Текст книги "Триумвиры"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

XXX

Ночью, после третьей стражи, Цезарь постучал в дверь дома Красса и приказал рабу тотчас же разбудить господина.

– Важные вести, – оказал он, переступая порог таблинума: – Манлий взялся за оружие. Фезулы восстали… Сенат постановил отправить легионы в Пиценум, Этрурию и Кампанию. Друзья отвернулись от Катилины. Цицерон находится в нерешительности, хотя ему известно, что Катилина приказал поднять всю Италию и убить консула.

Красс, протирая заспанные глаза, молчал.

– Твой совет? – наконец вымолвил он.

– Ты, конечно, был на вчерашнем заседании сената, – сказал Цезарь, избегая ответа на заданный вопрос, – и слышал великолепную речь Цицерона против Катилины. Она была образцом ораторского искусства, и я хочу припомнить ее слово в слово, потому что боги одарили меня острой памятью… – И он стал говорить: – «Точно наяву встает передо мной наша столица, краса вселенной, защита народов, встает истребленная вспыхнувшим морем огня; мне грезятся груды непогребенных трупов ее несчастных граждан, лежащих на могиле своей родины, чудится зверское лицо Цетега, ценой вашей крови торжествующего свою победу; а когда я представляю себе Лентула в царских одеждах, Лентула, надеявшегося, по собственному признанию, достичь верховной власти, негодяя Габиния, одетого в пурпуровую мантию, и Катилину, приближающегося во главе своих полчищ, – ужас объемлет меня при мысли о рыданьях матерей семейств, бегстве девушек и мальчиков, наглом оскорблении весталок…»

– Довольно, – прервал Красс. – Дальше ты, конечно, повторишь слова Катилины: «В государстве есть два тела: одно – слабое, с бессильной головой, а другое сильное, но без головы. И, если второе меня поддержит, оно не останется без головы». Зачем мы говорим об этом? Я знаю, что Катилина, оскорбляя Цицерона и угрожая ему, удалился из курии и вечером уехал из Рима с многочисленными приверженцами. Известно мне также, что он отправился в Этрурию… К счастью, многие сенаторы утверждают, что Цицерон оклеветал его…Поэтому умерь свои речи и дай ответ на мой вопрос.

– Ты спрашиваешь, что делать? Отречься от Кати – Красс побагровел, вскочил, забегал по таблинуму. – Отречься, отречься? – шептал он, не веря своим ушам. – Но это… понимаешь?.. Это демагогия… Римлянин ли ты?.. Нет, римлянин не может так сказать. Цезарь нагло захохотал. – А может сенатор стать негоциатором, поджигать дома, захватывать виллы у дев Весты, а самих дев заживо замуровывать в гробах?

– Я не хочу подражать продажному Целию, ученику Цицерона: предательством,, я еще не запятнал себя, а ты… ты советуешь…

– Не хитри, прощу тебя, Марк Лициний! Разве ты не передал Цицерону нескольких подметных эпистол, уличающих Катилину?..

– Это была хитрость с моей стороны… Цицерон – великий соглядатай.,.

– Мы должны отречься от Катилины, чтобы спастись… Иначе погибнем. Катилина обречен, его сброд будет уничтожен, а сторонники несомненно попадутся и выдадут нас…

Красс презрительно усмехнулся:

– Ну, сторонники! – вымолвил он, пожав плечами.

– Ты, я вижу, не знаешь распоряжений Катилины! Восстание плебса и рабов в столице, поджоги зданий и домов, когда он подойдет к Риму, убийство Цицерона…

– Ха-ха-ха! Неужели ты веришь этим слухам?.. Месяц спустя Цезарь опять шептался с Крассом:

– Они погубили себя, подумай, Марк Лициний! Они обратились за помощью к послам аллоброгов, злоумышляя против отечества! Но варвары оказались честнее Лентула и Цетега и донесли на них сенату…

– Знаю, – кивнул Красс. – Рим в ужасе, народ ищет помощи у аристократов, и вожди популяров потеряют вскоре сторонников… А ты, Цезарь, еще не перебежал к олигархам, по примеру Цицерона?

