Текст книги "Триумвиры"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

XIX

Едучи в Нарбоннскую Галлию, Цезарь получал в пути известия: италийские купцы вырезаны в Генабе карпаутами; Верцингеториг, объединив сенонов, паризиев, никтонов, кадурков, туронов, авлерков, андов, лемовиков п племена, жившие на берегу Океана, послал войска, под начальствованием Луктерия, по направлению к Нарбоннской Галлии, а сам вторгся в область битуригов, данников эдуев; ремы, эдуи и лингоны, верные Риму, окружены мятежниками; секваны колеблются.

Оставив часть легионов для защиты Нарбоннской Таллин, Цезарь с изумительной быстротой, двигаясь по снежным сугробам, бросился в область арвернов. Начальствование над войсками с приказанием грабить и опустошать страну было передано Дециму Бруту, а Цезарь, во главе небольшого конного отряда, поскакал во весь опор через Галлию, чтобы соединиться с двумя легионами, зимовавшими в области лингонов.

Всадники, переодетые в галльские штаны и плащи, не были узнаны, и попытка удалась.

Не отдыхая, Цезарь собрал военачальников и приказал послать гонцов в области, где находились другие легионы.

– Собраться всем в окрестности Агединка, – распоряжался он, – хочу проучить щенка, кусающего за ноги слона.

Вскоре он, во главе одиннадцати легионов, галльских вспомогательных войск и конницы, двинулся вперед. Он шел, осаждая и сжигая города, разбил Верцингеторига под стенами Новиодуна и затем двинулся на Аварик, столицу битуригов.

Верцингеториг отступал, сжигая города и деревни, солому и сено, разрушая дороги, внезапно нападая маленькими отрядами на легионы, снимая часовых, отбивая обозы с зерном.

Цезарь шел пешком, с непокрытой головой, по опустошенной стране. За ним двигались усталые легионарии. А конница Верцингеторига не давала покоя: лишь только расположится войско на отдых или начнет варить поленту, как лихие наездники врываются в лагерь или обстреливают его.

Цезарь ободрял легионариев:

– Возьмем Аварик – город будет ваш, население тоже, – говорил он, а однажды сказал: – Завтра подойдем к городу.

Было холодно, шел дождь. Ненастье мешало осадным работам. Но воины, закаленные тяжелыми трудами, боями и непогодами, не унывали: рыли окопы, отражая вылазки неприятеля, устанавливали башни для нападения.

Продовольствие почти истощилось, – питались нарубленным сеном, смешанным с горстью муки, но работ не оставляли, несмотря на предложение Цезаря снять осаду.

– Коллеги, если вам тяжело, если вы не в силах вынести голод и холод, скажите, и мы оставим Аварик… Но если вы верите своему вождю и в силах устоять против невзгод, потерпите.

На другой день он объявил приступ. Шел дождь. Размытая и взрыхленная почва засасывала ноги. Легионарии скользили, оступались, падали, но шли вперед, стиснув зубы. На потемневших бородатых лицах и в мрачных глазах горела неукротимая воля, зажженная Цезарем. По колени в грязи они подходили к стенам, устанавливали лестницы, лезли вверх. Баллисты и катапульты беспрерывно обстреливали осажденных, тараны день и ночь громили стены.

Когда войска ворвались в город, Цезарь, насквозь промокший, въехал на жеребце, забрызганном грязью по брюхо. Он смотрел на остервенелых воинов, грабивших и поджигавших дома. Здесь легионарии тащит за волосы молодую девушку, валит в грязь и насилует; там германский всадник забавляется, бросая младенца вверх и подхватывая на копье; дальше разбивают бочки с вином и пьют, черпая шлемами и шапками, а еще дальше ворвались в храм, тащат за бороду старого жреца, бьют его, а жриц продают по сестерцию за голову. Горят дома, запах гари мешает дышать.

– Человеческая жизнь не стоит одного медного асса, – пробормотал Цезарь и, подъехав к жрецам, купил у легионария девушку за сестерций. – Я подарю ее кому-нибудь из военачальников. Дециму Бруту?

