Текст книги "Очерки истории чумы (фрагменты)"

Автор книги: Михаил Супотницкий

Соавторы: Надежда Супотницкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Ветлянку открыли 13 марта, село Селитряное – во второй половине марта. Общий кордон сняли во второй половине апреля.

Сразу после снятия кордона, в Ветлянку отправились военные и гражданские власти, которые, как это было сделано раньше в Стариц-ком и Пришибе, приступили к оценке и к сожжению домов, равно как и принадлежавших жителям подозрительных по чуме вещей. Кроме того, туда были командированы в значительном числе врачи, которые под руководством военного врача Рейтлингера произвели строгий медицинский осмотр местности.

На компенсации владельцам сожженных домов и вещей истрачено 69 тыс. руб., из которых 14 тыс. – за платья, 50 тыс. – за дома (спалили 83 дома), считая, в том числе и стоимость земли; и 5000 руб. выделено на работы по разрушению и сожжению зданий и вещей.

Теперь рассмотрим организацию карантинов.

Карантин в Сарепте. Находился вне кордона, окружающего зараженную область, и предназначался для тех подозрительных больных из Астраханской губернии, которым удалось бы, пользуясь проселками соседних степей, пройти через кордон.

Осмотр паспортов по этому случаю производился с большою строгостью. Не имевшие паспортов задерживались в карантине на 10 дней. Карантин расположили в 5 верстах на юг от Сарепты, на полпути в Малые Чепурники. Примыкавший к нему с двух сторон военный кордон начинался на Волге, в нескольких верстах ниже Сарепты, и на 8 версте до карантина был снабжен постами на каждой версте. В дальнейшем пространстве, на расстоянии 32 верст, до Ракитина, от которого граница губернии загибает на юг, пикеты были расположены в расстоянии 5 верст каждый. На ночное время устраивались еще промежуточные посты. Сам карантин включал:

здание для приема и дезинфекции бумаг (паспортов);

два здания, в 20 саженях от первого, для предварительного содержания подозрительных по чуме лиц;

дезинфекционную комнату для платья;

лазарет для больных чумой;

лазарет для подозрительных больных;

лазарет для неподозрительных больных.

На время дезинфекции люди, подозрительные на чуму, снабжались нижним бельем «на счет казны». Продолжительность дезинфекции составляла 12 часов, с 48-часовым после того проветриванием вещей. Если вещи происходили от чумных больных, то их дезинфицировали 12 час, 48 час проветривали, дезинфицировали опять 12 час или сжигали. Карантин действовал с 27 декабря до средины марта.

Такой же карантин был организован в Светлом Яру – действовал с 29 декабря по 18 февраля.

Очень обширный карантин был устроен в станице Замьяны. В нем, после возвращения из зараженной местности, была «выдержана» в течение 10 дней комиссия Гирша.

Карантин был устроен следующим образом. Улицу, идущую к Волге, разделили на 15 секторов и окружили высоким досчатым забором. У ворот и в нескольких местах у ограды установили военные посты. Через северные ворота впускались прибывающие из подозрительных по чуме местностей и после 10-дневного наблюдения выпускались через южные ворота, по дороге в Астрахань. Проезжающие из привилегированного сословия и притом в один день прибывшие помещались в одном здании. Палатки были взяты из военного министерства. Большой двор был в общем пользовании, так что избегать соприкосновения с ранее или позже прибывшими представлялось усмотрению самих находившихся под наблюдением.

У южных ворот устроили форточку, к которой в определенные часы сельские жители приносили для продажи жизненные припасы. Продажа производилась под надзором унтер-офицера; медные деньги промывались водой, в решете с длинной ручкой. Бумажные деньги, вещи и экипажи находящихся под наблюдением путешественников подвергались 24-часовой дезинфекции хлором.

Для получения хлора служила смесь из 6 частей перекиси марганца, 9 частей поваренной соли, 7,5 частей концентрированной серной кислоты и 7,5 частей воды, с тем расчетом, чтобы 30 золотников смеси приходилось на 1 куб. аршин дезинфицируемого пространства. Экипажи покрывались просмоленным холстом и под ним прокуривались.

Тупик добактериальных представлений об эпидемиологии чумы. Вполне самодостаточная для общего объяснения происхождения эпидемий чумы контагиозно-миазматическая теория (см. очерк XIII), оказалась бесполезной при непосредственном ее применении в очагах чумы.

