Текст книги "Тихая война"

Автор книги: Миклош Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

СРЕДИ РАЗВЕДЧИКОВ

Наступили трудные времена. Прошла неделя, другая, третья… Лагерь в Киштарче гудел как растревоженный улей. Строгий и, казалось, раз и навсегда установленный лагерный порядок заметно ослабел, режим дня нарушился. В лагерь снова стали доходить известия с воли. В нашем бараке и даже в нашем боксе все чаще раздавался голос охранника, называвший фамилию, а затем командовавший:

– Собрать вещи – и на выход!..

Нас осталось всего несколько человек. Я знал, что так будет, меня предупредили, но никогда не предполагал, что эти последние перед освобождением дни и недели окажутся такими трудными. Действительно, кто бы мог подумать, что после четырех с лишним лет, проведенных за решеткой, именно это ожидание потребует напряжения всех моих душевных сил?! Видеть, как выходят на свободу другие, и оставаться в камере… Недели казались годами.

Наконец долгожданный день настал. Мне официально объявили, что после долгих размышлений судебные власти пришли к заключению, что пересматривать мое дело не имеет смысла, а потому меня освобождают как отбывшего срок наказания. Я покинул Киштарчу с последней группой заключенных.

Дома я провел всего несколько дней, и тут случилось непредвиденное – меня встретил у подъезда наш ретивый управдом и начал кричать на весь двор, что, если я не устроюсь на работу в ближайшие дни, он снова упечет меня в тюрьму. Откуда было знать этому ограниченному и сверхбдительному служаке, что, во всеуслышание поливая грязью меня и мое прошлое, он, сам того не сознавая, закладывал очередной кирпич в фундамент моей официальной легенды будущего сотрудника разведки?

Впрочем, я и сам понял это дней десять спустя, когда согласно полученной по почте повестке явился в районное отделение полиции на улице Мошни «для проверки документов», как там было указано.

Меня приняла женщина в форме майора. Без всяких вопросов она провела меня в соседнюю комнату. Там я с удивлением и радостью увидел своих новых, впрочем теперь уже старых, знакомых.

– Что, сладок вкус у долгожданной свободы? – спросил один из них, энергично пожимая мне руку.

– Как уксус, – с кислой миной ответил я.

Товарищи удивились, и тогда я рассказал им о публичном скандале с управдомом. Младший из двоих (его звали Карчи), всегда веселый и восприимчивый к шутке при всей серьезности своей профессии, звонко расхохотался:

– Превосходно! Право, без глупых людей много труднее было бы делать умные дела. Это нам на руку, словно как по заказу. – Помолчав, он добавил: – Но на работу вам устраиваться действительно надо, пора. Имеете какие-нибудь соображения на этот счет?

Никаких планов в отношении работы у меня пока не было. Поскольку в нашей предыдущей беседе эта тема не затрагивалась, я ждал, что же мне предложат мои собеседники.

Заговорил тот, что был постарше. Звали его Антал.

Тихий и скромный, уравновешенный и всегда внимательный, он оказался впоследствии превосходным товарищем, готовым всегда и во всем прийти на помощь.

– Речь может идти только о рабочей должности, как вы понимаете. Мы интересовались, куда можно устроиться по вашей прежней специальности. Механики по приборам нужны на многих предприятиях. Сделаем так: вы походите по разным местам, а остановитесь на заводе точной механики. Тамошний главный инженер, кадровик и многие мастера цехов прежде работали на заводе «Гамма», где и вы когда-то начинали. Наверняка вы встретите там старых знакомых, и вас возьмут. Помните, вы обязаны во всем держаться на собственных ногах, только тогда ваша легенда станет безукоризненной.

Затем мы договорились о способе поддержания связи. Уже прощаясь, я спросил:

– Ну а в чем заключается конкретное задание?

Товарищи, переглянувшись, заулыбались.

