Текст книги "Триумвиры"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

VIII

Полгода не было известий о Цезаре, и Антоний, громко выражая беспокойство об участи диктатора, втайне надеялся, что он погибнет в Египте и власть перейдет к нему, второму лицу после Цезаря и начальнику конницы. Враги императора и притаившиеся помпеянцы шептались, предсказывая, что он найдет себе могилу в Египте, и обдумывали, как поступить, когда придет известие о его гибели.

Долгое отсутствие Цезаря было использовано Сальвием для укрепления тайных обществ, учрежденных Клодием, и для привлечения на сторону популяров народного трибуна Долабеллы.

Публий Долабелла, зять Цицерона, обремененный долгами до такой степени, что готов был на какой угодно шаг, лишь бы освободиться от них, искал выхода из тяжелого положения. Предложение Сальвия возобновить законы Целия об уничтожении долгов и наемной платы домовладельцам отвечало его стремлениям.

Ротация Долабеллы вызвала тревогу среди оптиматов. Домовладельцы, во главе с Аттиком, волновались. Народные трибуны, подстрекаемые нобилями, выступили против закона. Тогда Сальвий и Долабелла стали возбуждать толпу против Антония, сената и враждебных народу трибунов,

– Квириты, – кричал на форуме Долабелла, – вы знаете, как живут и чем занимаются наши правители, а вы голодаете, не имея работы, и подвержены с семьями выселению из жилищ! И это зимою, когда холод гонит собаку в конуру и хозяин не отказывает ей в убежище! А платит ли собака за свою конуру? А вас, римлян, владык мира, хотят лишить убежища на зиму – и кто хочет? Моты, пьяницы, богачи, негоциаторы, купцы! Вчера мне приснилось, что Юпитер, спустившись через комплювий в мой атриум сказал мне: «Разве владыки мира, эти бедные квитиры, не имеют оружия, чтобы добиться справедливости?» Взгляните на толстого Антония, готового лопнуть от полнокровия, на его любовницу Кифериду, гетеру бесспорно прекрасную, но чрезвычайно расточительную! Вы думаете, что Цезарь поставил его во главе государства затем, чтобы он пировал, пьянствовал и спал с женами нобилей? Нет, Цезарь поставил его во главе республики для того, чтобы он управлял Италией и заботился о благе народа! Как только Цезарь вернется из Египта, мы, популяры, спросим его: «Скажи, диктатор, хорошо ли, по твоему мнению, управлял Антоний, совершая беззакония?» Или взгляните на нобилей, которые связались с негоциаторами: Аттик набивает свои сундуки золотом, взимая огромные проценты, а он друг Цицерона, запятнавшего себя убийством Катилины и его сподвижников! Или же на враждебных вам народных трибунов! Они хвастаются дружбой с Цезарем, а работают против него, превышая свою власть! Неужели вы потерпите, чтобы кучка олигархов, против которой всю жизнь боролся наш диктатор, угнетала вас?

– Долой Антония! – кричали пролетарии.

– Долой сенат! – подхватили ремесленники, и гул голосов охватил форум; казалось, шел прибой, нарастая, вздымая с грохотом морские валы выше и выше.

– Долой Аттика!

– Смерть враждебным трибунам!

Толпы народа, вооружившись, чем попало, двинулись по улицам, избивая попадавшихся навстречу оптиматов.

К вечеру жизнь в городе замерла. Декурии и центурии восставшего народа заняли площади и улицы.

Узнав, что сенат, заседавший в курии Помпея, поручил Антонию восстановить порядок, Долабелла удивлялся медлительности начальника конницы: вместо того, чтобы подавить движение популяров, Антоний обдумывал, как поступить с легионами, возвратившимися из Греции; они угрожали восстать, если не получат отставки и обещанных наград.

Пришлось созвать спешное заседание сената.

– Отцы государства, – резко сказал он в курии, – для нас не так опасны плебеи, как легионарии. Поэтому я в первую очередь двину войска в Кампанию, чтобы потушить мятеж разнузданных легионов…

Во время недолгого отсутствия Антония, подавлявшего мятеж в Кампании, Долабелла и Сальвий вооружали декурии и центурии, воздвигали на форуме крепкую преграду против войск Антония, которые должны были подойти…

Дни и ночи работали толпы народа, укрепляя вал камнями, песком, деревом, обкладывая землею, громоздя столы и скамьи, вытащенные из базилик.

