Текст книги "История веры и религиозных идей. Том 3. От Магомета до Реформации"
Автор книги: Мирча Элиаде
Жанр:
Религиоведение
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
§ 269. Религиозное значение романского искусства и куртуазной любви
Время Крестовых походов было также эпохой грандиозных духовных свершений. Это апогей романского искусства и взлет готического, расцвет любовной и религиозной поэзии, романов о короле Артуре и Тристане и Изольде; это триумф схоластики и мистики, основание прославленных университетов и новых монашеских орденов, это эра бродячих проповедников. Но тогда же сверх всякой меры расплодились аскетические и эсхатологические движения, большей частью периферийные по отношению к ортодоксии, а подчас и откровенно еретические.
Мы не можем рассматривать эти концепции столь подробно, как они того заслуживают. Напомним лишь, что в этот сложный период переломов и преобразований, которые коренным образом изменили духовный облик Запада, жили и творили величайшие богословы и мистики, от святого Бернарда (1090–1153) до Мейстера Экхарта (1260–1327), как и наиболее влиятельные из философов, от Ансельма Кентерберийского (1033–1109) до Фомы Аквинского (1223–1274). Вспомним также основание картезианского (1084) и цистерцианского (1098 г., в Сито, близ Дижона) орденов и ордена регулярных каноников (Премонтре, 1120 г.). Вместе с орденами, учрежденными св. Домиником и св. Франциском Ассизским 0 182-1221), эти монашеские организации сыграют решающую роль в религиозной и интеллектуальной жизни четырех последующих веков.
Попробуем кратко обрисовать символическую схему мироздания, присущую сознанию средневекового общества, каким оно было после кризиса, связанного с концом тысячелетия. Вначале необходимо уточнить, что с наступлением XI в. стремится к утверждению новое общественное устройство. В 1027 г., обращаясь к королю, епископ Адальберт Лаонский напоминает ему, что "общество верных составляет одно тело; у государства же их три… Дом Божий, который мы сознаем единым, разделен, таким образом, на три части: одни молятся, другие сражаются, третьи работают. Три сопряженные части не терпят разделения… Потому трехчастный организм, на самом деле, един; так торжествует Божественный закон, и вселенная наслаждается миром".[245]245
См. тексты в: Duby. L'An Mil, pp. 71–75. К XI в. «эта схема представляла реформированное общество: в нем было духовенство, структурированное по монастырской модели и opus Dei, военная аристократия и экономическая элита – владевшие землей крестьяне, своим трудом завоевавшие право на идеологическое возвышение» (Jacques Le Goff. Histoire des religions, vol. 2, p. 817. См.: idem. Pour un autre Moyen Âge, pp. 80–90; см. Также: G. Duby. Les trois ordres ou l'imaginaire du féodalisme, p. 62 sq. et passim.
[Закрыть]
Эта схема напоминает трехчастное разделение индоевропейского общества, блестяще изученное Жоржем Дюмезилем (ср. § 63).[246]246
См. также специальное исследование: Жорж Дюби. Трехчастная модель или представления средневекового общества о самом себе. М., 2000.
[Закрыть] В первую очередь, нас интересует религиозный, а вернее, христианский символизм, который проглядывает сквозь данную общественную классификацию. Проданные реалии причастны священному. Такой подход характерен для всех традиционных культур. Известный пример тому – религиозная архитектура, которую с самого начала питало проданное, или строение христианской базилики (ср. символизм византийских храмов, § 257). Романское искусство разделяет и развивает этот символизм. Собор – это не что иное, как imago mundi. Космологический символизм одновременно организует мир и освящает его. «Мироздание рассматривается в перспективе сакрального, идет ли речь о камне или о цветке, о животном или о человеке».[247]247
M.M. Davy. Initiation à la symbolique romane, p. 19.
[Закрыть]
Действительно, в Космосе можно обнаружить все формы бытия и все аспекты человеческой жизни и деятельности, так же, как и события Священной истории, ангелов, чудовищ и демонов. В орнаментации собора заключен богатейший репертуар космической символики (солнце, знаки зодиака, лошадь, древо жизни и т. д.), наряду с библейскими и мифическими персонажами (дьявол, драконы, феникс, кентавры и т. д.) или дидактическими сюжетами (труды каждого месяца и т. д.).[248]248
Ср.: M.M. Davy. Ор. cit., p. 209 sq.