– Об этом говорить пока рано, – сказал Карчи. – В чем оно будет заключаться, мы пока не знаем и сами. Придет время, начальство решит. А до тех пор нам нужно получше познакомиться, научиться доверять друг другу. – Помолчав, Карчи добавил уже серьезно: – Видите ли, мы обязаны до конца убедиться в том, что в любой обстановке, и здесь, и там, среди врагов, мы сможем доверить вам не только свою жизнь, но и жизнь наших товарищей. А вы, со своей стороны, должны доказать, что вы до конца наш человек, имеющий право рассчитывать на нас во всем и всегда. – Подумав немного, он протянул мне руку и сказал: – Будем считать, что это наш первый урок и первая заповедь. Главная.

Должен признаться, мои начальники рассчитали верно: прежние коллеги по заводу «Гамма» не оставили меня в беде. Так зимой 1953 года я стал слесарем Будапештского завода точной механики.

Слесарем! Боже правый, ведь с тех пор, как я получил свидетельство подсобного рабочего по этой специальности, прошло двенадцать лет! Но главное, по ней я вообще ни дня не работал. А тут, на заводе, мне для начала вручили огромный латунный лист, из которого я должен был нарезать узенькие полоски для какого-то прибора.

Встав к тискам, я до кровавых пузырей на ладонях пилил ножовкой проклятый лист. Пилил до тех пор, пока не убедился, что если и дальше буду продолжать в том же духе, то не заработаю себе даже на хлеб и воду. Видя мое отчаяние, кто-то из доброжелателей дал мне дельный совет:

– Чего мучаешься? Видишь, вон листовые ножницы лежат? Отмеряй хорошенько, раз – и готово!

Отмерить-то я отмерил, но вместо «раз – и готово» настриг таких завитушек, которые невозможно было распрямить. К счастью, в оптическом цехе освободилось место, и по моей просьбе меня перевели туда.

В те времена у покупателей пользовался большим спросом простенький фотоаппарат-ящичек, который выпускал наш завод. Назывался он «Спутник». Конструкция аппарата была явно неудачной. Тугую пружину затвора необходимо было намертво закрепить в хрупкой, с тонкими стенками, бакелитовой коробке, служившей корпусом. Сделать это можно было только с помощью заклепок. Бакелит легко трескался, коробочки раскалывались, словно орехи, и брак превышал тридцать процентов от всей готовой продукции.

Вот эту-то работу и поручили мне, новичку.

Нужно сказать, я с детства отличался упрямством, а со временем приобрел и нужную выдержку.

Немало дней я потратил, чтобы решить поставленную задачу. Не обращая внимания на то, что коробки трескались все чаще, брак угрожающе рос, а коллеги по цеху начали многозначительно коситься на гору обломков у моего верстака, я искал правильное решение и все-таки нашел его. Раскрыв секрет технологии, я вскоре сократил брак до двух процентов, а моя производительность труда увеличилась почти вдвое.

Не ведаю, каким образом, но сотрудники нашей «фирмы», как мы называли между собой управление разведки, узнали о моем «трудовом подвиге» и взяли себе на заметку.

Начальник Антала, упомянув об этом случае при нашем знакомстве, сказал:

– Рад еще одному доказательству того, что мы сделали хороший выбор. – И, отвечая на мой недоуменный взгляд, пояснил: – Вы упрямы, и это хорошо. Если беретесь за что-нибудь, то доводите дело до конца. То завидное упорство, с которым вы искали секрет изготовления этого допотопного ящичка с объективом, лишний раз доказывает вашу пригодность для нашей профессии.

Теперь я, конечно, улыбаюсь при воспоминании о той великой гордости, которой наполнила меня эта похвала. Ведь тогда я еще не имел представления о том, сколько должен знать и уметь будущий разведчик, пусть даже обладающий кое-какими природными данными, для того, чтобы, находясь в стане врага, успешно выполнить поставленную перед ним задачу и самому остаться в живых.