Цезарь нахмурился.

– Аристократы ненавидят меня, – сказал он, – и стараются уничтожить; они пытались вырвать у заговорщиков признание, что и я замешан в этом деле, а некто даже заявил в сенате, что ты, Красс, был душою заговора…

– Ха-ха-ха! Меня не посмеют обвинить, не посмеют тронуть…

– Что же Цицерон?

– Теперь он не будет молчать! – вскричал Красс – Иначе обвинение обратится против него…

XXXI

Муж неискренний, хитрый, честолюбивый, демагог по натуре и государственным соображениям, Цезарь любил выказывать бесстрашие и .готовность жертвовать своей жизнью ради благополучия и спасения друзей, но редко кто догадывался, что это -была– лазейка к влиянию на плебс.

Отрекшись с Крассом от Катилины, когда тот должен был итти на Рим; возмущая по пути рабов и пролетариев, Цезарь шел по форуму среди взволнованной толпы, встречаемый рукоплесканиями, – решил защитись сторонников Катйлины.

В курии он сурово осуждал преступников и требовал нe смертной казни, которую предложил Силан, а вечного Заключения в одной из муниципий.

– Смертная казнь, – говорил он, – является мерой противозаконной и опасной; нужно обезвредить злоумышленников, а для этого достаточно тюрьмы. Когда мир будет восстановлен, отцы государства решат, как поступить с преступниками.

Его речь поколебала многих сенаторов. Сам Цицерон готов был присоединиться к мнению Цезаря. Но, когда выступил Катон с настоятельным требованием смерти, казнь была утверждена.

Весь вечер Цезарь волновался, ожидая народных трибуной. Они должны были известить его о действиях Цицерона.

Лишь поздно ночью явился запыхавшийся Лабиен и возвестил: – «Они жили», – так сказал Цицерон.

Это означало, что приговор приведен в исполнение.

Лабиен рассказывал о том, как Цицерона сопровождали аристократы до самой Мамертинской тюрьмы, как приказано было палачам задушить мятежников и как жены нобилей и всадников светили из дверей и с крыш домов мрачному -шествию исполнителей закона и порядка. Но Цезарь не слушал.

«Катилина мог бы опрокинуть сенат и установить власть военной диктатуры, – думал он, – но Италия едва ли поддержит его: восстания всем надоели. А мирным путем такие дела не решаются. Охлос мог бы перебить аристократов и освободить узников, а между тем не посмел. Неподготовленность пролетариев решила исход борьбы в столице. А победить вне Рима Катилина не сможет. И, когда он проиграет, всадники отвернутся окончательно от популяров…

XXXII

С замиранием сердца следил Сальвий за движением войск Манлия. Окрестное население приветствовало свободоносные легионы,, продвигавшиеся к Риму, снабжая их одеждой и продовольствием. А когда прибыл Катилина и с дикой решимостью объявил, что он скорее погибнет, чем отступит, перед войсками преступных олигархов, – Сальвий упросил Манлия, чтобы тот разрешил присоединиться к нему со своей турмой.

Прощаясь с Лицинией, переехавшей в Фезулы, где она вербовала беглых рабынь в свой отряд, Сальвий сказал:….

– Слушай, жена! В случае победы оставайся на месте, не подпускай разбитые части противника укрыться, за городскими стенами. Если же Марс нанесет нам удар, распусти женщин и отправляйся в Рим.

– В Риме нет у меня никого…

– В Риме есть популяры. Обратись к Юлию Цезарю…

– К Цезарю?!

В голосе ее послышалось сомнение, и Сальвий, задумавшись, опустил голову: «Она слышала о Цезаре .от меня и Манлия, но Цезарь – популяр. Лучше обратиться к нему, чем к Цицерону или Катону…»

– Да, жена, к Цезарю. Он борется за плебс.