К вечеру город наполнился воплями: пьяные легионарии громили дома и лавки, разграбили храм, а население вырезывали.

– Перебито сорок тысяч, – доложил поздно ночью Децим Брут. – Воины пьяны и спят, где попало… Что прикажешь?

– Караулы выставлены?

– Все сделано, божественный Юлий! Галльский легион Алауда трезв, не участвовал в насилиях.

Цезарь нахмурился:

– Легион ненадежен?

– Думаю, надежен. Начальник говорит, что друиды запретили проливать кровь беззащитного населения.

Цезарь вскочил – кровь бросилась ему в голову, – было стыдно. Овладев собою, он сказал:

– До рассвета вывезти все продовольствие, легионы выстроить утром за Авариком, а город сжечь.

– Ты хочешь соорудить гигантский костер для невинно убитых, – молвил легат, – и боги…

– Молчать! – дико крикнул Цезарь и замахнулся на него острым стилом.

Децит Брут выбежал из шатра.

Отойдя в Децетию, Цезарь разделил войско: Лабиен с четырьмя легионами должен был идти против сенонов и карнаутов, а сам Цезарь – на Герговию, столицу арвернов. Кругом простирались опустошенные города и деревни; ограбленное население умирало с голоду, и толпы нищих шли за войсками, падая от изнурения. Но Цезарь равнодушно слушал мольбы о пропитании, равнодушно смотрел на протянутые руки: «Война!» Его сундуки были наполнены серебром, золотом, храмовыми сокровищами, п легионы восхваляли вождя за доброту и щедрость.

«Доброта? – думал он. – Я отдал им город, они его разграбили и перебили жителей. И это доброта?.. Да, на войне это доброта вождя!»

Знал от разведчиков и перебежчиков, что Верцингеториг набирает войска, обучает их и возбуждает к мятежу племена, посылая вождям золото. Медлить было нельзя: вторгнуться в область арвернов по долине реки Элавера и принудить Верцингеторига к битве означало закончить победоносно войну.

Однако осаду Герговии пришлось снять. Приступ не удился – легионы были отброшены, а Верцингеториг, нападая день и ночь, тревожил войска. Опасность быть окруженным заставила Цезаря двинуться на север, чтобы соединиться с Лабиеном и спасти войско. Галлия была потеряна, и мысль об участи Красса не давала ему покоя.

Верцингеториг, зная о тяжелом положении Цезаря от римских и германских перебежчиков, перенес главную квартиру в укрепленный городок Алезию, где скрещивались дороги, ведшие в Нарбоннскую Галлию.

Прощаясь с любимой женой, от которой у него было двое детей, он говорил, указывая на них:

– Моя цель, жена, изгнание чужеземцев из Галлии, а твоя – воспитание сыновей в духе любви к родине и ее величия. Враг отступает, скоро ни одного римского воина не останется на галльской земле.

Приказав укреплять Алезию и снабдив город большими запасами провианта, Верцингеториг выступил с пятнадцатью тысячами всадников против римлян: дни и ночи тревожил он Цезаря лихими налетами, отбивал обозы и военные машины, которые с трудом тащили быки по размытым дождями, непроходимым дорогам. Страстный, неутомимый, он казался олицетворением силы, доблести и трудолюбия: неизвестно было, когда он спал, – постоянно скакал впереди наездников, а если они отдыхали, отправлялся в разведку, нередко пешком, в рубище нищего.

Цезарь отступал с одиннадцатью легионами к Нарбоннской Галлии. А позади него шумела, бряцая оружием, восставшая страна, и друиды призывали племена поразить одним ударом поработителей.

Цезарь шел впереди легионов. За ним шагали воины самого храброго XIII легиона, который он любил за испытанную отвагу и преданность.

«Все потеряно, все погибло, – думал он с горестью. – семь лет трудов и войны канули в Лету! Неужели вновь начинать войну?! Но живая сила дороже всего, и она даст мне возможность возобновить завоевание страны».

Обернувшись, оглядел легионариев. Они шли с опущенными головами, даже воины XIII легиона пали духом.

Горько засмеялся.

