Текст книги "Яд (СИ)"

Автор книги: Mila Moon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9. Новое амплуа и «Весна» Мухи

Лондон, Англия

Николас Бредли не относился к тому привлекательному типу мужчин, от взгляда которых стыла в жилах кровь, и бежали мурашки по телу. Худощавый, примерно моего роста, а лицо обрамляли светло-русые волосы, забавно закручивающиеся в спирали, но больше привлекали глаза… Насыщенного шоколадного оттенка. Их цвет напоминал мне одного человека, но нет… Он не был таким притягательным, и в нем не плескалось той пугающей глубины, которая всегда манила, звала и подчиняла себе. Я бы сказала, в Николасе не было ничего особенного, но он оказался довольно харизматическим, а ямочка на левой щеке придавала шарма. Именно из-за этого на него обращали внимание девушки, покрывались румянцем и смущенно улыбались.

Мы все-таки промокли до нитки, пока добрались до кафешки, которую я сто раз прокляла и горе-художника вместе с ней тоже. Вот, кто заставил меня соглашаться на провокацию? Лежала бы под теплым маминым пледом, слушала музыку, смотрела фильмы…

Раздается звон колокольчика, вырывающего из приятных раздумий. В слипонах чавкает вода, от чего кожа покрывается неприятными мурашками. Сейчас бы снять с себя всю эту мокрую одежду, но… Мне же захотелось поближе познакомиться. Сарказм сочится и окутывает сознание, а настроение и так ни к черту. Вряд ли в таком взвинченном состоянии я вообще захочу с ним говорить. Единственное желание – взять первый попавшийся кэб и рвануть в Килбёрн, но придется париться в этом пабе.

Тут пахнет деревом, сигаретами и хорошим алкоголем: не тем дешевым пойлом, а настоящим элитным коньяком, виски, бурбоном. На стенах из коричневого кирпича висят разные пластинки, фотографии известных рок-знаменитостей. В общем, атмосфера нравится – уютно и без пафоса. Мы устраиваемся за дальним столиком, который пустует, и к нам сразу же подходит официантка, мило улыбаясь моему новому знакомому, а он заказывает две чашки кофе.

– Может, ты проголодалась?

Отрицательно качаю головой – кусок в горло не лезет, хочется хотя бы согреться и не замечать мокрой, неприятно липнущей к телу, одежды. Кажется, Бредли прекрасно понимает мое состояние, потому что хмурое выражение говорит само за себя.

– Ладно… Давно любишь шпионить за людьми? – пытаюсь расслабиться и разрядить обстановку.

– Интересно ты перефразировала вопрос, – смеется тихо Николас и делает глубокий вдох. Наверное, он любит говорить о своем творчестве, так как в глазах появляется огонек. – Любовь к рисованию привила моя мать, она учитель в художественном колледже, но я всегда считал, что для парня рисование – это не мужское занятие. Такой же точки зрения придерживался и отец, поэтому отдал меня в военное училище, которое я закончил, но рука всегда тянулась к карандашу и листку бумаги. Поэтому, в итоге понял, что лучше буду заниматься тем, к чему лежит душа.

Он улыбается, сверкая ямочкой, а официантка ставит перед нами дымящиеся с кофе чашки. Быстро хватаю свою, согревая руки, и делаю пару глотков, обжигая нёбо и язык.

– Значит, ты уличный художник?

Бредли держит чашку в руках и пару секунд задумчиво смотрит куда-то вглубь кафе, но затем взор возвращается ко мне.

– Можно и так сказать, – наконец отвечает он.

– И-и-и… зарплаты уличного художника хватает на жизнь? – немного с иронией произношу. Неловкий вопрос, но все-таки интересно.

– Не поверишь, но хватает… – загадочно улыбается парень. – Я удачно устраиваю выставки, благо друзья помогают, и работы продаются.

– Даже так. И могу я посетить выставку?

– Конечно, но, чтобы ее устроить, должно собраться определённое количество работ. Пока что… их нет.

