Текст книги "Триумвиры"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Милий Викентьевич Езерский
Триумвиры

Книга первая

I

Бледный молодой человек, с орлиным носом и кругами под черными живыми глазами, полулежал на ложе в одной тунике и читал «Пир» Платона.

Это был Гай Юлий Цезарь. Возвратившись в Рим вскоре после смерти Суллы, он радостно был встречен популярами как приверженец Мария и примкнул к ним. Марк Эмилий Лепид уговаривал его присоединиться к мятежу, но Цезарь хитрил, долго раздумывая и, совещаясь с Аврелией, своей матерью, не давал прямого ответа. Не считая Лепида умным, он не верил в его способности, а Марк Юний Брут казался ему только пылким, увлекающимся человеком. Однако он продолжал бывать у обоих и особенно часто засиживался у Брута: жена его Сервилия, сестра юного Марка Порция Катона, высокогрудая и крутобедрая, поразила его с первой встречи ласковой речью, задушевным смехом, умной беседой, и он почувствовал, что влюблен и не в силах покинуть Рим.

Когда Лепид и Брут, уехав из города, подняли мятеж, Цезарь стал ухаживать за Сервилией: лестью, подарками, преклонением перед ней, утонченными любезностями и восхищением ее красотой он добился любви. Страсть его не остывала, а разгоралась по мере того как Сервилия, молодая и чувственная, поддавалась ему. Известие о вероломном убийстве мужа повергло ее в горе не надолго. Разве Цезарь не заменил ей мужа, не уверял, что влюблен навеки? Конечно, он женат на дочери Цинны, но Корнелия только жена…

Теперь, вспоминая о Сервилии, он улыбался: «Сам бы Юпитер влюбился в нее, клянусь Венерой!»

В таблинум вошла жена. Оживленное лицо ее было привлекательно, и Цезарь ласково улыбнулся ей.

– Гай, собираются гости, – сказала она. – Будь добр выйти к ним… Я должна заняться по хозяйству.

– Клянусь Юноной, – рассмеялся Цезарь, привлекая ее к себе, – ты богоподобна… Эта стола и эти украшения придают тебе царственный вид…

Корнелия вспыхнула – частые похвалы мужа были приятны и доказывали, как она думала, его постоянство. Уверенная в любви Цезаря, она не допускала, чтобы он мог увлечься другой женщиной.

Надев поверх туники белую тогу и спрятав под нею цепочку с золотою сердцевидной буллой, подарок Сервилии, Цезарь вошел в атриум.

У имплювия сидели и стояли матроны, окружая седоволосую Аврелию, мать Цезаря; она говорила с жаром о мятеже, обвиняя Катула и доказывая, что если б она не повлияла на сына, Гай, возможно, примкнул бы к восстанию.

А в стороне, прислушиваясь к беседе, молча сидела тетка Юлия, вдова Мария Старшего.

Цезарь остановился, окинув быстрым взглядом гостей: блестящие глаза Сервилии сверкнули из-за спины матери, и молодая матрона медленно отошла от ймплюмш.

Цезарь приветствовал гостей, поднимая, по обычаю, правую руку к губам. Он подошел к тетке и спросил, отчего она грустим. Юлия ответила, что ей нездоровится. Она почти не изменилась с тех пор, как Цезарь бежал из Рима, опасаясь гнева Суллы: такая же привлекательно женственная…

Попомнив о слухах («Любовница императора»), он пожал плечами: «Сплетни, распускаемые аристократами», – и отошел от нее.

– Божественная, – шепнул он, останавливаясь перед Орвнлией, и громко заговорил о событиях, волновавших Рим: – Увы! Благородный Лепид умер в Сардинии, и Порпеппа отплыл с легионами в Испанию… И хотя мой чип. Люций Корнелий Цинна уговаривал меня…

– Знаю, – прервала Сервилия, – ты поступил благоразумно, и я сожалею, что Брут не послушался твоих советов и дал увлечь себя честолюбивым Лепидом…

– Пусть Помпей торжествует, – говорил Цезарь, – пусть он приносит жертвы богам за счастливое избавление родины от мятежа марианцев; пусть Катул кричит в сенате: «Пока жив был всемогущий диктатор, популяры дрожали за свою шкуру, а лишь отошел, к богам – восстали!» Но разве можно бороться с народом, единственным господином республики?

