактическому плану, ведем освоение участка.

***

Они ушли.

Кухианидзе некоторое время продолжал упорствовать и отказывался уходить, но без него «ломалась» штурмовая связка. И они ушли, одна связка за другой.

Это была ужасная минута. Минута опустошенности, минута неверия... Банка консервов, обрывок веревки и снег, которого хватило бы на весь мир,– вот что оставалось в нашем распоряжении. Больше ничего. Ничего и никого. Четыре точки отделились от двух и вскоре растворились высоко в облаках. Две точки соединились, словно слились друг с другом. Они выделялись на белом снегу, точно латка. Латка медленно сползала книзу.

Два Михаила Хергиани, больной и здоровый, одна кровь и одна плоть, боролись с приближением конца.

... – Ты напрасно мучаешься... послушайся меня, это напрасно...– говорит Михо.

– Тш-шш... молчи! – я зажимаю ему рот рукой. Тащу его по снегу, и снег как-то необычно шуршит, с присвистом.

Там, где спуск ровный, дело идет хорошо. Я легко тащу его. Поворот... здесь мы замедляем ход. Останавливаемся. Я беру его руку, кладу себе на плечо и с натугой тащу. Трудно тащить на такой высоте... Я не могу взять его удобно, вскинуть, как рюкзак, па спину. И тем более трудно это голодному и не очень-то отдохнувшему человеку. Но, как ни удивительно, во мне рождаются какие-то запредельные силы, силы, о существовании которых до настоящего момента я не имел представления, не подозревал. А сила и воля, вместе взятые,– это очень много. Тело сжимается в мощное ядро, сознание работает напряженно, перебирает одновременно тысячу возможных вариантов и раскладывает их в определенном порядке. Из этой тысячи вариантов необходимо избрать один, избрать путь, который окажется единственным путем, надежным, одолимым и проходимым. С ночевками, с отдыхом, с обедами и ужинами... «Что у нас сегодня будет на ужин? Турья лопатка... Где сегодня будет наша ночевка? В Цайдерской пещере будет наша ночевка...»

– Ты  не  веришь...   почему ты  мне  не  веришь...

– Молчи!..

– Ты  всегда  верил  мне,   а  сегодня  не  веришь...

– Сейчас не время об этом!.. Молчи...

– Знаешь что? Мне кажется, у меня что-то оборвалось в груди. Оборвалось, и уже ничто не соединит, не исцелит...

– Тебе кажется это. В таком положении человеку

многое кажется.

– Нет... нет... нет...

– Молчи...

– Здесь отличное место. Вокруг белое безмолвие, чистота и белизна... Что может быть лучше этого... поверь мне...

«Здесь надо остановиться. Остановиться и отдохнуть, на сегодня хватит. Это от долгой тряски у него что-то оборвалось внутри...»

– Я сейчас же устрою площадку!

Работаю целый час. Рассыпчатый снег поддается с легкостью. Но под ним слой льда, перед которым мой ледоруб бессилен. Все мои труды напрасны, думаю я со злостью. Но тут же беру себя в руки. Нет, нельзя поддаваться эмоциям. Необходимо сохранить спокойствие, придержать нервы, чтобы не утратить трезвость мысли.

– Прошу тебя, поверь мне...

«И  начали  мы  идти-уходить...»  Есть такая  песня невеселая...

– Ну-ка, давай твою руку. Чем ниже мы спустимся, тем лучше ты себя почувствуешь,– пытаюсь я приободрить его.

– Наоборот, дело пойдет все хуже и хуже... Потому я и прошу тебя. Вот, взгляни туда...

– Да, хорошо, я взглянул. И что?..

– Оставь меня на нашей стороне, прошу тебя по-братски. Все кончится. И для тебя так будет лучше, может, хоть ты спасешься. И моим мученьям настанет конец.

– А? Что ты сказал? – погруженный в размышления, я не сразу постигаю смысл, слух ухватывает лишь отдельные слова.

– А потом твоя воля... Придешь потом и соберешь меня. Потом делай со мной что хочешь...

«Придешь потом и соберешь меня. Потом делай со мной что хочешь»,– дошло-таки до моего сознания. Дрожь пронзила меня. Слово «соберешь» было ужасающе.

– Не говори так, ты слышишь?! – заорал я сам не свой.– Не болтай все, что придет на ум, понял?

Он испугался моего крика. Молчал и смотрел на меня.

На нашей стороне колоссальная стена. А на китайскую – спускается спокойный снежный склон.

