Текст книги "Сердце ангела"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Гул отдаленного грома донесся сразу со всех сторон, словно островок попал в окружение бомбардировщиков. Сократ поднялся и помахал над головой платком. Вита обернулась, подхватила корзинку, полную цветов, и поспешила к монастырю. Едва она ступила под своды трапезной, водяной поток хлынул стеной.

За вымощенным крупным булыжником двором высились стены часовни. В частых косых струях, с грохотом разбивавшихся о булыжник, виднелась распахнутая дверь, а за ней – горение в мягкой тьме свечи.

– Что-то не так, Виталия? – Уловил настороженный взгляд девушки Гавриил.

– Я не ношу нательного креста... И... мне кажется, я давно отдалилась от Бога. Могу я войти туда?

– Конечно. Отец наш небесный с радостью встретит каждого, кто придет к нему за помощью. Это православная церковь. Ты, кажется, протестантка? Неважно. Наш Бог един. Поговори с ним прежде, чем отправишься сегодня ко сну. – Отец Гавриил приложил ладонь ко лбу Виты. С минуту никто не шевелился. – Вот и хорошо, дети мои. Я тоже помолюсь за вас. Ступайте. В пустых кельях приготовлена чистая постель. – Игумен перекрестил бегущую к флигелю пару. Подхватив девушку за талию, Флавин прикрывал её от дождя своей курткой. Она рассыпчато смеялась, роняя из корзины нежные сиреневые цветы.

... Отец Гавриил провел в комнате уснувшей Виты больше часа. Флавин нервно ходил по мрачному коридору, освещенному масляным светильником. Пытался прислушаться, молиться, сосредоточить свой дар ясновидения, капризно посещавший его в самые неожиданные минуты. Но как назло мысли разбегались, встревоженные ожиданием. Крис боялся лишь одного – чтобы отец Гавриил опроверг свои предположения.

– Она мирно спит. – Сократ осторожно притворил за собой дверь, но Крис успел заглянуть в келью: в изголовье догорала свеча, Вита улыбалась во сне и была похожа на юную Деву Марию.

– Мне кажется, над ней витают ангелы. Я слышу шелест их крыльев, сказал Флавин.

– Ангелы? – Сократ прислушался, всматриваясь в темноту. – ты хорошо придумал с рождественским чудом, мальчик. У тебя хорошее сердце, отличная голова и ловки руки.

– Здесь есть телефон или монастырь получает газеты? Откуда тебе известно о представлении в Хельсингере?

– Иногда я слушаю радиоприемник – старенький, наверное, послевоенный. Но больше люблю "телефизор", – Сократ повел ладонью перед своими глазами. Вот здесь. Предпчитаю взирать на близких "очами души своей"... Хотя, признаюсь, часто вижу больше, чем хотелось бы...

– Что с Витой?

– Увы, я оказался прав. Девушка в большой опасности. Тот, кто губит её, обладает недюжинной силой. Он безжалостен, зол и пойдет до конца.

– Если это так, то, ведь можно что-то сделать? Призвать защитные силы, поставить "экран", отражающий поток враждебной воли?!

– Все, что можно предпринять в этом случае – поддерживать силы её организма в борьбе с инородным воздействием. Самое большее, на что приходится рассчитывать, это приостановление недуга. Исцеление же может произойти только тогда, когда исчезнет источник.

– Ведь ты же сам говорил мне, что умеешь противостоять злу! Отец, вспомни, чему научили тебя тибетские маги.

Сократ сокрушенно покачал головой:

– Если бы мне удалось создать защитный барьер, отраженный удар вернулся бы к источнику и уничтожил его... Я не могу сделать этого, сын. Отец Гавриил твердо посмотрел в глаза Криса.

– Разве это противречит христианской морали? Ведь это всего лишь восстановление справедливости, наказание того, кто поднял меч на ближнего! Скажи мне, отец, умоляю тебя, – кто враг Виты? Я сам займусь им.

– Нет, сын. Ты знаешь суть кармического закона – зло вернется к тебе. Оно, как всякая энергия, не растворится в пространстве, а лишь примет другую форму. Только добро может нейтрализовать зло.

