Текст книги "Триумвиры"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

III

Отступив из Италии в Элладу, Помпей поставил во главе пятисот кораблей, доставленных союзными восточными царями, консуляра Марка Бибула, непримиримого аристократа, вызвал один легион из Киликии и присоединил его к пяти легионам, выведенным из Италии, набрал легион воинов, живших в Греции и Македонии, и два легиона – в Азии, нанял всадников, пращников и стрелков из различных народностей: здесь были димие черноволосые галлы, белокурые германцы, смуглые низкорослые галаты и каппадокийцы, юркие дарданы и мрачные приземистые бессы.

Центром вооружаемых войск была Македония, а главная квартира находилась в Фессалонике, куда сбегались сенаторы и всадники, покидавшие Рим.

Узнав о завоевании Цезарем Испании, Помпей приуныл: седой, с большими волосами и широким мужественным лицом, тучный, он сидел, наклонив голову, над хартией с нанесенными на ней городами и реками Греции, морями и островами.

– Путь от Берей над Галпакмоном в Диррахий долог и утомителен. Но в Македонии делать больше нечего. О Марс и Беллона, – вздохнул он, молитвенно воздев руки и упав на колени, – помогите Помпею поразить врага… О, мои испанские легионы!..

Встал и пошел навстречу входившим друзьям.

По лицам их Помпей увидел, что они принесли дурные вести, но не смутился – привык к преследованиям судьбы.

– Что нового, друзья? – спокойно спросил он, ожидая удара.

– Увы, Цезарь высадился в Акрокеравнии…

– Это где?

– В Палеасском заливе. Склонившись над хартией, искал залив.

– Где же он? – нетерпеливо восклицал он, подвинув к друзьям хартию. – Где Акрокеравния? Позвать географа!

Низенький старичок стоял перед ним, кланяясь. Помпей повторил вопрос, готовясь сбить скриба ударом кулака в лицо, но старичок протянул палец и, обведя им черный кружок и извилистую береговую линию, сказал:

– Вот, господин мой, Акрокеравния – взгляни на надпись. А вот и Палеасский залив.

Помпей покраснел и, стараясь скрыть свое смущение, спросил:

– А скажи, откуда ближе до Диррахия: от Фессалоники или от Акрокеравнии?

– От Акрокеравнии ближе, господин мой,, и путь легче. На пути находятся Орик и Аполлония…

– Ну, иди, – нахмурившись, сказал Помпей. – А теперь, друзья, объявите военачальникам мое приказание: двигаться большими переходами к Диррахию, куда я переношу главную квартиру.

Через час легионы двинулись в путь. Помпей с друзьями ехал впереди. Лошадь под ним была горячая, и он ежеминутно сдерживал ее.

Вечером почти одновременно прискакали два гонца.

– Орик и Аполлония заняты… Города не сопротивлялись законному консулу…

– А ты от кого? – повернулся Помпей к другому гонцу.

– От Цезаря.

Губы полководца дрогнули. Он сорвал печать, пробежал глазами эпистолу.

– Подлый лицемер! – крикнул он побагровев. – Предлагать мир, и не прекращать военных действий! – И, скрипнув зубами, прибавил: – Зачем же было высаживать легионы в Греции, если он жаждет мира?

Нахмурившись, он отвернулся от гонца.

– Будет ответ? – спросил посланец.

– Ответа не будет, – холодно ответил Помпей.

Прибыв под Диррахий, полководец занял город и расположил войска к югу, вдоль берега Апса.

– Укреплять лагерь, – приказал он и отправился в Диррахий, где в главной квартире собрались начальники на военный совет.

Ночью Помпей, дремавший в полном снаряжении над хартией, был разбужен рабом. Через несколько мгновений перед ним стояли друзья. Они сообщили, что подошедший Цезарь расположился лагерем на противоположном берегу Апса и прислал эпистолу с мирными предложениями.

Помпей возмутился.