Там, на заводе точной механики, помещавшемся на улице Надьдиофа, я познакомился со своей будущей женой. Мы искренне и горячо полюбили друг друга. Но эта любовь вскоре сделалась для меня самым больным «пунктом» моей личной жизни.

Настала неизбежная минута, когда я обязан был посмотреть моей избраннице в глаза и признаться ей, что, кроме преданности и нежной дружбы, более близких отношений, а тем более супружества между нами быть не может. Что я мог сказать ей тогда, какую причину назвать? Одну-единственную – бывший политический заключенный не может войти в семью и жениться на девушке, отец и мать которой были коммунистами с 1929 года. Большего я открыть ей не мог, не имел права. Ведь передо мной ставилась задача, при исполнении которой на мою жизнь не выдал бы страхового полиса даже сам знаменитый Ллойд, который, как известно, страховал все подряд, только бы платили страховку.

Разговор между нами получился трудный, полный невыносимой горечи для нас обоих. Долгие годы должны были пройти до того дня, когда я смог ей объяснить свое тогдашнее решение: человек, идущий на связанное со смертельной опасностью дело, не имеет морального нрава соединять свою судьбу с судьбой другого человека, если по-настоящему любит его.

Время моей «командировки» между тем приближалось. Международная обстановка накалялась все больше, рыцари «холодной войны» бесновались все сильнее. По Будапешту передавались из рук в руки так называемые «черные списки», в которых фигурировали имена не только офицеров и сотрудников органов безопасности, но и многих рядовых коммунистов, а то и просто беспартийных, считавшихся активными сторонниками народной власти и ярыми приверженцами социализма. Этим людям грозили кровавой расправой и физическим уничтожением. Раздавались призывы к гражданам бежать на Запад, проводить саботаж и диверсии. Эффективность столь злобной пропагандистской кампании нельзя было недооценивать – она велась по рецептам лучших специалистов психологической войны, главным образом американских. Надо было учитывать еще и тот факт, что весь этот мутный поток с Запада низвергался на нашу страну в последние годы периода культа личности Ракоши, вот почему ядовитые семена, посеянные опытной рукой, падали на благоприятную почву неуверенности и страха.

В самой стране признаки позитивных перемен проявлялись еще довольно слабо, хотя процесс внутреннего очищения уже начался и здание культа личности Ракоши трещало по всем швам.

Знали об этом и стратеги «холодной войны» – агентура ЦРУ в тот период работала умело и эффективно. Но в расчеты западных стратегов отнюдь не входило «улучшение социализма» и осуществление принципа мирного сосуществования (эти лицемерные нотки появились значительно позже), пока же это был открытый призыв к мятежу с целью наглядной демонстрации «провала» социализма как системы.

Те, кто помнят поджигательские передачи радиостанции «Свободная Европа» и содержание листовок, засылавшихся на венгерскую территорию через западную границу на воздушных шарах в 1954—1955 годах, отлично знают, что в них содержались прямые призывы к свержению народной власти и развязыванию контрреволюционного мятежа по всей стране.

Скачкообразно росло и число агентов, диверсантов и шпионов, забрасывавшихся в Венгрию из-за границы. Только за первые месяцы 1955 года число задержанных нарушителей на западной границе на тридцать процентов превысило этот показатель за весь предыдущий год.

Все это однозначно свидетельствовало о резкой активизации антивенгерских реакционных сил на Западе.

Стратеги «холодной войны», используя свою агентуру за рубежом и внутри страны, достигли, по крайней мере, двух целей: во-первых, временно остановили народную Венгрию на пути ее мирного развития и, во-вторых, заставили правительство, обороняясь от врагов, проводить более жесткую внутреннюю политику.

Руководители венгерских органов безопасности, разумеется, понимали, что их противники, затрачивая столь огромные средства и забрасывая на территорию Венгрии массу своих платных агентов, большей частью заведомо обреченных на провал, ограничатся только достижением двух упомянутых выше целей. Вопрос о том, что же будет дальше, что именно последует за этой разнузданной кампанией, и явился, очевидно, тем ускорителем, который повлиял на завершение моей подготовки, на определение места, времени и способа отправки меня на Запад. Моя задача, если формулировать упрощенно, состояла в том, чтобы найти ответ на этот жгучий вопрос. Ответ обоснованный, подкрепленный фактами и документами.

