Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР 5 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 25

И всё-таки я продолжал рефлексировать. И я вспомнил, что и в том теле я не очень-то был сдержан в эмоциях. Просто в том мире я попал в «рафинированное» положение. Всё у меня складывалось на изумление благоприятно. Хочешь – пирожное, хочешь – мороженное… Здоровья, как у деревенского дурачка, умище на десятерых, а то и больше. Но рефлексировал я и тогда. Почему задал я себе вопрос только сейчас. А как же прожитая «тысяча жизней»?

Хм! Подумал-подумал и пришёл к выводу, что рефлексирую я потому, что матрица «предка» то не прижилась. Э-э-э… Вернее – не стала доминирующей. Моя энергетическая матрица как была с рождения, так и оставалась до самой смерти доминантой. Поэтому я и не заметил изменений мировоззрения и поведения, когда перенёс ту матрицу в очередного бота.

Поэтому, Мишаня, у тебя не «тысячежизненный» опыт, а всего-то полуторный. Да, какой там полуторный? Половнный. Там двадцать пять и тут двадцать пять, Хм! Опять двадцатьпять! Шутка, да-а-а… Юмор! А чужой опыт остаётся чужим, пока сам не пройдёшь чужой тропой. Которая тогда и станет твоей со всеми ямками и колдобинами. Это как знать, где на дороге ямы и поехать по ней на автомобиле. Хе-хе…

Вот и я теперь… Переживал, млять! Любовь ведь у нас с Ларисой. Единственная и неповторимая. Хотя, может я и накручиваю себя. Может память другой жизни что-то врёт? Не правильно интерпретирует. А может сказано было женой «то слово» с целью обидеть меня, разозлить, пробудить ко мне чувства к ней. Люди вообще склонны понимать друг друга на тридцать процентов максимум. Учёные утверждают. Потому нужно уточнять и уточнять сказанное.

Вон, как цветовосприятие у нас с Ларисой различается. Для меня оттенок синего, Для неё зелёного. Хотя там, да, есть зелёный, но не до такой же степени, чтобы быть им. Какого цвета облака, белого? А вот хрен там! Зелёного. Синего, розового, жёлтого. Да, какого угодно. Кто как видит. Аппарат-то у нас зрительный по разному настроен. Так и со вкусом, слухом и обонянием. Так из-за чего копья ломать?

Она говорит мне, когда лежала в больнице: Принеси синее платье в белый цветочек. Я два раза приносил и всё не те. Принёс ещё несколько. «Тем» оказалось платье где было три вида мелких цветочков, но доминировали синие. И что? Думаете она признала, что сама поставила «нереальные цели». Ни чуть. Словно и не заметила моего взгляда и вопроса: «Это синее с мелкими белыми цветочками?». Но ведь меня же обругали последними словами и обвинили в невнимании и в других смертных грехах. Да-а-а…

А потому, решил я в очередной раз, жизни и дальше унас мирноц не будет. Не смогу я перевоспитать, ни её, ни себя. Это предку, который «видел не только голых женщин, но даже женщин с начисто содранной кожей»[1], было глубоко безразлично, что о нём думают люди, а мне, ска, нет. Могу я переключить свою матрицу в другой режим мировосприятия, но это уже буду не я. Медитируй не медитируй, дзэн – состояние покоя, а где он в этой жизни покой? Может быть где-то высоко в горах? Ха-ха! Но не в нашем районе!

– Прорвёмся! – сказал я сам себе. – Не я первый, не я последний. Жизнь – испытание! У меня оно такое! А нервы надо лечить. И жене больше внимания уделять. Она – твоя роза, как у Экзюпери. Много роз на разных планетах, а у тебя одна. И на ней есть шипы, да… Но такова её природа. Нравятся розы, придётся полюбить и шипы. Или хотя бы привыкнуть. Ну, или не привыкнуть, так иметь ввиду, ха-ха…

* * *

Портрет маслом за один день нарисовать хоть и трудно, но возможно. Если имеешь большой опыт и обладаешь некоторыми секретиками. Я и имел, и обладал. Интернет, мать его, наше всё! Интернет и профессор рисования, да. Тем паче, что у меня теперь имелся и акрил. Он здесь есть и весьма ценится, раз замполит мне выдал огромную коробку с набором из сорока восьми оттенков, хранившуюся в его каюте.