Присоединившись к легионам Катилины, Сальвий подошел к Пистории в то время, когда Петрей готовился дать бой мятежникам, Катилина, и Манлий объезжали выстроенные легионы при радостных криках воинов. Остановив коня, Катилина воскликнул:

– Воины, час битвы, наступил. Разбейте легионы нобилей, рассейте их, как пыль, как песок, и. я отдам вам Рим с его богатствами, дома жадных негоциаторов, оптиматов и публиканов, чтобы вы стали людьми! Разве мы скот, каким они нас считают? Пусть Юпитер Статор поможет тому, на чьей стороне справедливость, и пусть Mарс Минерва, Беллона и все боги будут с нами!..

– Да здравствует вождь!

– Воины, перебежчики доносят, что легионами управляет Петрей, легат Антония Гибриды, подлый согдядатай, приставленный сенатом следить за действиями нашего друга, единомышленника и вождя легионов…

Убейте Петрея в начале боя, и легионы перейдут на вашу сторону…

– Убьем, убьем! – загремели голоса воинов. Катилина отъехал, взмахнув мечом. Заиграли трубы, и легионы, на крылах которых находилась этрусская конница, двинулись вперед. Но Петрей, сосредоточив на правом крыле своего войска мощную конницу охватил левое крыло Катилины и обрушился всей пехотой на его легионы.

Среди замешательства, криков и бегства послышался твердый голос Манлия:

– Воины, враг отступает! Вперед!

Это была хитрость, примененная Манлием, чтобы вернуть разбегавшихся воинов. Действительно, многие возвращались и тотчас же бросались в бой.

Манлий видел: правое крыло смято, центр едва держится, только на левом крыле доблестно сражаются воины, и впереди них – Катилина с Аврелией Орестиллой, верной своей подругой.

Решил ввести в бой конный отряд Сальвия, находившийся в засаде за холмом. Храбро налетели конники на рижскую турму и, отбросив ее, погнали к центру, противника. Сальвий мчался, впереди, яростно срубая мечом головы, ободряя воинов громкими кличами.

Вдруг лошадь под ним споткнулась, упала на всем скаку на передние ноги. Сальвий не удержался и, перелетев через ее голову, грохнулся в запорошенную снегом лужу.

Вскочил, бросился к лошади. Пронзенная копьем в живот, она лежала издыхая: тяжелый хрип, мутные глаза, пена на ощеренных зубах.

«Кончено», – подумал Сальвий и побежал к легионам. Но его увидели неприятельские всадники и помчались, понукая коней.

«Настигнут… убьют… Погибну без пользы…»

Ближе и ближе всадники. Но разве можно устоять одному, сбить их с коней? Лег плашмя на землю, приготовил копье и длинный охотничий нож.

Лошади замедлили бег.

– Сдавайся, бунтовщик!

Не ответил.

Всадник наехал на него. Лошадь, увидев человека, взвилась на дыбы; Сальвий прыгнул; как зверь, и быстрым ударом, ножа распорол ей брюхо. И тут же пронзил всадника копьем.

– О горе! Он поразил декуриона! – зазвенел юношеский голос, и молодой всадник, стегнув коня, стал объезжать Сальвия. – Сдавайся, злодей! – кричал он. – Сдавайся!

Сальвий метнул в него копье. Юноша пошатнулся (вопль вырвался из его груди) и свалился с коня. Всадники мчались к нему на помощь. Не теряя времени, Сальвий ухватил лошадь под уздцы, вскочил на нее и направился к легионам Катилины.

Слышал позади топот погони, но не боялся, – знал, что уйдет, и, сжимая в руке длинный нож, думал, где раздобыть себе еще меч и копье.

Он попал в гущу рукопашного боя. С обеих сторон воины резались с остервенением. Манлий, окруженный врагами, рубился с диким мужеством, а его воины гибли, но не сдавались.