Над разработкой плана операции трудились лучшие специалисты этой профессии.

Мои связи с Карчи и Анталом к тому времени стали уже по-настоящему дружескими. На конспиративных встречах они информировали и готовили меня к каждому очередному шагу, не упуская из виду ни одной мельчайшей детали. Однажды Карчи сказал мне:

– Через несколько дней тебя уволят с работы. Не удивляйся, так надо. В будущем это послужит еще одним козырем для твоей легенды эмигранта. Ты сможешь смело утверждать, что тебя преследовали, лишили куска хлеба. С той стороны будут, конечно, все проверять, и это подтвердится. А пока ты получишь дополнительное время для подготовки к заданию.

– А что же я делал до сих пор? Только этим и занимаюсь!

Офицеры дружно рассмеялись. Карчи с обычной для него шутливой серьезностью пояснил:

– До сих пор ты ходил в детский сад, теперь на очереди университет.

Антал в своей неторопливой, обстоятельной манере начал вводить меня в курс дела:

– Скоро тебе придется жить и работать бок о бок с людьми из американских, британских и западногерманских секретных служб, под неусыпным наблюдением их контрразведки. Поэтому ты должен в совершенстве, до мелочей изучить их методы и приемы. Только тогда ты обеспечишь себе безопасность и сможешь достигнуть поставленной цели. Тебя все время будут проверять. Ты идешь подобно зайцу в лес, где полно волков, которых тебе надо выследить в их собственном логове.

– Конкретно: свое увольнение ты обжалуешь, – подхватил Карчи. – Получишь отказ. Вот тебе листок, на нем ты найдешь адреса восьми предприятий и фабрик. Не менее чем в пять из них ты подашь заявление о приеме на работу. Разумеется, тебе везде откажут. Тогда ты обратишься в райсовет с просьбой о выдаче тебе патента кустаря-ремесленника. Патент тебе тоже не дадут, но, пока ты будешь мыкаться по всем этим инстанциям, пройдет месяца два-три. Они-то нам и нужны.

Все произошло точно так, как говорил Карчи. В отделах кадров предприятий, куда я обращался, мне отвечали примерно одно и то же: «Принять вас с таким политическим прошлым мы не можем. А как бы вы поступили на нашем месте?»

Случалось, что мне говорили: «Подождите немного, вернемся к этому вопросу еще раз. Мы вам сами позвоним». Но, естественно, не возвращались и не звонили. Таким образом, мне никак не удавалось обрести хоть сколько-нибудь определенное положение. Разумеется, для западных контрразведок это должно было иметь немаловажное значение.

Но время для переброски меня на Запад еще не наступило. На решение руководителей нашей «фирмы» влияло еще одно обстоятельство: Австрия, куда я должен был отправиться, лишь недавно обрела статус независимого государства, и ее органы полиции и жандармерии еще не имели четкой линии поведения по отношению к беглецам – эмигрантам из Венгрии.

– Вы должны понять, – сказал мне, видя мое нетерпение, один из руководителей, проверявший ход моей подготовки, – что в настоящее время австрийские власти просто сажают в тюрьму всех подряд, кому удается бежать к ним через венгерскую границу. Только после длительного дознания и всесторонней проверки они выпускают беглецов на свободу. Такой порядок установлен недавно и долго не продержится. Дело в том, что у них еще не сложился механизм проверки. А нам нежелательно, чтобы вы начинали свой путь на Западе с тюрьмы. Одно дело, если человек начинает создавать себе политический авторитет, будучи свободным, и совсем другое, если его выпускают из тюрьмы после долгого и нудного расследования. Одним словом, придется еще подождать…

Мой собеседник умолк и долго хранил молчание. Казалось, он взвешивает на незримых весах, стоит ли ограничиться сказанным или надо добавить еще что-нибудь. Наконец он решился и заговорил:

– Мне докладывали, что вы весьма преуспеваете во всех видах подготовки. Однако в этой профессии всегда есть чему поучиться. Знать и уметь чуть больше того, что кажется достаточным, никогда не лишне. В критический момент это иногда может спасти жизнь.