– Братья, – воскликнул Сальвий, – вспомните Клодия и Катилину, которые боролись за нас! Вспомните десятки храбрых вождей и сотни мужей, погибших за справедливость, за лучшую для нас жизнь! Поклянитесь, что не отступите перед развратным толстяком!

– Клянемся!

– Да поможет нам Марс-мститель!

Однажды утром Антоний, подойдя во главе легиона, в изумлении остановил коня: форум казался крепостью – высокий вал преграждал доступ со всех улиц, и за этой оградой гудели голоса людей, готовых дать бой ненавистным угнетателям.

Взбешенный неожиданным препятствием, Антоний послал прекона со стороны Via Sacra. Глашатай закричал на весь форум:

– Постановление сената: Антонию, начальнику конницы и правителю Италии в отсутствие отца нашего диктатора, приказано подавить восстание народного трибуна Публия Долабеллы и популяра Сальвия. Антоний, начальник конницы, желая избежать кровопролития, предлагает плебсу выдать оружие и срыть вал…

На валу появился Долабелла. Лицо его пылало.

– Я, народный трибун, призываю народ к восстанию. И вас, воины, сыновья плебеев, бедняков и нищих! Обратите оружие против нобилей, помогите плебсу добиться прав, за которые сражались и погибли Клодий и Катилина!

Легионарии угрюмо молчали. Антоний взмахнул мечом.

– Воины, враги отечества и помпеянцы, прикрываясь хитрыми речами, готовят смуту в тылу Цезаря, чтобы ударить ему в спину, ему, диктатору и императору, который борется с врагом ради вашего блага! Воины, приказываю взять это укрепление и рассеять изменников!..

Не успел кончить, как народные центурии выпустили тучу камней, одновременно засвистели стрелы и метательные копья.

Прикрываясь щитами, плебеи сбрасывали на легионариев глыбы камня, лили смолу, засыпали глаза песком. Дружно работая ножами, железными пестами и копьями, они сбрасывали с вала взбиравшихся воинов я выкрикивали оскорбления.

В воздухе носилась желтая пыль. Крики убиваемых и раненых оглашали форум и прилегавшие к нему улицы.

– Приступ отбит! – крикнул Сальвий, когда легион отступил. – Держитесь, братья! Они опять идут, опять!..

Легион бросился на вал под завывание труб. Теперь ничто не могло остановить воинов – они лезли вперед, ни на шаг не отступая, быстро сменяя раненых и поверженных, и Долабелла понял, что плебеям не устоять.

– Сальвий! – крикнул он, озираясь и не находя друга, и вдруг увидел его на земле: раненный в грудь, Сальвий выдергивал из нее дротик. – Сальвий…

Голос осекся. Долабелла бросился к вождю популяров и, обхватив его, потащил, волоча по каменным плитам, к храму Сатурна. Подозвав скриба, работавшего в сокровищнице, он шепнул:

– Приюти его… укрой от врага… Да помогут тебе боги!

– Где прикажешь?

– В эрарии, друг! Там его не будут искать!.. Когда Долабелла выбежал из храма, бой шел уже на форуме. Разъяренные воины рубили плебеев, не щадя ни пленных, ни раненых. Крики и стоны сливались временами в надрывный вой. Форум гудел от топота людей – началось бегство.

– В плен не брать! – кричал Антоний. – Бейте злодеев, посягнувших на божественную власть Цезаря!

Все было кончено. Долабелла скрылся в храме Сатурна. На плитах форума громоздились сотни трупов, мешая беглецам и легионариям, а стрелы все звенели, и мечи продолжали поражать людей.

Антоний был озабочен. Грозные вести, как черные тучи, надвигались на республику: помпеянцы приготовились к борьбе, и Сципион Метелл собирался, по слухам, напасть в Африке на Цезаря, а Фарнак, разбив Домиция Кальвина у Никополя, захватил Фанагорию и начал отнимать земли у Дейотара.

В это время Днохар привез эпистолу от Цезаря:

«Гай Юлий Цезарь, диктатор и император – Антонию, начальнику конницы.