– Простейшая физика, – усмехнулся Кристос. – Извечная борьба хаоса и высшего сознательного разума. Но я люблю ее! Неужели моя любовь бессильна?

– Она – твое главное оружие, мальчик. И ещё кое-что... Эта девушка очень одинока. У неё хватает друзей, поклонников. Но она отдалилась от Бога. В глубине её сознания гнездятся страх и обида. Это самые верные пособники смерти. С них начинается разрушение. – Отец Гавриил положил руку на плечо сына. – Кристос, помоги мне – деушке необходимо пройти обряд крещения. Но она должна сделать это по зову своей души.

– Не знаю, чем могу быть полезен. У меня нет задатков духовного пастыря.

– Но ведь ты сказал, что любишь её.

... – И целых два дня будет длждь? – спросила загрустившая Вита, глядя на шелестящий за узким окном куельи ливень.

На самом деле её огорчила не погода, а крошечная длинная комната с голыми стенами и жесткой, словно садовая скамейка, кроватью. Белье из небеленого холста, скорее напоминавшего мешковину. Вита боялась, что со трет кожу о наволочку плоской, набитой овечьей шерстью подушки.

Стоящий в дверях отец Гавриил выглядел так значительно и живописно, что Вита умолкла, застыдившись своих жалоб. Казалось, он и в самом деле прикасался к чему-то более важному, чем бытие капризной плоти, а голые стены, колючие одежды, серебряный крест на потемневшей цепочке – это и есть единственная, самая настоящая красота.

– Не печалься, дочь моя. Время пройдет незаметно. Два дня я буду рассказывать тебе сказки об Иисусе из Назарета, а ночью к тебе придут вещие сны. Летописи утверждают, что в этих стенах, переживших почти два тысячелетия, послушников не раз посещали пророческие видения. – Отец Гавриил ласково посмотрел на Виту.

– Но я ведь даже... – Она пожала плечами. – Я даже не совсем верующая.

– Ты ошибаешься, девочка. Вера живет в тебе, словно зеленый побег, придавленный тяжелым камнем. мы освободим его и он рванется к свету. ты станешь сильнее.

– Вы так добры, отец. Кажется, мне и правда нужна поддержка.

– Ты проснешься на рассвете в воскресенье и увидишь восходящее над морем солнце. Ты умоешься родниковой водой из каменного колодца, стоящего во дворе, и примешь крещение по православному обряду, вступая под защиту Господа.

– Пусть будет так, – тихо произнесла Вита.

Сутки, проведенные в монастыре на острове Сими, заслонили предыдущую жизнь. Как далек и нереален был сейчас яркий мир, всего неделю назад оставленный Витой! На крошечном, вечно цветущем островке время остановилось. Здесь как в библейские времена возделывали землю, шили одежду из домотканого холста, пили родниковую воду и ловили рыбу в синем-пресинем море. Среди людей, живущих молитвой и простым трудом, Вита почувствовала свою инородность, забитость, как та приютская девочка, о которой не позаботился Боженька.

– Тебе понравился мой отец? – Прямо спросил Флавин.

– Я не знала, что он священник.

– Я тоже. Сократ Флавинос прошел долгий путь и, кажется, наконец обрел себя... Знаешь, девочка, я убежден, – отец Гавриил хороший священник. По совести, по убеждению, по призванию.

– Он честный и добрый челвек. Разве не это самое главное в любом деле? Он вызывает доверие и уважение.

– ты бы послушалась его совета? Его совета и моей просьбы?

– Крис, ты хочешь заточить меня в обитель?

– Только не в эту, здесь мужской монастырь. А ты хороша такая, как есть. Вот только одно...

– Что же?

– Тебе надо принять крещение. Поверь, – сейчас именно тот момент, когда тебе нужна вера.

– Ты полагаешь, это что-то изменит? – серьезно посмотрела Вита.

Кристос отвернулся к окну:

– Во всяком случае, вера способна подарить утешение.

– Примерно то же самое сказал отец Гавриил. Кажется, вы оба хотите помочь мне. Разве я могла бы не согласиться?

