Текст книги " Боевой 19-й"

Автор книги: Михаил Булавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

С наступлением сумерек Быльников повел отряд. Часть казаков, снявшая погоны, шла позади. При прорыве они должны перестроиться и выйти вперед. Было решено принять бой только в том случае, если белые разгадают намерение отряда.

У Быльникова неспокойно билось сердце, ныла душа оттого, что все шло слишком гладко. Не наткнуться бы только на разъезд! То ему начинало казаться, что они уже перешли линию фронта, то представлялось, что передовые позиции белоказаков еще далеко, а они сбились с пути и забирают в сторону. Он дал шпоры коню и вырвался вперед. Казаки следовали за ним. Темно, но он напряженно всматривается в темноту. В памяти вдруг возникает близкое и до боли знакомое лицо. Ему слышится голос, голос Веры. Что это – на самом деле или это только кажется? По спине пробегает нервный озноб. Быльников вонзает в бока лошади шпоры, отдает повод и весь устремляется вперед. Свистит ветер. «Быстрее, быстрее!» – говорит он себе, пригнувшись к потной шее лошади, и вдруг из темноты невнятные крики:

– Стой! Стой!

Они приближаются. Выстрел на миг освещает стоящих впереди людей. Они машут руками.

– Руби! – бросил назад Быльников, скрипнув зубами, и несколько клинков просвистело в воздухе. За* мерли позади крики, впереди вновь мелькнула искра и грохнул выстрел. И вслед за ним тотчас же затрещали винтовки и зачастил пулемет. Рядом шарахнулся чей-то конь и, падая, подмял под себя уже безмолвного всадника. Кто-то вскрикнул, и голос утонул в топоте, И только успев отметить это, Быльников ощутил горячий укол в лопатку и стал клониться на бок. К нему тотчас же подскакал Кучумов.

Отряд въехал в кустарник, с треском ломая сучья. На фоне темносерого неба вырисовывались черные деревья. Пахнуло теплом. Кучумов соскочил с лошади. Впереди за колючей проволокой мгновенно выросли фигуры людей. Защелкали затворы винтовок. Послышался требовательный окрик:

– Стой! Кто такие?

– Не стреляйте! – ответил Кучумов. – Мы с того стана, передаемся вам.

– Бросай оружие! Выходи сюда!

Вспыхнул трепетный огонек зажигалки, затрещала сухая хвоя.

Додонов опустил на землю обмякшего сотника.

К Кучумову вышли люди с винтовками на изготовку.

Отряд был в несколько секунд окружен кольцом красноармейцев.

– Койные? .. Сколько человек? .. Паныч, Трушин, Зайцев, принимай оружие, – приказывал кто-то невидимый.

– Кто у вас старшой?

– Я, – ответил Кучумов, – командир ранен.

– Какой части?

– Первой сотни, сорок девятого полка.

– Сколько человек?

– Было двадцать девять, зараз не знаю.

Казаки складывали в кучу винтовки, шашки, по

одному заходили за проволоку и строились в ряды.

– Посчитай, Паныч, сколько их.

– Двадцать один с командиром,

Стрельникова в строю не было.

– Ну вот-вот, еще б чуток, и я с пулемета срезал бы всех начисто, да они во-время остановились, – заметил пулеметчик.

Пленных разглядывали с любопытством.

– Несите своего командира, – приказал взводный,– Трушин, проводи.

Один из казаков попросил закурить.

– Нет. Не могу я тебе дать закурить, душа не налегает, – решительно отказал красноармеец и зло выругался.

– Что это вы нас так плохо привечаете? – обиделся казак.

– Э-э! – удивился тот же красноармеец. – А вы думали, что мы вас в гости ждали! Нет, вы погодите. Мы еще проверим вас, зачем да для чего вы припожаловали. На языке-то ведь одно, а на уме другое. Мы еще в душу к вам заглянем, а уж потом очищаться пошлем. Крови нашей на ваших руках немало.

– Ну, знамо дело, – постарался смягчить разговор другой красноармеец, – ежели с чистой совестью они пожаловали, то тогда хорошо. Покажут себя, и все по порядку пойдет. На, закуривай, – протянул он кисет.