– Друзья, муж, предлагающий мир с обнаженным мечом, – разбойник!.. – крикнул он. – Пусть он сложит оружие, если не лжет, что согласен мне подчиниться… Иных условий я не приму. Неужели Помпей Великий согласится вернуться в Италию из милости Цезаря?

Он резко отвернулся от друзей и, не глядя на них, вышел. Через несколько минут его громовой голос загудел в атриуме:

– Пиши, скриб! Объявить Марку Бибулу строгий выговор за недостаточную бдительность на море: высадка Цезаря с легионами в Акрокеравнии – недопустимая оплошность. Приказываю Марку Бибулу послать Либона с пятьюдесятью кораблями к Брундизию для наблюдения за гаванью, а самому Бибулу зорко наблюдать за морем, дабы легионы, оставленные Цезарем в Италии, не могли переправиться в Грецию…

Выйдя на улицу, Помпей вскочил на коня и поехал в лагерь.

Несмотря на дождь и холод, воины работали, укрепляя вал. Он слышал окрики центурионов, резкие голоса военных трибунов, угрюмые ответы легионариев и подумал, вспомнив Корнелию, последовавшую с ним на чужбину, и непримиримых сыновей, жаждавших борьбы: «Не лучше ли помириться?.. Если он не лжет и первенство останется за мною… Но нет! Не таков Цезарь: вероломный, он готов на измену; лживый, он способен отказаться от своих слов; нечестный, он будет изворачиваться и меня же обвинять в вероломстве и подлости!.. О, чудовище, грязный выродок, порожденный Венерой и одним из семи царей!»

Он злобно засмеялся и зашептал:

– Почему нет во мне каменного спокойствия, железной воли и холодной жестокости Диктатора? Сулла раздавил бы Цезаря, как вредное насекомое… А я? Какой дух удерживает меня от решительных действий? Неужели Фатум, предначертания которого неизменны?

Подъехав к воинам, он спросил, давно ли они работают и когда их сменят. Выступил центурион:

– Вождь, смена придет на рассвете.

– Хорошо. Какой работает легион? Пятый? Где караульные трибуны?

Он долго находился в лагере, объезжая укрепления, беседуя с начальниками, в палатки которых заходил запросто, не как вождь, а как равный к равным.

Войдя в шатер Брута, который работал при свете тусклой лампады, переписывая исчерченную во всех направлениях рукопись, он любезно заговорил с ним, восхваляя его научные занятия, но не мог отделаться от чувства виновности перед ним. «Разве я не убил его отца? А сын из любви к республике перешел на мою сторону».

Брут сидел, несколько сгорбившись. Ему было тридцать семь лет, – низкий упрямый лоб, бледное лицо с черной бородой и выдающимися скулами, болезненный вид. Он только что отправил эпистолу в Фессалонику, где осталась его жена, дочь Аппия Клавдия, со своей сестрой, супругой Гнея, старшего сына Помпея, и работал рассеянно, под впечатлением воспоминаний. В Риме остались Лепид, женатый на сестре, и вторая сестра, жена Кассия.

«Что их влечет к Цезарю?» – думал он, просматривая греческие исследования о Демосфене, страстным поклонником которого он был. И вдруг вспомнились остроты Цицерона: «Что можно ожидать от этих мужей? Один Брут, а другой – Легад». «Brutus» означало «глупый», a «Lepidus» – «снисходительный», и эта игра слов была неприятна. «Неужели я делал только глупости, а Лепид своей снисходительностью потворствовал изменам жены?»

– Над чем работаешь? – спросил Помпей, которого удручало тягостное молчание Брута. – Цицерон говорил мне, что ты пишешь сочинение «О добродетели».

– Да, я задумал это рассуждение, но братоубийственная война мешает сосредоточиться. Пришлось отложить эту работу и заняться Демосфеном и Полибием.