... Все случилось, как педсказал Гавриил: в воскресенье над морем поднялось солнце. Мир, осыпанный каплями, словно счастливыми слезами, лучился мириадами крошечных искр. Умытая родниковой водой, облаченная в простую рубаху вековой давности, Вита предстала перед купелью. Кристос в роли крестного отца вначале чувствовал себя неловко, но постепенно величественный ритуал и слова молитвы пробудили возвышенные чувства. Он раскаивался в чем-то и чему-то умилялся, его окрыляли гордость и вера.

Пламя свечи озаряло опущенное лицо Виты, её влажные волосы падали на плечи, на грудь, в распахе полотняной сорочки поблескивал только что одетый отцом Гавриилом крестик.

"Господи, отдай её мне в жены!" – неожиданно для себя прошептал Кристос и унесся в видения иной – венчальной службы. Вот так же будут стоять они здесь вдвоем, произнося слова обета, а отец Гавриил освятит брачный союз, благословляя супругов пройти рука об руку долгий путь...

... – Мне хочется плакать, – шепнула Вита, последний раз взглянув на монастырь с площадки ведущей к нему лестницы. В раскрытых воротах возвышалась фигура отца Гавриила – он поднял руку, чтобы осенить уходящих крестным знамением, его губы беззвучно шевелились.

– Он что-то хотел сказать нам, Крис?

– Отец сказал: вы вернетесь. Вы обязательно вернетесь сюда.

Подхватив Виту за руку, Флавин понесся вниз по ступеням к белеющей у причала яхте.

Глава 11.

Когда-то Кэтлин ненавидела свои рыжие волосы. Жесткие как проволока, они скручивались в мелкие кудряшки, образуя тускло-медную копну. А из-под неё светились лукавством зеленые, совершенно кошачьи глаза. У женщин Мегаро, куда привез молодую жену Сократ Флавинос, падали до пояса смоляные блестящие косы, огромные глаза в темных веках поблескивали агатом, а смуглая кожа не знала румянца. Щеки Кэтлин горели огнем смущения, когда её провожали любопытные взгляды. Мужчины здесь сидели с утра до вечера в многочисленных кофейнях или на улицах у своих домов – курили, разглядывали женщин. Их зачастую весьма грузные тела чудом держались на крохотных табуретках в течении долгих часов и оставалось загадкой, кто же, в сущности, ведет дела в этом городе – печет хлеб, торгует, чинит автомобили, составляет нотариальные акты.

Сократ лечил зубы с утра до вечера и был сказочно красив. Кэтлин казалось, что именно его изображения украшают музеи мира под видом самых видающихся греческих богов. Она хотела стать хорошей женой, обзавестись кучей детишек и прожить с Сократом обычную, невероятно прекрасную жизнь. Ведь не даром не вернулась Кэт в дождливую ирландскую провинцию, где над сумрачными лесами, глубокими озерами и болотистыми лугами возвышался замок. Замок стоял на вершине холма наподобие дозорному, охраняющему от вражеских набегов сбившиеся к церкви дома небольшой деревни. Здесь все дышало суровой стариной и никак не хотело смириться с наступлением иных времен телевизионные антенны стыдливо пртались за трубами на островерхих черепичных крышах, запряженные в телеги лошади соперничали с дряхлыми автомобилями, а каждый праздник знаменовался гуляниями и ритуалами трехвековой давности.

Деревенская церковь, древнее кладбище и сама крепость были занесены во все туристические справочники, и каждый завсегдатай придорожного трактира считал своим долгом поведать приезжим людям страшные истории из далекого прошлого. Рассказывали о привидениях, проклятьях, оборотнях, упырях, о духе светлого рыцаря, не знающем покоя, о бросившейся с башни безутешной деве и прочих обычных для таких мест вещах. Потом появились сказки о двухголовом теленке, родившемся у коровы местной ведьмы, безглазой рыбе, выловленной в пруду, о сдвинутых каменных плитах на трехсотлетних захоронениях и жутких шабашах, происходивших на кладбищенском пустыре.

Кое-что из всей этой чепухи, как ни странно, Кэт видела своими собственными глазами. Она была единственным ребенком местной учительницы Конноли Блекдоурс, рассказывавшей детям захватывающие ирландские саги. Два младших брата Кэт умерли в младенчестве. Затем утонул в болоте её отец, промышлявший охотой, а через два года нашли удушенной на чердаке старшую сестру Кэт.