Хвала бессмертным! Александрийская война кончена, благодаря дружеской помощи Митридата Пергамского, который привел с собой киликийцев, либанцев, туренцсв и иудеев… Лицемерный Потин казнен. Птолемей утонул в Ниле, престол достался прекрасной Клеопатре… Пусть она царствует, мудро управляя Египтом, и сохранит дружбу с Римом, который помог ей занять трон Лагидов.

Некоторые дела задержат меня не надолго в Египте. Напиши подробно о событиях в Риме (я говорю от Италии и провинциях) и о слухах, которыми полон город мира. Знаю, что помпеянцы опять затевают борьбу, но не страшусь нисколько – звезда Цезаря не может закатиться так быстро. Прощай».

Антоний задумался.

«Некоторые дела? Какие дела? Неужели… Но не может быть! Для него дело прежде всего!»

Посылая Диахара с ответной эпистолой, он спросил его, чем занят Цезарь, как проводит время и красива ли царица.

Диохар рассказал о пирах и увеселениях при египетском дворе, о прогулках Цезаря с Клеопатрой по Нилу и, нагнувшись к Антонию, шепотом прибавил:

– Клеопатра – любовница Цезаря. Она прекрасна, умна, умеет притворяться, льстить и лицемерить: она может быть бесстрастной и холодной, как снега Скифии, скромной и стыдливой, как Диана, покорной, как Леда или Европа, ревнивой, как Юнона, пылкой и страстной, как простибула, желающая заработать. Она знает греческую литературу, блестяще рассуждает об эллинских искусствах, играет на лире, кифаре и систре, хорошо поет, а еще лучше пляшет… Однажды я подал Цезарю в ее присутствии эпистолу от Потина, и она пошутила, как вообще шутят лагерные простибулы: «Что лучше – портить глаза чтением или созерцанием моей наготы?» При этом, господин, она употребила грубое слово и сделала непристойное телодвижение…

– Красивее она Клодии, -дочери Аппия Клавдия? Диохар поднял голову:

– Ты спрашиваешь, господин, о прекрасной развратнице? Да, Клодия прелестна, но ведь она – римлянка, а в жилах Клеопатры течет кровь эллинов… Лицо Клодии не согревают лучи божественной души, ее смех грубоват, изящество – тяжеловесно… А Клеопатра… О господин мой, не влюбись в нее, когда она приедет в Рим, умоляю тебя Венерой! Помни, что любовь к эхидне смертельна…

Антоний налил в чашу вина и протянул ее Диохару.

– Пей. И говори правду – когда она прибудет в Рим?

– Она беременна от Цезаря, – шепнул гонец, – но не выдай меня, умоляю тебя!

– Будь спокоен, – сказал Антоний, подходя к зеркалу и расчесывая густую черную бороду и усы: «Чем не Геркулес?» – А за службу возьми.

И он протянул Диохару золотой перстень с крупным хризопрасом.

IX

Обсудив положение зарубежных царств и силы, на которые он мог опереться, Цезарь в начале июня выехал в Сирию. Он сознавал, что девять месяцев было потеряно – шесть на умиротворение Египта и три на любовные утехи с Клеопатрой, но считал, что имел право вознаградить себя за долгие годы галльской войны, за Диррахий и Фарсалу. Однако предстояло опять воевать, трудиться и бороться – он готов был совершать титанические подвиги, умиротворять Восток, награждать достойных, казнить и наказывать изменников и виновных. Его воля и ум не только не ослабели от любовных излишеств с египетской царицей, но, казалось, окрепли.

Брут, сопровождавший Цезаря в Египет, привязывался к нему с каждым днем, а когда диктатор, покинув Антиохию, встретился при устье Кидна с помпеянскими кораблями, над которыми начальствовал Гай Кассий, и тот сдался Цезарю, – Брут с жаром благодарил имперася основать новое правительство, новый Рим, провести ворил:

– Веришь ли, дорогой Гай, что мы служим величайшей идее, которую вдохнул в жизнь Цезарь? Он стремится основать новое правительство, новый Рим, провести ряд законов, видоизменить республику…

– Видоизменить? – удивился Кассий. – Но я не понимаю, Марк, что можно прибавить или отнять у Римской республики. И, если тебе известно, в чем заключается это изменение, и оно, действительно, разумно, мы поддержим Цезаря всеми силами…

Брут смутился.