– О боги, спасите вождя, о боги, боги, – шептал Сальвий, пробиваясь к левому крылу; центра и правого крыла уже не существовало, – всюду шла жестокая бойня. Катилина бешено защищал пораженную в грудь Аврелию Орестиллу. Бледная, окровавленная, она повисла на его руке, а его меч отражал удары, рубил, повергая воинов на землю.

Сальвий подоспел к нему на помощь.

– Вождь, держись! Мы не отдадим госпожи подлым разбойникам!..

Лицо Катилины просветлело.

– Друг Сальвий, поддержи ее… Я должен отомстить…

Меч Катилины сверкал с такой быстротой, что Сальвию, отбивавшему удары легионариев, казалось, что сверкает серебряная молния. А впереди срубленные головы, отсеченные руки, пронзенные тела громоздились в обагренную кровью кучу, вступая на которую воины гибли.

Катилина подбежал к Сильвию.

– Аврелий? – шепнул он.

Но она уже не дышала, и Сальвий, отражая удары, увидел побледневшее лицо вождя. Мгновение Катилина смотрел на Орестиллу тяжелым взглядом.

– Конец жизни! – воскликнул он и бросился в гущу напиравших на него легионариев. Рубился яростно, с отчаянием, удесятерявшим силы, и воины, закаленные в боях, отступали, думая, что в тело этого патриция вселился Марс, а душа преисполнена доблести Геркулеса.

Катилина пал, пораженный копьями, изрубленный мечами.

Сальвий, пробиваясь сквозь неприятельские ряды, видел, что спасения нет, всюду яростные лица легионариев,; обагренные кровью мечи, всюду жестокая сеча. Внезапно он упал ничком на трупы, решив притвориться мертвым. Кучка рабов, окруженная со всех сторон, рубилась с мужеством отчаяния.

Сумерки сгущались. В отдалении труба играла сбор легионов. Поле опустело. Наступала ночь.

Сальвий лежал, не шевелясь. Суеверный, он с ужасом наблюдал за тенями, пробиравшимися между трупов. Сначала он думал, что это злые духи, затем решил, что это собаки или волки, вышедшие на добычу, и, когда тени приблизились, он тихо вынул охотничий нож.

«Не псы и не волки, а воры», – шевельнулась мысль, и он, вглядываясь, видел, как люди грабили мертвецов.

Шепот, похожий на шорох, стлался по полю: воры перекликались.

Сальвий не заметил, как сзади подкрался к нему человек. Замер, увидев бородатое лицо,, тусклые глаза. Вскочил и ударил. Выдернув охотничий, нож из шеи злодея, Сальвий притаился. А потом, двигаясь ползком за грабителями, он настигал их и безжалостно убивал.

XXXIII

Спустя несколько недель зимою Рим взволнованно зашумел; Цезарь, возвращавшийся от Красса, знал о поражении и смерти Катилины; в его ушах звенели слова Красса, в которых слышалось запоздалое раскаяние: «Жаль его, Цезарь! Доблестный был муж!» – «Ты не пошел бы с ним до конца, потому что победа охлоса лишила бы тебя богатств…» – «Так же, как тебя, потомок Венеры, надежды на верховную власть»,– – пошутил Красс, не подозревая, что своими словами задел сокровенную тайну Цезаря.

Рассеянно шел узенькими улицами, запорошенными ночным инеем, и думал: «Теперь Катон постарается раздавить популяров, Красс не пойдет с нами, останусь один я».

Он решил образовать боевой отряд охлоса, привлечь на свою сторону ремесленников, лавочников, разносчиков, нищих, преступников, вольноотпущенников, клиентов, рабов со всех концов Италии, и на другой день принялся за дело. Ему помогали Лабиен и Рулл. Объединяя в коллегии каменщиков, горшечников, ткачей, сапожников, сукновалов, поваров, садовников, флейтистов, Цезарь посылал к ним своих людей, вооружал толпы недовольных, но сам не появлялся среди них. Он был осторожен, думая, что предстоящая борьба завершится осуществлением его замыслов.