Поднимаю бровь и встречаюсь с карими глазами, почему-то не могу долго смотреть и первая отвожу взгляд в сторону, разглядывая стену с пластинками.

– Я недавно была в «Тэйт модерн» и совершенно не поняла нового искусства. Мои познания в картинах сводятся только к знаменитой «Моне Лизе» да Винчи и «Звездной ночи» Ван Гога. Когда я работала моделью, времени на изучение и посещение галерей и выставок особо не было, хотя, конечно, я побывала в Лувре, моя подруга… – тут я запинаюсь, вспоминая об Энди, с которой холодно обошлась, и вина тяжелым камнем поселилась внутри, но продолжаю, отгоняя мысли: – Так вот, когда увидела «Джоконду», она вызвала бурю эмоций. Тогда было огромное количество туристов – возле нее всегда много людей. Я подошла, посмотрела в глаза, походила из одной стороны в другую, как многие делали… Казалось, что она и правда наблюдает, это жутковато.

Николас внимательно слушал, поставив локти на стол и сложив пальцы в замок.

– Говорят, он только ее губы рисовал десять лет… – тихо выдыхает парень, загадочно улыбаясь, а приглушенный свет кафе и дождь за окном придают ему интригующий вид, от которого по телу бегут мурашки, и уже не от холода.

– Это только предположения и загадки, да Винчи унес тайну с собой в могилу.

Мы заказываем еще по чашке кофе и продолжаем разговор.

– Хорошо, так, когда я смогу увидеть картины Николаса Бредли? – мы уже болтаем с ним как старые знакомые. Сама удивляюсь, что полностью расслабилась в компании парня, которого знаю от силы три часа.

– В любое время, но мне пришла идея, чему будет посвящена следующая выставка.

Мы уже пили по третьей чашке кофе, и мокрая одежда не имела никакого значения.

– Но ты, конечно же, не признаешься, – фыркаю в ответ.

– Почему же, это не секрет, – он делает паузу, а я уже знаю, что он скажет, – если ты согласишься, я хотел бы рисовать тебя.

Почему-то звучит очень интимно. На пару минут теряюсь и опускаю глаза на руки, лежащие на влажных джинсах.

– Покажешь то, что нарисовал? – спрашиваю, отнимая взгляд от разглядывания ткани и обращая его на парня.

Николас пару минут размышляет и все же расстегивает рюкзак, доставая альбом. Беру в руки и открываю… Лицо сразу же вытягивается, а глаза удивленно взлетают на Бредли. Конечно, я полный ноль в этом, но он все так точно изобразил. Вот я сижу, повернув голову. Затем похожий рисунок, но уже чуть ближе. Моих портретов пять штук, но когда хочу перевернуть и взглянуть, что дальше нарисовал этот талантливый парень, он выхватывает альбом и прячет в объемном рюкзаке.

– Такое впечатление, что там что-то непристойное, – хмыкаю, наблюдая за его действиями.

– В этом альбоме более личные рисунки, которые я показываю кому-то очень редко, – тон меняется, как и выражение лица.

Мне хочется вернуть непринужденную атмосферу, поэтому задаю вопрос:

– И сколько занимает… сам процесс?

– Все зависит от характера художника и его техники. Начинается процесс с наброска, когда намечается примерное местоположение объекта. Занимает в общей сложности, лично у меня, часа два.

– Думаешь, кто-то купит картину, на которой я?

– С моей техникой и твоими красивыми чертами лица… Думаю, мы произведем фурор, – уверенно говорит Бредли, широко улыбаясь. Наверное, только я считаю, что это глупая затея. – Ты согласна?

С сомнением смотрю в окно, где дождь уже успокоился, а небо сменило цвета на чистые бархатные темно-синие тона. Сначала хочется ответить «Нет», но губы говорят:

– Хорошо.

Николас удовлетворено вздыхает и подзывает официантку.

– Ты же не против начать завтра?