В это время послышались голоса, и в шатер вошли несколько человек. Прищурившись, Брут старался разглядеть их при скудном свете лампады, но пламя мигало, и лица мужей оставались в тени.

– Цицерон и мой сын, – шепнул Помпей.

После взаимных приветствий Гней сказал, обращаясь не то к отцу, не то к Цицерону:

– Цезарь уверяет, что поднял оружие с целью вернуть квиритам свободу…

– Свободу? – вскричал Цицерон. – Но, друзья мои, скажите, когда народ ее потерял? Разве не было у него законов, неприкосновенных трибунов, которые имели право прерывать политическую жизнь и отменять распоряжения сената?.. Нет, всё у него было: свобода слова и трибуны, избирательное право, которым он даже торговал, как своей собственностью, и беспрепятственный доступ к магистратурам… Чего же больше?,. Какую же еще свободу этот наглый муж хотел вернуть плебсу?

– Цезарь утверждает, что нет равенства между плебеем и нобилем, – перебил Гней. – Он кричит, что некоторые знатные фамилии из рода в род занимают главные магистратуры…

Цицерон рассердился:

– Плебс, плебс! Кто это? Стадо. А Цезарь разыгрывал из себя преемника Гракхов: «Моя цель – освободить угнетенный плебс». Но разве стадо может ходить без пастуха? Я согласен даже на то, чтоб этим пастухом был потомок Венеры, – засмеялся он, – но, друзья мои, подумайте, во имя богов, что представляет из себя эта кучка, именующая себя популярами! Все они – разорившиеся бездельники и искатели приключений: Антоний, Долабелла, Целий, Курион, Мамурра и десятки им подобных…

Брут сидел задумавшись: темная морщина глубоко залегала между бровей.

– Ты прав, – резко сказал он и удивился звуку своего голоса. – Он идет, чтобы отнять у нас свободу… И все, что было честного в Риме, поднялось на помощь республике и свободе…

– Тем более, – подхватил Помпей, – что, сражаясь, мы знаем твердо, все, как один: мы должны победить или умереть свободными.

Помпей знал, что Цезарь со своими пятнадцатью тысячами находится в западне, – против него он имел войск втрое больше и мог уничтожить врага внезапным нападением, но медлил, решив ослабить Цезаря голодом. Вызвав из Азии Сципиона, он следил за действиями неприятеля. Сведения, получаемые от разведки, не беспокоили его: враг отсиживается в палатках… Цезарь посылает отряды на розыски хлеба… мешает кораблям Бибула брать воду на побережье… ожидает подкреплений из Брундизия…

В то время как часть воинов укрепляла лагерь, а разноплеменная толпа знати, состоявшая из сенаторов, всадников, восточных царей и вождей варварских наездников, роптала на медлительность Помпея (нобили стремились вернуться поскорее в Рим, мечтая поделить между собой богатства «изменников», перешедших на сторону Цезаря, угрожая расправой Аттику, который предпочел остаться в Риме, и открыто выражая недоверие Афранию и Цицерон), он обучал легионариев, соперничая с ними, несмотря на свою старость, в ловкости: верхом, на скаку, выхватывал меч и рубил головы куклам, вылепленным из глины… Однажды, когда он беседовал с халдеями, вошел Лабиен. Нахмурившись, Помпей отвернулся от него.

«Будущее – как на ладони, – подумал Лабиен. – Зачем предсказания? Стоит лишь двинуть легионы!»

– Вождь, в войске Цезаря голод, – вымолвил он, – легионарии слабеют… Прикажи…

– Уйди, разве не видишь, что я занят?

– Вождь, пока Цезарь не получил подкреплений…

– Он и не получит их – Бибул охраняет море…

– Умоляю тебя, вождь…

Помпей высокомерно взглянул на него.