– Не знаю, Цезарь подробно не говорил… Когда он вернется в Рим и начнет работать, мы спросим, что он намерен делать.

Высадившись в Эфесе, Цезарь двинулся с малочисленным войском навстречу Фарнаку, который шел к Зеле, приветствуемый азийскими племенами: его встречали как освободителя от римского ига, всем памятны были громкие подвиги его великого отца – царя царей, всю жизнь боровшегося против Рима, а льстецы называли Фарнака преемником Митридата Эвпатора, хотя он некогда был в заговоре против отца.

Цезарь шел, собирая налоги и деньги силой, хитростью, всевозможными средствами.

Брут и Кассий хмурились – так не поступал Помпей Великий: он умел ладить с царями и мирным населением и, если его не любили, то, по крайней мере, терпели. А Цезарь?..

Однако Брут не смел порицать диктатора, а Кассий молчал.

Блестящая победа над Фарнаком при Зеле, съезд в Никее, на котором победитель, распределяя царства и домены, получал от восточных царей богатейшие подарки, прощение Дейотара (за него просил Брут) и награждение Митридата Пергамского Боспорским царством за помощь, оказанную в Египте, все это казалось Кассию изумительным сном.

«Столько событий в течение одного месяца! – думал он. – Помпей потратил бы на это не менее полугода!»

Жадно следя за этим мужем, высоким, худощавым, с круглым бледным лицом, Кассий испытывал чувство человека, попавшего в приятную западню: все красиво, чудесно, все идет гладко, как бы нарочно для того, чтобы обворожить противника быстротой действий, заранее рассчитанными мероприятиями и в конечном итоге – удачами, а между тем стоит оглянуться и видишь себя в железной клетке, созданной волей и гением этого необыкновенного мужа, который является господином Рима, диктатором и императором, и который хочет казаться добрым, человеколюбивым и доступным для всех.

Кассий терялся, не зная, что думать. Он пытался беседовать с Брутом и удивился, когда вдруг, взяв его под руку, сказал, прохаживаясь с ним по лагерю:

– Цезарь – изумительный муж. Я боготворю его и сожалею, что присоединился тогда к Помпею, убийце отца. Но я смотрел на Помпея, как на вождя отечества, а Цезаря считал врагом родины.

– Но не думаешь ли ты, что Цезарь готовит нам рабство? Не кажется ли тебе, что он замыслил создать из Рима Мамертинскую тюрьму?

Брут засмеялся.

– Ты всегда был подозрителен, дорогой Гай! Даже на Родосе, когда мы изучали красноречие, ты подозрительно относился к смелым фигурам и сравнениям…

– Ты судишь по тому, что я не был поклонником Платона, хотя Цицерон восхваляет его, особенно за диалоги: «Если бы Юпитер захотел говорить человеческим языком, он избрал бы язык Платона».

– Разве Цицерон порицает Аристотеля? Вспомни его слова: «Аристотель – река, катящая золото вместо волн».

– Пусть так. Но Цезаря, надеюсь, ты не будешь сравнивать с этими философами?

– Конечно, нет. Цезарь скорее историограф. Однако я не понимаю, почему ты начал этот разговор? Сожалеешь, что сдался Цезарю? Желаешь бежать к сыновьям Помпея? Или к Сципиону, который, ограбив Азию, скрыл сокровища от своего зятя, вынудив его дать поскорее битву при Фарсале?.. О Кассий, Кассий! ты слеп, как крот в своей норе!

Кассий толкнул его в бок:

– Тише… Вот император…

Навстречу шел Цезарь в пурпурном плаще, оживленно беседуя с Мамуррою. На морщинистом лице его весело блестели молодые глаза.

– Привет друзьям! – крикнул он первый и поднял руку. – Завтра мы отплываем в Рим!

– Да здравствует Цезарь! – воскликнул Брут. – Слава во веки веков.

Высадившись во второй половине сентября в Тарентe, Цезарь был приятно изумлен, увидел Цицерона, который выехал навстречу не потому, что ему было приятно увидеться с диктатором, а оттого, что надеялся извлечь для себя выгоду.