– А тот, раненый, – спросил третий,—он кто ж, ахвицер? Гм... Это что ж ему попритчилось к нам лезть?

– Да что, – ответил четвертый, – почуял, что дело ихнее того, не шибко дюжее и не дюже шибкое, вот и подался.

Кучумов и Додонов уложили сотника на носилки.

– Ну, как нонче его величать-то, благородие али еще как? – начал первый санитар, ухмыльнувшись. —■ Товарищ? .. Так какой он нам товарищ?

– В брянском лесе у него товарищи, – ответил второй санитар.

– Ну, что за разговоры развели! – прикрикнул взводный.

– Это мы так, промеж себя, товарищ взводный.

– Ведите пленных в штаб батальона, а там скажут, куда их направить, – приказал командир взвода.

Пленные пошли, унося с собой раненого сотника.

— А лошади у них справные, – продолжали разговор красноармейцы.

– Ну, а то? У мужиков разве мало еправньтх. Они, как какая отощала, так ее мужику, а от йего отымают сытую. Во как!

– Смоляков, дай-кось докурить.

– На, Митрич, крепачка сверни.

– Нет, я докурю, в остаче смака больше.

– Ну, земляки, чрезвычайное происшествие. Беляки в гости пожаловали. К добру это аль к худу?

– Если сдаются – к добру.

– Да и так сказать, – задумчиво заметил красноармеец, «который давал закурить казаку, – если они это с повинной, то есть ото всего сердца, ну-у.,. повинную голову и меч не сечет.

Около завода Рихард-Поле уже несколько часов-не утихал бой. Разделившийся отряд военкомата под командой Холодова и Паршина во взаимодействии с ротой курсантов охватывал завод с двух сторон. Под перекрестным огнем противник нес большой урон, но батарея казаков мешала продвигаться Холодову и Паршину вперед.

Когда вновь разорвалась шрапнель, Устин плюнул с досады, вытер рукавом лоб и стал искать глазами Холодова. Разорвался второй снаряд. Звонко рассыпалась шрапнель.

– Артиллерия! Товарищ командир1 – завидев Холодова, закричал Устин.

– Ползи сюда, Хрущев! – передал по цепи Холодов.

Устин, пригибаясь, перебежал к Холодову.

– Я вижу, откуда они садят. Их надо снять, Хрущев. Они здорово пристрелялись. Эта батарея не дает нам хода.

– Разрешите мне, товарищ командир. Я с бойцом живо... как раз сейчас темнеет, а?

– Нет, тебя я пустить не могу. Тут надо послать другого. Ты здесь нужен.

После третьего разрыва Холодов закричал:

– Давай, Хрущев, двигай, черт их побери!

Но не прошло к минуты, как Паршин передал, что он готовится к атаке и просит поддержать его.

– Хрущев! – крикнул Холодов, но Устина уже и след простыл. Захватив пулемет и молодого, добровольно вызвавшегося бойца, он двигался вперед, к заводу.

Если в окопе он всегда чувствовал себя мишенью, то сейчас, на поле, он избавился от этого ощущения. Боевой азарт охватил его. Прошло одна, две минуты. Отряд Холодова вновь начал перебежку. Шрапнель рвалась позади. Стрельба нарастала. Холодов посмотрел на часы. «Неужели прошло только пять минут!»

Устин поднимается и, пригибаясь так, что руки едва не задевают землю, напрягает все силы, чтобы пробежать короткое расстояние до укрытия, которое он заранее наметил. Он слышит, как, не отставая, бежит за ним молодой боец. Устин все ближе и ближе придвигается к тому месту, где он должен остановиться, залечь и обстрелять батарею. Над ним свистят пули. «Еще один бросок!» – кричит он себе, затем падает и приказывает бойцу, которого он не видит, но слышит: «Ложись!» Он устанавливает пулемет.

Парень подтаскивает цинковую коробку и ложится рядом, разворачивая пулеметную ленту. Думая о своем деле, Устин в то же время отмечает, что боец этот совершенно не тот, которого он обучал. Это Симаков, уже приноровившийся стрелок. До уха доносится протяжное «ура».

– Кто это, Симаков?! – спрашивает он.

– Наши, – отвечает боец.