А Юлия сидела задумавшись. Вчера утром она навестила Лукулла в его скромном домике и беседовала с ним о Сулле. Эти беседы стали для нее насущной потребностью с того дня, как она пыталась отравиться после смерти императора. Образ могущественного диктатора вставал перед ней в своем страшном величии: видела холодные глаза, каменно-спокойное лицо, ощущала сильные руки, сжимавшие ее в объятиях, слышала звучный голос и не знала, куда деться от горести, как пережить эту смерть. Вчера Лукулл сказал: «Это был величайший муж от основания Рима», а потом говорил о Новой Италии, созданной Суллою: «Латины, этруски, умбры, сабелы, оски, греки и галлы смешались, образовав единый италийский народ»… Слова «величайший муж» звенели в ушах целый день, и она, плача и томясь, гордилась, что знала его и любила… Уходя от Лукулла, она спросила, как живут Валерия, Фавст и Фавста, и он, вздохнув, ответил: «Сын и дочь еще дети, а вдова занята Постумией, родившейся после смерти супруга…»

Юлия поднялась, собираясь незаметно уйти, но к ней подошел поэт Архий и, приветствуя, сказал вполголоса:

– Господин мой велел тебе передать, что завтра в полдень возле дома тебя встретит Герон.

Она знала, что Архий – клиент Лукулла, что Герон – любимый раб его, и поняла, что друг диктатора будет ждать ее у себя в назначенное время. Она пойдет, как всегда, без провожатых, – опасаясь, как бы свиданий с Лукуллом не вызвали сплетен в городе.

II

Люций Лициний Лукулл лежа обрабатывал «Достопамятности Суллы», и жена его Клавдия, дочь консуляра Аппия Клавдия, помогала ему.

Лукулл жил скромно; он не участвовал в проскрипциях диктатора и остался таким же бедняком, как и был.

Женившись на бесприданнице из аристократической фамилии, он стал еще большим поборником древних обычаев, суровой честности Сципиона Эмилиана и Метелла Нумидийского и глубоко презирал порочную знать, обогатившуюся проскрипциями; особенно сильно враждовал он с Публием Цетегом, который был вначале марианцем, а затем перебежал к Сулле. Имя Цетега внушало Риму почтение и ужас; муж коварный, он был могущественен и пользовался огромным влиянием в сенате. Клавдия, знавшая его (он некогда ухаживал за ней, добиваясь ее расположения), советовала супругу заручиться его поддержкою, но Лукулл колебался.

Развернув свиток пергамента, он прочитал:

– «Обуздав Митридата, как Геракл – Эримантского вепря, Сулла отправился во главе победоносных легионов в Азию, чтобы восстановить древние порядки и единый римский закон…»

Вошел Герон, и Лукулл отложил манускрипт.

– Благородная Юлия из фамилии Цезарей… Клавдия вспыхнула и молча выбежала в перистиль.

Так случалось каждый раз, когда он принимал Юлию, а петом, встречаясь с мужем, Клавдия избегала говорить о «вдове кровавого Мария».

Лукулл принял Юлию в атриуме. Усадив ее на биселлу, он сел рядом и стал говорить о Сулле. Он любил вспоминать этого железного мужа, он благоговел перед ним, и, произнося его имя, чувствовал в сердце щемящую боль.

– Сегодня всё утро я работал над его «Достопамятностями»… Читая их, испытываешь трепет: сколько величия, ума, воли, предвидения!..