«Поддерживая с ним хорошие отношения, – думал Цицерон, – я, несомненно, разбогатею и стану влиятельным мужем республики. А если Цезарь потерпит поражение в борьбе с помпеянцами, друзья добьются для меня прощения… Катон, Сципион Метелл, Гней и Секст Помпой не посмеют поднять руку на консуляра и оратора, любящего отечество».

– Привет Демосфену великого Рима, – сказал Цезарь и, обняв его, сердечно расспрашивал о жене, дочери и зяте.

– Увы, Цезарь! – вздохнул оратор. – В Риме недовольство: ты оставил не пастыря над народом, а волка в овечьей шкуре. Антоний возмутил против тебя общество: вместо того, чтобы управлять страной, он проводит дни и ночи в пирах и увеселениях, а народ бедствует. Долабелла вступился за бедняков, а как действовал твой заместитель? Он перебил на форуме более восьмисот человек!

Цезарь побагровел.

– Антоний… не может быть! Это самый преданный друг.

– Спроси Лепида, если мне не веришь… Что же касается меня, то я с трудом получил позволение жить в Формиях… Увы, я обеднел, жена стала моим врагом, я лишился спокойствия, и жизнь для меня не мила…

Цицерон заплакал.

Цезарь, прищурившись, смотрел на него.

«Помпеянец… Можно ли ему верить? Эти худощавые опасны… Нужно приглядеться к ним… А Брут и Кассий разве не помпеянцы? Но за Брутом стоит Сервилия, за Цицероном – Долабелла, а за Кассием – Юния, сестра Брута, на которой он женат. Однако родня не ответственна за поступки близких и наоборот. Пусть старик поплачет, а потом увидим. Можно пообещать ему всего, а исполнить – покажет будущее».

– Философ, плач – плохой помощник в жизни, – шутливо сказал Цезарь, – и только мудрые деяния раскрывают двери к благополучию и счастью. Поэтому поезжай с миром в Рим и помоги мне в моих трудах мудрыми советами, своей славой и величием.

Цицерон был польщен и взволнован.

– После нас, Цезарь, о тебе и обо мне будет много споров, и мы, без сомнения, переживем тысячелетия…

Цезарь не ответил. Он давно был уверен в этом, и каждый свой шаг, каждое действие обдумывал, прежде чем совершить: «Как отнесутся к этому потомки? Как оценит история? Не будет ли упрекать меня какой-нибудь историограф в хитрости, жестокости, жажде власти?»

Цицерон ушел. А Цезарь сидел, глубоко задумавшись.

«Кто выше как полководец? – спрашивал он себя. – Сулла? Да, он. Как государственный деятель? Тоже он. Ведь я. Цезарь, еще ничего не сделал! Нужно торопиться, торопиться, чтобы затмить своими деяниями кровожадного тирана!»

«Да, Цицерон прав, – Рим не тот. Так ли он встречает меня, как в прошлом году? Где радость и улыбки? Знать ненавидит, – значит примирение ее было неискренне; народ охладел – виною Антоний! Верные легионы колеблются… О боги, стоит ли жить после этого? Я устал… Столько войн, столько потрясений в прошлом и кровавых побоищ в будущем!.. Продолжать ли борьбу или отдать им республику?»

Быстро ходил по атриуму, не обращая внимания на смятые полы и нерасправленные складки пурпурной тоги, и щелкал пальцами, что выражало высшую степень озабоченности.

– Нет! – резко сказал он, остановившись. – Бороться до конца. Не для того распался триумвират и погибли Красе и Помпей, чтобы не отомстить за смерть первого и не уничтожить приверженцев второго!..

X

На другой день, выступая на форуме, он смотрел на угрюмых плебеев и пролетариев, видел бледное лицо стоявшего в первом ряду Сальвия и, подозвав Долабеллу, сказал:

– Я рад, что ты стоял за народ, который я люблю и за который я боролся всю жизнь! Разве я не популяр? Катилина и Клодий были моими друзьями. – И, повернувшись к Антонию, резко выговорил: – А ты обманул мое доверие, превысил свою власть, не заботился о народе! Вся Италия возмущена твоими поступками! Ты запятнал мое имя, Антоний!..