«А я, безумец, вздумал подражать великому Лукуллу, превзойти его! – вздохнул он. – Но Лукулл учился военному делу под руководством непобедимого Суллы!.. А я?.. Но не может быть, чтобы звезда моя закатилась!..»

На четвертый день отступления легионы внезапно дрогнули: конница Верцингеторига, обрушилась на римское войско.

Цезарь, застигнутый врасплох, не растерялся. Приказав германцам объехать правое крыло вражеских наездников, он вскочил на коня, и, выхватив меч, помчался к месту, где бородатые германцы с диким криком и громкими мольбами к Тиру мчались, вздымая клубы пыли.

Он видел, как обе стороны столкнулись, и невольно за любовался доблестным ударом конницы, мгновенно опрокинувшей галлов: падали люди, мчались лошади без седоков, лязг мечей и вопли слышались все сильнее, а он, остановив коня, рвавшегося вперед, кричал:

– Бейте, германцы, врага! Бейте! Верцингеториг отступал.

В раздумье сидел Цезарь на коне, не зная, что лучше: преследовать галлов или укрыться в провинции. И вдруг решил:

– Гнать неприятеля!

Стремительно бросилась за отходящими галлами конница Цезаря, с топотом и лязгом гнала неприятеля, а римский вождь уже обдумывал, как поразить вражеские войска и удержаться в Галлии. И, когда Лабиен, подъехав к нему, спросил с удивлением, действительно ли Цезарь решил идти к Алезии, городу мандубиев, полководец вскричал:

– Неужели ты трусишь, Лабиен? Здесь, под Алезией, я дам битву всей Галлии. И пусть свершится, что уготовано Фатумом: или доблестная победа или позорное поражение!

– Безумие отчаяния, – прошептал Лабиен, покачав головою.

Впереди возвышалась на горе крепость; высокие стены, казалось, подпирали небо, и стрелы уже сыпались на подступавшие легионы. Две речки омывали с противоположных сторон подножие горы, к западу от которой простиралась равнина, а с остальных сторон, в восьмистах – тысяче шагов тянулся пояс холмов.

– Рыть рвы, насыпать вал вокруг города, – распоряжался Цезарь.

Закипела работа.

Перебежчики сообщали, что Верцингеториг укрылся в Алезии с восемьюдесятью тысячами пехоты и пятнадцатью тысячами конницы и послал гонцов к кельтским племенам с приказанием произвести набор.

– Он ожидает на помощь всю Галлию, – говорили перебежчики, – и тебе, господин, трудно будет устоять. Из городов, деревень, пустынь, болот, а также из лесов, где живут друиды, пойдут сотни тысяч, десятки тысяч, тысячи, сотни десятки и единицы…

Опасность была велика.

– Полчища галлов сметут легионы, как пыль, – говорил Цезарь военачальникам, в безмолвии окружавшим его, – и не я буду Цезарем, если не найду выхода из нашего положения.

На военном совете, созванном на другой день, он пристально смотрел на военачальников, точно оценивая их храбрость, сметливость и умение руководить боем. Были здесь Мамурра, Антоний, Лабиен, Требоний, Децим Брут и иные сподвижники, центурионы, восточные рабы, искусные в военном деле, хитрые греки, опытные в возведении крепостей.

Цезарь встал.

– Вожди и мудрые советники, – сказал он, – я обдумал наше положение и нашел выход. Спасение римских легионов и победа над неприятелем в быстрейшем возведении второй линии укреплений с башнями вокруг города. Войска будут находиться между окопами, возведенными нами против Алезии, и валом, который мы соорудим против готовых подойти кельтских племен. В этой крепости мы будем сопротивляться двойным приступам: со стороны Алезии и со стороны ожидаемых галльских полчищ…

– Мысль твоя великолепна! – вскричал Антоний. – Но успеют ли воины закончить работы?

– Должны успеть, – твердо сказал Цезарь, – я полагаюсь, вожди, на ваше старание и распорядительность.

– Но ты забываешь, божественный Юлий, о недостатке провианта, – перебил Лабиен, – запасы иссякают, а в окрестностях ничего не достать…

– Будем есть траву и калиги, – нахмурился полководец, – а победим!