***

Залетаю пулей в дом и стаскиваю мокрую одежду, закидывая ее в стиральную машинку. Наполняю ванну горячей водой, добавляя пены с ароматом лаванды. Мысли постепенно становятся по местам, и только сейчас понимаю, в какую авантюру влезла. В тот момент я будто находилась под гипнозом, под чарами кофейных глаз и голоса Бредли. Сейчас эта идея кажется до абсурда… абсурдной! Николас оставил адрес и номер телефона, поэтому не поздно еще отказаться от безумной затеи. Но непослушные пальцы, набирающие пару раз номер и замирающие над кнопкой, так и не сделали этого. Плюнув, я подумала, что утро вечера мудренее, и позвоню завтра, извинившись и поблагодарив за приятное общение.

В итоге, на следующий день я ехала в метро в район Шордич, даже не удивляясь, что Николас Бредли там обитает, ведь это пристанище художников, скульпторов и дизайнеров. Там даже стены пабов и модных кафе разрисованы разными шедеврами – этот восточный уголок города был ярким, красочным и скучным его не назовешь, потому что здания ангаров и складов сразу же превращались в галереи, а стены служили холстами для рисунков.

Нахожу таунхаус под номером шестьдесят семь и стучу в дверь, переминаясь с ноги на ногу и заправляя непослушные волосы. Дверь открывается, и на пороге появляется знакомое улыбающееся лицо художника.

– Привет, проходи, я уже все подготовил.

– Привет, – бурчу в ответ и прохожу в «обитель холостяка».

Удивляюсь чистоте и порядку, которые сразу же бросаются в глаза. Для меня жилье парня – это разбросанные вещи, пыль, полный хаос, но здесь все с точностью наоборот: оформлено в стиле хай тек, где преобладают серые и кофейные тона. Одна стена украшена странной картиной, которую невозможно не заметить среди приглушенных красок – она ярким пятном выделяется на темном фоне. Подхожу ближе и разглядываю девушку, изображенную на холсте.

– Это работа чешско-моравского живописца Альфонсо Мухи в стиле «ар-нуво», называется «Весна», – раздается рядом глубокий мелодичный голос Николаса.

– Изображение гармонирует с названием… – произношу и отрываю, наконец, глаза, которые упираются в Бредли, внимательно наблюдающего за мной. Сегодня на нем свободная рубашка, светлые потертые джинсы, а волосы как всегда образуют непослушные русые вихри. – Ты живешь один?

Не знаю, зачем задаю этот вопрос, и так понятно – не чувствуется «женской руки». Он только усмехается и кивает куда-то вглубь дома. Иду за ним, разглядывая картины, встречающиеся на пути, именно они разбавляют серость и холодность, говоря о том, что хозяин – любитель искусства и, быть может даже, творческая личность.

Захожу в помещение, понимая, что это студия: повсюду разные зарисовки, карандаши, листки бумаги, мольберт. Чувствуется, что это самая любимая комната в доме, так как именно она кажется уютной и обжитой, в отличие от других. Светлая, просторная, с разрисованными стенами – мне безумно здесь нравится, стою с открытым ртом и не говорю ни слова.

– Я подумал о том, что неплохо начать со студии, но можно будет рисовать и на улице, чтобы разбавить и не делать один и тот же фон, – откашливается Бредли и садится на стул, разворачивая его спинкой к себе.

– Ладно… – неуверенно говорю и тоже присаживаюсь на стул. – Значит, мне надо просто сидеть в одной позе, так?

Он по-доброму усмехается, поднимается и ставит перед собой мольберт с чистым листом бумаги.

– Хорошо, сначала я рисую тебя в анфас и затем в профиль, договорились? Подними немного подбородок… так… отлично… и положи руки на колени. Расслабься, мышцы лица очень напряжены и, кажется, будто ты сидишь на электрическом стуле.

– Так оно и есть, – тихо шепчу, но Николас слышит и посмеивается надо мной. Откуда-то доносится музыка, и брови удивленно ползут вверх.

– Это, чтобы ты не заскучала в процессе, – хмыкает он, берет карандаш и начинает рисовать.