Антоний хотел возразить, но Цезарь поднял руку.

– Я утверждаю предложение Долабеллы не полностью, а частично, – продолжал император, – не всеобщее уничтожение долгов и квартирной платы, а скидку с нее, чтобы никто не мог сказать, что Цезарь несправедлив… Запрещаю отдавать в залог земельную собственность, приказываю оптиматам поместить часть денег в земельное имущество, налагаю обязательные займы на богачей и города и…

Он помолчал, взглянул строгими глазами на нобилей и прибавил:

– …приказываю продать с публичного торга имущество наших врагов, погибших во время гражданской войны… и, конечно, в первую очередь виллы, дома, рабов и сокровища Помпея и его приверженцев…

Вскочил, отбросил манускрипт и зашагал по таблинуму.

Дверь приоткрылась – заглянула Кальиуриия.

– Ложись, Гай, скоро рассвет, – шепнула она. – Я ждала тебя, ждала…

Остановился, топнул ногою.

– Нет, нет! Я усмирю их! – крикнул он. – Или же подвергну децимации!

Не понимая, Кальпурния смотрела на него.

– О ком ты говоришь? – спросила она, обнимая его. – И кого хочешь усмирять? Если помпеянцев, то не раздражай их: они усиливаются…

Цезарь засмеялся.

– Жена, не твоего ума дело рассуждать о политике! Сегодня помпеянцы и ветераны одинаково враги. И потому я должен усмирить вторых, чтобы победить первых…

И он направился к кубикулюму.

Легионы ворвались в Рим, не встречая препятствий. Не успели они пройти стадия, как перед ними появился Цезарь.

Лицо его было гневно. Он размахивал пурпурным плащом, который снял, услышав разъяренные голоса, и шел навстречу ветеранам в сопровождении Саллюстия, Мамурры и обоих Брутов (Антоний был в немилости).

– Воины, что вам нужно? – громко крикнул Цезарь, и ветераны остановились.

– Отставки! – загремели легионы.

– Хорошо, вы свободны…

Ветераны молча опустили головы. Они ожидали, что Цезарь, не могший обойтись без них, будет упрашивать, быть может, даже умолять, а он не дорожит ими и отпускает как воинов, которых легко заменить другими.

– Квириты, – сказал Цезарь, не называя их уже коллегами, – вы требовали земель и подарков, и вы получите их, но не раньше того дня, когда я буду идти в триумфе с другими войсками…

В задних рядах возник едва уловимый ропот и покатился, ширясь и нарастая, к передним рядам. Но не подняли голов седые ветераны, с подстриженными бородами и бронзовыми лицами, общий крик, похожий на стон, огласил улицы:

– Прости, император! Виноваты!

– Не позорь нас отставкою!

– Хотим называться «воинами Цезаря»!

– Воевать с тобою!

– Умереть под твоими знаменами!

Крики превращались в бурю голосов. Цезарь не разбирал уже слов – видел только преданные лица, детски-виноватые глаза, слезы на обветренных лицах… Ветераны расстроили ряды и, окружив его, целовали руки и плечи, умоляя о прощении.

– Прости, император, прости! – гремели улицы. Но Цезарь молчал, сурово сдвинув брови.

И опять они умоляли его, опять обещали умереть, если он прикажет.

– Накажи нас, – кричали ветераны, – наложи какое угодно взыскание, и мы с радостью подчинимся!

– Вспомни, император, Алезию, Рубикон, Корфиний! Вспомни Фарсалу, где мы разбили Помпея! Разве мы не сражались за тебя, нашего бога и царя?

«Царя!»

Это магическое слово разгладило морщины на лбу Цезаря… Он взглянул в преданные лица своих боевых товарищей и сказал:

– Коллеги, я готов вас простить, если вы поклянетесь, что никогда больше неповиновение не омрачит вашего рассудка!

– Клянемся, клянемся!

– Марсом, Беллоной!

– Юпитером! Цезарь продолжал:

– Но кто ответит за убийство трибунов, за покушение на Саллюстия, за грабежи по дороге в Рим? Кто? Вы, только вы! И я, ваш император, должен вас наказать по закону: ваши триумфальные награды будут уменьшены на одну треть!

Обрадованные прощением, легионарии кричали:

– Воля твоя, император!