К этому злосчастному дню Конноли вряд ли уже была в полном уме. Страшные потери помутили разум несчастной женщины. Она твердила пятнадцатилетней Кэт о проклятье, тяготеющем над родом Блекдоурс. Выходило, что отец Кэт, меченый по веку шоколадным родимым пятном, знался с нечистой силой, и вовсе не за дичью блуждал по лесам и болотам. Конноли клялась, что однажды выследила мужа – тот предавался разгулу прямо на могильных камнях. В День Всех Святых Кэт пробралась на кладбищенский пустырь – там пылали костры и гремела музыка, а в кустах ждали хозяев страшные черные мотоциклы.

Потом мать показала девочке двухголового теленка, правда издали. Он пасся во дворе живущей на болоте тетушки Крубсет.

– Я знаю, знаю, кто забрал моих детей, – шептала Конноли серыми от неведомой хвори губами. – Твой отец Фоулс продал их нечистой силе, как оплату за собственную жизнь. Но его не пощадили, нет! Страшно проклятье Блекдоурс!

Смех Конноли перешл в кашель. Ее тело содрогалось, а на прижатом ко рту платке выступили капли крови.

– Мне недолго осталось, но я хочу, чтобы ты выжила и отомстила за всех нас. Ты – Кэтлин Блекдоурс!

Однажды мрачным ноябрьским утром Конноли разбудила дочь:

– Вставай, нам пора идти.

– Но ведь там дождь и ветер завывает ветвях дуба. – Кэт до ушей натянула одеяло – землистое лицо матери пугало её.

– Одевайся, вчера тебе исполнилось шестнадцать. Больше мне ждать нельзя.

Они карабкались по скользким тропинкам, мокрым камням, царапая руки о колючий терновник, и промокли до нитки, но Конноли поднималась все выше и выше. От холода и усталости Кэт потеряла представление о времени, ей казалось, что всю свою жизнь она взбирается вверх – к грозно темнеющему на вершине замку. Потом они оказались внутри.

– Это Кэтлин Блекдоурс, дочь Фоулса. – Конноли стащила с Кэт клетчатый шерстяной платок и подтолкнула её вперед, к сидящему в кресле мужчине.

С мокрых рыжих волос девочки падали на каменныые плиты большой сумрачной залы частые капли. Она спрятала за спину покрытые кровоточащими ссадинами руки, не решаясь посмотреть на хозяина.

– Подойди к очагу, погрейся, – прозвучал тихий голос. Но Кэт ясно услышала, как ему вторило эхо, прекатывающееся под высокими сводами. Она присела на поленницу дров, повернула лицо к огню и закрыла глаза. Сон пришел немедля.

– Просыпайся, уже ночь. – Над Кэт возвышался худой человек с бледным узким лицом. Его одежда была похожа на одеяние священника, но на груди не было креста.

– Где мама?

– Она давно ушла.

– Кто вы?

– Что ты больше хочешь, – ответа на свой вопрос или полную миску горячего бараньего рагу?

– Есть. Я очень хочу есть.

– Правдивая девочка и совсем глупая. – Хозяин позвонил в колокольчик, ноздри Кэт почуяли изумительный запах горячего мяса.

– Садись за стол, хочу посмотреть, как едят голодные люди. У меня пропал аппетит лет восемьдесят назад.

– Неправда, вы почти молодой, – заявила Кэт с набитым ртом. Человек, сидящий напротив нее, на дальнем конце длинного стола, был почти лыс, очень худ и бледен, но он не мог быть старше её отца.

– Иногда внешность бывает обманчива. Ведь я не нравлюсь тебе, Кэтлин?

– У вас печальное лицо и вы, наверно, никогда не смеетесь.

– Как может веселиться человек, не знающий ни голода, ни жажды, ни других желаний, радующих смертного?!

– Вы потеряли их тоже восемьдесят лет назад?

– Примерно так. Через три года после появления на свет

Наевшись, Кэт вытерла губы ладонью – салфетки здесь не было.

– Спасибо, очень вкусно. Теперь я могу уйти?

– Нет. Теперь я отвечу на твой вопрос. Я – последний хранитель Великих знаний. Под нашими ногами хранилище древних книг, объясняющих все на свете. Мне известно, почему семью Фоулса Блекдоурс преследовали несчпастья, и в моих силах предотвратить дальнейшие беды.