Лукулл увлекся, изощряясь в красноречии, точно выступал в сенате: возникали риторические фигуры, смелые сравнения, образы, и слова лились, лились…

– Да, величайший муж, – вздохнула Юлия. – Он любил тебя, как лучшего друга, благороднейший Люций Лициний, и мне больно бывает, когда я думаю о тебе… Ты ненавидим аристократами и демократами, – а за что? За свою честность и презрение к ним! Они, грязь под твоими ногами, возвеличиваются, а ты забыт и живешь в бедности… Думал ли ты об этом? О, прошу тебя, – схватила она его за руку, – не перебивай меня, во имя богов, дай договорить, иначе я подумаю, что ты забыл о трудах божественного императора!

Лукулл с удивлением смотрел на Юлию.

– Сенат получил донесения из Испании, что Серторий ведет переговоры с Митридатом, быть может, заключил даже союз… Серторий и понтийский царь – опасные враги, и сенат ищет полководца, чтобы послать в Испанию…

Лукулл начал понимать.

– Такой полководец уже намечен: это Помпей, – продолжала Юлия, – разгром Сертория повлечет распадение союза, и Митридат, конечно, не посмеет выступить…

– Но он выступит! – вскричал Лукулл.

– Такого же мнения и сенат. Но, пока Митридат соберется, муж, знающий Азию, ее природу и обитателей, мог бы подготовить для себя почву, заручиться связями в сенате, поддержкой влиятельных магистратов и отправиться в провинцию…

– Ты намекаешь, благородная Юлия, на меня?

– Доведи дело Суллы до конца, – страстно сказала она, – порази Митридата! Я уверена, что тень императора будет сопутствовать тебе в походах и боях!

– Но как начать и кто меня поддержит?

– Публий Цетег.

– Заклятый враг!

– Действуй, как покойный император, и ты останешься победителем. Слыхал о Преции?

Лукулл вспыхнул, растерянно взглянул на Юлию.

– И ты… ты советуешь?

Она холодно смотрела на него.

– Знаю, ты считаешь ее простибулой, но она – любовница Цетега, а Цетег сделает всё, что она захочет…

– Преция развращает молодежь, обирает стариков… Что скажет Рим обо мне?

– В наше подлое время честность вредна… Живи, как все живут, иначе оба сословия безжалостно растопчут тебя…

Лукулл задумался. Разве не то же говорила жена?

– Скажи, благородная госпожа, откуда тебе известно о постановлении сената, о происках Помпея?

– Я услышала случайно: Квинт Гортензий Гортал рассказывал об этом Архию… Конечно, от поэта ты узнаешь все подробности и тогда решай, как действовать…

Лукулл пожал ее руки.

– О, благодарю тебя! – вскричал он. – Ты истинный бескорыстный друг! Покойный император владел золотым сердцем!

Юлия покраснела.

– Из любви к Люцию Корнелию я забочусь о Люций Лицинии, – наклонила она голову и, поднявшись, шепнула: – Пусть имя его сопутствует тебе!

Лишь только Юлия вышла, Герон принес эпистолы от Метелла Пия: одну на имя Лукулла, другую на имя Архия.

– Гонец дожидается ответа, – сказал он. – Что прикажет господин?

– Накормить его, уложить спать. Уедет завтра. Сходи к Гортензию Горталу, Сизенне и Архию и скажи, что я их жду.

Сломав печать, Лукулл стал читать письмо. Лицо его омрачилось. Успехи и неудачи в Испании чередовались, а Серторий был неуловим.

«Сообщу ему, что сенат решил послать на помощь Помпея. Пусть Архий, с которым старик дружит, напишет ему подробнее. Боги гневаются на римлян, – иначе как объяснить поражения?»

Встал и, молитвенно сложив руки, обратил взор к клочку голубого неба, заглядывавшему в комплювий:

– Отец богов, Марс и Беллона, пошлите победы римским легионам!