[Закрыть] В этом многообразии можно выделить два противопоставленных друг другу мира: с одной стороны, существа безобразные, чудовищные, демонические,[249]249
Они вызывали раздражение св. Бернарда: «Что означают в наших монастырских двориках эти смехотворные монстры, эта ужасающая красота и прекрасное уродство?» Apologia, XII, 29, цит. по: Davy, p. 210.
[Закрыть] с другой – Царь-Христос во славе, Церковь (в образе женщины) и Пресвятая Дева, которая, начиная с XII в., окружена особым народным почитанием. Противостояние этих миров вполне реально, и смысл его очевиден. Однако гений романского искусства как раз и заключается в необузданности творческого воображения и в стремлении собрать в единое и гармоничное целое модальности существования в священном, профаном и воображаемом мирах.
Нас интересует не только место этой иконографии в религиозном воспитании народа, но также и ее значение для пробуждения и разжигания воображения, а, следовательно, способности к символическому мышлению. Созерцание такого фантастического ансамбля приближает христианина ко множеству символических миров, религиозных и околорелигиозных. Верующие все глубже проникают в мир иных ценностей и смыслов, и этот мир для некоторых становится более «реальным» и желанным, чем опыт обыденной повседневности.
Ритуальные изображения и действия, эпические сказания, лирическая поэзия и музыка имеют свойство вводить человека в некий параллельный мир и приобщать к психическим переживаниям и духовным озарениям, никак иначе недоступным. В традиционных обществах это свойство обеспечивается религиозным или близким к религиозному аспектом литературного и художественного творчества.[250]250
Как показала глубинная психология, подобный же процесс, правда, обедненный и с чертами вырождения, наблюдается и в современных десакрализованных обществах.
[Закрыть] Перед нами не стоит сейчас задача представить творчество трубадуров и их доктрину куртуазной любви. Отметим все же, что внесенные ими радикальные инновации, и в первую очередь – культ Прекрасной Дамы и не связанной браком любви, представляют интерес не только для истории культуры. Нельзя забывать о подчиненном положении женщины в средневековой аристократической среде, о решающем значении финансовых или политических интересов в вопросах брака, о грубости или равнодушии мужей в обращении с женами. Открытая и воспетая в XII в. «истинная любовь» предполагала существование высокой и сложной культуры – по сути, мистико-аскетической, – к которой приобщались лишь в обществе утонченных и образованных женщин.
Таких женщин можно было встретить, главным образом, в Пуатье, в замке знаменитой Алиеноры (или Элинор) Аквитанской, внучки первого известного трубадура Гийьома де Пуатье (1071–1127) и королевы сначала Франции, а затем Англии. Сотни принцев, баронов, рыцарей, так же, как герцогинь и графинь, были «воспитаны» в этом привилегированном культурном обществе, где главенствовала дочь Алиеноры, Мария Шампанская. Здесь был даже Суд Любви, своего рода трибунал, от которого до нас дошли кодекс и некоторые судебные казусы.[251]251
Они сохранились в кн.: André Le Chapelain. De arte amandi. Перевод с комментариями этого небольшого трактата см. в: J. Laffite-Houssat. Troubadours et Cours d'Amour, pp. 43–65.
[Закрыть] Женщины почувствовали, что могут воспитывать мужчин, «пользуясь своей властью по-новому, тактично и деликатно. Мужчин надлежит пленять, направлять и воспитывать. Алиенора указывает путь к Беатриче».[252]252
Friedrich Heer. The Medieval World, p. 174.
[Закрыть]
Темой поэзии всегда оставалась любовь, для выражения которой существовала условная форма, с характерной приподнятостью и загадочностью. Дама (по-провансальски domand) была замужем, знала себе цену и заботилась о своей репутации (pretz). Поэтому тайна любви имела решающее значение. Рыцаря отделяло от Дамы множество как социальных, так и эмоциональных табу. Превозносящему и воспевающему ее достоинства поэту надлежало выражать свое одиночество, страдания, но также и надежды: увидеть ее, хотя бы издалека, коснуться платья, вымолить поцелуй и т. д.