Что ж, все возвращается на круги своя – я в роли модели, но уже в другом амплуа. Интересно, мне можно открывать рот? Глаза постоянно смотрят на Николаса, который пронизывает мое лицо, тело, как лазерный рентгеновский луч. Его кофейные глаза постоянно перемещаются от мольберта и на мое застывшее, словно маска, лицо. Сосредоточенный… В своей стихии, как и я когда-то. Одна мелодия сменяет другую, третью, и создается иллюзия, будто мы находимся в какой-то сфере или на необитаемом острове. В мире остались только два человека: художник и его муза. Муза… Ловлю эту мысль и слабо улыбаюсь, замечая, что губы пересохли, облизываю и сглатываю слюну. Бредли наблюдает за мной, и уголки его губ ползут вверх, а карандаш так и порхает над листком бумаги, будто волшебная палочка.

– Не поверишь, но еще немного… – бормочет он, а глаза лихорадочно сверкают.

– Правда? – недоверчиво хриплю и подавляю желание покрутить затекшей шеей, все-таки сидеть, не двигаясь, полтора часа задача не из самых приятных и легких. Если раньше я могла становиться в любую позу, сейчас задание совершенно другое.

– Да…

Бредли не обманывает, и через полчаса я уже стою за его спиной и смотрю на свой портрет: до боли точный и словно живой. Боже, с горе-художником я погорячилась, он невероятный… Невероятно-талантливый.

– Предлагаю перекусить и продолжить, как тебе? – поворачивает голову и с иронией поглядывает на мое лицо.

– Да, было бы неплохо, – бормочу в ответ и, наконец, отрываю взор от портрета.

Под «перекусить» подразумевается паста «Болоньезе» собственного приготовления, отчего мои глаза лезут на лоб.

– Ты еще и готовить умеешь?

Бредли забавляет моя реакция.

– Что в этом удивительного? Я ведь один живу, пришлось научиться. Да и сложного абсолютно ничего нет.

Готова поспорить, но позориться не хочется, поэтому затыкаю рот вкуснейшей пастой. Оказывается, я ужасно проголодалась и опустошаю тарелку за считанные минуты – становится даже стыдно. Николас смотрит на меня из-под бровей и прикрывает рот рукой, чтобы не рассмеяться.

– Будешь добавку?

– Нет, спасибо, – язвлю в ответ, а он усмехается, но ничего не говорит.

Мы возвращаемся в студию, и я снова оказываюсь под пронизывающими зрительными лучами художника. Пока он рисует, задумываюсь, что рядом с ним забываюсь… Забываю больницу, четырнадцатое июня…его. Мысль тяжелым камнем опускается на дно сознания, пока я смотрю в окно, на такие же одинаковые таунхаусы, построенные в ряд, на иногда проходящих мимо людей…

Все-таки это была не самая глупая идея…

Глава 10. Гаптофо́бия

Лондон, Англия

С Николасом Бредли мы проводим почти каждый день вместе. Выбираемся в парки, скрываясь в более тихих местах, где меньше людей, хотя осенью не такой уж и наплыв – туристы хлынут в ноябре и декабре на распродажи и празднества.

Я привыкаю к роли «статуи», и сидение в одной позе уже не так напрягает, как первый раз в студии.

Каждый день под вечер мы заходим в «Винил», кафешку с пластинками, пьем кофе, едим стейки и картошку фри, болтаем обо всем. Ловлю себя на мысли, что с Бредли очень легко, комфортно и приятно. Он шутит, рассказывает забавные истории из детства, юности, о школе и военном училище – про родителей ни слова.

– А где твои родители? – задаю вопрос, кидая маленький кусочек курицы в рот.

Николас останавливается на полуслове, лицо мрачнеет, а брови сдвигаются к переносице. Что-то подобное уже было… Неприятный холодок ползет по спине, охватывая все тело, но я жду.

– Они живут в Праге.

Хмурюсь и непонимающе смотрю на него.

– То есть… ты родом из Праги?

Парень просто кивает, глядя куда-то в одну точку, даже не моргая.

– Почему переехал?

– Разногласия с отцом.