Он снова сделал длинную паузу, обдумывая, что сказать. Его слова я помню и сегодня, они прозвучали как некая программа всей моей последующей деятельности.

– Разведчик приносит пользу делу только в том случае, если он жив. Никогда не забывайте, что мы ждем вас на родине с успехом и, главное, в полном здравии и благополучии. Ждем как товарища, как единомышленника. Все зависит только от вас. Будьте осторожны, берегите себя.

Обо всех подробностях моей подготовки невозможно рассказать. Мне пришлось самым тщательным образом изучить и «проиграть на моделях» все способы и методы проверки, которые потом могли быть применены ко мне на Западе. Надо было учитывать, что политический эмигрант такого высокого ранга, каким был я, Миклош Сабо, бывший депутат парламента и доверенное лицо Ференца Надя в аппарате партии, давно уже не переходил границу, отделяющую Венгрию от так называемого «свободного мира».

Я должен был научиться распознавать людей, наблюдающих за мной, независимо от того, выполнялось наблюдение человеком или техническим устройством. Особенно много внимания уделялось моему поведению в различных ситуациях. Так, если, находясь под наблюдением, мне нужно было неприметно повести за собой «хвост», чтобы таким способом убедить противника в моей полной благонадежности, добропорядочности и наивной чистоте, мое поведение должно было резко отличаться от случая, когда я должен был исчезнуть, ловко уйдя от слежки и заставив моих преследователей пенять на невезение либо на собственную нерасторопность. Опять-таки по-другому нужно было вести себя в провокационной ситуации, когда вражеская контрразведка ставила мне капкан. Должен сказать, что «проигрывание моделей» различных ситуаций принесло мне огромную пользу.

Особенно внимательно приходилось следить за тем, чтобы в любой обстановке не обнаружить свою профессиональную подготовку и навыки разведчика, ибо это было бы равнозначно провалу. В определенном смысле я походил на тех краснокожих индейцев, которые либо оставляли на тропе свои следы так, чтобы запутать и сбить с толку врагов, либо уничтожали их нарочито неумело, чтобы опытный глаз вражеского следопыта не смог бы разглядеть в этой маскировке опытной руки профессионала, каким был он сам.

Положение затруднялось тем, что в отличие от индейцев Фенимора Купера я жил в современном большом городе, где автомобили, одежда, головные уборы людей и многие другие атрибуты повседневной жизни были слишком однообразны. Нелегко было в безликой толпе отличать одного шпика от другого с тем, чтобы скрыться из поля зрения. Их же положение облегчалось именно этим обстоятельством.

Признаюсь, самым трудным было для меня постоянно проявлять бдительность. Быть все время начеку, сознавать, что ты находишься под наблюдением днем и ночью, – задача отнюдь не из легких. Иной раз казалось – не выдержу, не сумею… Очутившись перед проходным двором, я судорожно застывал на месте. Все во мне кричало: «Беги, скройся! Скорее через двор, в подворотню, бегом до переулка, дальше за угол. Смешайся с толпой, исчезни! Чего же ты ждешь?..» Усилием воли я преодолевал в себе этот приступ страха. Минута, другая, еще несколько шагов – и я снова брал себя в руки. Трезвый рассудок и самодисциплина одерживали верх над инстинктом самосохранения. И я снова ясно отдавал себе отчет в том, что стоило мне поддаться чисто животному страху, и это неминуемо привело бы меня к гибели, ведь подобное бегство было бы тотчас понято и раскрыто, а я таким образом сам выдал бы врагам свою тайну.