– Вы можете вылечить мою мать?

– Увы, она доживает последние дни. Я могу спасти тебя и твоих детей.

– Моих детей?.. – Кэт как завороженная, не отрываясь, смотрела в глаза хозяина – совершенно темные, без белков, светящиеся на бледном лице притягательностью бездны. Так манит взгляд чернота пустого колодца.

– Но ведь ты хочешь иметь потомство, Кэтлин Блекдоурс?

– Н-не знаю. Я хочу уйти.

– Вот это как раз невозможно. Ты останешься у меня.

Кэт хотела подняться, закричать, но не смогла – её тело сковал странный холод.

Она пробыла в замке ровно полгода и сбежала, когда расцвели терновые кусты. Она многому научилась о того, кто называл себя Хозяином, и даже сумела перехетрить его – пробраться за стены крепости через подземный ход, ведущий прямо к подножью холма. Вынырнув из сырой темноты подземелья в солнечную радость апрельского дня, Кэт закружилась, раскинув руки. Этот весенний цветущий мир принадлежал ей, ей – Кэтлин Блекдоурс, посвященной в сокровенные тайны.

Она подняла лицо вверх, чтобы последний раз взглянуть на замок. Кэт не увидела бледного лица следящего за ней человеа. Скорее, она почувствовала всем своим существом, что Хозяин опечален её поступком и дает ей последний шанс, призывая вернуться. Все ещё с раскинутыми руками, Кэт застыла на поляне, глядя то на башню крепости, то на белеющую у подножия холма деревню. И вдруг, сорвавшись с места, понеслась вниз.

– Ну, что ж, ты сама выбрала свой путь, Кэтлин Блекдоурс, – произнес Хозяин, вытянув перед собой праую руку. Девушка споткнулась и покатилась по камням к обрыву.

Местные жители, нашедшие лежащую без чувств беднягу, сразу признали в ней пропавшую осенью Кэт. Конноли полгода как умерла, и сирота попала в приют. Ушиб гловы скоро прошел, девушка не только не пострадала, она обнаружила редкие способности, проявившиеся во врачевании. Старшие воспитанницы приюта ухаживали за больными небольшого госпиталя, где Кэтлин стала общей любимицей.

Кэт была отправлена на курсы медсестер, а потом получила от мэра специальную стипендию на обучение в Америке. Здесь в университете Вирджинии на пути огненнокудрой ирландки появился могучий грек. Когда Сократ спросил её о родителях, Кэт читстосердечно призналась, что воспитывалась в приюте, потеряв родителей в раннем детстве. Она не помнила ничего, что находилось за чертой того апрельского дня...

В сорок пять Кэт лишилась мужа, а через полгода ушел из дома сын. Рыжие кудри поседели, теперь они нравились Кэт. Бледное худое лицо в обрамлении серебристых прядей, глядевшее на Кэтлин из старого потемневшего зеркала, кого-то напоминало ей, но кого? Иногда Кэт не понимала своих поступков, будто обнаруживала внутри себя вторую, самостоятельно существующую дичность.

Кэтлин Флавинос любила смеяться, готовить вкусные обеды и украшать свой дом. Ей нравилось помогать мужу в зубоврачебном кабинете – даже самые пугливые больные успокаивались, когда рядом сидела Кэт, а уж если она брала кого-то за руку, то зуб можно было рвать без анестезии.

Единственным, на кого не действовали умиротворяющие флюиды Кэт, был её первый сын – Микос. Ребенок страдал редким врожденным недугом, сопровождающимся душевным расстройством. Все попытки матери ухаживать за ним заканчивались тяжелым приступом буйства. Микоса пришлось поручить заботам пожилой няни-гречанки, которая прекрасно справлялась с больным.

Кэтлин и Сократ мечтали о втором ребенке. Родившегося через семь лет после первенца мальчика назвали Кристосом. Кэт души не чаяла в младенце. Казалось, в дом дантиста заглянуло счастье. Но оно оказалось недолгим. Подрастая, Кристос дичал, замыкался в себе, и все больше отдалялся от родителей. Он никогда не делился своими горестями и не жаловался на обиды, скрывая полученные от мальчишек побои.