Повернулся к тучному Мамурре и долго смотрел в заплывшие жиром свиные глаза. Он верил в способности этого жадного человека, который был предан ему, как собака.

– Завтра же приступить к работам, – слышишь, Мамурра? Посылать людей за деревом, камнем и железом, отнимать у населения медные и железные изделия, заставить плотников, каменотесов и кузнецов работать быстрее. Насыпать земляной вал и обкладывать бревнами, перед рвом навалить в пять рядов заостренные деревья н большие ветви, которые должны быть крепко связаны у основания. Впереди них рыть восемь рядов волчьих ям, которые назовем по форме их лилиями, а плотникам, каменотесам и кузнецам готовить остроконечные колья, осколки камней и железа и вбивать в ямы; затем лилии прикрыть фашинником и землей, чтобы ловушки не были заметны на зеленой равнине. А впереди них укрепить, вровень с землей, как можно чаще, острия и надеть на них железные крючки. Понял, Мамурра? Заставить рабов, искусных в военном деле, и ученых греков делать чертежи укреплений. Привлечь к работам десять тысяч воинов, а понадобится – и больше. Я сам буду наблюдать за работами, и горе тому, кто будет ленив и нерадив!

Лицо его горело, голос звенел, крепчая.

– Мамурра, где сочинение по осаде городов? Мы должны принять во внимание способ Деметрия Полиоркста… Итак – за дело! Не медлить! А вам, военачальники, приказываю лично руководить работами!

XX

Проходили дни, недели. Высокий вал с башнями, вторая укрепленная линия, вырастал за легионами, осаждавшими Алезию. Не прекращались и работы перед городом – первая линия была почти закончена. Цезарь лично руководил работами. Он видел на стенах Алезии караулы, наблюдавшие за его легионами, а однажды там появился сам Верцингеториг. Галльский герой смотрел ил машины, подвозимые к крепости на сильных быках, и хмурился. Ждал подкреплений, зная от соглядатаев, сумевших пробраться через римский лагерь, о войсках, направлявшихся в Бибракте, о запасах оружия и хлеба, перевозимых на вьючных животных.

Цезарь знал меньше о движении галльских полчищ, но зато ему было известно о голоде в Алезии, и, когда однажды Верцингеториг изгнал из города стариков, женщин и детей, надеясь, что Цезарь продаст их в рабство, полководец только вздохнул: у него самого не было хлеба для легионов.

Смотрел на обезумевших от голода мандубиев, которые умоляли о куске хлеба, видел, как они, падая от истощения, ели траву, слушал предсмертные стоны и равнодушно пожимал плечами: «Война!»

Разведка донесла о приближении галльских полчищ под начальствованием четырех полководцев. Предполагая, что Верцингеториг, увидевший со стен подкрепления, не замедлит броситься одновременно с ними на римлян, Цезарь приготовился к отражению приступов.

Это была грозная неделя отчаянных боев, рукопашных схваток. Тревога не покидала полководца: здесь решалась участь Галлии и судьба Цезаря.

Он лично руководил отражениями приступов, невольно любуясь безумной храбростью Антония, подвигами Лабиена, хладнокровием Требония, и думал, что, имея таких друзей, он без труда добьется великой будущности.

Ночью вспомогательное войско галлов покинуло свой лагерь и подошло к равнине, где работали римляне. Испустив громкий клич, чтобы предупредить осажденных, галлы стали забрасывать ров фашинником, метать камни и стрелы. Со стен Алезии загремела труба – Верцингеториг приказал выступить своим войскам.

С ревом и грохотом налетали галлы с обеих сторон на римские валы, но легионарии осыпали их свинцовыми шариками из пращ и камнями. А баллисты и катапульты работали беспрерывно – в темноте обрушивались на людей каменные глыбы, длинные стрелы пронзали за раз несколько человек. Щиты стали лишними, и обе стороны отбросили их. Двигаясь вперед, галлы путались в крючках, падали, проваливались в ямы, натыкались на заостренные деревья и ветви. Крики, проклятья, голоса римских и галльских военачальников, ободрявших воинов, слышались чаще и чаще.