– Это Паршин перешел в атаку, – говорит Устин и, направив пулемет туда, где расположилась батарея противника, нажимает спусковой рычаг. Дрожит горячее тело «максима».

Холодов, услышав «ура», поднимает свой отряд и, размахивая наганом, кричит:

– За мной, солдаты революции! За советскую власть! – и бежит вперед.

Бойцы поднимаются за ним.

– Вперед! Вперед! – кричит Устин и мчится на новую позицию, и снова очередь за очередью посылает его пулемёт.

Казаки не выдерживают напора и, оставив завод, поспешно отступают к лесу.

Сколько пережито каждым за эти минуты! Бойцы двух отрядов, черные от пыли, возбужденные, встречаются на заводе. Каждый старается рассказать о том, что он увидел и испытал сегодня. Некоторые были первый раз в бою. Но закипает гнев и кручинится сердце оттого, что многие друзья остались там, на поле битвы.

Холодов, сверкая карими глазами, передает штабу укрепленного района: «Завод Рихард-Поле в наших руках!»

Вечер. Темно. После непрерывного восьмичасового боя проходит возбуждение, и красноармейцы ощущают смертельную усталость.

На помощь прибывает новое пополнение – батальон губвоенкомата. Город в руках защитников.

Мамонтов приказывает генералу Постовскому начать новое наступление по всему фронту, бросив в действие все резервы.

Не спавший три дня и три ночи, с посеревшим и осунувшимся лицом, начальник штаба укрепрайона принимает новое донесение.

«Белым удалось после трех дней боев восстановить переправы через Дон и перебросить войска на левый берег. Прорвавшись в юго-западный оборонительный сектор, они смяли малочисленные час^и 607-го полка и ворвались в слободу Чижовку. Бронепоезд противника открыл орудийный огонь по Плехановской улице и заводу Рихард-Поле. Белые .заходят бойцам батальона губвоенкомата, роте курсантов и отряду Холодова в тыл».

Начальник штаба укрепрайона держит холодную трубку и, пошатываясь от усталости, опускается на стул.

Резервов больше нет. Оружия мало, боёприпасы на исходе, но есть еще люди и воля к сопротивлению.

Штаб укрепрайона приказал командирам немедленно покинуть позиции и вывести отряды из окружения.

Рота курсантов отошла к Чугуновскому кладбищу й, миновав зашедшего в тыл врага, отступила в центр города. Батальон губвоенкомата прикрывал отступаю* щую роту курсантов и дрался до последнего патрона.

Устин чувствовал, что силы защитников, обороняю* щих город, истощились. Боеприпасы кончились. Отряд с трудом, последними патронами, отбил очередную атаку казаков и находился сейчас в отчаянном пбложе* нии. Сосед Устина, молодой боец с потрескавшимися губами и серыми от пыли бровями, с ожесточением рванул затвор, выбросил из винтовки последнюю гильзу и, криво усмехнувшись, устало сказал:

– Все.

– Береги, – ответил Устин и протянул ему три патрона. Тот жадно накрыл их своей ладонью и молча пожал руку Устину.

Получив приказ отходить, Холодов на минуту задумался над тем, как отвести отряд без потерь и не сделать его мишенью для вражеского огня.

Пожилой боец, жестикулируя, обратился к Холодову. Холодов, внимательно выслушав его, закивал го* ловой и приказал бойцам:

– Бурьяну, травы, все, что может гореть! Живо!

Пожилой боец стоял возле Холодова и, прищурив

глаза, спокойно смотрел через бруствер.

Это был человек с подстриженными седыми усами, маленькой с проседью бородкой и довольно живыми глазами. Старая солдатская шинель сидела на нем ладно, затянутая в талии брезентовым ремнем. Военная выправка выдавала в нем старого воина. Долгим и пристальным взглядом он остановился на Устине и, подмигнув ему, улыбнулся.

– Не узнаешь?

Устин напряг память. Да где же &н видел этого красноармейца?

– Ах, да! – спохватился Устин. – Льговский то* варищ? Вместе на проспекте газету читали?

– Верно. А я думал, не признаешь. Ну, иди, торопись.

– Так пойдем вместе.

– Нет, браток, тебе идти, а мне прикрывать тебя.