Однажды Сократ вызвал на разговор соседского богатыря, сына бакалейщика по прозвищу Рыжий Янис. Парень действительно мог сойти за сына Кэт – огненная шевелюра над румяным лицом.

– Послушай, парень, мне не нравится, когда такие сопляки, как ты, бьют моего сына. – Сократ расправил могучие плечи, Янис с опаской попятился.

– Сопляк не я, а ваш Верзила. Он все время задается, но даже подтянуться на перекладине не может. Странный он какой-то, злой. – Выпалив обвинения, парень не замедлил скрыться.

Сократ догонять его не стал. Он задумчиво опустился на диван в приемной, думая о том, почему не нашел ни слова в защиту своего сына. Когда у Кристоса проснулся интерес к сцене, родители воспряли, намереваясь всеми силами поддержать это увлечение. Но мальчик прятался на чердаке, будто совершая что-то постыдное.

– У него там целая лаборатория. И толщенная книга по йстройству фокусов, – доложил Сократ, обследовав чердак. – А я-то думалЮ куда у меня фенолфталеин пропадает. Может, купим парню каких-нибудь специальных штуковин?

– Разумеется, дорогой, – обрадовалась Кэт. – Ведь это здорово, что у мальчика появилось любимое дело.

Но родители не успели осуществить свои планы. Заметив, что на чердаке побывали, Крис перенес свои занятия в заброшенный сарай на задворках.

Тогда Кэт впервые почувствовала растущее раздражение, которое не могла объяснить. Она злилась на странную прихоть сына и просто ненавидела то, чем он занимался тайком от всех.

Когда пропал Сократ, вдова оделась в траур, – она чувствовала себя совершенно одинокой, с удивлением замечая, что в доме живет тщедушный подросток, считающийся её сыном. Он прятал глаза и подолгу пропадал в своем сарае. "Змееныш, он знается с сатаной!" – подумала Кэт, рассматривая хранящиеся в сарает стекляшки, порошки, тигли. А потом, орудуя бревном, как молотом, разнесла на куски сокровища сына. Задыхаясь от ярости, Кэт ещё продолжала колотить все вокруг, когда увидела стоящего на пороге Кристоса. С минуту они молча смотрели друг на друга. Потом Крис повернулся и зашагал прочь. Ночевать он не пришел. Не вернулся и через неделю. Люди сказали, что молодой Флавинос ушел с бродячим цирком.

Впервые за месяцы, прошедшие после потери мужа, Кэт подошла к зеркалу. На неё смотрела абсолютно седая женщина. Кэт не понимала, что чувствует: седые волосы нравились ей, и нравилось, что в доме больше не появится змееныш. Но сердце болело так сильно от тоски и обиды, что могло разорваться. Прижимая левую руку к груди, она легла и долго смотрела в потолок.

"Я живу хорошо. Не беспокойся обо мне. Крис", – было написано на открытке с изображением американского города. Кэт воткнула её в рамку с фотографией сына и стала ждать.

Весточки приходили редко, а потом вдруг Кэт Флавинос получила огромный денежный перевод. Все соседи обсуждали новость, гадая, что станет делать сумасшедшая вдова с такой суммой. Но она не сделала ничего – спрятала полученный от Кристоса подарок, а вместе с ним вырезанные из газет заметки о новой звезде иллюзиона Крисе Флавине. И снова стала ждать.

Через пять лет пришло письмо от Сократа. Кэтлин не очень удивилась, она не верила в его смерть. Муж не собирался возвращаться, но и это не поразило её, ведь все случилось, как предвидела Кэт.

Она многое угадывала, часами глядя в потолок, а однажды, поставив свечи и зеркала, сумела увидеть в сумрачной мути дочь своей соседки, и рядом с ней пригожего офицера. Когда предсказание Кэтлин сбылось и соседи сыграли свадьбу, к вдове стали захаживать женщины, лечившие когда-то у Сократа зубы. Теперь они получали от седой ирландки иную помощь, – похоже, она умела ворожить.

Кристос пришел поздно вечером, как и ожидала Кэт. Она надела прежнее темно-зеленое платье, малахитовые бусы, подаренные мужем, и выглядела почти так же, как на фото, сделанном вскоре после рождения сына: Сократ обнимает жену за плечи, а та осторожно держит завернутого в кружева младенца.