– Мой-то пусть сохнет, а портреты передовиков могут и не успеть высохнуть. Я сам мазал в молодости. Да и сейчас всё намереваюсь, да начать не решаюсь.

– Вы его пока «лицом» вниз держите, чтобы не потёк. А то, пусть у меня полежит.

– Не… Покажу всем, чтобы не ерепенились.

Уже вечером, сидючи в слесарке, я услышал по «громкой связи» объявление: «Механику ТО Шелесту прибыть в диспетчерскую». Голос был голосом заведующего производством Кима Валерия Мироновича.

– Привет, – поздоровался он. – Удивил-удивил. Сколько в тебе талантов, однако! Хороший портрет! Мне такой нарисуешь!

– Обязательно! Только за особые деньги, Валерий Миронович!

Этого корейского «жида» надо было сразу ставить на место. Слишком уж он был хваткий и «до чужого добра жадный». Но мужик он был хороший. Мы с ним почти дружили, хоть он и был на десяток лет старше меня. Но ругались по производственным вопросам постоянно. Из-за умышленных поломок и выхода из строя оборудования. Он вешал свои проблемы на «смежные» службы весьма умеючи и агрессивно, не взирая на лица.

– Сколько с замполита взял?

– Пока ни сколько, но обязательно возьму. Любая работа должна быть оплачена, а тем более хорошая. Социализм, однако.

– Чувствуется партийная жилка! Молодец, Михаил. О цене сговоримся.

– Однозначно! Выбрали кого поощрять будем?

– Выбрали. Вот фамилия. Но он работает в другой смене.

– Да, всё равно. Мои и без меня справятся, если что. Мне то много не надо. Часок посидит, а дальше я сам.

– Прямо вот так, по памяти?

Я кивнул.

– Вот и Петрович удивился, что не позировал тебе. Говорит, карандашом почиркал и ушёл. Тебе это так легко?

– Всё более-менее легко, если знаешь и умеешь, – неопределённо выразился я.

– Ну да, ну да… У меня вот никак не получаются удары ногами. Бокс забирает всё.

– А вы освой те нижние удары, по ногам. По голени, по колену, по бедру.

– Это как?

Я оглянулся по сторонам. Никого рядом небыло.

– Встаньте.

Он встал и вышел из-за стола.

Я ткнул его носком сапога под коленную чашечку.

– Оп! – он дёрнулся.

– Я не ударю, – покрутил головой я и наметил удар в точку «сан-ри» (с внешней стороны ноги ниже колена). А потом сразу останавливающий удар в переднюю част бедра подошвой сапога.

– Мае, йоко, маваси. Все можно бить низко. Очень эффективные удары. С подшагом в колено, а потом двоечка.

Он дёрнул ногой в мою сторону. Я отблокировал подъёмом колена. Он пробил двойку. Я машинально отработал блоки кистью одной руки: суто и учи ребром ладони по мышцам.

– Больно, млять! – отдёрнул он руки. – Как у тебя так быстро получается? Или я медленно бью?

– Хороший у вас удар. Просто я быстрее реагирую.

– А ну, я троечку, – сказал он и выдал серию: левый, правый, левый. Последний левый даже быстрее чем первый, правый был короткой обманкой. Пэтому, я принял его третий удар правой рукой и ответил одновременно с блоком своей левой ему в бороду. Наметил, да. А потом провёл свою любимую серию: корпус, печень, апперкот в бороду. Всё с блокировками свободной рукой.

– Ты как-то по-другому стал работать. Или мы давно с тобой не спарринговали?

– Давненько да.

– Ты сейчас, как Коля Дёмин работаешь. У него же вин-чунь, да? Вроде как. Брюс Ли…

– В бою не до длинных форм. Классика каратэ – это школа. База, так сказать. Бой – совсем другое. Другие скорости. Другие положения тела. Винь-чунь ближе к реальному бою, но не даёт тренировки мощного удара. А Шотокан показывает, как правильно работать всем телом.