Добраться до вала было невозможно. Бледная луна выплыла из-за туч и осветила груды убитых и раненых.

На рассвете галлы отступили, опасаясь удара с правого крыла. Верцингеториг отвел свои войска в Алезию.

Последняя битва была самой кровавой и ожесточенной. Римляне едва держались, сопротивляясь одновременно двум противоположным приступам.

Цезарь стоял на горе к северу от речки и наблюдал за боем. Он видел врага, забрасывавшего его легионы дротиками, двигавшегося черепахою, и приказал Лабиену выступить с шестью когортами.

– Если он устоит, – говорил Цезарь, – пусть отведет войска и сделает вылазку.

Вскочив на коня, он отправился на равнину, чтобы ободрить воинов.

А галлы наступали… Прогнав с башен римлян, они засыпали рвы землей и фашинником, разрушили палисад. Еще минута, и легионы были бы смяты, уничтожены. Но Цезарь подоспел с войском, и галлы обратились в бегство.

– Обойти варваров! – приказал он Лабиену.

– У меня тридцать девять когорт, – ответил пропретор, – и наше спасение в вылазке.

– Вперед же, друг, и да поможет нам…

Не кончил, ударил бичом коня и, приказав когортам и коннице выступать, помчался вперед. Красный палудамент развевался, лысая голова блестела, и легионы узнали Цезаря. Радостные крики огласили равнину. А он мчался, осыпаемый стрелами и дротиками, и кричал одно слово:

– Победа, победа!

Увидев страшное смятение галлов, он остановил коня. Римская конница проникла в тыл и производила резню. Галлы бежали – сотрясалась земля, крики и проклятия оглушали…

– Победа, победа! – охрипшим голосом кричал Цезарь.

Подъехал Антоний и объявил, что взят в плен галльский вождь и захвачено семьдесят четыре знамени.

– Благодарю тебя, Антоний, за храбрость, преданность и дружбу, – сказал Цезарь.

Антоний был взволнован. Он смотрел преданными глазами на вождя и молчал. Потом тихо вымолвил:

– Без тебя, божественный Юлий, римские легионы сложили бы свои кости в Галлии…

День и ночь прибывали перебежчики из лагеря галльских полчищ. Они говорили, что от двухсот пятидесяти тысяч пехотинцев и восьми тысяч наездников осталось одно воспоминание.

– Внутренние раздоры подточили галльские войска, – твердили они, – а вражда вождей создала разногласия среди племен… Скоро ни одного воина не останется перед твоей крепостью.

Это была правда. Галльские полчища распались, и Верцингеториг, взойдя однажды на стены, с ужасом увидел остатки войск, отходивших от Алезнн. Стоял, как окаменелый: выхода не было, – только поругание и смерть…

А город стонал, – галльский воинский плач по погибшим носился над Алезией: заунывный, он терзал сердце безысходностью, в нем звенела предсмертная тоска, горе, обреченность.

– О родина, родина, – заплакал народный герой, – ты погибла! Пусть будут прокляты вожди, враждовавшие из-за власти! Они забыли о спасении дорогого отечества!

целуя его руку, – имея тридцать тысяч, ты победил полчища в десять раз большие, н самое главное – создал маленькое, но стойкое войско. Оно предано тебе, Цезарь, и с его помощью ты можешь…

– Не забегай вперед, – остановил его полководец. – Все пойдет своим чередом… Да, я надеюсь больше всего на свои легионы и на тебя, Марк Антоний!

Помолчав, он взглянул на таблички, горкою лежавшие на земле, и прибавил, указывая на них:

– Эти «Комментарии о галльской войне» пошли Аттику, чтобы распространил их не только в Италии, но и в провинциях. Весь мир должен знать, как завоевывал Цезарь Галлию, и где не хотели ему помочь боги, там он сам себе помог остротой ума и природной находчивостью…

Цезарь сидел под дубом, занятый составлением комментариев о галльской войне, когда распахнулись городские ворота и стройный муж с льняного цвета бородой, вооруженный копьем, щитом и мечом вылетел из них и поскакал к римскому лагерю.