Этот долгий этап любовной инициации был одновременно и аскезой, и педагогией, и совокупностью духовных опытов. Открытие Женщины как идеала и воспевание ее физической красоты и духовных совершенств переносили влюбленного в некий параллельный мир образов и символов, где глубоко преображался его профанный модус существования. Такое преображение происходило даже в том случае, если поэт получал от своей Дамы высшие милости.[253]253
См. документы и критический анализ в: Moshé Lazar. Amour courtois et Fin' Amors dans la littérature du XII-e siècle. Мария Шампанская к тому же недвусмысленно уточнила разницу между брачным союзом и союзом влюбленных: «Любовники соединяются исключительно по взаимному согласию и безо всяких обязательств. Супруги же долгом понуждаемы терпеть волю другого и никогда друг другу не отказывать»
[Закрыть] Ибо обладание было венцом изощренного церемониала, подчиненного аскезе, моральному усовершенствованию и любовному пылу.
Что этот эротический сценарий носил ритуальный характер – неоспоримо. Он сопоставим с тантрическими сексуальными техниками (ср. гл. XI), которые можно понимать как буквально, в контексте тонкой физиологии, так и исключительно в духовном плане; его можно сравнить и с ритуалом некоторых вишнуитских школ (ср. там же), где мистический опыт иллюстрируется как раз любовью замужней женщины, Радхи, к юному богу Кришне. Этот последний пример особенно показателен. Он подтверждает, прежде всего, подлинность и мистическую ценность «любви-страсти»; но он также помогает нам отличать unio mystica христианской традиции (употребляющей брачную терминологию, брак души с Христом) от unio mystica традиции индуистской, которая, именно для того, чтобы подчеркнуть абсолютность мистического опыта и его полную отдаленность от общества и его моральных ценностей, употребляет не образы почтенного института брака, но его противоположности – адюльтера.
§ 270. Эзотеризм и литературное творчество: трубадуры, Fedeli d'Amore, цикл о Граале
В куртуазной любви впервые после гностиков II и III вв. превозносится духовное и религиозное достоинство Женщины.[254]254
Во многих гностических текстах Богородицу называют Мистическим Безмолвием, Святым Духом, Мудростью. «Я Мысль, обитающая во Свете прежде всех веков. Я действую в каждом тварном существе… Я – незримое Одно во Всем…» (цит. по: Elaine Pagels. The Gnostic Gospels, p. 65 sq.). В гностической поэме «Гром. Совершенный Ум» некая сила провозглашает: «Я первая и последняя… Я жена и дева… Я мать и дочь», и т. д. (ibid., р. 66).
[Закрыть] По мнению многих ученых, трубадуров Прованса вдохновляла арабская поэзия Испании, прославлявшая женщину и внушаемую ею духовную любовь.[255]255
См, в частности: Menéndez Pidal. Poesia arabe у poesia europea; Garcia Gómez. La lirica hispano-árabe y la aparición de la lirica romance, a также работы, цит. в: Claudio Sánchez-Albornoz. El Islam de España y el Occidente, p. 178–79, прим. 56.
[Закрыть] Но необходимо также учитывать кельтские, восточные и гностические элементы, которые были вновь открыты или переосмыслены в XII в. Почитание Святой Девы, доминировавшее в ту эпоху, тоже косвенно освящало женщину. Век спустя Данте (1265–1321) пойдет еще дальше: Беатриче, которую он знал совсем юной и вновь встретил уже женой флорентийского синьора, обожествлена им. Она поставлена выше ангелов и святых, неподвластна греху, почти равна Святой Деве. Беатриче становится новой посредницей между человечеством (представленным Данте) и Богом. В момент, предшествующий появлению Беатриче в земном Раю (Чист. XXX, 11), кто-то начинает декламировать «Veni, sponsa, del Libano» [Co мною с Ливана, невеста], знаменитые строки из «Песни Песней Соломона» (IV, 8), строки, принятые церковью, но лишь в приложении к Святой Деве или к самой церкви.[257]257
В другом месте (Чист. ХХХШ, 10 sq.), Беатриче относит к себе самой слова Христа: «Вскоре вы не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня» (Ин 16:16).