Так, во время «миазматической» рештской эпидемии чума проникла в населенный пункт незаметно. Ничего страшного, ничего опасного никто не видит; заболевающих немного, умирают редко; умирающие находятся в такой гигиенической обстановке, что смертельный исход кажется естественным (миазмы обычно ассоциировались со зловонием). Изредка кое-кого хватит «апоплексический удар» (септическая форма чумы), но и это не обращает на себя внимания. Однако эпидемия продолжает развиваться. Характерные признаки чумы уже резко бросаются в глаза каждому, почти постоянно встречаются не только бубоны, но и петехии, и все-таки болезнь не признается чумой, т.к. она не заразная. Когда доктор Кастальде, осматривая больных, сказал доктору Ильину, что признает болезнь за чуму, то Ильин простодушно возразил ему: «Поверьте, если бы это была чума, то мы с вами не исследовали бы так» (см. очерк XIX).

Но вот противоположный пример. Ни один из врачей, видевших в Ветлянке ежедневно гибель десятков людей, не признал явно контагиозную и смертельную болезнь за чуму, даже отправляя в последний путь своих коллег. Это происходило и на раннем этапе эпидемии, когда клинически преобладали бубонные формы болезни («тифозная горячка», «болезнь горячечная, с типом, похожим на возвратную горячку»); и во втором ее периоде, когда болезнь приобрела уже явно легочную форму («pneumo-typhus»). Передача контагия настолько очевидна, что доктор Депнер настаивает на введении карантина, однако, болезнь, по-прежнему, «не чума» (см. рапорт Депнера).

Причина, по которой исследования эпидемиологии чумы во второй половине XIX столетия приносили все более противоречивые результаты, видимо, заключалась в том, что чумной контагий, или миазма для врачей оставались абстрактными средневековыми понятиями, неким формально-логическим выводом из наблюдаемых в конкретных условиях фактов. Существование «чумной заразы» в данной вещи, или миазмы в испарениях, поднимающихся с земли, не могло быть ни доказано, ни отвергнуто. Был ясен только их материальный характер, но миазмы (контагии), вызывающие одну эпидемию, нельзя было сравнить с таковыми, являющимися причиной другой эпидемии, либо отследить ее(его) «передачу» и «источник». Для выхода из этого методического тупика требовался какой-то реальный, пригодный для исследования в лабораторных условиях «признак» контагия (миазмы), на основании обнаружения которого можно было бы сказать «да» или «нет», т.е. то, что сегодня мы называем «специфическим возбудителем инфекционной болезни». Но его еще предстояло найти в рамках методических возможностей, предоставляемых ученым новой наукой – бактериологией.

Средства индивидуальной защиты конца добактериологической эпохи.

В науке бывает и так, что ошибочные учения ложатся в основу совершенно правильных прикладных направлений человеческой деятельности. Например, геоцентрическое учение Птолемея позволяло рассчитывать движения планет, прогнозировать солнечные и лунные затмения. Учение о теплороде послужило толчком к развитию термодинамики и тепловых машин. Прикладной характер приобрела и контагиозно-миазматическая теория распространения чумы.

Понимание материальности причин эпидемий чумы, заложенное в каждую из составляющих этой теории, позволяло осуществлять разработку средств защиты органов дыхания и кожи уже во времена «черной смерти». Врачи для исключения заражения контагием одевали специальную одежду и не прикасались к больным не иначе, как одев перчатки или посредством специальной палочки. Для защиты от миазмов, которые, как тогда считалось, находились в зловонном воздухе, в специальные маски вкладывали ароматические вещества. Ветлянская эпидемия, вспыхнувшая на фоне всеобщей уверенности в победе над чумой, и большая смертность медицинского персонала, участвовавшего в ее ликвидации, вновь подтолкнула в этом направлении мысль некоторых ученых. Однако теперь уже разработка средств индивидуальной защиты предполагала использование последних достижений науки и техники.

В 1879 г. профессор О.И. Догель, основываясь на органической природе контагия, предложил специальный прибор (респиратор) для защиты легких, разрушающий органические вещества, содержащиеся во вдыхаемом человеком воздухе (рис. 20).