– Из-за выбора профессии?

Губы Николаса изгибаются в ухмылке, а рука с чашкой замирает в воздухе.

– Да… Он отказался мне помогать и сказал, чтобы я сам обеспечивал себя.

Сглатываю комок в горле и опускаю глаза на темную поверхность деревянного стола.

– И как давно ты их не видел?

– Больше пяти лет.

Разговор получается скомканным и грустным; повисает неловкая тишина, которую нарушает тихо играющая музыка и голоса других посетителей.

– У меня достаточно картин, чтобы устраивать выставку, – говорит Бредли и улыбается, разряжая угнетающую обстановку. Облегченно выдыхаю и поднимаю уголки губ в ответ.

– Это прекрасно.

Он кивает, но в глазах озорной огонек, говорящий, что это не все.

– Но мне хочется еще нарисовать парочку. Не представляешь, какое это удовольствие, смотреть на тебя…

Николас прерывает речь и кашляет, а я отвожу глаза в сторону. Давно ничего подобного не слышала. Я так отвыкла от мужского внимания, что потерялась, не зная, как реагировать. Разговоры с «одуванчиком» не в счёт – с ним мы просто друзья.

– Прости, если смутил, я имел в виду, как художник смотрит на человека, вдохновляющего его… – он делает паузу, опускает голову на руки, потом поднимает и проводит ладонями по русым завитушкам.

– Значит, я твоя муза? – шучу и расплываюсь в язвительной улыбке, подкалывая его.

– Да. Моя муза.

От этих слов по телу проносится дрожь. Я снова попадаю под чары кофейных глаз, во рту становится сухо, а в голове повторяется его фраза. Моя муза. Слова могут быть прекрасным наркотиком, от которого получаешь кайф.

***

– Сегодня я хочу кое-что попробовать, – говорит Николас, а губы расплываются в улыбке, показывая слева привлекательную ямочку. Мы снова у него на студии, за окном барабанит дождь, а в помещении тихо играет до боли знакомый мотивчик.

– Ладно, надеюсь, что мы обойдемся без «натуры», – нервно смеюсь в ответ, следя за ним глазами. Николас стоит, облокотившись о темно-вишневый стол, на котором царит полный хаос – это единственное помещение, где «творческий беспорядок».

Он только усмехается и качает головой.

– Без натуры, Меган… – Бредли делает паузу, а глаза цвета темного горького шоколада впиваются в зеленые, – на самом деле, просьба покажется странной и даже глупой, но… Можно увидеть твои ключицы?

Зрачки расширяются, а дыхание становится прерывистым. Раньше, полтора года назад, я бы просто посмеялась и с легкостью показала не только ключицы – никогда не считала себя приличной и правильной, нет. Я нюхала кокс, курила травку, сигареты и спала с кем-попало, но сейчас эта просьба кажется по-детски наивной и милой. Николас в ожидании смотрит, а мои глаза бегают по рисункам на стене лишь бы не встречаться с ним, чтобы он не увидел той паники и страха, которые сковали все тело, ставшее деревянным, непослушным… Бредли уже хочет что-то сказать, но я сглатываю комок неловкости и выпаливаю:

– Л-ладно… Ключицы… Хорошо.

Пальцы тянутся к маленьким пуговицам рубашки цвета слоновой кости, а глаза Николаса замирают и впитывают мои нервные движения. Грудь тяжело поднимается и опускается, ткань скользит по рукам, открывая плечи и ключицы, которые он так жаждал увидеть. Наши взгляды встречаются. Сердце норовит выпрыгнуть наружу, а кровь пульсирует в висках и каждой клеточке тела.

– Знаешь… – Бредли замолкает, кадык дергается, руки взлохмачивают русую шевелюру, кажется, он что-то хотел сказать, но передумал. – Поверни голову немного в сторону окна и приоткрой рот. И, Меган… Бретельки мешают.

Облизываю губы и выполняю все, что он просит.

– Ты не мог не видеть моих ключиц.

Прикрываю глаза, слушая прекрасную мелодию и шум дождя за окном.