– Ну, ты становишься настоящим мастером.

– Скажете тоже, – «заскромничал» я.

Мне не казалось, что моя техника, вернее, – техника этого тела, достигла хотя бы той степени мастерства, которое было в том мире. Ну ничего-ничего…

Такие же фамилии мне дали все судовые службы. Плотник не торопился с подрамниками, так как я его об этом попросил. Мы с Володей были в приятельских отношениях. Он вёл себя немного странновато, но парнем был простым и добрым.

Свою вторую ночь в этом мире практически полностью провёл на волейбольной площадке, отрабатывая комплекс за комплексом, связку за связкой, подход за подходом на отжимание, на приседание, на прыжки со скакалкой, на разбивание изогнутых бочоночных досок – клёпок. Очень крепкие они были, и две разбить у меня никак не получалось. Вот тебе и мастер… Но и хорошо! Есть куда расти «над собой».

На следующий день я тоже мягко и технично, как колобок, ушёл, хе-хе, от Натальи. Глядя на неё, у меня создавалось такое впечатление, что она точно намеревалась меня присвоить. Создать конфликтную ситуацию, развести меня с женой и женить на себе. Такие события были вполне вероятны, потому что я чувствовал, что начинал к ней привыкать. И к морям привыкать. Удобно, чо… На работу добираться на общественном транспорте не надо. Кормят, обстирывают, и красивая женщина под боком. Очень удобно. Ещё несколько месяцев и я бы конкретно залип.

И «здешний» я это почувствовал. Почувствовал и решил бежать «без оглядки» из этих «райских кущей», не желая вкушать плодов древа познания добра и зла. А может быть, наоборот, вкусив и осознав глубину своего падения? Не знаю. Только в «ночь перед рождеством» настроение у меня было мерзопакостнейшее.

Однако, подготовка к событию шла полным ходом и это как-то отвлекало меня от смурных мыслей. В попавший в прилов осьминог, достался нам и Мостовой им занимался самостоятельно, отбивая его и жаря с луком. Мы с Лёхой-фаршевиком хорошенечко отжали, очистили и замесили фарш, заморозив и отложив партию «для себя». Ну и для котлет с лучком и свининкой замесили с Паниным, да нажарили их от души. Штук сто, наверное.

Часть нашего цеха была отгорожена пустыми противнями, уложенными стопками, и там у нас стояла самодельная электрическая печь, собранная из огнеупорных кирпичей и нихромовой спирали. Вт там мы и «пи*допарили», как выражался Мостовой. Он был великий искусник составлять сложные и оригинальные словоформы. В основном матерные.

Часам к четырём в принципе всё было готово к торжеству и мы решили испить кофею, а для этого надо было вскипятить воды. А банку мы для чего-то приспособили.

– Принеси, Михал Василич, баночку. Знаю у тебя есть.

– Одномоментно, Сергей Викторович.

Моё чувство благодарности и к Сергею, и к Виктору, не имело границ и я, переполненный благодатью, рванул по трапу в каюту. Сергеича в каюте не оказалось. Он, в последнее время, ночевал у «своей» жены. Открыв холодильник и достав банку с холодной водой, я вылил её, чтобы не нести и не пролить случайно. Вылил в раковину и почувствовал аромат самогона. Понюхал банку. Точно «он». C₂H₅OH, млять.

– Это пи*дец, – сказал я мысленно. – Они меня не поймут.

Я представлял как я сейчас скажу, что вылил в раковину три литра самогона и их лица. Сука! И ведь помнил же эту историю из своих прежних жизней! Сука! И вдруг, как сквозняком выдуло! Бесы! Бесы вокруг!

– Э-э-э… Я вылил в раковину самогон, – сказал я вздыхая.

Мостовой добро улыбнулся.

– Не шути так, Михал Васильевич, – пробасил Мостовой и режукторные звёздочки, висяшие на проволоке, звякнули, резонируя.

Его улыбка походила на улыбку белой акулы. Последнее, что видит в своей жизни дайвер.

– Вот, понюхай, – я протянул банку.

Мостовой сунул в неё нос и поднял на меня быстро-быстро моргающие глаза. Я пожал плечами.