Вызвав Лабиена и Рулла,он сказал:

– Нужно иметь соглядатаев во всех слоях общества, знать каждый шаг сенатора и всадника, их жен, сыновей и дочерей…, Примите меры, и привлеките… (он. замялся, подумал, тряхнул головою)… наемных убийц… Следите за продажей голосов в комициях, за воровством магистратов, за развратом матрон…

ксам, не мешкая, предложил народному трибуну, своему стороннику, внести предложение о вызове в Италию Помпея с его войсками.

– Квириты, – надрывно вопил народный трибун, – мы зависим от кучки нобилей, которые издеваются над нами! Мы не можем быть спокойны в завтрашнем дне} Мы должны оградить римских граждан от незаконныхказней! Все вы знаете, как были осуждены катилинианцы! Пусть же возвратится Помпей для охраны Рима от внутреннего врага!..

Обсуждение закона в комициях проходило бурно. Народ неистовствовал, проклиная нобилей, призывая кары богов на их головы. Испуганные аристократы, поглядывая с надеждой на народного трибуна Катона, ждали от него помощи. И,< действительно, выступивший Катон наложил па закон veto.

Крики бешенства потрясли форум.

– Квириты! – закричал Цезарь. – Тиберий Гракх повелел народного трибуна, продавшегося нобилям, силою стащить с ораторских подмостков. А чем Катон лучше Октавии? Это враг! Гоните его прочь.

Загремели крики, полетели камни.

– Бейте его!

– Прочь! Прочь!

– Предатель!

Катон бежал, а за ним бросились врассыпную аристон криты.

Цезарь торжествовал, но недолго. Вскоре нобили появились во главе клиентов и вольноотпущенников. Их было так много, что о сопротивлении нечего было и думать.

– Квириты, голосование сорвано, – возгласил Цезарь, – и мы, не желая кровопролития, оставляем на совести отцов государства это страшное беззаконие, оскорбляющее богов насилие! – И, лицемерно воздев руки, прибавил, устремив глаза на Капитолий: – Было ли у нас в республике такое издевательство над плебсом?..

Выступил народный трибун:

– Квириты! Удаляясь из Рима за помощью к Помпею Великому, я призываю месть злых божеств на головы наших врагов! Лучше иметь дело с дикими варварами, чем с проклятым богами римским сенатом!

Яростные крики, грубые оскорбления.

– Квириты, – завопил Катон, – мужи, способствующие беспорядкам в столице, не могут заслуживать доверия сенатами я предлагаю отрешить Цезаря от должности…

Цезарь обратился к разъяренной толпе:

– Слышите, квириты, речи вашего врага? Он ненавидит нас, популяров, и старается уничтожить. Взгляните на этого, глупца, который, подражая простоте нравов древности, ходит босиком, не носит туники, а ночью напивается! Хитрый лицемер! Чего он хочет? Верный пес оптиматов, он охраняет их и готов искусать честных граждан!

Сенаторы зашумели.

Цезарь движением руки подозвал Лабиена;

– Подними плебс, двинь против нобилей!..

Толпа еще больше заволновалась. Дезарь оглядел ряды разъяренных людей, и легкая улыбка приподняла уголки его губ.

– Не позволим трогать Цезаря! – зашумели голоса. – Долой, Катона, долой Катула, долой нобилей!

Шум нарастал. Крики переходили в визг, в грохот: топали ноги по каменным плитам, летели камни в аристократов. Толпа надвигалась, злобная, угрожающая. Цезарь видел искаженные лица, ощеренные зубы, поднятые палки.

– Не дадим в обиду Цезаря!

– Да здравствует вождь популяров!

Выступил Катон. Черные глаза его сверкали ненавистью.