[Закрыть] Пожалуй, нет более поразительного примера обожествления женщины. В Беатриче со всей очевидностью воплощено богословие и, следовательно, тайна Спасения. Данте написал «Божественную комедию» с целью спасти человека, подводя его к внутреннему преображению не с помощью каких-либо теорий, но устрашая и очаровывая читателя образами Рая и Ада. В своем стремлении Данте не был одинок, однако именно ему удалось создать образцовую иллюстрацию традиционной идеи, согласно которой искусство (особенно поэзия) есть главный способ не только выражать богословские и метафизические учения, но и пробуждать и спасать человека.
Сотериологическую функцию любви и женщины отчетливо провозглашало и другое движение, по виду сугубо «литературное», подразумевавшее, однако, некое оккультное знание и, возможно, организацию инициатического типа. Речь идет о течении Fedeli d'Amore,[258]258
Ср.: Luigi Valli. Il linguaggio segreto di Dante e dei Fedeli d'Amore; R. Ricolfi. Studi su i «Fedeli d'Amore», vol. 1.
[Закрыть] представители которого с XII в. засвидетельствованы как в Провансе и Италии, так и во Франции и Бельгии. Fedeli d'Amore составляли тайное духовное воинство, их целью было исповедание культа «несравненной Дамы» и посвящение в таинство «любви». Они пользовались неким «секретным языком» (parlar cruz), чтобы их доктрина не открылась черни, la gente grossa, по выражению Франческо да Барберино (1264–1348), одного из наиболее выдающихся представителей Fedeli. Другой fedele d'Amore, Жак де Безье, в своей поэме «C'est des fiez d'Amours» предписывает «не разглашать советы Любви, но тщательно их скрывать».[259]259
«D'Amur ne doivent révéler
Les consiaus, mais très bien celer…»
(C'est des fiez d'Amours, v. 499–500, цит. в: Ricolfi. Ор. cit., p. 68–69).
[Закрыть] Он же подтверждает духовный характер посвящения через Любовь, интерпретируя значение слова Amor.
A senefie en sa partie
Sans, et mor senefie mort;
Or l'assemblons, s'aurons sans mort.
Женщина символизирует возвышенный интеллект, мудрость. Любовь к женщине пробуждает адепта от летаргического сна, в который весь христианский мир погрузился вследствие духовного несовершенства папы Римского. В текстах Fedeli d'Amore можно встретить образ «соломенной вдовы»: это Madonna Intelligenza, которая «овдовела», ибо ее супруг, Папа, умер для духовной жизни, посвятив себя исключительно земным попечениям.
Собственно говоря, речь идет не о еретическом движении, а скорее о некоей группе единомышленников, не признававших более пап достойными духовными руководителями христианского мира. Мы ничего не знаем об их ритуалах инициации, которые, тем не менее, должны были существовать, так как Fedeli d'Amore представляли собой воинство и собирались на тайные собрания.
Впрочем, начиная с XII в., любовь к секретам и искусство их оберегать, распространяются в самых различных кругах. "У влюбленных, так же, как и у религиозных сект, есть свой тайный язык, и члены небольших эзотерических кружков узнают друг друга с помощью определенных знаков и символов, паролей словесных и цветовых".[261]261
F. Heer. The Medieval World, p. 258.
[Закрыть] Эти «тайные языки», равно как и умножение многочисленных легендарных, загадочных персонажей, фантастических приключений, уже сами по себе составляют околорелигиозный феномен. Подтверждение тому мы находим в романах о рыцарях Круглого стола, созданных в XII веке, в центре которых – фигура короля Артура. Новому поколению, воспитанному прямо или косвенно под влиянием Алиеноры Аквитанской и Марии Шампанской, больше были не по вкусу старые «жесты».[262]262
Жесты (франц. gestes, букв. – деяния), французский героический эпос, циклы поэм 11–12 вв., к которым относилась и «Песнь о Роланде».