– Лицезреть в живую намного…

Возбуждающе.

– …приятнее, – тихо говорит он. – Сиди в этой позе и не открывай глаза.

– Ты хитрец, Николас Бредли, – бормочу под нос и усмехаюсь.

В ответ только музыка и смешок. Время течет, а кожа покалывает от его пронизывающего взгляда.

– Признайся, что давно этого хотел, с самого первого дня знакомства… – нарушаю идиллию, царящую в помещении.

Я так погрузилась в эту атмосферу, что не услышала тихих шагов, зато почувствовала, как губ коснулось горячее дыхание. Глаза распахиваются, и все замирает – время останавливается. Пряди русых завитушек касаются щек, носа, а между нами считанные сантиметры, миллиметры. Свежий аромат окутывает все мое существо, а губы встречаются под звуки дождя, танцуя и переплетаясь в невероятном страстном танце. Но все заканчивается, когда его руки касаются обнаженной кожи – в глазах мутнеет, и передо мной уже не Бредли, а трое уродов, которые насмехаются и замахиваются, готовые нанести удары. В ушах звенит истошный ужасный вопль, я падаю, отползаю, хватаясь за голову, а их жуткие голоса впиваются ядовитыми иглами.

Не помню, как натягивала рубашку и выбегала из дома Николаса. Холодный, пронизывающий дождь привел меня в сознание, когда я была в каком-то переулке, прислоняясь к ледяной стене. Сползаю и делаю глубокие вдохи, опуская глаза на серый мокрый асфальт. Убираю дрожащими пальцами пряди и поднимаюсь.

Мне необходим Райли, его успокаивающий голос и пояснение тому, что только что произошло.

Кэб приносит продрогшее и замерзшее тело домой. Забегаю в мамину комнату, кутаясь в одеяло, даже не переодеваясь, и набираю номер «одуванчика».

Один гудок… Второй…

– Ну же… Возьми трубку… Ты мне нужен…

Губы сжимаются в тонкую линию, а пальцы сильнее прижимают бездушную штуковину к уху.

– Меган, что случилось?

Я готова расплакаться, когда слышу сонный голос Джоша, но вместо этого шепчу:

– Райли, со мной что-то не так.

– Что? О чем ты? Что происходит?

Во рту пересохло от волнения, а под одеялом душно. Выпутываюсь и сдавленно бормочу:

– Художник… Мы… Он… Прикоснулся, но что-то пошло не так, понимаешь? Это была какая-то галлюцинация, я видела их… Они снова хотели сделать это со мной, Джош. Они хотели убить меня… Я так боюсь.

– Меган… Дыши. Слышишь? Давай. Слушай мой голос. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Я прикрываю глаза, голос Райли, как бальзам на душу, успокаивает натянутые нервы. Тело уже чувствует холод и мокрую одежду, которую я стаскиваю, оставаясь в одном белье. Залажу обратно под одеяло и беру в руки телефон.

– Меган? Боже, Меган, ты со мной? – его голос напуганный, а в трубке что-то шумит.

– Да. Да. Я… Кажется, уже в порядке, – быстро бормочу, стискивая зубы.

– Объясни нормально, что произошло.

Я сама не знаю, что случилось. Хотелось бы знать… Представляю, что думает Бредли – связался с сумасшедшей, на всю голову больной.

– Может такое быть… Чтобы я боялась прикосновений?

– Гаптофо́бия, – говорит лишь одно слово Райли, но я непонимающе моргаю.

– Я знаю, что ты умный, но объясни теперь нормально.

– Гаптофо́бия – это боязнь прикосновения окружающих людей, – в трубке что-то щелкает, и у меня почему-то это ассоциируется с зажигалкой.

– Ты куришь?

– Я перенервничал, – говорит серьезно Джош. – У меня сейчас три часа ночи, Меган. Тут звонит телефон, твой испуганный голос… И между нами чертов Атлантический океан.

Мне становится спокойно от того, что кто-то переживает за меня.