III

Подавив мятеж популяров, Помпей стал добиваться назначения против Сертория, однако сенат медлил, не желая отзывать Метелла Пия, друга покойного диктатора. Но помощь Метеллу была необходима: поражения становились угрожающими, а обещание Суллы послать в Испанию Помпея было живо среди магистратов.

Муж храбрый, умный, осторожно-медлительный, такой же бесстрастно-равнодушный, как Сулла, Помпей был опытным воином, но прежняя юношеская скромность сменилась важностью в обращении, надутой гордостью, честолюбием. Его нерешительность была причиной насмешек женщин и негодования военачальников.

Помпей сидел в атриуме, беседуя со своим вольноотпущенником Деметрием. Он то и дело откидывал назад длинные волосы, свисавшие со лба на черные блестящие глаза, и поглядывал в зеркало: видел открытое живое «честное лицо» (оно вошло в Риме в поговорку), крупные белые зубы и думал: «Да, я похож на Александра Македонского… Первый заметил это Люций Марций Филипп… Как он сказал?.. «Я, Филипп, не делаю ничего удивительного, если люблю Александра…» Но консул не похож на Филиппа Македонского».

Очнулся. Деметрий что-то говорил. Надушенный, он стоял рядом, и приторный аромат египетских духов раздражал Помпея; он знал этот запах: такие же духи употребляла жена Деметрия, его любовница.

– Прибыль? Какая прибыль? – уловил Помпей несколько слов из речи вольноотпущенника. – Я уезжаю на войну в Испанию, и ты, Деметрий, конечно, поедешь со мною… А когда возвратимся в Рим, я решу, как распределить прибыль с торговых… торговых… (он искал слова, но не находил – краснел и путался еще больше)… сделок…

Деметрий хитро прищурился. Это был смуглый молодой грек, ловкий, пронырливый. Зная о связи Помпея со своей женой, он смотрел на нее философски: «От жены не убудет, если она ляжет лишний раз с господином, а зачнет от него – мне же выгода: патрон не пожалеет нескольких тысяч сестерциев на воспитание ребенка, да и жена получит на наряды…»

Так размышляя, он сказал, понизив голос:

– Господин мой, жена моя низко тебе кланяется… Помпей растерялся и не знал, что ответить.

А Деметрий, наслаждаясь его замешательством, продолжал:

– Господин мой, всё мне известно. Она ревнует тебя к женам и дочерям всадников (он перечислил несколько знатных фамилий), с которыми ты поддерживаешь близкие отношения… Но сознайся, господин, такой страстной любовницы, как она, ты еще не имел…

Волосы слиплись на лбу Помпея.

– Ну и что ж? – выговорил он, задыхаясь. – Ничего между нами не было… только маленькая дружба… Деметрий усмехнулся.

– Господин мой, прибыль, о которой я тебе говорил, составляет сто двадцать тысяч сестерциев… Я должен сопровождать тебя в Испанию… Жена останется одна… Ты знаешь, мы небогаты…

Помпей облегченно вздохнул, вытер ладонью лоб.

– Да, да, – поспешно сказал он, – возьми эти деньги себе… Я хотел сам предложить их тебе, но не решался. Однако ты, ошибся, дорогой мой, считая прибыль равной ста двадцати, а не двумстам тысячам сестерциев…

Вольноотпущенник не смутился:

– Верно, господин мой! – вскричал он. – Я нарочно сказал меньшую сумму, зная твою Доброту: ты непременно захотел бы подарить мне все двести тысяч, но боги надоумили меня, и я отнял у тебя для тебя же восемьдесят тысяч…

«Лжет», – подумал Помпей и встал:

– Можешь идти.

Он прошел в перистиль, спустился в сад. Встречавшиеся рабы и невольницы низко кланялись ему, а он медленно шел, ни на кого не глядя, не отвечая на поклоны, с величественным видом, присущим скорее царю, чем сыну римского всадника. Казалось, он играл на сцене, как гистрион – все движения его были обдуманы, лицо бесстрастно. Только на ступеньках он остановился, и лицо его как бы загорелось – столкнулся с молодой женою.