Иди, хорошо воюй, да меня помяни добрым словом, если жив будешь.

На бруствере, во всю длину окопов, поднялся густой дым от зажженного бурьяна. По команде Холодова из траншей один за другим стали выпрыгивать бойцы. В окопах остался старый красноармеец с несколькими бойцами, ведя редкий огонь по врагу. Вытаскивая пулемет, Устин оглянулся. Старый солдат провожал бойцов взглядом; когда Устин взялся за пулемет, чтобы тащить его за собой, он увидел, как солдат поднял в вытянутой руке винтовку, словно бы салютовал отряду. Дым, стлавшийся над окопами, хорошо маскировал отходивших бойцов. Через пятнадцать минут они пересекли Плехановскую улицу и вышли в зону сравнительной безопасности.

Ночью Паршин собрал и объединил остатки разрозненных сил. Начальник штаба укрепрайона, вызвавший его, предложил сесть. Это был тот же бледнолицый, с черными глазами, высокий, лет тридцати человек, которого Паршин видел на партийном активе. Сейчас лицо его стало еще бледнее, а глаза, оттененные темными кругами, смотрели строго и мрачно. Распахнув кожаную куртку и засунув руки в карманы синих, с красными кантами, брюк, он, пошатываясь от усталости, расхаживал по комнате и беспрестанно курил.

– Вы знакомы с расположением города?

Начальник штаба подошел к столу и наклонился

над картой.

– Ориентируюсь хорошо, – ответил Паршин.

– Так вот смотрите, что получается. Вот здесь белоказаки просочились к Чернавскому мосту, стремясь отрезать нас от Придачи и в случае, если мы не устоим, захлопнуть нас, как в мышеловке, и закрыть отход наших частей за реку Воронеж. Мы подкрепили военкома Холодова и поставили ему задачу: на рассвете внезапно атаковать врага и, не давая ему опомниться, смять и занять подступы к Чернавскому мосту. Задача сложная и нелегкая. А вот здесь, – провел он карандашом по карте, – на всем участке от перекидного железнодорожного моста до Сельскохозяйственного института идут упорные бои с переменным успехом. Белоказаки хотят захватить вокзал и прилегающий к нему поселок. Там у нас действует Смирнов, смелый и волевой коммунист, но бойцов у него мало. Они с трудом сдерживают противника, и если им не будет оказана помощь, мы проиграем оборону города.

Начальник штаба опустился на стул и, не сводя воспаленных глаз с Паршина, твердо закончил:

– Отстоять вокзал – задача первостепенной важности.

– Вы приказываете мне немедленно направиться туда, – ответил Паршин. – Правильно ли я вас понял?

– Совершенно верно. У белых там курсирует бронепоезд. Он пытается ворваться на вокзал со стороны станции Отрожка. Вы не должны допустить его.

– Задача мне понятна.

– Я полагаю. Как у вас люди?

– Судя по вчерашним операциям, бойцы хорошие, дерутся мужественно. Мой отряд усилился рабочими из железнодорожных мастерских...

– Это народ стойкий и надежный, – прервал начальник штаба.

– Я знаю, – улыбнулся Паршин. – Это добровольцы. Вместе с ними у меня сейчас около трехсот человек.

– Как у вас с боеприпасами?

– Мало.

– Берегите. Мы постараемся помочь. Имейте в виду, этот участок исключительно важен. Не буду задерживать. Время дорого.

Он встал и поспешно протянул Паршину руку.

На исходе ночи военком Холодов сообщил начальнику штаба, что батальон губвоенкомата и оправившаяся рота курсантов вновь активизировались и перешли к действию, облегчая выполнение боевой операции у Чернявского моста.

Но если защитникам города удалось к утру потеснить белоказаков и закрепиться, то у Сельскохозяйственного института инициатива перешла в руки противника, и судьба вокзала должна была решиться в ближайшие часы.

По последним донесениям Смирнов знал, что положение в городе тяжелое, и на помощь не рассчитывал. Со станции Отрожка двигался бронепоезд белых. Если он ворвется сюда, это будет означать, что бой проигран. Бронелетучка, на которую он возлагал надежды, расстреляла все снаряды и отошла.