– Квириты! Предложение об отрешении Цезаря беру обратно. Ратуя за плебс и желая спокойствия в республике, я, народный трибун, а не предатель, как кричит Цезарь, внесу в сенат предложение увеличить раздачи хлеба народу и пополнить списки новыми лицами, нуждающимися в хлебе!.. И отцы государства удовлетворят, без сомнения, мое предложение, ибо сенат радеет больше, квириты, о ваших нуждах, чем Юлий Цезарь, который много обещает, а дать вам что-нибудь не в силах!

XXXIV

Рим волновался, ожидая возвращения Помпея. Сенат был в ужасе, опасаясь, что новый римский царь, как величали Помпея на Востоке, не распустит легионов, а, опираясь на них, пойдет на Рим, чтобы провозгласить себя диктатором. Популяры смущенно спрашивали друг друга, что будет с республикой, если их вождь посягнёт на её целостность. Только Цезарь был спокоен.

«Если Помпей не сделает этого, – думал он, – сделаю я… Медлительность и нерешительность губят мужей, облеченных властью… А так как Помпей не обладает упорством Красса и твердостью Лукулла, то ему, изнеженному азийскому царьку, не быть римским властелином…»

Честолюбие Помпея, казалось, было удовлетворёно, – добившись могущества и власти, он думал с презрением о римской демагогии, а интриги Красса и прелюбодеяние Муции вызывали в нем отвращение. Побывав на Родосе, чтобы побеседовать с историком-философом Посейдонием, Помпёй возвратился в Эфес, где его ожидали войска и корабли.

Покидая Азию в середине года, он щедро вознаградил легионариев, выдав каждому по шести тысяч сестерциев, трибунам – почти вдвое, а военачальникам – по два с половиной миллиона.

Остановившись в Афинах, он слушал софистов и философов и обдумывал, как поступить с Муцией.

«Послать ей разводную или закрыть глаза на ее измену? Ведь она мать моих детей, и было бы нехорошо прогнать ее… Но весь Рим, говорят, насмехается над ней и ее любовниками… Нет, пошлю разводную и вновь женюсь, чтобы упрочить мир с аристократией».

Высадившись в Брундизии с легионами, Помпей тотчас же распустил их, взяв с воинов обещание, что они будут участвовать в его триумфе, и поехал в сопровождении друзей по Via Appia, направляясь в Рим. Была зима, конец декабря. В полях белели узенькие полоски снега, но солнце пригревало, и они таяли, образуя небольшие лужицы. Лошади путников были забрызганы грязью до самого брюха.

Дорогою Помпей узнал о волнении римского общества, оскорбленного святотатством женоподобного Клодия, любовника Помпей, супруги Цезаря: бесстыдный и.развращенный, соблазнитель своих сестер, он пробрался в дом, Цезаря, переодевшись в женскую одежду, когда матроны собирались праздновать мистерии в честь Bona dea , [6]6
  Добрая богиня.


[Закрыть] был узнан рабыней и изгнан с позором.

Слушая рассказ Деметрия, Помпей посмеивался. Однако, сопоставление измены Муции с изменой Помпей вызвало в глубине сердца стыд и гнев. «Развратные самки, – думал он, стегая бичом коня, – им мало супругов и они ищут, любовников, чтобы удовлетворять свою постыдную похоть... Неужели правда, как утверждает Деметрий, что Муцию испортила Клодия в своём саду на берегу Тибра, где она наблюдает исподтишка за молодыми купальщиками? Пусть поглотит Тартар неверных жен!»

Прибыв в Рим, Помпей делал вид, что колеблется, на чью стать сторону, и на предложения популяров и аристона тов.отвечал двусмысленно. Но всем было понятно, что он благоволит к аристократии. Он виделся с Цезарем, собиравшимся в Испанию дальнюю, чтобы грабежами поправить свои дела _?и хлопотавшим через Крзсса перед кредиторами, которые не желали, отпустить его из Италии.