– Кто здесь вождь – ты или я?.. Если ты, то я готов тебе подчиниться, если я – изволь исполнять мои приказания…

Побледнев, Лабиен выбежал из шатра. Он дрожал от бешенства и негодования: «Мы бы разбили Цезаря и взяли бы в плен… Гражданская война кончилась бы… О боги, боги! Что он делает? Пойду к Катону, может быть, он повлияет на Помпея и заставит его принять необходимые меры…»

Покинув с Помпеем Рим и оставив свою сестру Сервилию с ее сыном на Родосе, Катон находился в состоянии грусти и растерянности. Его угнетало тяжелое положение отечества, и он, облачившись в траурную одежду, перестал стричься и бриться, не надевал на голову венка. Так же, как и прежде, он, по примеру Ромула. ходил босиком и без туники – в темной тоге, надетой на голое тело.

Он беседовал с друзьями, когда вошел Лабиен.

Взглянув на мрачное лицо сурового мужа, подражавшего Катону Цензору, Лабиен подумал: «Вот неприятный человек, живущий в идеальном государстве Платона! Цицерон прав, утверждая, что Катон одинок в мире: не замечает никого – ни друзей, ни выродившихся потомков Ромула…»

Лабиен заговорил о слухах, носившихся в лагере, будто Помпею суждено поражение, и выразил опасение, что легионарии, услышав о предсказании халдеев, могут растеряться и во время битвы перейти на сторону Цезаря, но Катон перебил его:

– Удивляюсь, Лабиен, что здравомыслящие люди могут еще верить восточным прорицателям, которые об-манывают за деньги легковерных мужей… Успокойся и успокой своих друзей. Наш вождь Бибул примет необ-ходимые меры…

И, обратившись к любимому стоику, прибавил:

– Что такое Фатум и можно ли верить предопределению? – спрашиваешь ты. Трудно утверждать, что это божество, наделенное разумом, а если Фатум не божество, то, может быть – совокупность законов, движущих жизнями, своеобразный порядок мироздания? И если это так, то…

Лабиен не стал слушать и поспешил уйти.

IV

Положение плебса, голодного, обремененного долгами, становилось с каждым днем все тяжелее, и Сальвий, изверившись окончательно в обещаниях Цезаря, вспомнил о Целии и Долабелле, на которых указывал некогда Клодий как на мужей, способных вести борьбу. Понимая, что собственные выгоды должны толкнуть их к одновременной защите плебеев, он отправился к Целию.

Целий, сын путеолского ростовщика, друг Цицерона, был муж легкомысленный, честолюбивый, не имевший твердых политических убеждений: некогда сторонник аристократов, он стал цезарьянцем и исполнял должность претора. Теснимый кредиторами, требовавшими уплаты огромных долгов, он возымел мысль предложить законы, но медлил, не будучи уверен в поддержке комиций и боясь выступить против Цезаря.

Войдя в атриум, Сальвий увидел молодого мужа с землистым оттенком лица, с синеватыми кругами под глазами и преждевременными морщинами на лице. Он был в одной тунике и занимался тщательным рассматриванием ваз, полученных от Цицерона.

«Если я продам три лучшие вазы, – размышлял он, – у меня останется еще пять… Конечно, жаль лишиться изображений нагой Данаи, ласкаемой золотым дождем, Одиссея и сирен, Приама над телом Гектора… Но что же делать? Без денег – смерть. А Цицерону скажу, что вазы разбили рабы…»

Стоя на пороге, Сальвий смотрел на Целия.

«Будет ли он бороться? Сторонник Цезаря, он если и пойдет с нами, то не из любви к плебсу».

Целий поднял голову:

– Что тебе нужно, друг мой? – спросил он, подходя к нему. – И почему проник ты в мой дом незамеченным? Уж не вор ли ты или наемный убийца?