Помпей любил Муцию, но теперь она была беременна, и он позволял себе любовные развлечения на стороне. Жена знала об этом и страдала, но чувств своих выказать не осмеливалась – знала гордость и упрямство мужа.

– Я уезжаю, Муция, в Испанию, – сказал он, обнимая ее и уводя в сад. – Надеюсь, добрая Люцина позаботится о тебе больше, чем это в силах сделать человек. Молись ей и да пошлют нам небожители второго сына… Прошу тебя, заботься, дорогая, о Гнее: он мал, ему четыре года,..

Муция взглянула на него с грустной улыбкою:

– Обязанности свои я знаю, не беспокойся… Послушай, я давно уже хотела поговорить с тобою… Обещай не сердиться…

Помпей покраснел.

Она взяла его тяжелую руку и, поглаживая, говорила:

– Я не хочу тебя упрекать… Но мне больно… Гней, я акаю о твоих отношениях к жене Деметрия, дочерям соседей и всадников…

– Кто тебе насплетничал? – растерянно пробормотал он, избегая смотреть на нее.

– Разве это неправда?

– Но ведь ты должна понять, Муция…

– Я понимаю, – живо перебила она, взглянув на свой живот. – Но увы! Твои любовные дела продолжаются уже давно.

Помпей молчал. Потом сказал не подымая глаз:

– Есть мужи, к которым благоволит Венера; она не оставляет их своими милостями. Я, очевидно, принадлежу к числу этих избранников. Но не печалься, Муцин! Сердце мое принадлежит тебе. А любовные развлечения, – запнулся он, – не есть преступление: разве отец богов не изменяет Юноне с земными женами и девами?

Муция вздохнула.

– То боги, – шепнула она, – мы же смертные…

– А разве поступки богов не должны быть примером для смертных?

По дорожке пробежал, гонясь за бабочкой, маленький Гней, в одной тунике, босиком, с сеткой в руке; на шее метался креспундий на золотой цепочке.

Помпей улыбнулся, обнял жену.

– Подари мне, Муция, еще такого сына, – сказал он, – и я брошу жену Деметрия и иных прелестниц…

IV

Накануне отъезда Помпея из Рима сенат был потрясен подтверждением слухов, волновавших Рим: испанские и азийские лазутчики доносили о союзе Сертория с Митридатом, о взаимной помощи их в предстоящей борьбе с Римом.

Хризогон, в белоснежной тоге с пурпурной каймой и с золотым перстнем на пальце (знак всаднического достоинства), говорил громким голосом:

– Отцы государства! Покойный император, заботясь о мире в Италии и провинциях, давно уже послал в Испанию благородного Метелла Пия. Однако не легко подавить восстание беглого проскрипта из карбоновой шайки – он заключает союзы с врагами отечества, и нужен муж, который бы одним ударом кончил с ним. Такой муж есть. Он выбран, отцы, вами… Так почему же он медлит? Неужели для того, чтобы устроить свои дела? Но личное должно уступить место общественному, и я спрашиваю Гнея Помпея Великого: «Когда же ты, наконец, избавишь нас от злодеев и умиротворишь Испанию?»

– Верно! Он говорит правильно, – послышались голоса Лукулла, Антония Гибриды и Катилины, – ждем от тебя ответа, Гней Помпей!

Поднялся Красе:

– Отцы, Помпею нечем оправдаться; он не уезжает по двум причинам: не пускают любовницы и удерживает страх потерпеть поражение…

Помпей краснел и бледнел, слушал Красса, но когда тот намекнул на Сертория, он быстро вскочил, топнул ногою…

– Лжешь, завистник! – громовым голосом крикнул он. – Никогда я не был трусом… Никогда не терпел поражений… Сам диктатор назвал меня Великим. А ты, Марк Красс, полное ничтожество…

Не договорил. Побагровев, Красс бросился к нему с кулаками:

– Я ничтожество?! Кто, как не я, помог непобедимому императору взять Рим? А ты где был? Как и чем защитил его? Ха-ха-ха!..