[Закрыть] Место Карла Великого занимает теперь легендарный король Артур. Бретонский субстрат предоставил в распоряжение поэтов целый сонм героев и легенд, кельтских по происхождению,[263]263
Артур, Король-Рыболов, Персеваль, Ланселот, тема «Хиреющей страны», волшебные предметы из иного мира.
[Закрыть] но способных впитать в себя элементы иных традиций – христианских, гностических, исламских.
Всеобщее увлечение романами Артурова цикла началось с Кретьена де Труа, поэта, которому оказывала покровительство Мария Шампанская. Мы практически ничего не знаем о его жизни, однако известно, что писать он начал ок. 1170 г. и создал пять больших романов в стихах. Самые знаменитые из них: «Ланселот, или Рыцарь телеги», «Эрек и Энида» и «Персеваль, или повесть о Граале». В терминах нашего исследования можно сказать, что романы о рыцарях Круглого стола утверждают новую мифологию – представляя читателю «священную историю» и образцы поведения, которыми должны руководствоваться рыцари и влюбленные. Добавим, что рыцарская мифология оказала на культуру влияние большее, чем собственно история рыцарства.
Этой мифологии изначально присуще множество архаических, точнее – инициатических мотивов, играющих в ней важную роль. В каждом случае герой ведет долгий и полный приключений поиск волшебных предметов, предполагающий, помимо прочего, проникновение в мир иной. Среди правил принятия в круг рыцарей можно различить испытания, предшествовавшие вступлению в тайное братство типа Mannerbund. Персеваль должен провести ночь в часовне, где лежит мертвый рыцарь; внезапно раздаются раскаты грома, и Персеваль видит черную руку, которая гасит единственный горящий факел.[264]264
См. анализ в кн.: Jean Marx. La Legende arthurienne et le Graal, p. 281 sq.
[Закрыть] Это типичное инициатическое ночное бдение. Испытаниям, с которыми сталкивается герой, несть числа: он должен перейти через мост; а мост либо уходит под воду, либо превращается в лезвие меча, к тому же его охраняют львы и чудовища; у ворот замка рыцаря подстерегают ловушки, злые духи или колдуньи. Все эти сценарии напоминают переход в потусторонний мир, опасные схождения в Преисподнюю; и если подобные путешествия предпринимают живые люди, то это всегда – этап инициации. Претерпевая все трудности схождения в Преисподнюю, герой надеется обрести бессмертие или же преследует какую-либо другую из ряда вон выходящую цель. Многочисленные подвиги персонажей Артурова цикла приводят к одному результату: в конце своих поисков героям удается излечить таинственную болезнь короля и, таким образом, возродить «Хиреющую страну»; или же они сами становятся Королями.
Тут можно отметить некоторые христианские элементы, не всегда, правда, в традиционном контексте, но скорее – мифологию рыцарского кодекса чести и доходящее порой до экзальтации превознесение Женщины.[265]265
Например, в «Ланселоте» Кретьена де Труа. Что же касается прекрасной и трагической истории о Тристане и Изольде, это, по словам P.C. Лумиса, «вне всякого сомнения, самая популярная светская история средневековья» (R.S. Loomis. The development of Arthurian Romance, p. 90).
[Закрыть] Вся эта литература, насыщенная инициатическими мотивами и сценариями, имеет цену для нашего исследования хотя бы в силу того успеха, которым она пользовалась у публики. Романтические истории, изобилующие подобными клише, находили восторженную аудиторию; этот факт, на наш взгляд, доказывает, что в средневековье у людей существовала глубинная потребность в такого рода переживаниях.