– Мы покажем в боях свою доблесть! Полководец взмахнул плащом.

– Коллеги, завтра на рассвете в путь… Мы идем в Африку – бить помпеянцев!

Слышал ропот оптиматов, видел злые бледные лица, но, казалось, не замечал.

Он возвратился домой, провожаемый толпами народа, а вечером Мамурра докладывал:

– Нобили кричат, что ты, Цезарь, стал тираном, что мстишь раскаявшимся помпеянцам: ведь многие из них ожидали получить наследство погибших… Антоний оспаривает у всадников дворец Помпея и угрожает занять его вооруженной силою… Отмени, Цезарь, публичную продажу, иначе прольется кровь…

– Чья кровь? Моих врагов? Пусть льется, Мамурра, пусть льется! А постановления Цезаря не подлежат отмене.

Спустя несколько дней, председательствуя на выборах магистратов, он распределял должности и пропретуры между своими сторонниками и способствовал избранию консулами Ватиния и Калена до окончания этого года, а себя и Лепида на следующий год.

Голос его звучал несколько глуховато, когда приходилось перечислять провинции и назначенных магистратов:

– В Цизальпинскую Галлию пошлем Марка Брута, в Трансальпинской оставим Децима Брута, в Ахаию поедет Сервий Сульпиций Руф, в Иллирию – Публий Сульпиций Руф, а Азию – Публий Сервилий Исаврийский, в Вифинию – Панса, в дальнюю Испанию – Требоний, в ближнюю – Педий и Фабий Максим…

– А в Африку? – донесся чей-то насмешливый голос.

Цезарь вспыхнул, но овладел собою.

– В Африку поедет Гай Юлий Цезарь с легионами, чтобы усмирить мятежников, – спокойно сказал он, – Цезарь выедет из Рима диктатором, а с нового года начнет военные действия в должности проконсула, так как срок диктатуры к этому времени истечет.

Встал и, провожаемый друзьями и приверженцами, быстро вышел из курии.

Приказав Саллюстию отправиться к легионам, находившимся в Кампании, и отвести их в Сицилию, откуда они должны были переправиться в Африку, Цезарь торопился кончить дела и выехать поскорее из Рима.

Несколько дней спустя прискакал гонец на взмыленной лошади и без доклада ворвался в атриум, где Цезарь беседовал с друзьями.

– Император! – крикнул он, задыхаясь. – Легионы восстали и идут на Рим… Трибуны, пытавшиеся их успокоить, растерзаны. Саллюстий спасся бегством.

Цезарь побледнел. Силою воли подавил волнение и на вопрос Мамурры, как поступить с бунтовщиками, спокойно ответил:

– Подождем новых известий.

Ночью примчался Саллюстий в разорванной одежде с кровоподтеками на лице. Цезарь был один. Полулежа в таблинуме, он работал над «Комментариями о гражданской войне».

– Цезарь! Воины идут сомкнутыми рядами, опустошая все на своем пути…

Полководец отложил манускрипт. Темная морщина залегла между бровей.

– Расскажи, как спасся, – спросил он, едва владея собою.

– Чудом, Цезарь, чудом! Они набросились на меня с криками, что ты обманул их: «Где обещанные подарки? – вопили они. – Не желаем служить… Требуем отставки!» Я стал уговаривать их… Меня ударили по лицу, сбили с ног. Я бросился к знамени, обнял древко… Они не посмели напасть на меня и бросились к палаткам трибунов… А я, Цезарь, побежал на луг, где паслись лошади, вскочил на одну из них и ускакал…

Цезарь молчал.

– Как прикажешь поступить с бунтовщиками? Завтра они подойдут к городским воротам.

– Впустить в город.

– Впустить? – с удивлением воскликнул Саллюстий. – Но они, Цезарь, способны совершить насилия над мирными жителями…

– Впустить в город. – повторил полководец и взял отложенный манускрипт.

Саллюстий понял, что Цезарь желает работать,– и вышел.

Но работать он не мог.

«Дела плохи, помпеянцы усиливаются, ветераны ненадежны… Был ли случай, чтобы легионы не повиновались Сулле? Нет!.. Диктатор был сильнее меня, знал тайну власти над людскими сердцами… А я»?..