– Нобили мстят мне, – говорил Цезарь Помпею, – они. научили кредиторов представить ко взысканию мои неоплаченные синграфы. Мне грозят Печальные календы; [7]7
  Срок платежей по векселям.


[Закрыть]я видел связки синграф, загромождавших столы в базилике ^видел,, как скрибы трудились над начислением процентов…

– Публиканы, не выпустят тебя, – вздохнул Помпей, не подозревая, что Красс обещал поручиться за четвертую часть долга Цезаря, т. е. за восемьсот тридцать, талантов.

– Посмотрим, – пожал плечами Цезарь. – Но меня удерживает не это. Ты, конечно, слышал' о, подозрении, возведенном на мою жену… Клодий привлечен к суду…

– Он будет осужден! – вскричал Помпей. – Пора наконец обуздать развратную молодежь!

– Боги одни ведают, чем кончится это дело. Плебс взял Клодия под свою защиту. А я развелся с Помпеей, не желая, чтобы заподозренная жена делила со мной ложе.

Помпей с удивлением взглянул на него.

– Разве вина ее не доказана? Разве Клодий не пытался привлечь на свою сторону Цицерона, соблазняй его своей сестрой, женой Целера? Цицерон колебался – Клодия ему нравилась, но сварливая Теренция, желая отомстить, требует, чтобы он выступил против Клодия. И я уверен, что развратник будет осужден.

Цезарь равнодушно пожал плечами.

– Хотя ты находился в Азии, – осторожно начал он, – ты, конечно, слышал, что аристократы умертвили в тюрьме каталинианцев. Плебс никогда не простит Цицерону этого убийства и, если ты увидишься с оратором; передай ему, чтобы он поостерёгся раздражать плебс своими выступлениями.

– Цицерон – муж древнеримской доблести добродетели.

Цезарь рассмеялся.

– Его добродетель подтверждается соглашением с Антонием, которого бьют дарданцы и который не присылает ни асса…

– Чего ты хочешь? – удивился Помпей. – Всякий муж не гнушается приношениями, да и, ты, Цезарь, не отказался бы от серебра и золота…

– Ха-ха-ха! «Отец отечества» не есть ли «человек, который все знает»? – издевайся Цезарь. – Плебс кричит, что суд над Цетегом и иными гражданами не был судом, а простым убийством. Где провокации осужденных? Комиции разгорались бы в этом деле… Знаешь, даже аристократы сомневались в верности утверждений Цицерона, Говорит, он подкупил аллоброгов, чтобы прославиться и уничтожить Катилину…

Помпей нахмурился.

– Все это ложь, распространяемая его врагами. Я не защищаю Цицерона, но я уважаю его, как великого оратора и истинного римлянина. Какое мне дело, что он породнился с негоциатором Аттиком, и дружит с безумным Лукрецием Каром?

– Лукреций Кар – великий поэт, – с убеждением возразил Цезарь, – и я люблю его, потому что он преклоняется перед Эпикуром, который учил созерцать бесконечность…

– Ты преклонялся перед Аристотелем, поучавшим примирению демократии с аристократией…

– Аристотель… Аристотель… Но поговорим лучше об Эпикуре. Лукреций Кар, его ученик, призывает свергнуть богов и завоевать усилием мысли владычество над природой.

– Безбожие и софизмы! – презрительно усмехнулся Помпей. – Я беседовал на Родосе с Посейдонием, который помнит хорошо Мария, и услышал от него много любопытных истин… если и они не софизмы, – прибавил он, пожав плечами. – Посейдоний, говорил, что Марий мечтал об охлократии, о торжестве плебса…

Цезарь молчал, чувствуя, что Помпей вызывает его на откровенность, но не хотел раскрывать перед ним своих замыслов. «Пусть думает обо мне, что хочет… А я подожду говорить. Не лучше ли действовать?»

Он простился с Помпеем и отправился к Крассу.