– Думал, что вода, а это «он».

Виктор тоже понюхал и так жалостливо посмотрел на меня, что я чуть не расплакался.

– Пи*дец! – сказал он.

– Надо найти, Василич! – спокойно проговорил Мостовой.

– Где? – вздохнул я. – Ночь, магазины закрыты.

Мостовой тоже вздохнул.

– К штурманам иди, пусть по флоту клич кинут. Ножи продадим.

– Логично, – согласился я и скачками понёсся на мостик, моля бога, чтобы старпом спал. Бог услышал мольбу страждущего. Без этих трёх литров получалось в обрез. А что это за праздник, когда приходится считатть каждую каплю выпивки.

Четвёртый помощник удивился, но тему просёк моментально и, взяв телефон рации. Всем-всем по добытчикам. Первые в очереди те, у кого на борту имеется огненная вода. Повторяю! С огненной водой прошу сразу к борту.

Я продал два своих ножа, получив за них ящик водки. За один нож шесть бутылок не отдавали. Да и хрен с ними. Ещё сделаю.

Праздновали, отдохнувши, после обеда. И отметили день рождения хорошо. Не громко играл магнитофон, гости расселись, кто где смог. Было тесновато, но не до жиру, как говорится. Да и на вахту нужно было в ночь, а потому многие не засиживались. Однако, не всё коту масленица, да-а-а.

– Ты стал другой, – сказала Наталья, когда часов в пять мы остались одни.

– Другой? Вряд ли, – сказал я. – Домой еду. Надо от тебя отвыкать. А то,представляешь, какой я домой возвращусь. Выжатый, как лимон.

Девушка поджала губы, прищурилась и прошипела.

– Значит то, что между нами, не считается?

Я сделал озабоченный вид и скривился.

– Что-то меня подташнивает, Наташа. Давай выйдем на воздух.

– Сам выходи! Ещё не хватало, чтобы нас увидели вдвоём.Ты уедешь, а мне как дальше жить? Мы ведь с моим и не живём вместе. Он на диване спит, или со своими мужиками в каюте.

– Наташ, ей богу не в моготу.

– Какой ты всё-таки, сволочь.

– Ну, вот, приехали, – печально выдал я, надевая куртку и показывая ей взглядом «на выход».

– Сволочь-сволочь! Конечно сволочь! – мысленно согласился я, запирая дверь каюты.

[1] Как Воланд в Мастере и Маргарите', по словам Азазелло.

Глава 26

Пролетел в писании портретов март. Акриловой краски едва хватило. Портретов оказалось шесть. Ну и руководство озадачилось личными «парсунами», как называли потреты в старину. А их было: капитан, старпом, завпроизводством, главмех, главный дизельный, старший рефмеханик, главный технолог, химик, медик, и боцман. А, да! И мой старший. Пришлось замполиту выдавать второй ящик акриловой краски. Да мне что… Сиди, пиши, руку набивай.

Сидел, писал, набивал. Мостового нарисовал, Панина, Лёху-фаршевика. Жену Мостового – Ленку. Басову Наталью. Зачем обижать девушку? Ведь не виноватая она, что я «сам к ней пришёл»? Хотя было наоборот… Бригадира Ахмеда нарисовал. Это всё без воздмездно. На память, так сказать. Но упросили нарисовать портрет за деньги. Завмагша упросила. Аж триста рублей сулила.

Но я спросил нет ли у неё в магазине чего-нибудь дефицитного. Оказалось, есть японские джинсовые костюмы, «как раз на меня». И всего за сто рублей. М видоемагнитофон «Электроника» с кассетами.

– О, как! – удивился я. – Марина Ивановна я вас в полный рост нарисую в королевском обличии, как Екатерину Вторую. Если вы мне дадите два костюма джинсовых и продадите видик.

– Чего продам? Видак?

Я махнул рукой.

– Пусть будет видак!

– А королевой, это как? – зарделась Марина Ивановна.

– В шикарном платье и с короной.

– Я согласная, – сказала она потупившись.