Помпей растерянно молчал.

– Не время, дорогие друзья, пререкаться, – примирительно сказал Лукулл, становясь между ними. – Диктатор ценил вас обоих и, умирая сказал: «Я многим обязан Крассу и Помпею…»

Лицо Красса просветлело. Но вмешался Публий Цетег, враг Лукулла:

– О, как ты легковерен, Марк Лициний Красс! – воскликнул он с насмешкой в голосе. – Благородный муж потешается над вами…

Лукулл презрительно взглянул на Цетега, пожал плечами:

– Можно ли верить, квириты, марианцу, перебежавшему на сторону Суллы? Моя же честность известна всему Риму.

И гордо вышел из курии.

V

Переваливая через Пиренеи, Помпей получил грозные нести: навстречу ему идут большие силы Перпенны и Геренния, а сам Серторий находится в гористой области Ибера, готовясь к нападению; морское сообщение Испании с Италией прервано, – пираты, союзники Сертория, отбивают суда с товарами, предназначенными для Рима. Соленая рыба, хлеб, вино, оливковое масло, воск, мед, смола, шерсть, ткани, железные изделия, – всё это попадает в руки морских разбойников, которые отправляют большую часть добычи Серторию; из Бетики, знаменитой .полотыми, серебряными и медными рудниками, из Кордубы и отовсюду идут ценности и в Рим не попадают, – восставшие племена отбивают их, а суда жгут и топят…

Метелл и Помпей с боем продвигались, стремясь соединиться. Переправившись через Ибер, Помпей разбил Геренния под Валенсией и взял ее. А затем двинулся к Бетису, где у Италики стоял мятежный квестор Люций Гертулей.

Победы и поражения чередовались. Недели и месяцы пролетали, как минуты, в громе битв, беспощадных осад, хитрых и внезапных налетов. Перпенна избегал битвы. Но старый Метелл заставил его принять бой, и, хотя в рукопашной схватке Метелл был ранен, победа осталась за ним. А Помпей, разбив Гиртулея близ Италики, бросился навстречу Метеллу. Наконец они соединились. Велика была радость римлян. Надежда на окончание войны встрепенула сердца воинов. Однако мечты их оказались обманчивыми: поражений было больше, чем побед. Помпей умалчивал о неудачах, а незначительные успехи называл громкими победами.

Однажды он послал в Рим краткое донесение:

«Гней Помпей Великий, полководец – сенату и римскому народу.

Волею бессмертных мы встречаем на пути своем яростное сопротивление иберийских племен, обманным образом привлеченных Серторием на свою сторону. Борьба затягивается, хотя мы беспощадно бьем неприятеля. Близ Сеговии Гиртулей, разбитый вторично, пал в бою. Вся надежда на помощь бессмертных и храбрость легионов. Осада каллагуритян кончится на днях падением мятежного города. Перебежчики сообщают, что осажденные питаются трупами жен и детей, которых умерщвляют по жребию, а затем солят в кадях. Полагаю, что этого им хватит не надолго. А тогда пусть свершится уготованное богами…

Невзирая на препятствия, твердо иду к победам».

А Метелл доносил:

«При Сукроне, у реки Турия, Серторий смял правое крыло Помпея, а сам Помпей, весь израненный, чуть не погиб. Должно отдать справедливость храбрости доблестного мужа; он сражался на моих глазах без шлема, в рядах воинов, а я бился в нескольких шагах от него.

Поддержав правое крыло Помпея, я кончил Турийскую битву полным разгромом войск Сертория. Беглый проскрипт укрылся в крепости Клунии, близ верхнего Дурия. Двигаемся вперед, чтобы осадить его и взять в плен. Да помогут нам Марс и Беллона!»