20. Защитный респиратор Догеля. ФI: С.– герметически закрывающая лицо маска с клапанами (один отворяется при вдыхании воздуха из резервуара, а другой – при выдыхании); В.– резервуар из непроницаемой материи, для воздуха, очищенного пропусканием через накаленную трубку (ff). Кран для наполнения и для проведения в прибор для дыхания воздуха (С); ФII: А.– воронка стеклянная, или из твердой гуттаперчи. Клапаны из серебра или платины (аа). Пробка (b); ФIII: а.– трубка для введения воздуха, который проходит через жидкость (серную кислоту) в склянке (b), через хромовый ангидрид (с) и едкий калий (d), от которой идет стеклянная трубка для соединения с прибором для клапанов; ФIV.– стеклянный или металлический ящик с трубкой для введения воздуха (а), где помещены дезинфицирующие вещества (с). Трубка для соединения с трубкой от клапанов; ФV. – схема стеклянного клапана, сделанная профессором Глинским (из статьи Догеля О.И., 1878)

В основу защитного действия прибора Догелем были заложены два принципа: термический и химический. Органический контагий уничтожался, проходя через раскаленную трубку или специальный фильтр, представляющий собой последовательность сосудов с деструктирующи-ми белок жидкостями (серная кислота, хромовый ангидрид, едкий калий), способными взаимно нейтрализовать собственные капельки, попадающие во вдыхаемый воздух; либо ящик с несколькими слоями ваты, смоченной дезинфицирующей жидкостью. Воздух накапливался и охлаждался в специальном резервуаре, который врач должен был носить у себя за спиной, «приходя в соприкосновение с больным или умершим от чумы».

Другой профессор Казанского университета, известный патолог В.В. Пашутин (1878), исходил из того, что контагиозные начала способны проникнуть в одежду и кожу, а потом из них попасть в легкие, либо они могут быть разнесены из «зараженных фокусов в свободные от заразы жилые помещения и прочее». Поэтому он считал, что для защиты персонала необходимо дезинфицировать кожу вместе с платьем после каждого посещения «зараженных фокусов». Однако употребление сильнодействующих веществ (например, хлора), будет разрушать тело и одежду.

Пашутин предложил «закрывать герметически всю поверхность тела особенною непроницаемою и резистентною тканью». Тем самым «исключается соприкосновение вредных начал с поверхностью кожи человека (следовательно, и всасывание контагия этим путем), а главное – дается возможность легко и удобно дезинфицировать все то, к чему могли пристать вредные вещества при посещении им зараженных мест».

Спроектированный им костюм состоял из двух частей:

а)  из герметически покрывающего тело мешка;

б)  из снаряда для доставления легким чистого воздуха, а также и для вентиляции пространства между мешком и кожею, так как насыщение этого пространства водяными парами и другими газообразными веществами может сделать продолжительное пребывание в костюме в течение, например, 5–10 часов весьма тягостным (рис. 21).

Пашутин основывался на результатах исследований доктора Пoте-хина, показавшего, что имеющиеся в продаже в России гуттаперчевые материи не пропускают пары аммиака. Кроме того, квадратный аршин исследованных им образцов такой материи весил не более 200–300 г.

21. Проект герметического резинового костюма Пашутина для лиц, работающих в очагах чумной эпидемии

Проект герметического резинового костюма Пашутина для лиц, работающих в очагах чумной эпидемии. А – резервуар чистоговоздуха; В – помпа; С – фильтрующее приспособление для очисткипоступающего воздуха; е – трубки с ватой; п – трубки с пемзой,пропитанной серной кислотой; о – трубки с пемзой, пропитанной едкимкали; q – клапаны и увлажнитель воздуха; е—h – трубка для вентиляции костюма; k – выходной кран; s—t – загубник; s – выдыхательная трубка; t – вдыхательная трубка с клапанами; i – вдыхательный клапан (Пашутин В.В., 1878)

Спроектированный Пашутиным герметический костюм из белой гуттаперчевой ткани интересен во многих отношениях. Он снабжен резервуаром для очищенного воздуха, приспособлением для очистки поступающего в резервуар атмосферного воздуха и приспособлением для вентиляции пространства между костюмом и телом, что дает возможность оставаться в костюме довольно долго даже летом, когда отсутствие испарения с кожи является особенно тягостным. Как подача воздуха в фильтрующее приспособление (содержащее вату, едкий кали и серную кислоту с последующим увлажнением), так и вентиляция достигались особой резиновой помпой, которую периодически должен сжимать рукой или ногой субъект, находящийся в костюме. Дыхание происходило через загубники, снабженные клапанами.