Так я приобрёл желанные вещи и славу эротомана. Марина Ивановна вышла такой соблазнительной, у неё были такие томные глаза и призывно улыбчивые губы, что ко мне вереницы потянулись женщины. Что удивительно, Марина Ивановна, до селе женщина, прямо скажем, не улыбчивая, расцвела, как чайная роза.

Женщин я просил приходить с мужьями. По понятным причинам, да.

В итоге у меня образовалась приличная сумма сверхтрудовых доходов, размером почти в три тысячи рублей. С Мироныча я денег не взял. Ну его! У нас с ним ещё много чего впереди.

Тренироваться стали с Дёминым Николаем. Мы и раньше с ним занимались, но он практиковал стиль Брюса Ли, будучи его диким поклонником, а я каратэ. И он был быстрый, как дикий кот. Сейчас я его перебивал и он был очень сольно удивлён переменами, случившимися со мной. Вот он был, точно, очень близок к моему разоблачению. Потому, что не может человек мгновенно изменить своё тело и повадки, а я смог. Он долго ничего не говорил, пропуская и пропуская от меня удары и натыкаясь на мою защиту, а потом перестал со мной общаться. Он просто избегал меня. Я не стал его преследовать.

Через пару недель он снова пришёл на волейбольную площадку и в конце тренировки предложил спарринг «по-настоящему», в полный контакт. Я предложил позвать секундантов-свидетелей: Валеру Пака и его электриков, сославшись на непредсказуемость последствий такого поединка. Он их позвал.

Николай был очень быстрым. Наверное – быстрее Канадзавы. Наверное, таким же быстрым, как и Брюс Ли. И мне с ним было бы сложно соперничать, если бы не моя техника. У Николая был очень малый арсенал. У меня огромный. Моя мясорубка рубила его руки и ноги только треск стоял. Но я не бил его по суставам, только намечал. Потом я всё-таки использовал брешь в его скупой винь-чуневской защите и пробил ему печень. Ему, разряднику по боксу, не удалось отскочить. Я поймал его на противоходе.

Валера Пак добросовестно отсчитал до десяти, сказал аут и сунул Дёмину ватку с нашатырём, хотя тот не терял сознание.

– Взбодрись-взбодрись, – призывал он Дёмина.

Тот лежал подтянув ноги к животу.

– Пройдёт само, – сказал я. – Отпустит.

– Я знаю. Тот не боксёр, кто не чувствовал свою печень.

– Это – да.

– Ловко ты его на себя вытянул. И таким длинным крюком, да с уклоном вправо и нырком, уходя от серии… Это нечто. Красиво. Раньше у тебя как-то всё не по настоящему было, правильно Коля говорит.

– Так, кхэ, не просил никто, – усмехнулся я.

Валера уважительно посмотрел на меня.

– По тебе и не скажешь.

– Но я ведь тебя и раньше переигрывал.

– Хе! Так мы же не били по настоящему. Перчатки боксёрские ты не любишь, А как по тебе ударишь?

– Хочешь попробовать? – усмехнулся я. – Выходи в круг. Я сегодня добрый.

– А что? И выйду! – сказал Валера. – Какой боксёр откажется подраться?

– Полный контакт? – спросил я.

– Полный, да.

– Драка?

– Да!

– Отлично, – сказал я, – Лови.

Я ударил ему лоукик в бедро левой ноги. Почти в переднюю часть.

– Мля-я-я-ть, – заорал он, как мартовский кот. – Нельзя по ногам!

– Кто сказал? – улыбнулся я. – Это не бокс, Валера, а каратэ.

– Давай дальше, – хмуро бросил он.

Дёмин уже отошёл и сидел на палубе, глядя на наш «спарринг».

– Я тебе сейчас отсушу ещё одну ногу, или эту доканаю, и потом настучу по печени. По лицу бить не буду. Оно тебе надо с разбитым лицом ходить? Подержи досочку лучше.

Я поднял клёпку и показал, как держать. Потанцевал и с подскока ударил левым боковым перевёрутым кулаком. Клёпка только хрустнула. Взял другую.

– Можешь двигаться. Только вертикально держи. Хотя… Пофигу!

Потанцевал. Бахнул, сломал.

– Впечатляет, – сказал Дёмин. – Стоячую я ломаю, но прямым ударом. Боковым промазываю. Узкая.