– Ты совсем не изменилась, мама.

– А ты именно такой, каким должен был стать, сын.

Они обнялись и всю ночь просидели в полутемной столовой: Крис не хотел, чтобы о его визите узнали в городе. Рано утром он уехал, и с тех пор тайком навещал мать. Если кто заметил посещавшего госпожу Флавинос высокого мужчину, то и не подумал о пропавшем Кристосе. Не знали люди и того, что поседевшая ирландка неспроста сидит у порога своего дома принаряженная, светясь тайной радостью. Нечаянные визиты сына она предвидела заранее.

– Что слыхать о Кристосе? – Спросил её как-то Русос Галлос, с трудом удерживая на поводке двух здоровых терьеров.

Кэтлин с улыбкой покачала головой:

– Ничего, мальчик.

Через полчаса Галлос снова явился, положил перед Кэт стопку журналов и вопросительно посмотрел на нее:

– Ведь это он, правда?

– мы так хотели, Русос, а значит, правда.

– Может, вы позовете мен, когда Верзила.., то есть Кристос приедет к вам?

– А он приедет?

– Ребята видели его. Янис не мог ошибиться. Хотя. конечно, он того... Возмужал и прочее... – Русос замялся и от напряжения покрылся испариной. Он понимал, что ведет себя не слишком деликатно.

– ты был хорошим другом моему сыну, Галлос. Вы ещё увидитесь, только не торопись. – Седай Кэтлин смотрела так, будто видела Русоса насквозь, и он вдруг сказал. – Однажды я предал Верзилу. рыжий разбил мне нос и я рассказал ему секрет самого главного фокуса, который должен был показать Кристос. Рыжий завалил его выступление. Поднялся такой кипеш... Я притворился больным, а Верзила ничего не узнал.

– Лучше бы он узнал тогда, правда?

– Я хотел признаться... Не смог. И вот все эти годы... Ах, да что там... – Русос заметил, что на него поглядывают из окон противоположного дома и помахал рукой. Конечно же, всех интересовало, о чем это Галлос-собачник так долго беседует с городской сумасшедшей.

– Ступай с миром, мальчик. У каждого свой путь. – Лицо Кэтлин потускнело, словно жаркое августовское солнце спряталосб за темную тучу...

... Кэтлин готовилась к новогоднему празднику. С плетеной корзиной она ходила по рынку, раскланиваясь со знакомыми, и сообщая: "Мне надо много провизии закупить. Я жду гостей". Ей кивали в ответ, не задавая лишних вопросов: ведь несчастной женщине, несомненно, предстояло встретить новый год в одиночестве.

Два дня Кэт возилась на кухне и даже пригласила девчонку-прислугу убирать дом. В магазине Кастопулоса с недоумением приняли заказ от госпожи Флавинос на праздничные гирлянды их туи, вино, шампанское, огромный торт и белые хризантемы. Покупательница щедро расплатилась с посыльным, попросив его украсить цветами и гирляндами парадную комнату.

Утром тридцать первого декабря Кэтлин Флавинос заняла свое место на скамейке у дома. День выдался сырой и промозглый, но женщина не надела пальто. Так и сидела в шерстяном сером платье с нарядным кружевным воротником, накинув на плечи шелковую шаль. Тяжелые длинные кисти трепал ветер, Кэтлин не двигалась, гордо выпрямив спину, словно позировала фотографу.

"Шли бы вы в дом, госпожа Флавинос, вон тучи с запада, может, и град будет", – советовали сердобольные соседи. Кэт согласно кивала, но в дом не шла.

После кое-кто сильно жалел, что не поверив Кэтлин, пропустил самое интересное: на узкую улочку въехало такси, медленно подкатило к самому дому и выпустило в декабрьскую слякоть ослепительную пару. Оба были в черном, но так высоки и стройны, что казались пришельцами из другого мира. Светлые волосы девушки сияли майским солнцем, она протянула Кэтлин корзинку с весенними цветами и наклонилась к ней, – все это так грациозгл и нежно, что лучше и быть не могло. Ее спутник – поджарый южанин с черными кудрями, стоял рядом, а потом, обняв женщин за плечи, вошел с ними в дом, по-хозяйски уверенно, радостно.