Но столь же важно учитывать намерение авторов передать посредством своих произведений определенную эзотерическую традицию (как это делали Fedeli d'Amore) или послание, направленное на «пробуждение» читателя, по образцу, установленному впоследствии Данте. Речь идет, в частности, о символике и сценарии поисков Грааля, отсутствующих в первых, бретонских, романах Артурова цикла. Тема Грааля появляется лишь ок. 1180 г. у Кретьена де Труа. Я. Вандриес замечает: «Во всей кельтской литературе, при всем ее богатстве, нет ни одного романа, могущего послужить образцом для многообразных творений, которые сложились в нашей средневековой литературе, исходя из этого сюжета [о Граале]».[266]266
J. Vandryès. Le Graal dans le cycle breton, p. 74.
[Закрыть] Однако не Кретьен де Труа оставил нам наиболее полную историю и наиболее последовательную мифологию Грааля, а немецкий рыцарь Вольфрам фон Эшенбах. В своем «Парцифале», написанном между 1200 и 1210 гг., автор признается, что использовал рассказы некоего провансальца Киота. Роман разнороден по структуре: книги I–XII и часть книги XIII опираются на Кретьена, но с XIV книги Вольфрам расходится со своим знаменитым предшественником – вероятно, потому, что не принимает его истолкование Грааля. В романе Вольфрама удивляет количество и весомость восточных элементов.[267]267
К тому же 60 % текста занимают события, происходящие на Востоке.
[Закрыть] Отец Парцифаля, Гамурет, служил в армии багдадского халифа, а его дядя, отшельник Треврицент, в молодости путешествовал по Азии и Африке. Племянник Парцифаля – будущий пресвитер Иоанн, знаменитый и загадочный Король-священник, правивший в «Индии». Первым человеком, записавшим историю Грааля и сообщившим ее Киоту, был премудрый «язычник» (мусульманин-еврей) Флегетанис.[268]268
Вероятно, образ Киота, нашедшего книгу о Парцифале и сказание о Граале на некоем «языческом» языке и переложившего их на французский, является таким же книжным по происхождению, как и обобщенный образ восточного мудреца Флегетаниса. Он был язычником (мусульманином) со стороны отца, но по материнской линии происходил из рода Соломона, почему и смог прочесть по звездам тайну Грааля (см. Веселовский А.Н. Соломон и Мерлин. М.-СПб., 2001. С. 428–429).
[Закрыть]
Сейчас ученые признают, что Вольфрам фон Эшенбах располагал довольно обширными и точными сведениями о восточных реалиях, от Сирии и Персии до Индии и Китая. Возможно, он расспрашивал крестоносцев и итальянских купцов, возвращавшихся с Востока.[269]269
См.: Hermann Goetz. Der Orient der Kreuzzüge in Wolframs Parzival. По мнению автора, роман содержит новую и важную информацию по истории искусств; например, то, что Вольфрам сообщает о шелковом пути в Китай (веком раньше Марко Поло), о дворце поздних халифов в Багдаде и о ступе Канишки и т. д.
[Закрыть] Для нашего исследования особенно ценны мифы, верования и обряды, связанные с Граалем, которые излагает или просто упоминает Вольфрам.[270]270
Даже этимология трех загадочных имен: Киот, Флегетанис и Треврицент, – имеет свое значение; см.: Критич. библ. к § 270.
[Закрыть] В противоположность Кретьену де Труа, Вольфрам превозносит достоинство и роль Анфортаса, Короля-Рыболова. Анфортас – глава рыцарского ордена templeisen, члены которого, как и тамплиеры, дали обет целомудрия. Они – Божьи избранники и несут полное опасностей служение. Двадцать пять благородных дам, служат Граалю.
Недавно два американских исследователя попытались доказать происхождение термина graal (чаша, сосуд, емкость) от греческого слова krater.[271]271
Henry and Renée Kahane. The Krater and the Grail: Hermetic Sources of the Parzival, p. 13 sq. Эту гипотезу принял Анри Корбен: Henry Corbin. En Islam iranien, II, pp. 143–154.
[Закрыть] Такая этимология позволяет объяснить искупительную функцию Грааля. Согласно IV трактату «Corpus Hermeticum», «Господь наполнил разумом большой кратер и послал его на землю с глашатаем, которому было приказано возвестить людям: Погрузись в эту чашу тот, кто может, тот, кто надеется вновь подняться к Пославшему на землю чашу, тот, кто знает, зачем призван к бытию. Все, кто прислушались к этим словам и были крещены разумом, причастились знанию (гнозису) и стали людьми совершенными, ибо получили разум».[272]272
Corpus Hermeticum IV, 3–6, перев. Festugière, vol. I, p. 50.