«По этому склону его можно бы легко спустить,– мелькнула мысль.– Спустить-то можно, а что будет после? Ведь нас никто не найдет, никто и не заподозрит, где мы находимся...»

Нет, надо как-то собраться с силами и выйти к подъему Западной вершины. Подъему, который два дня назад прошла наша шестерка.

Если бы в эти минуты на нас посмотрел человек с холодным рассудком, все это, вероятно, показалось бы ему ненужным и бессмысленным. Он не задумался бы о продолжении пути. Но среди альпинистов, наверное, очень мало людей с холодным рассудком. Я не знаю, был ли такой среди нас, в нашей группе. Может, был, а может, и не был.

На высоте 7300 метров я снова стал рыть в снегу пещеру. Кое-как мне это удалось, и я втащил Михаила. Согреться, конечно, мы бы не согрелись, но это было укрытие. Михаил чувствовал себя очень плохо. И если что и могло его сейчас вернуть к жизни, так это пылающий камин, тепло мачуби... Но далеко, немыслимо далеко была от нас родная Грузия, и тепло сванского мачуби не достигало тянь-шаньских снегов. Мы должны были согреться сами, без камина и без мачуби, и без близких и родных... Но как?!

Его стала мучить жажда.

– Сгим... сгим ламаш... джесмима, сгим ламаш...– бормотал он в бреду.

Что уж плакать о сгим – минеральной воде! Растопленный снег был пределом всякой мечты. А ему казалось, он находится в Легаби, у минерального источника. Он с кем-то спорил, кого-то убеждал: оставь меня, дай мне вволю напиться... Кто-то мешал, не давал ему напиться.

Всю ночь он бредил. Затуманенное сознание боролось с наплывающими далекими видениями, с гложущими его болью, жаждой, голодом.

Он не мог жевать. Питание было необходимо для больного организма, поэтому я прожевывал кусок хлеба и  впихивал   ему   в   рот.   Как   птица-мать,   кормящая птенца. Но он не в силах был глотать и выплевывал этот прожеванный хлеб.

– Сгим лама... Симарэси, сгим ламаш...[22]22
  Джесмима, сгим ламаш, симарэси, сгим ламаш – напои меня, умоляю, пить... (сванск.)


[Закрыть] У нас не было ни плиты, ни спирта, чтобы растопить снег. Ничего у нас не было. Только снег. Но снег я не мог ему дать – снег не утоляет жажды, наоборот, усиливает её.

Приходя в себя, он снова твердил:

– Чего ты со мной возишься, ведь я уже умер, не мучай зря ни меня, ни себя...

– Тшш...– я закрывал ему рот рукой.

И наконец:

– Я  кончился,  понимаешь ты,  чего ты  со  мной нянчишься...

При этих словах я не сдержался. Слезы выступили у меня на глазах, и я разрыдался. Мне было нестерпимо жаль его. Я уже не знал, что делать, и дал ему снега. Он накинулся на него так, как спустившийся с горных пастбищ бык накидывается на каменную соль.

Всю ночь он тихо стонал и умирал. Но я никак не мог примириться с мыслью, что мы не приземлимся все вместе на тбилисском аэродроме! Никак не мог представить себе гул величественно скорбных, сотрясающих все нутро заупокойных сванских песнопений в Ланчвали. Неужели мы уже никогда не будем с ним пить минеральные воды из источников Легаби и Сгиши, Шгеди и Кахрулди? Нет, этого не должно быть, судьба, провидение не должны допустить такой страшной несправедливости. Я никому не дал бы права, никому ни за что не разрешил бы обидеть Михо, моего любимого брата и  друга,  улыбчивого,   милого  и   всегда   задумчивого Михо! Никто, никто не отнимет его у меня. Он мой, мои кровь и плоть.

И я растирал, разминал, колотил его, хлестал – всю ночь напролет. Не сомкнув глаз, весь в поту, я мял, колотил (как кожевенники кожу), только бы хоть чуточку согреть его остывшее тело, заставить кровь побежать по жилам, как бежала когда-то... Всеми силами старался я передать ему свое тепло.

– Напрасно, напрасно ты мучишься, Минаан, все это зря, пойми!..

– Молчи! Тш-шш...

– Ты должен был уйти вместе со всеми... Так говорил он, приходя ненадолго в себя. А я закрывал ему рукой рот. Я ничего не мог сказать в утешение, не мог его обнадежить...