«Подпустить белых как можно ближе и открыть огонь, затем поднять бойцов и повести в контрнаступление. Но бросать пеших стрелков на бронепоезд – безумие. Взорвать железнодорожный путь – поздно. Он просматривался и простреливался врагом. Отойти? Но сейчас отступление равно предательству. Белоказаки тотчас же воспользуются этим и ударят в тыл защитникам города».

В эти минуты и подошел отряд Паршина. На первых порах это подкрепление воодушевило Смирнова, но положение все равно оставалось тяжелым.

Паршин понял, что его помощь только отодвинет развязку, но положения не изменит. Взяв с собой Устина и двух рабочих-коммунистов, он быстро разыскал Смирнова.

Тот принял его с радостным возбуждением и торопливо заговорил:

– Никак не ожидал. Благодарю. Садитесь рядышком. Рассказывайте, что в городе. У кого завод Ри-хард-Поле? Как мы будем координировать свои действия? Обстановка, надеюсь, вам известна. Что мы можем противопоставить бронепоезду белых? Он как дамоклов меч висит над нами.

После беспрерывных боев, Смирнов стал неузнаваемым. Его аскетическое лицо посерело, небритые щеки ввалились. Только в глазах не мерк лихорадочный блеск да в движениях сохранилась прежняя легкость.

Все предложения, которые он выдвигал, сводились только к тактическому успеху, но не к общему. Тогда Паршину вдруг пришла дерзкая мысль, рожденная непобедимым желанием отстоять вокзал.

– Мы захватим бронепоезд противника, – сказал он решительно.

Смирнов помотрел на него недоверчиво и удивленно:

– Каким же образом осуществить эту идею?

– Мы отберем десяток смелых и отважных бойцов, вооруженных наганами и двумя-тремя гранатами. Как только бронепоезд ворвется сюда, они на виду у него бросят винтовки, поднимут руки и... сдадутся в плен. Да-да-да-да! Вы учтите, что сейчас белые уверены в том, что наши силы иссякли и мы вынуждены сдаться. Белые будут считать, что вокзал в их руках, и не* пременно откроют двери бронепоезда. Следует предположить, что белые либо начнут загонять пленных в поезд, и тогда схватка произойдет внутри, либо в открытую дверь полетят гранаты. Вторая группа вооруженных бойцов должна находиться в засаде и придет на помощь первой. Все, конечно, зависит от обстоя* тельств, решимости и мужества наших товарищей.

По тому, как настораживался Хрущев, как порывался что-то сказать, как перебегали его глаза с командира'на командира, Паршин понял, что Устин обязательно вызовется принять участие в этой операции. Мягким движением руки он сдерживал Устина.

– А вдруг... – задумчиво произнес Смирнов, взявшись за подбородок.

– Конечно, все может обернуться иначе, но не станем гадать. Нужен подвиг!

– Да, осуществление этого плана сразу изменит течение боя, вырвет у врага инициативу.

– Вот именно, – подтвердил Паршин.

Смирнов окинул его взглядом.

– У меня нет больше ни сомнений, ни колебаний.

– Тогда давайте действовать без промедления, – горячо сказал Паршин. – У нас остались считанные минуты.

Но время тянулось поразительно медленно. К вокзалу в засаду отправилась вооруженная группа бойцов. Стрелки Паршина и Смирнова вели огонь по перебегающей цепи белоказаков. Паршин пояснял опера* тивной группе, что они должны делать для достижения цели. Он зорко следил за их поведением, боясб заметить неуверенность и робость, но они не только не теряли присутствия духа а, наоборот, живо, даже с горячностью обсуждали план, как обычное боевое задание.

Ему не хотелось отпускать Устина, но одновременно ему казалось, что замысел может быть осуществлен только при его участии. Поэтому, прощаясь с товарищами, Паршин сказал:

– Ну, Хрущев, надеюсь на твою смекалку и опытность. В добрый час, товарищи!

Но как только они ушли, Паршина охватило беспокойство. Успеют ли товарищи прийти на вокзал, прежде чем туда ворвется бронепоезд, который уже показался из-за поворота? Чтобы лучше вести наблюдение, Паршин перебежал к телеграфному столбу. Спрятавшись за ним, он прижал >к глазам бинокль и пристально всматривался в сторону станции. Пули впивались в столб и тенькали над головой. Красноармейцы, увидев командира в опасности, кричали: «Укройтесь! Вас заметили!»