[Закрыть] Вполне вероятно, что «Парцифаль» испытал влияние герметизма, так как в XII в. это учение становится известно в Европе благодаря многочисленным переводам арабских трудов.[273]273
Ср.: Kahane. Ор. cit., p. 130 sq.
[Закрыть] Что же касается инициатической функции, которая отводится в трактатах герметиков гнозису, то мы уже исследовали этот вопрос в другой главе нашего труда (ср. § 210); но у нас еще будет возможность к нему вернуться.
С другой стороны, ученый парси сэр Jahangir С. Coyajee в своем труде, опубликованном в 1939 г., заметил аналогию между Граалем и иранской царской Славой, хварэной (см. т. I, § 104), а также сходство между легендами об Артуре и легендарном царе Кае Хосрове.[274]274
Ср.: Coyajee, в: Journal of the К. R. Cama Institute, pp. 37-194; это сопоставление принято в книге: Jean Marx. La legende arthurienne, p. 244, п. 9.
[Закрыть] Анри Корбен, в свою очередь, тоже проанализировал эти два комплекса, иранский и западный, тщательно сопоставив рыцарские установления и инициатические знания; при этом он не принимал во внимание гипотез Coyajee о существовании между ними исторических контактов.[275]275
H. Corbin. En Islam iranien, II, pp. 155–210.
[Закрыть] Из множества сходных черт выделим структуру двух Духовных Рыцарств и исчезновение Кая Хосрова и короля Артура.[276]276
Ср.: Corbin. Ibid., p. 177 sq.
[Закрыть][277]277
Мотив исчезновения – ухода древнего (эпического) правителя или культурного героя (финского Вяйнямейнена, германского Фридриха Барбароссы и др.), который должен вернуться перед концом света, – широко распространенный мифоэпический мотив.
[Закрыть] Добавим, что в романах, созданных после Вольфрама фон Эшенбаха, сын Парцифаля Лоэнгрин и его рыцарство переносят Грааль в Индию.
Каким бы ни было общепринятое толкование трудов Вольфрама и его последователей, очевидно, что символизм Грааля и порожденных им сценариев представляют новый духовный синтез, в котором можно распознать вклад различных традиций. За страстным интересом к Востоку угадываются полное разочарование в Крестовых походах, стремление к веротерпимости, которая способствовала бы сближению с исламом, и тоска по «духовному рыцарству» истинных тамплиеров (templeisen Вольфрама).[278]278
Тамплиеры, за время Крестовых походов ставшие банкирами, сумели накопить значительные богатства; к тому же они пользовались значительным политическим престижем. Чтобы завладеть их богатствами, король Филипп IV провел в 1310 г. скандальный процесс, обвиняя их в аморальности и ереси. Спустя два года папа Климент V окончательно упразднил орден тамплиеров.
[Закрыть] Интеграция христианских символов (евхаристия, Копье) с элементами герметизма доказывает, что речь идет именно о синтезе. Даже независимо от истинности предложенной А. и Р. Каган этимологии (Graal – Krater), открытие герметизма заново – через переводы арабских трудов – не подлежит сомнению. Александрийский герметизм давал надежду на инициацию посредством гнозиса, т. е. древнейшей универсальной мудрости (эти чаяния достигнут апогея в эпоху итальянского Возрождения; ср. § 310).
Как и в случае с литературой Артурова цикла в целом, невозможно установить, соответствовали ли инициатические испытания рыцарей каким-то определенным ритуалам. Было бы также напрасно полагать, что можно документально подтвердить или опровергнуть факт перенесения Грааля в «Индию» или куда-либо еще на Восток. Так же, как остров Авалон, прибежище короля Артура, или чудесная страна Шамбала в тибетской традиции, тот Восток, куда был перенесен Грааль, принадлежит мифической географии. Значение имеет лишь символизм сокрытия Грааля; смысл его в том, что с определенного момента истории тайная традиция становится недоступной.
Духовная весть и сценарий, сложившийся вокруг сюжета о Граале, продолжают пленять мысль и воображение наших современников. Мифология Грааля, бесспорно, составляет часть религиозной истории Запада, даже если часто ее не отличить от утопии.