Сальвий вспыхнул:

– Не суди, господин, о человеке по старой тунике: нередко под рубищем таится честность, а под тогой с пурпурной каймой подлость и злодейство…

– Ты прав, друг мой! Но скажи, что тебе нужно? Если ты голоден, я повелю тебя накормить, если ты.-

– Господин мой, я не нищий, а вождь пролетариев, избранный вместо погибшего Клодия… Я пришел предложить тебе сотрудничество в борьбе с нобилями…

Целий задумался: в голове промелькнула мысль о ротациях и выгоде, которую можно извлечь из поддержки неимущими…

– Если ты обещаешь мне помощь, я выступлю в комициях, – сказал он. – Что думаешь о законах, которые я предложу: квартиронаниматели не должны платить за прожитое время; все долги отменяются?..

Лицо Сальвия порозовело.

– Господин мой, – радостно вскричал он, – если ты предложишь эти законы, все пролетарии и городской плебс поддержат тебя… И, если прикажешь, – понизил он голос, – мы выступим с оружием в руках…

– Хорошо, подготовь народ, а я сделаю свое дело. Сальвий вышел, дрожа от нетерпения. Борьба! Она представлялась ему продолжением деятельности Клодия, неумолимого трибуна, священным заветом великого популяра Сертория, непримиримостью Мульция и Малы, любовью к свободе Спартака и ненавистью к нобилям Катилины!..

Лициния встретила его на пороге: она месила грубое тесто из отрубей, и руки ее по локоть были выпачканы.

– Что с тобой? – вскричала она, заглянув в веселые глаза мужа.

– Борьба начинается… Да помогут нам боги добиться лучшей жизни…

– Лучшей жизни? – шепнула Лициния, и слезы покатились по ее исхудалому лицу.

Она плакала, прижавшись лицом к плечу мужа, о долгих годах тяжелой жизни, яростной борьбы за существование. Став давно плебеянкой в силу безвыходности, она забыла о далеком прошлом. А потом – годы борьбы… годы унижений и тайной проституции, чтобы заработать несколько ассов на существование… ложь и увертки перед мужем: «Заработала, помогая волшебнице собирать травы».

– Не лучше ли было погибнуть в темной яме, чем медленно умирать, как мы умираем? – говорила она, рыдая и размазывая руками в тесте слезы по лицу.

Сальвий рассказал о готовности Целия возобновить борьбу.

– Муж мой, – вздохнула Лициния. – Целий маленький человек, – не чета Катилине…

– Кто знает? И Спартак был неизвестен, когда начинал борьбу у Везувия, а лотом…

– Делай, как находишь лучше, но я не доверяю силе и влиянию Целия и Долабеллы…

Сальвий рассердился:

– Не каркай, как ворона, а то накличешь беду-. Сомневаться в удаче – не начинать дела. А мы должны всегда быть уверены в победе…

Рогации Целия были встречены противодействием консула и магистратов. Особенно резко выступал городской претор Требоний. Но законы прошли в комициях. В городе происходили беспорядки, а на форуме – побоища. Требоний, сброшенный разъяренной толпой с его судейского места, спасся бегством.

Народ неистовствовал. Пришлось вызвать конницу. Толпа разбегалась, не помышляя об участи своего вождя. Консул, взбешенный выступлением Целия, запретил ему отправлять служебные обязанности, и Целий, не подчинившийся приказанию его, был силою стащен с трибуны. Народ не выступил в защиту вождя, и Целий не мог оставаться в Риме после такого публичного бесчестия.

– Поеду искать правосудия у Цезаря, – заявил он друзьям и, решив выехать из города, отправился вечером к Сальвию.

– Сегодня я послал гонца в Массалию к изгнаннику Милону, – сказал Целий, садясь у очага, – он нас поддержит…

– Кто? Убийца Клодия? – возмутился Сальвий. – Нет, вождь, ни один популяр не пойдет с вами!

– Но не всё ли равно кто будет способствовать общему благу? – удивился Целий.

– Смерть Клодия еще не отомщена! – холодно возразил Сальвий.

Целий нахмурился.