Обнаружив группу, пробравшуюся к вокзалу, Паршин немного успокоился и пополз . в цепь своего отряда. Бронепоезд дал несколько пулеметных очередей и прошел мимо. Паршина вновь охватило волнение. Надвигался решительный момент. Порой ему казалось, что план его фантастичен и невыполним, но тут же он старался успокоить себя тем, что если товарищи согласились идти добровольно, с охотой, значит они верят в его осуществление.

Что произошло дальше, ни Паршин, ни Смирнов не видели. Белоказаки перешли в наступление. Перестрелка усилилась.

Паршин готовился к контрнаступлению, но из опасения попасть под огонь вражеского бронепоезда удерживался до последней возможности. Он злился, ожидал каких-то изменений и, когда медлить уже было невозможно, поднял цепь стрелков и с яростным криком «ура» повел в бой.

В это время у вокзала произошла короткая, но жестокая схватка. Ничего не подозревая, белоказаки стали загонять прикладами на площадку бронепоезда мнимо сдавшихся в плен. Были мгновения, когда Устину казалось, что все провалилось. Он держался позади, плотно сжав зубы, и уже приготовился к свалке, которая ничего хорошего не обещала. Но в какую-то последнюю секунду тяжелая дверь бронепоезда открылась и оттуда выскочил офицер. Кто-то истошно крикнул: «Бей!» и выстрелом из нагана уложил его. В следующий момент Устин метнул в открытую дверь гранату и после взрыва бросился туда сам. За ним ворвалось еще два бойца. Около поезда еще шла перепалка, из вокзала выбежала на помощь вторая группа с винтовками. Обезоружив офицера, сопровождающего паровозную бригаду, защитники захватили бронепоезд. Произошло это так внезапно и быстро, что взятая в плее и выведенная на путь команда, никак не могла прийти в себя.

Среди пленных белоказаков стоял офицер в английском френче и в староармейской русской фуражке с коротким вдавленным козырьком. Он растерянно озирался по сторонам, не успев рассмотреть тех, кто захватил поезд. На его бледном лице нервно подергивался мускул. Он вздохнул, приподнял плечи и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

– Я ничего не понимаю.

Белоказаки, наступавшие по всему участку, встретив упорное сопротивление, пришли в замешательство. Они не видели поддержки со стороны своего бронепоезда, но когда убедились, что он движется назад и ведет огонь по ним, стали поспешно отходить.

Смирнов догадывался, что план Паршина удался. У него никогда еще не было так легко на душе, как сейчас. Его отряд уже оставил позади перекидной мост и упрямо двигался вперед. Враг отступал. Хорошо бы сейчас увидеть Паршина и пожать ему руку. Но внезапно Смирнов почувствовал острую боль в пояснице. В глазах помутилось. Спотыкаясь и почти касаясь руками земли, он клонился все ниже и ниже, сделал еще два-три шага и рухнул. Перед ним кружились деревья, дома, люди, но он не мог дать себе отчета в том, что с ним случилось,

Когда захваченный бронепоезд пошел назад к Сельскохозяйственному институту, на помощь ослабевшим в бою защитникам, Смирнов лежал за перекидным мостом, глядя потухающим взором в небо, по которому неслись низкие осенние тучи.

Несколько бойцов вызвались доставить командира в госпиталь, но он пришел в себя.

– Не надо... Бронепоезд? – тихо сказал он.

– В наших руках, товарищ командир.

Он слабо улыбнулся.

– Идите же туда, где вы необходимы.

Смирнов не слышал и. не чувствовал, как бойцы бережно положили его на шинель и понесли сквозь визг пуль, прикрывая собой, в безопасное место.