"Похоже, седая Кэт дождалась праздника", – решили очевидцы этого события.

... Вита с любопытством разглядывала семейные фотографии. Кэт принесла несколько альбомов и зажгла старую настольную лампу с фарфоровыми амурчиками на бронзовых боках и пожелтевшим шелковым абажуром. Вита придвинула кресло поближе к дивану, на котором сидела хозяйка, прислушиваясь к её комплиментам.

После обеда, устоенного Кэт с помпезностью светского приема, Кристос ушел, пообещав вернуться к вечеру:

– Надеюсь, милые дамы не будут скучать. У меня кое-какие дела в городе. Учтите, вернусь голодный. как собаки Русоса.

Вита растерянно посмотрела ему вслед. Она не знгала, как себя вести с этой женщиной. Крис не предупредил, можно ли говорить о посещении острова и знакомстве с отцом Гавриилом. Во время завтрака Кэтлин назвала Виту невестой, но Крис незаметно кивнул ей, и Вита промолчала – она сразу поняла, что с госпожой Флавинос не все в порядке.

– Вот это рыжая Кэт, – протянула женщина старое фото. – Видите, дорогая, это медицинский халат с красным крестом, – Кэт могла бы стать хорошим врачом... Но это была взбалмошная особа. Я всегда побаивалась ее... А это она с Сократом. Он великолепен, Кристос весь в отца.

Вита с недоумением взглянула на Кэтлин, но вопросов задавать не стала. Скоро она поняла, что пожилая ирландка страдает чем-то вроде раздвоения личности. О себе в прошлом она рассказывала как о двух разных людях – рыжей Кэт и Катос-гречанке. Рыжая Кэт – особа непредсказуемая, легкомысленная, была причиной всех бед благонравной и чадолюбивой Катос. Кэт не умела даже как следует молиться и вынашивать детей. Она слишком много смеялась и не хотела подстроиться к быту провинциального греческого городка. Она родила урода и не сумела понять своего второго сына, став для него врагом. Не удивительно, что у неё пропал муж.

Катос была совсем другой. Она с трудом поддерживала огонь в семейном очаге, стараясь изо всех сил стать достойной женой и матерью.

– Рыжая и сейчас частенько наведывается ко мне, чтобы нашептывать всякие тайны... – Кэт искоса взглянула на Виту, словно решая, можно ли посвятить её в свой секрет. – Знаете, чем она занимается здесь? – Кэт понизила голос до шепота. – Гадает! Да, да, гадает! Это она научила Кристоса жутким штучкам, а потом разгромила его сокровище. Тсс! Чертовка часто подслушивает и мстит, если ей что-нибудь не понравится.

– Как же мне вас называть, госпожа Флавинос? – Засомневалась Вита.

– Седая Кэтлин, это будет вернее всего. Так ты никого не обидишь, ведь они обе тут. – Женщина приложила ладони к груди, – И Кэт, и Катос.

– Вам нравится Греция, Кэтлин? – Попыталась Вита перевести разговор на ругую тему.

– Мне? Я истинная гречанка... Пойдем, детка, ты сама почувствуешь, что это такое.

Они поднялись на второй этаж. Зазвенев ключами, Кэт распахнула дверь в темную комнату. Запахло сыростью и давно непроветриваемым помещением. Щелкнул выключатель. Под потолком засветился матовый фонарь, обвешанный длинной стеклянной бахромой.

– Это наша спальня, – объявила хозяйка. – Сократ привез меня сюда после свадьбы.

Темно-синие обои с бронзовыми виньетками кое-где отстали, старинная резная мебель выглядела обиженной и мрачной. Кэтлин распахнула створки огромного шкафа. "Сейчас вытащит пыльное подвенечное платье и засохший флердоранж", – поняла Вита, приготовясь выслушать свадебную историю.

Действительно, Кэт достала большую коробку и поставила её на кровать.

– Это я купила специально для тебя, детка. Очень давно, наверно, два десятилетия назад. Думаю, размер как раз подойдет. Тогда я получила от сына большие деньги и режила сделать ему приятное. – "Пусть, думаю, его невеста будет настощей гречанкой".