– Зиачит, ты отказываешься нас поддержать? Что же, боритесь сами, а мы… Но, если мы добьемся победы, помни, Сальвий, я объявлю на форуме, что победить помогли нам рабы и гладиаторы!

– Пусть так! Но – клянусь Немезидой! – одно имя Милона заставляет меня обнажить нож!

Узнав, что Сальвий отказался сотрудничать с убийцей Клодия, Лициния захлопала в ладоши:

– Я рада, муж, что ты, наконец, образумился.

– Я пошел бы с ним до конца, – хмуро ответил Сальвий, – если бы он не вызвал Милона.

Целий подстрекал рабов и гладиаторов к восстанию, произнося зажигательные речи в грязных табернах Субурры. А потом отправился в приморский городок, где решил дожидаться Милона.

Однажды утром на берегу высадился бородатый Милон и тотчас же предложил Целию послать эпистолы в италийские муниципии.

– Мы соблазним их щедрыми обещаниями, и они возьмутся за оружие, – говорил он, – а когда начнется гражданская война, ни один Цезарь не потушит великого огня.

Гонцы возвращались, нанося им страшные удары привозимыми ответами:

– Муниципия не восстанет.

– Муниципия отказывается.

Оставалось одно: бежать. И они выехали ночью на юг, с бешенством и отчаянием в сердцах. Проезжая через города, они освобождали преступников из тюрем, призывали под знамена рабов, пастухов и гладиаторов.

Совместная работа становилась невозможной: раздражительный Милон портил всё дело ненужными строгостями. Рабы и гладиаторы роптали. Решив освободиться от злобного коллеги Целий послал его овладеть городком, где находился один легион пол начальствованием претора. Через несколько дней пришло известие, что Милон убит камнем из пращи, а войско его рассеяно.

Слухи о смерти Милона пришли в Рим, и Сальвий поспешил в Неаполь, где находился Целий.

Он встретил его на дороге из города. Вождь мятежников, окруженный рабами и гладиаторами, покидал Неаполь, проклиная его и Кампанию:

– Подлецы, подлецы! – кричал он, грозя кулаком городу, оставшемуся позади. – Они не хотят свободы, предпочитая восстанию рабство! Пусть же Юпитер поразит трусов своими молниями!

Узнав Сальвия, Целий улыбнулся – лицо его просветлело.

– А, это ты! Я знал, что ты присоединишься к нам!

– Вождь, смерть Клодия отомщена, злодей погиб, и я готов пойти с тобою…

– А где же твои люди?

– В Риме. Я подыму их и пришлю тебе на помощь… Целий рассмеялся.

– Пока ты доедешь до города, пока соберешь декурга и центурии, пока они дойдут… Не думаешь ли, что будет поздно?.. Друзья пишут из Рима, что против нас послана конница…

– Всё же я попытаюсь…

– Спеши. И ударь коннице в тыл – да помогут тебе боги!

Отступая к Турию, где некогда боролся и погиб Веттий, племянник всадника Муция Помпона, Целий увеличивал войско, призывая рабов постоять за свободу. Он расположился лагерем в гористой местности на берегу речки, приказав рыть окопы и воздвигать вал.

Дружно работали беглые невольники и гладиаторы, – малейшее промедление грозило смертью. День и ночь звенели заступы и кирки. Женщины и дети из соседних деревень приносили мятежникам живность. Люди выбивались из сил, но работы не прекращали.

Три дня спустя разведывательный дозор сообщил, что по дороге движутся турмы испанской и галльской конницы из Рима.

«Сальвий не успеет подойти», – подумал Целий, отдавая приказание приготовиться к бою.

Варвары ворвались в лагерь со стороны равнины, где вал не был закончен.

Необученное войско не могло устоять перед стремительным налетом галлов и иберов и, отчаянно сопротивляясь, гибло.

Целий хотел броситься на меч, но не успел: мимо проскакал огромный седобородый галл и, точно шутя, задел его голову длинным мечом – она покатилась под копыта его лошади.