Виктор Васильевич Пашутин (1845—1901)

Русский патофизиолог, один из создателей патофизиологической школы в России и патофизиологии как самостоятельной экспериментальной дисциплины. В 1868 г. окончил Медико-хирургическую академию. 1874—1879 гг. – профессор Казанского университета, а с 1879 г. – Медико-хирургической академии. Труды Пашутина посвящены изучению функциональных изменений при голодании организма. Им и его учениками получен обширный сравнительно-патологический материал у животных различных видов и возрастов при состоянии полного и неполного голодания. Он одним из В.В. Пашутин первых обратил внимание на находящиеся в пище особые вещества (названные позже витаминами), играющие существенную роль в жизнедеятельности организма, и указал на их значение в этиологии цинги. Исследовал обмен веществ, теплообмен и газообмен при различных формах голодания, а также при лихорадке, кровопотерях и других патологических состояниях организма. Разработал проект изолирующего противочумного костюма. Автор первых русских руководств по патологической физиологии; его труды имели большое значение в создании учения об обмене веществ.

Пашутин продумал технологию фабричного и кустарного производства такого костюма: «Костюм должен быть сделан достаточно широк, чтобы его можно было надевать и в холодное время года поверх платья, конечно, приспособленного к костюму. Костюм позволяет полную свободу движений; для того же, чтобы субъект мог пользоваться своей рукою внутри костюма, например, для вытирания внутренней поверхности стекол, через которые проникает свет в глаза, один или оба рукава делаются достаточно широкими у своего основания, при этом условии вынимание руки из перчатки с рукавом может быть выполнено без особенных затруднений. Костюм прободается в соответственных местах гуттаперчевыми трубками, герметическими вклеенными; трубки эти составляют, принадлежность второй части всего приспособления». Пашутин привел расчеты, показывающие, что его стоимость должна была быть не выше 40–50 рублей.

Для дезинфекции костюма после работы Пашутин проектировал заход субъекта в костюме на 5–10 минут в камеру с хлором (что при дыхании из резервуара вполне безопасно). Таким образом, этот костюм являлся фактически прототипом современных изолирующих противогазовых костюмов. Пашутин отмечал, что подобный костюм, «потребность в котором особенно велика именно во время эпидемий», мог бы создать более спокойные условия для работы медицинского и санитарного персонала, который страдает прежде всего.

У нас нет сведений, получили ли практическое применение респиратор Догеля или костюм Пашутина при борьбе с чумой; по-видимому, нет. Но при тогдашнем уровне знаний сама идея применения подобных средств индивидуальной защиты в очагах биологического поражения была весьма революционной.

Генрих Гезер (1811—1884)

Выдающийся немецкий историк медицины, автор классических исследований по истории эпидемий добак-териологического периода эпидемиологии. По окончании медицинского факультета Иенского университета в 1834 г. Гезер защитил диссертацию «Об эпидемической инфлюэнце» и стал приват-доцентом (1836), а затем профессором в Иене (1840), откуда, в связи с реакцией, наступившей после событий 1848 г., перешел в Грейф-свальдский университет. С 1862 г. до конца жизни был профессором Бреславльского университета. Гезер – представитель так называемого «органического направления» в историко-медицинских исследованиях, которое стремилось выявить закономерности развития медицинской науки в связи с успехами естествознания, распространением эпидемий, состоянием лечебной помощи и т.п., но совершенно игнорировало связь медицины с социально-политическими и экономическими условиями. В Иене Гезер с 1840 по 1847 г. издавал «Архив всеобщей медицины», ведя на его страницах борьбу с натурфилософией и пропагандируя анатомо-физиологическое направление. В 1845 г. вышло второе издание его книги «История повальных болезней». К русскому изданию (перевод профессора В.А. Манасеина, 1867) им были сделаны многие прибавления и оно гораздо полнее 2-го издания немецкого оригинала. Широкой известностью пользовались в России учебник Гезера по истории медицины (1884) и его работы по истории хирургии.