Но все это еще ждало меня впереди, а пока я готовился и тренировался. Так прошел почти год.

Наступил сентябрь 1955 года. Однажды Карчи начал наше очередное занятие словами:

– Сегодня ты вновь увидишься с шефом. Скоро будем прощаться…

Долгие месяцы и недели я ожидал этого события. Сердце мое учащенно забилось. Я вздрогнул, мне сделалось жутковато, но следом тотчас накатилась теплая волна удовлетворения. Наконец-то наступает та решающая минута, когда моя жизнь повернет в другое русло, станет совсем непохожей на все то, что я пережил до сих пор! Начнется новая жизнь, которой я хотел и которую сам избрал для себя.

Я ОТПРАВЛЯЮСЬ НА ЗАПАД

Я сидел на стуле посреди комнаты. Яркий свет лампы, направленной в лицо, слепил мне глаза уже более часа. Вокруг меня стояли, ходили, щелкали за моей спиной плетками, постукивали по столу резиновыми дубинками люди в жилетах, в рубашках с закатанными по локоть рукавами и с полуразвязанными галстуками.

– С кем вы сидели в тюрьме, с кем – в лагере? – Вопрос в который уже раз прозвучал как удар хлыстом.

– Я уже говорил.

– Повторите все имена. Все, сначала!

Я покорно перечислял фамилии. Двое из допрашивавших, надев наушники, сличали новый перечень с названными мною ранее фамилиями, записанными на магнитофон.

– Стоп! – приказал один из них. – Не забыли никого?

– Господи помилуй! – Я сокрушенно поник головой. – Разве могу я упомнить всех?

– Не виляйте! – раздался окрик. – Человека, имя которого вы назвали хотя бы один раз, вы должны помнить. Если только не лжете! – В голосе послышалась угроза.

Пришлось начинать все сначала. Я изо всех сил старался напрягать память, чтобы не пропустить ни одной из названных мною при первом допросе фамилий. По-видимому, на этот раз мне это удалось – допрашивающие перешли к следующему вопросу:

– Вы утверждаете, что устроились на работу на завод точной механики, расположенный на проспекте Фехер?

– Да, устроился.

– А зачем вы ходили на военный завод?

– Хотел перейти работать туда…

– Неужели вы надеялись, что вас примут на военный завод? Это вас-то, с вашим прошлым?

– Это предприятие отпочковалось от завода «Гамма». На нем работают сейчас многие, кто знает меня. Я решил, что знакомые мне помогут.

– И что же, помогли? Кто именно, назовите имена! – Теперь уже вскочили двое.

– Я разговаривал только с одним. Это мой бывший сослуживец. Он работает начальником цеха.

– Фамилия!

Я назвал.

– А почему он один? С кем еще вы говорили?

– Ни с кем. Зачем, если он определенно сказал мне, что меня не возьмут?

– Вот карандаш и бумага. Нарисуйте план завода.

– Не могу. Я был только в цехе «Д».

– Весь завод размещается в одном здании?

– Нет, зданий много.

– Где расположен цех «Д»?

– Не понимаю вашего вопроса.

– Все вы понимаете, не притворяйтесь! Мы хотим знать, в котором по счету корпусе помещается цех «Д», начиная от входа. В первом, среднем или же в последнем? Говорите!

– В последнем корпусе.

– Вот видите! Для того чтобы до него добраться, вам надо было пройти через весь двор. Правильно?

– Правильно.

– А теперь нарисуйте на бумаге все корпуса, мимо которых вы проходили. И поточнее.

Я взорвался:

– Не понимаю, чего вы от меня хотите? Я протестую!..

– Ну, ну, сидите смирно. И радуйтесь, что мы пока разговариваем с вами по-хорошему. До сих пор вы нам рассказывали сказки…

– Нет, я говорил только правду!

– Не лгите! Мы не поверим ни одному вашему слову, пока вы не выложите все как есть на самом деле.