– Ты как? – спросил я.

– Печень на месте, – улыбнулся Дёмин. – Отпусило. Как я тебя промухал. Что-то ты слишком быстрый стал.

– У тебя учусь, – соврал я.

– Ага-ага. Ври больше. Смотрю ты свою связку блоков наработал до автоматизма. Твои руки словно сами по себе работают. Тоже займусь.

– У него, сука, такие экономные движения. Экономные и быстрые. Казалось, что ты его вот-вот достанешь.

– Руки отбил, пи*дец, – поморщился Дёмин.

Я, кстати, вспомнил, что ещё один такой же, как у Генки, револьвер, я увижу у Дёмина в девяносто шестом году. Значит у Фёдорыча – точно «железный поток».

У Дёмина была кличка – йог. Он, и вправду, практиковал йогу на очень неплохом уровне. Он был, как йог, поджар, высок, строен и курил марихуану, пытаясь достигнуть изменённого состояния разума. И в этом состоянии тренировался. У него не плохо получалось, но я такие эксперименты над сознанием не принимал и в этом наши пути расходились. Но он, как и я, был повёрнут на каратэ в своём его понимании. И в этом мы сходились и на этой почве дружили.

Оказалось, что мы выросли в одном районе и однажды, целый год, жили «дом в дом». Николай был старше меня года на четыре и конечно мы бы с ним не подружились бы тогда, даже если бы и встретились. Мне тогда было девять лет и мы снимали квартиру у семьи, где мать лечилась в ЛТП, муж пил беспросветно, дочь-восьмиклассница злоупотребляла тоже. Да и ребятня во дворе мало чем отличалась от неё, а их родители от этой семьи.

А Дёмин работал в РМУ, там, где Генка работал машинистом. Вот и увидел, наверное. Не серьёзный какой-то был Генка. Странный типок.

При вспоминании раннего детство постоянно на ум приходят строчки из песни «Я начал жить в трущобах городских».[1] Благодарю Бога, что отец получил квартиру и мы переехали на Бухту Тихую. Я потом встречался с Николаем в девяностые и вынуждено познакомился с его приятелями, жившими в его дворе. Это была настоящая организованная преступная группировка. И Дёмин был у них за старшего. Убили его. Даже с тем револьвером. У кого-то тоже такой же нашёлся. Вот и думай, нужен мне в этой жизни револьвер? В той пригодился, а в этой? Думаю…

* * *

«Лауреаты» судовой «Ленинской премии» светились и пыжились от гордости, то и дело проходя мимо портретов. Всем очень моя идея понравилась. Многие сожалели, что я раскрыл свой талант так поздно и скоро списываюсь. Меня и так-то многие знали, комсорг всё-таки, а тут здоровались буквально все. Как, ска, с деревенским гармонистом или киномехаником, у которого буквально каждый спрашивает, когда привезут новую кинокартину.

Но ничего, прошёл и апрель и, я третьего мая ждал СТР, который возвращался во Владивосток и сдав рыбу, забирал меня. Фёдорыч даже не удивился моему точному предсказанию даты моего отъезда. Он и после объявления об аварии на Чернобльской атомной станции смотрел на меня, как на «Мессию». Он просто как-то пришёл ко мне в каюту и выложил свёрток, который попросил развернуть при нём.

В свёртке оказался пистолет, похожий на «ТТ», но не «ТТ». И три ствола с разным диаметром.

– Ствол быстросъёмный. Можно быстро заменить на другой. Отработал цель и ствол выбросил.

Фёдорыч сказал, то что сказал, так буднично, словно мы обсуждаем мою рацуху.

– Всего тут три варианта стволов: под патрон 9 на 18 миллиметров, это – от пистолета Макарова, или 9 на 19 миллиметров, это под Люгер и под 7,62 на 25 миллиметров, это ТТ. Последних на складах дохринища и если, как ты говоришь, в стране начнётся хаос, затариться патронами можно будет легко. Понятно?

– Понятно.