Дезинфекция. Здесь надо рассмотреть, что же принималось за дезинфекцию в добактериологический период развития эпидемиологии. В 1878 г. М. Петтенкофер дал следующее определение: «Дезинфицировать значит разрушить или сделать безвредным заражающее вещество, так называемый болезненный яд». Тогда считалось, что целью дезинфекции является воспрепятствование разложению экскрементов, трупов людей и животных, умерших от острозаразной болезни, выделяющих газообразные продукты (миазмы), портящие воздух. Эффективными дезинфицирующими средствами считали раствор железного купороса с добавлением карболовой кислоты, сернокислый и хлористый цинк. Но особое предпочтение отдавалось сжиганию серы, так как образующаяся при этом сернистая кислота наиболее полно уничтожала любой запах.

Подозрения о существовании чумы как природно-очагового сапроноза. В те годы не существовало понятий «природный очаг» или «сапроноз», однако многочисленные эмпирические наблюдения позволяли ученым делать выводы о связи возбудителя чумы (еще не открытого!) с конкретными механизмами и формами существования бактерий в почвенных и водных экосистемах. В их основе лежало учение М. Петтенкофера, которое кратко он выражал следующим образом: «Если холерный зародыш из Индии обозначить буквой X, а благоприятную для его развития почву буквою Y, а происходящий от их взаимодействия яд буквой Z, то ни X, ни Y не могут сами по себе вызывать холеру, а только один Z, т.е. яд. При этом его специфическая природа определяется специфическим зародышем, а количество яда – свойствами почвы».

Макс Петтенкофер (1818—1901)

Выдающийся немецкий гигиенист. С 1837 г. изучал в Мюнхене естественные науки, химию и минералогию, а также фармацию, затем медицину. Окончил медицинский факультет в 1843 г. С 1847 г. профессор медицинской химии в Мюнхене и член Баварской академии наук. В 1849 г. работал в Баварском, а с 1876 г. в Общегерманском ведомстве здравоохранения. С 1865 г. – профессор гигиены в Мюнхене, с 1879 г. – руководитель Института гигиены, созданного по его проекту. В 1890 г. возглавил Баварскую академию наук. Петтен-кофер считается творцом экспериментальной гигиены. В области эпидемиологии он выступил представителем так называемого почвенного (локалистического) учения, по своей сути представляющего прообраз будущего учения о природных сапронозах. Исследования холеры Петтенкофер начал в 1854 г. и продолжал их в течение всей жизни. Свое учение он построил на тщательном изучении эпидемиологических данных, но, в конечном итоге, проиграл Коху и его последователям не в научных дискуссиях, а во времени – его взгляды на фоне достижений бурно развивающейся медицинской бактериологии стали выглядеть умозрительными, и поэтому они подверглись забвению. Методический уровень бактериологии, необходимый для экспериментального обоснования экологических позиций локалистов и позволяющий изучать холерный вибрион или другие бактерии в водных и почвенных экосистемах, не был достигнут не только в конце XIX столетия, но и почти на всем протяжении ХХ, т.е. до открытия явления «некульти-вируемости бактерий» и разработки методов молекулярной диагностики. По этой причине Петтенкофер, даже если бы и поставил перед собой такую цель, то не смог бы привести экспериментальные доказательства наличия в почве фактора Y, посредством которого «холерный зародыш» (фактор Х) превращается в «холерный яд» (фактор Z). Его учение играло положительную роль, способствуя проведению широких оздоровительных мероприятий, не сводящихся к единственному «микробному фактору» и к одним бактериологическим мерам (как прививки, дезинфекция и др.). Макс Петтенкофер покончил с собой 10 февраля 1901 г., опасаясь «беспомощной старости».

Благоприятной для развития яда, по мнению Петтенкофера, была почва, в верхних своих слоях пористая и проницаемая для воздуха и воды, и загрязненная в то же время отбросками органических веществ. Если холерный зародыш заносится в такую местность, где почва обладает данными свойствами, то он начинает созревать, обусловливая эпидемическое развитие болезни. Напротив, в тех местностях, где почва не обладает упомянутыми свойствами, занесение холерного зародыша не ведет к дальнейшему распространению болезни.