Издали он увидел римского полководца и, объехав его, точно прощаясь навеки со свободой, спешился и положил к йогам Цезаря оружие.

Цезарь узнал Верцингеторига.

«Он был моим другом, а теперь враг… он изгнал меня из Галлии, и, если бы не Алезия, где я показал себя стратегом, равным, быть может, одному Сулле (вспомнил Херонею и Орхомеи), Галлия была бы потеряна для римлян».

Взглянул на Верцингеторига..

«Безумец, он пожертвовал собою за этот презренный изменчивый народ и умрет после моего триумфа».

Он отвернулся от Верцингеторига и смотрел на его войско, выдававшее оружие. Казалось, все оно состояло из голодных, исхудалых мандубиев. Война им надоела, и они, не понимая, что становятся рабами, искоса поглядывали на легионарнев, среди которых распределяли их римские военачальники. Впрочем, они ни о чем не думали и только жадно ожидали хотя бы кусочка хлеба…

Цезарь встал.

– Война неожиданно кончилась, – сказал он подошедшему Антонию н радостно обнял его, – вся Галлия опять в моих руках.

– Да, божественный Юлий, – склонился Антоний.

Алезия была гигантским путем к славе, – она казалась Цезарю истоком огромной реки, которая несла на своих волнах в победном стремлении к мировому владычеству корабли с его легионами, а впереди плыл он, полководец, усмиритель галльских племен, полусмертный, полубог, подобный Зевсу, поразившему титанов!

Власть!

Она маячила путеводной звездой, сверкавшей в отдалении, и он видел мир и жизнь сквозь призму ее лучей, а без нее казалось немыслимым существование, невозможным и непосильным каждый шаг, каждое движение. Да, власть была звездой, и, если бы эта звезда внезапно погасла, он не представлял себе, чтобы делал и как жил!

Власть!

Он стремился к ней долгие годы. Жил только ею – все его существо горело пожирающим пламенем этой страсти, и, упорно работая над достижением заветной цели, не досыпая ночей, разоряясь на подкупы в комициях, он лгал, хитрил, изворачивался; в Галлии, где он, притворяясь ягненком, раздирал, как хищник, свою добычу, его считали вероломным; но он шел, и путь его был залит кровью, изменой, жестокостями, поборами; тысячи свободных сынов были обречены на гибель, а он шел, обманывая даже друзей, оскорбляя их недоверием, подозрительностью, не желая ни с кем делиться славою…

Был ли он прав?.. Но ведь это был путь к власти! Что с того, что Зевс-скиптродержец и олимпийцы научали люден добродетелям? Честность? Порядочность? Милосердие? Свободолюбие? Заботы о плебсе? Все это были красивые, возвышенные слова, но он, римлянин, потомок богов, выше всего этого!

Честность, порядочность! Олицетворением ее был Сципион Эмилиан, а многого ли он добился в своей жизни? Добродетели, как путы, мешали ему двигаться, жить, свободно дышать, и они, только они преграждали путь к власти. Да, Эмилиан был жалким рабом добродетелей. А Люций Кальпуриий Пизон, прозванный «Честным»? Чем вознаградила его республика за доблесть и полезные деяния? А ведь оба они могли бы, располагая казной и подчиненными нм легионами, опрокинуть сенат, захватить власть! Не так ли поступил Сулла, указавший единственный путь к власти?

Милосердие! Не присущее римскому духу, бессмысленное для военачальника, глупое для магистрата, смешное для отца семьи, оно было для мужа, идущего к власти, пагубным и вредным.

Свободолюбие! Борьба Гракхов и Фульвия Флакка, Сатурнина и популяров с оптиматами… А для чего? Разве возможно уравнять сословия? Разве разумно дать им свободы, чтоб они, грызясь между собой за первенство, погубили Рим?

Не так ли было во времена Мария? Но Сулланский вихрь опрокинул здание республики и смел смельчаков…

Так размышляя, Цезарь видел свои легионы на подступах к Риму, а себя – приветствуемого плебсом и проклинаемого сенаторами, и презрительная улыбка блуждала на тонких упрямых губах.