XI

Госпиталь шумел, волновался. Легко раненные, опираясь на костыли, перекочевывали к окну. Врачи, сестры и няни сбились с ног. Тревога в городе нарастала с каждым часом, угнетающе действуя на раненых. Одни заявляли, что они совершенно здоровы, и просили, чтобы их выписали и направили в воинские части, другие, прислушиваясь к приближающейся пальбе, сползали с коек и тянулись к окну. И только когда затихала стрельба, наступало некоторое успокоение. Уговаривая раненых, сестры и врачи волновались сами, не зная, какая судьба постигнет город в последующий час. Скоро в госпиталь стали поступать новые раненые. Они были источником сведений для давно лежавших. У вновь прибывших допытывались, как идут бои, сдадут красные или отстоят город. Но ответы были самые разноречивые;. Они зависели от боевого участка, на котором сражался боец, от степени ранения, самочувствия и, наконец, от веры или неверия. Каждый делал свои выводы и заключения.

В одной из групп раненых оказался солдат-белогвардеец. Его расспрашивали тоже. Но он только мычал, морщился и, узнав, что в госпитале подавляющее большинство раненых красноармейцы, говорил: «Не могу знать». Он мученически кривил лицо, с шу« мом втягивал сквозь сжатые зубы воздух и тихо сто-* нал.

В операционной Зимин сказал:

– Давайте этого молодца. – Он глянул на солдата и со спокойной иронией спросил: – Ну, герой, как фамилия?

– Тягунов Миколай, – осклабился солдат, – крестьянин Тульской губернии..

– С немцами воевал?

– Было дело...

– А теперь с кем воюешь?

– Не могу знать.

– Как же это ты не знаешь? Тебе, должно, гово-* рили с кем. С народом ты воюешь, со своими мужиками. Вот вернешься домой, они тебе спасибо скажут, а?..

Врач разрезал ссохшийся от крови, похожий на кусок помятой жестяной трубы рукав и стал осторожно отдирать его от ]раны. Солдат* морщился от боли. Лицо покрылось испариной. Обмениваясь короткими замечаниями с Верой, Григорий Андреевич очищал рану и продолжал разговаривать с солдатом.

– Ну вот, вылечу я тебя, а ты потом на меня с английской винтовкой полезешь?

Тягунов замигал глазами.

– Не по своей я воле. Мобилизовали.

Когда перевязка была закончена, Зимин приказал Вере направить раненого в третью палату.

Поздно вечером Вера почувствовала сильную усталость, прикорнула на диване у себя в дежурной и уснула.

В госпиталь привезли четырех раненых. Зимин, узнав, что Вера спит, не велел будить ее.

В хирургическую на носилках внесли офицера. Зимин удивленно посмотрел на санитаров и спросил:

– Откуда? Как попал?

– Говорят, будто сам перебежал к нам.

– Разденьте.

Быльников открыл глаза.

– Пить.

Разливая воду из стакана, поднесенного к его губам рыженькой санитаркой, он сделал несколько маленьких глотков.

– Где я?

– В госпитале.

– У кого?

Ему не ответили. Зимин осмотрел рану и приказал нести в операционную.

Стояла глухая ночь. В дежурную вошла санитарка. Вера проснулась и вскочила на ноги.

– Стреляют? – спросила она испуганно.

– Нет.

– Раненые были?

– Григорий Андреевич не велел вас будить. Спите себе.

– Ох, как же так!

Вера посмотрела на часы. Три. Она сполоснула водой лицо, поправила волосы и, повязав косынку, села за стол. Вера проспала и теперь испытывала неловкость перед Зиминым. Конечно, он добрый, внимательный, но нельзя же злоупотреблять его добротой. Ему достается больше всех.

– Леночка, – обратилась она к санитарке, молодой рыженькой девушке, и заметила на ее лице какое-то необычное выражение любопытства. Санитарка несколько раз посмотрела на Веру украдкой. – Вы напрасно меня не разбудили. Мне очень неловко будет перед Григорием Андреевичем. А среди раненых есть тяжелые?

И опять Вера заметила у Леночки это странное выражение, не то удивления, не то любопытства.

– Один... оперированный, – с этими словами, как-то неловко пятясь к двери, Лена вышла.

Вера облокотилась на стол и долго сидела бездумно, вперив глаза в одну точку. Тишина. Изредка где-то далеко щелкнет выстрел, и тогда кажется, что кто-то, крадучись, пробирается к госпиталю.

Время неутомимо идет вперед. Вера медленно встала, спустилась по тускло освещенной лестнице вниз и вышла на крыльцо. Холодный ветер шумит листвой деревьев. По черному небу летят облака, то открывая, то закрывая звезды.