Роберт Кох (1843—1910)

Выдающийся немецкий бактериолог, один из основоположников современной микробиологии. Он обогатил учение о патогенных микроорганизмах крупными открытиями и важными методами исследования. Закончил медицинский факультет в Геттингенском университете (1862—1866). С 1872 г. – уездный санитарный врач в Вольштейне (Познань). Здесь Кох начал заниматься научными исследованиями. В примитивных условиях им была выполнена первая крупная работа по этиологии сибирской язвы. И 1882 г. Кох сообщил об открытии возбудителя туберкулеза. Это открытие произвело огромное впечатление и принесло ему мировую славу. К 1883—1884 гг. относится опубликование еще одной работы Коха – открытие возбудителя холеры. Этот выдающийся успех достигнут Кохом в результате изучения холерных эпидемий в Египте и Индии. В 1885 г. Кох – профессор Гигиенического института, в 1891—1904 гг. – директор основанного им Института инфекционных болезней в Берлине (впоследствии этому институту присвоено имя Коха). В 1905 г. Коху присуждена Нобелевская премия.

Один из выдающихся последователей Петтенкофера в России, профессор Н.К. Щепотьев (1884), исследуя географию появления вспышек чумы в Астраханской области, пришел к выводу, что для объяснения эпидемического распространения чумы «еще недостаточно одной переносчивости ее». По его наблюдениям, существуют местности, в которые чума не заносится никогда и ни при каких обстоятельствах. Для развития же эпидемии необходимо временное и местное появление еще особого фактора, независимого от чумного агента. Только с появлением этого фактора открывается возможность чумному агенту фиксироваться, развиваться и существовать в данной местности. С исчезновением этого фактора исчезает и чума; чумный агент, выделенный больными организмами, быстро разрушается без присутствия этого фактора? Фактор должен иметь в различное время различную степень интенсивности и экстенсивности. Разность поражения чумой одной и той же местности в различные годы и в различные месяцы одного и того же года, обусловливается именно различной степенью напряженности действия этого неизвестного фактора. Его природа определяется «совокупностью наблюдения над движением и развитием эпидемий».

Щепотьев считал, что развитие чумного агента зависит от теплоты и влажности почвы. Продукт разложения органических веществ почвы, образовавшийся под влиянием определенных физико-химических процессов, и составляет фактор X, столь необходимый для эпидемического развития.

В соответствии с его гипотезой, чумной агент не будет сам по себе иметь значения чумного яда, но будет представлять только одну из фаз развития его и приобретет свойства чумной заразы, вызывающей заболевание организма только тогда, когда он пройдет ряд превращений в почве.

Сопоставляя динамику эпидемий чумы в Астраханском крае с уровнем воды в реке Волге и температурой почвы, Щепотьев сделал следующие предположения:

1.   Избыток влажности почвы, замедляя процессы разложения органических веществ, препятствует развитию и чумного агента; точно так же он погибает при чрезмерной сухости почвы.

2.   Чумная зараза вообще растет и развивается параллельно нарастанию тепла в почве и параллельно понижению почвенных вод.

Разумеется, эти предположения Щепотьева не имеют отношения к «крысиной теории» распространения чумы, появившейся в конце XIX столетия. Они «переступают» через краеугольный камень классической эпидемиологии – положение о первичности человека или животного как резервуара возбудителей инфекций.

Создание бактериологии. Когда в конце XVIII столетия Данило Самойлович с помощью микроскопа пытался найти в содержимом бубонов больных чумой «язвенных зверьков», бактериология переживала морфологический период.Основным инструментом исследователя был примитивный микроскоп, и он описывал то, что непосредственно наблюдал в капле воды в проходящем через нее потоке света. А наблюдаемое ими было настолько однообразно, что Карл Линней (1707—1778) соединил всех микроскопических существ в один ряд, дав ему название «Chaos!». Великий систематик даже полагал, что не следует слишком углубляться в изучение этого невидимого мира, так как «Творец», создавая его, очевидно, имел в виду сохранить эту область за собой. Только в начале XIX столетия, после работ Эренберга (1795—1876), стали отделять бактерии от инфузорий и присваивать им названия по двойной ботанической номенклатуре, введенной Линнеем. Изучая внешний вид микробов, ученые, разумеется, разделились на две враждующие школы – мономорфистов и плеоморфистов. Первые признавали постоянство видов у микроорганизмов, вторые (тогда большинство) считали, что все виды микробов связаны взаимными переходами. Как и в случае с миазматиками и контагионистами, и те, и другие видели отдельные проявления одного сложного явления. Для бактериологов им стала изменчивость микроорганизмов.