– Это не удивительно, что ты боишься чужих прикосновений, ведь пережила шок, – продолжает Райли, – это было впервые?

Уже хочу сказать «Да», но вспоминаю перекошенное от испуга лицо Криса, и бормочу:

– Нет.

– Значит, такое бывало раньше? В больнице?

– Да. Сразу после того, как я пришла в себя… – мне не хочется вдаваться в подробности. – Но ведь ко мне прикасались медсестры, ты… Тогда почему… Почему… Я не понимаю.

– Это связано с тем, что твой мозг реагирует на прикосновения мужских особей и посылает сигнал опасности. Для тебя прикосновения мужчин, как удар током или типа того, – разъясняет Джош, и мне становится более понятно – психологическая травма.

– Значит… – из губ вырывается стон, и я обхватываю коленки рукой, прижимая их к животу, – с этим можно как-то бороться?

– Разумеется, но опять-таки, все зависит от тебя и мыслей. Помнишь наш разговор о страхах? Это своего рода тоже страх, который ты должна укротить, подчинить себе.

– На словах всегда легко… Но… Это было до жути реалистично, – говорю тихо в трубку.

– Это галлюцинация, Меган. Паническая атака. Их посадили, никто не причинит вреда больше, понимаешь? Внушай себе это и повторяй: «Я не боюсь. Я не боюсь».

Тихо посмеиваюсь и выдыхаю.

– Если это не поможет, что тогда?

– Хочешь провести старость в одиночестве с кошками? – пытается шутить «одуванчик», и на губах появляется улыбка от его слов.

– Миссис Фостер счастлива со своими питомцами.

– Но она не всю жизнь провела одна. Ее муж просто умер. Они были счастливы, ты сама рассказывала.

Переворачиваюсь на спину и откидываю одеяло, глядя в темный потолок.

– Да. Ладно. Знаешь, наверное, Николас считает, что я чокнутая, – горько смеюсь, закрывая глаза. Кажется, он кричал мое имя… Не представляю, как буду объясняться с ним.

– С твоих слов, он приличный парень… Или пытался быть таким до сегодняшнего дня, – слышу нотки иронии в его голосе и хмыкаю.

– Ничего не было, одуванчик. Точнее… Могло быть, но закончилось криками и глюками. И еще, кажется, у меня шишка.

– Это радует, что ты шутишь, Меган, но мне надо идти спать, потому что вставать через три часа, – произносит устало и сонно Райли.

– Одуванчик.

– Перестань так называть меня.

Широко улыбаюсь и тихо говорю:

– Спасибо тебе, правда. Я… Я не знаю, что бы делала без твоей помощи.

– Мы друзья, Меган, а друзья помогают друг другу. Помни мои слова.

– Хорошо. Спокойной ночи… одуванчик.

Слышу тяжелый вдох, смеюсь и отключаюсь. Надо бы позвонить Бредли и извиниться за… Просто переговорить с ним, но уже точно не сегодня.

Утром просыпаюсь с головной болью, ломотой во всем теле и понимаю, что, скорее всего, заболела – прогулки под дождем не прошли бесследно. Укутываюсь в теплую одежду и плетусь на кухню заваривать чай, попутно роясь в шкафчиках в поисках таблеток. Глотаю сразу несколько штук, включаю телевизор и беру в руки телефон. Несколько пропущенных от Бредли. Пишу смс.

Я: Прости за вчерашнее.

Ответ приходит почти сразу же, как будто он сидел и ждал его всю ночь.

Н.Б.: Мы можем поговорить?

Я: Да, но я заболела.

Н.Б.: Мне надо увидеть тебя. Сегодня.

Вздыхаю и пишу адрес. Видимо, от воздействия таблеток, я отключилась на пару часов, потому что будит трель дверного звонка. Открываю глаза, непонимающе смотрю в экран телевизора, во всем теле слабость… Трель раздается вновь. Скорее всего, пришел Бредли. Приглаживаю кое-как волосы и одергиваю шерстяной свитер. Распахиваю дверь, но на пороге дома стоит вовсе не Николас.