– Вы допрашиваете меня, словно преступника. Чего вы хотите от меня добиться?

– Доказательств.

– Доказательств? Что я должен доказать?

– Что вы действительно тот, за кого себя выдаете…

– Боже! Я уже сказал вам, что господин Ференц Надь, бывший премьер-министр, его преосвященство Бела Варга и другие видные деятели нашей эмиграции подтвердят вам это. Спросите их…

– Не уклоняйтесь от ответа. Здесь говорю я! – перебил меня старший из допрашивающих. Тон его, однако, сделался более сдержанным. – Допустим, что вы действительно Миклош Сабо. Но чем вы докажете, что не продались коммунистам? Где доказательства вашей принадлежности к людям свободного мира?

– В Венгрии я сидел в тюрьме, потом в лагере для интернированных. Этого вам мало?

– Мало, – последовал лаконичный ответ. – Вы должны подтвердить свою лояльность делом. Сообщить данные, с помощью которых нам удалось бы укрепить нашу оборону против агрессии красных.

– Данные? Какие данные?

– Не прикидывайтесь наивным дурачком! Нас интересуют данные экономического и военного характера.

У меня закружилась голова. Видимо, подскочило кровяное давление, я почувствовал в затылке тяжелую, тупую боль.

– Это вы наивны, сударь! Вы только что сами спросили меня о том, как это я с моим прошлым хотел устроиться на военный завод, как я мог хотя бы подумать об этом? – От волнения я даже повысил голос. – А теперь я спрашиваю вас: как вы додумались до такой глупости? Какой идиот допустил бы меня в Венгрии до военных или государственных секретов?! – Я уже перешел на крик. – Зарубите себе на носу: я политик, бывший депутат венгерского парламента! И я не позволю, чтобы меня использовали в качестве шпиона! Вы понимаете это? Не позволю!..

Лампа, светившая мне в лицо, вдруг погасла. На несколько мгновений комната погрузилась в темноту, которая была так приятна… Затем чья-то рука отдернула тяжелую штору на окне. Комната наполнилась естественным светом, сквозь стекла пробивались слабые, но такие милые лучи зимнего солнца.

– Довольно, – услышал я голос руководителя моего «университета». Карчи легонько потрепал меня рукой по плечу: – Хорошо, можно отправлять. – Повернувшись к своим коллегам, он добавил: – Думаю, выдержит в любой ситуации.

В тот же вечер мне сообщили дату отправки.

Очень не хотелось мне причинять новые беспокойства матери, она и без того достаточно настрадалась из-за меня за все эти годы. Я сказал ей, что получил работу в Чехословакии и еду туда.

Простился я и с тем единственным, любимым и преданным мне человеком, с которым мог связать жизнь навсегда только по возвращении на родину. Нелегким было наше прощание.

На календаре стояло памятное число – 9 декабря 1955 года. Я и мои провожатые выехали из Будапешта на машине с таким расчетом, чтобы добраться до намеченного приграничного пункта на шоссе между Кесегом и местечком Хорватжидань уже затемно.

Выбор пал на это место, конечно, не случайно. Все было обдумано и тщательно подготовлено. Именно в этом районе девять лет назад, пробираясь в Грац, я впервые нелегально перешел государственную границу. Для зарубежной контрразведки мое решение должно было бы показаться вполне логичным. Если человек решается бежать за границу во второй раз, он, вероятнее всего, выберет тот самый участок, где ему удалось это сделать в первый, ведь местность там знакомая.

На условленном пункте у обочины шоссе уже стояла большая машина. В ней сидели начальник управления разведки, представитель смежного ведомства и начальник пограничной охраны этого района. Они приехали сюда, разумеется, не для того, чтобы тепло попрощаться со мной и произнести последнее напутствие. Им необходимо было убедиться, что мой переход пройдет успешно.