К началу исследований Пастера физиологии бактерий, школа моно-морфистов во главе с Фердинандом Коном (1828—1898) настолько усердно «добивала» своих научных противников (Негели, Цопф, Клебс, Ценковский), что весь этот период микробиологии долго еще называли «доконовским».

Пастер же, благодаря их учению, получил возможность охарактеризовать по особенностям обмена отдельные виды микроорганизмов. Одновременно он сделал важное научное открытие. Пастер доказал, что всякое брожение есть результат жизнедеятельности особых микроскопических организмов – дрожжей. Каждый вид брожения вызывается специфическим возбудителем. С этих работ начался второй период развития бактериологии – физиологический.

Луи Пастер (1822—1895)

Выдающийся французский химик, член Парижской Академии наук (с 1862 г.), Французской медицинской академии (с 1873 г.). Окончив Высшую нормальную школу в Париже, он в 1847 г. сдал экзамены на звание доцента физических наук, а спустя год защитил докторскую диссертацию («О мышьяковистых соединениях калия, натрия и аммиака» и «Исследование явлений, относящихся к свойствам жидкостей вращать плоскость поляризации»), после чего работал препаратором в Высшей нормальной школе. С 1849 г. – профессор Страсбургского университета, с 1854 г. – профессор и декан Лильского университета. В 1857 г. он вернулся в Париж в качестве вице-директора Высшей нормальной школы и организовал небольшую лабораторию, из которой вышли крупнейшие его работы по медицинской микробиологии. С 1867 г. профессор Парижского университета. Его исследования в области молекулярной асимметрии послужили основой для развития стереохимии. В 1860—1861 гг. он провел опыты, доказавшие невозможность самопроизвольного зарождения жизни. Один из основоположников современной микробиологии.

Теперь ученым открылся целый мир, изучение которого разъяснило многие темные стороны различнных химических процессов и оказало огромные услуги в деле изучения заразных болезней. Микробиология разрослась в огромную науку.

В 1865—1879 гг. Пастер обнаружил возбудителей болезней шелковичного червя, возбудителя газовой гангрены – септического вибриона, целую группу микроорганизмов, растущих без доступа воздуха, назвав их анаэробами. К числу исследований, наиболее содействующих разъяснению природы эпидемических болезней, относятся работы Пастера о куриной холере (1880). Болезнь в большинстве случаев оканчивается летальным исходом, наступающим чрезвычайно быстро после заболевания. Вскрытие таких кур обнаруживало у них обширные и глубокие поражения кишечного канала, появление экссудатов в серозных полостях и пр. При микроскопическом исследовании найдено множество мелких суженных посредине «члеников», которые Пастер назвал микробами. При этом Пастер заметил, что между курами встречаются особи, невосприимчивые к болезни. Раз выздоровевшее животное имеет шансы вновь не заболеть, факт тогда установленный для многих инфекционных процессов (натуральной оспы, кори, скарлатины и др.). Прослеживая пути передачи «холерного яда», Пастер пришел к заключению, что «холерная зараза» передается посредством испражнений больных кур, содержащих всегда огромное количество микробов, которые и примешиваются к корму птиц. Кролики от кормления мясом зараженных кур или от привития зараженного бульона гибнут. Но у морских свинок на месте прививки зараженного бульона, получается только нарыв, не изменяющий самочувствие животного. Однако его содержимое, будучи привито здоровой курице, убивает ее.

Культивируя возбудитель куриной холеры, Пастер нашел возможность ослабить его заразное начало, так что, прививая его жидкую культуру, он вызывал только легкие заболевания, после которых животные быстро поправлялись, т.е. он получил тот же эффект, что и Эдвард Дженнер в отношении натуральной оспы.

Немецкий санитарный врач Роберт Кох, зная о работах Пастера и действуя «по аналогии», в 1876 и 1877 гг. выделил и описал бактерию, вызывающую сибирскую язву у животных. Однако его работы оказались выходящими далеко за пределы этого важного открытия. Одновременно он разработал основные методы бактериологии, используемые и сегодня: окраски бактерий красителями, микрофотографирования, выращивания микробов на плотных питательных средах, получения чистых культур и ряд других.