Вера редко бывает в городе, а в последние дни и вовсе не выходит из госпиталя. У нее нет знакомых, вся ее жизнь – здесь. А как иногда хочется вырваться куда-нибудь, побыть среди здоровых и смеющихся людей, развеяться, отдохнуть от тех страданий, которые она видит постоянно. Она подставляет ветру лицо, глубоко вдыхает свежий воздух и думает о том времени, когда окончится война, когда в стране снова станет тихо и мирно. Тогда опустеют госпитали, и люди, покинувшие их, будут радоваться жизни вместе с нею. А потом. .. Что же будет потом?

Она поднимается по лестнице и неслышными шагами бредет по коридору. «Так что же будет потом?» – думает она, силясь представить себе будущее. Так и не нарисовав его, она заходит в первую палату, где лежит Блинов. Здесь все спокойно. Она идет дальше.

В третьей палате кто-то простонал. Она неслышно вошла.

Свесив с койки голову, лежал Тягунов. Он не спал.

– Вы почему бодрствуете? – шепотом спросила она.

– Больно, сестрица.

– Вы неудобно лежите.

Она приподняла подушку, исправила положение руки Тягунова.

– Вот так будет лучше, и боль утихнет.

В углу на спине лежал раненый, которого привезли, когда она, вероятно, спала. Ноги в серых шерстяных носках были просунуты между прутьями гря-душки, руки вытянуты поверх одеяла. В одно мгновение Вера охватила взглядом темное, загорелое лицо с плотно сомкнутыми веками и уголки сжатых губ, скорбно опущенных книзу. Она отшатнулась, закрыла лицо руками, не в силах была тронуться с места. Простояв так с минуту и боясь вновь.взглянуть на раненого, она медленно побрела к выходу.

В дежурной она бросилась на диван лицом в подушку.

«Боже мой! Что это? Галлюцинация, сон?»

Леночка искала что-то в ящиках. Вера притвори* лась спящей. Ей хотелось, чтобы Леночка поскорее ушла: лучше одной побыть со своими мыслями. «Так вот почему Леночка смотрела на нее так странно. Она с Григорием Андреевичем принимала раненых и, конечно, догадалась».

Оставшись наконец одна, Вера встала, но никак не могла овладеть собой. Учащенно билось сердце, горели щеки, уши. Она боялась разговора с Леночкой и Григорием Андреевичем. Если сейчас кто-нибудь из них войдет, она не выдержит и разрыдается. Вера в отчаянии металась по комнате и не знала, что ей делать, что предпринять.

До рассвета еще далеко. Ветер скрипит воротами, шумят деревья. Небо прояснилось.

«Да он ли это?» – спрашивала она себя. Может быть, она ошиблась, и все это ей представилось? Ведь она так долго думала о нем. Но хотела ли она, чтобы это была ошибка? «Нет-нет!» Нестройные мысли теснились и лихорадочно бились в ее голове. Она заламывала пальцы и спрашивала себя: к счастью это или к несчастью?.. Какими путями он попал сюда? Останется ли в живых? Может быть, будет лучше, если он умрет? И, подумав так, она заплакала. Это вторая встреча с ним в госпитале. Но как теперь будет себя вести он и что скажет ей? .. И вдруг новая мысль осеняет ее. Ведь она может и не встретиться с ним. Пусть в этот раз он пройдет мимо нее. Они стоят на разных дорогах. В ее смятенной душе боролись желание встречи и страх перед нею.

Она снова прошла по пустынному коридору к третьей палате, оглянулась и решительно открыла дверь. И чем ближе она подходила к кровати раненого, тем сильнее замирало сердце.

Он лежал неподвижно.

Это он. Владимир. Родной или чужой? Друг или недруг?

Когда усиливалась стрельба и по улице, держась ближе к домам, бежали красноармейцы и стреляли в отступавших казаков, прятавшихся за деревьями и телеграфными столбами, казалось, что раненые выдавят окна и выпрыгнут на улицу. Они были захвачены зрелищем бегства противника. Первый раз в жизни наблюдали красноармейцы бой со стороны и так близко. Они чувствовали ярость боя не меньше, чем те, кто дрался.