Зима в том году выдалась суровая. Но генерал-майор, начальник управления разведки, настоял на том, чтобы к месту перехода мы отправились пешком, хотя до границы было еще далеко. Антал, обычно немногословный, щадя мои силы, попытался его отговорить:

– Зачем, товарищ генерал? Ведь товарищ Сабо вместе с нами исходил здесь все вдоль и поперек, он знает каждый куст, каждую тропинку.

– Не будем обсуждать это. Товарищ Сабо должен появиться на территории сопредельной Австрии как самый натуральный беглый диссидент, усталый и измученный. Надеюсь, это вам понятно?

Решения начальства, как известно, не обсуждаются. Тем более что генерал был прав.

Мы двинулись в путь. Растянувшись цепочкой, прилежно месили глубокий снег, покрывавший поля, затем вышли на опушку молодой рощи и, обогнув ее, углубились в соседний лес. Нас окружали огромные, мрачные деревья. В трех километрах отсюда проходила граница. Шоссе, перерезавшее ее, было перекрыто тремя рядами колючей проволоки и минным полем. Контрольно-следовая полоса была тщательно перепахана и проборонена, по ней тянулась ловко замаскированная тонкая проволочка сигнального устройства. Мы двинулись вдоль границы. Я шел впереди, протаптывая тропинку в полуметровом снегу, остальные двигались за мной след в след. Бедняга Антал неоднократно пытался обойти меня и взять тяжкий труд первопроходца на себя, но всякий раз его останавливал выразительный жест генерала.

Лес вскоре поредел. Мы вышли на опушку и остановились.

– Ну что же, желаю удачи, – сказал генерал.

Мы молча пожали друг другу руки. В этом рукопожатии было все: и пожелание успеха, и тревога, и заверение в том, что я могу во всем и всегда твердо на них рассчитывать.

Молчаливое прощание означало и много, и мало. Мало – потому, что невозможно предугадать все критические ситуации, в которых в стане врага может оказаться разведчик, предоставленный сам себе, беззащитный и одинокий. Много – потому, что разведчик знает: в случае опасности у него за плечами мощный аппарат, целый коллектив надежных друзей, которые не оставят его в беде. Это сознание «защищенной спины» не раз впоследствии придавало мне сил.

Я повернулся и пошел к границе. Ориентировался я свободно, точно зная, где, в каком месте на минном поле оставлена для меня лазейка, узенькая полоска земли, свободная от мин.

К проволочному заграждению я приблизился ползком. Вытащив ножницы, начал резать проволоку, отсчитывая про себя секунды. Все зависело от того, уложусь ли я в отведенное мне время. Если пограничный дозор, патрулирующий вдоль границы, которому ничего не известно, обнаружит меня – все пропало. Операция повторению не подлежит.

Ножницы были послушны, концы проволоки, тихонько тренькнув, падали на снег, а я все полз и полз, перекатываясь то на бок, то на спину. Многочисленные тренировки очень помогли мне.

В голову невольно пришла мысль: что будет, если меня все же обнаружит патруль? Откроет ли он огонь? Или захватит живьем? Как поведут себя в этот критический для меня момент солдаты-пограничники, действующие согласно принятой присяге и инструкции при обнаружении нарушителя? Здесь не будет намеренной беспощадности, но момент внезапности обязательно вызовет импульсивные действия.

В себе я был не слишком-то уверен. Что, если я сбился с обозначенной мне ниточки прохода среди мин? При мысли об этом я похолодел. Два-три неверных движения – и я подорвусь на мине.

И вот наконец последняя нитка проволоки. Обледенелая, стеклянная на ощупь… «Дзинь, дзинь»… Я облегченно вздохнул и приподнялся на локтях.

Метрах в десяти передо мной виднелся ручей, по которому проходила граница двух государств. Быстрый и незамерзающий, черт бы его взял…

Взглянув на часы, я понял, что переход затянулся. Преодоление полосы препятствий заняло у меня больше времени, чем планировалось. Скорее… Теперь уже не ползком, а во весь рост, бегом, изо всех сил, иначе не успею…