– Магазин вмещает восемнадцать патронов 7,62 и пятнадцать девятимиллиметровых. Стволы сделаны из специальной оружейной стали. С собой привёз. Да и… Короче, есть поставки. Так что не вклинит, не бойся. Я на оружейном заводе ведь до Маяка работал. Пытался скрыться тут от деловых и расписных, да всё равно нашли. Ну, да это к делу не относится. Таких стволов ни у кого нет. Имей ввиду. Это моя личная разработка. И я про неё никому не рассказывал. Так, что, если не сдашь, на меня не выйдут.

– Постараюсь. Если пытать не будут или болталку не вколят.

– Что за болталка?

– Сыворотка правды. Говорят, есть такая.

– Говорят есть, – вздохнул Фёдорыч.

– Сколько с меня?

Токарь покрутил головой.

– Сестра и жена с детьми сейчас в Донецке. Благодаря тебе. Какие деньги? Век не расплачусь.

– Ха-ха! Постараюсь не докучать.

– Хм! Не отказываешься значит от должника?

Фёдорыч грустно улыбнулся.

– Дураком надо быть, чтобы отказаться от такого предложения.

– Тёртый ты калач, как я погляжу, Василич, а лошок-лошком поначалу выглядел.

Я пожал плечами, а третьего числа сошёл с плавбазы на СТР и через пять дней был уже дома.

Груз у меня с собой был солидный, но пришвартовались мы в Диамидовсом судоремонтном заводе, куда я вызвал такси и уже в семь часов вечера стучался в дверь общажной комнаты, куда мы с Ларисой переехали ещё в октябре, сбежав от тёщи с тестем и младшего шестилетнего Ларисыного брата Тимура, которому постоянно доставалось из-за нашего Серёжки. Была там ещё и тринадцатилетняя сестра Ларисына. То есть, у тёщи своих хлопот был полон рот, вот мы её и пожалели, съехав. И теперь «вот он я привет войска». Нарисовался дома хрен сотрёшь.

* * *

– Что за хрень, Лариса?

– Я не могу с тобой спать! Ты какой-то другой! Я тебя стесняюсь!

– Это я другой⁈ – спросил я. – Это ты – другая. Попробовала кого-то ещё?

– Не говори ерунды! Но ты не понимаешь, что такое жить красивой женщине без мужа! Тебя долго не было! Знаешь, как это трудно, когда рядом мужчины нет⁈

Я хотел сказать, что знаю, но язык не повернулся.

– Ты, будто, там себе никого не нашёл?

– Постой ка, постой ка… Что значит: «ты будто там себе никого не нашёл?» А ты, будто бы, нашла?

– Никого я не нашла. Хотя крутились всякие. Особенно на праздниках. Новый год вон праздновали. Сколько их было пьяных, а тебя не было! Приставали между прочим! Зажимали! Даже целоваться лезли! Один там был такой, Сашенька…

– Ты долбанулась? – спросил я. – Съешь лимон! Я же тебе и ему головы пооткручиваю.

– Не открутишь. Он тоже каратист!

– Охренеть! – воскликнул я и рухнул на тахту «Ладогу» лицом вниз, ударив по ней и телом и кулаками. «Ладога» всхлипнула и у неё подломились ножки. Пришлось подняться. Слёз не было, но видимо моё лицо было настолько ужасным, что жена встала на Ладоге и, держа подушку прижатой к животу, прислонилась спиной к стенке.

– Да, шучу я! – крикнула она. – Совсем с ума сошёл⁈

– Ни хрена себе, шуточки! Дошутишься сейчас у меня!

Я схватил куртку и вышел в коридор общаги, а потом на улицу.

Семейная жизнь трещала по швам. Отношения не налаживались. Перед моими глазами всплывала то Наталья, то процесс соития моей жены с кем-то ещё. Млять! Как я страдал и как я хотел удавить того себя «здешнего», который допустил срыв. Говорил же я себе, когда уходил в море. Если я вытерплю, значит и жена вытерпит. А я, сука, не вытерпел, Значит и она… Эта мысль разрывала мозг и разъедала сердце. И ведь были же жизни в которых я спокойно справился с одиночеством и жизнь наша с Ларисой не отяготилась этими разборками. Зачем мне ещё и эти «тёрки»? И так их у нас было и будет в семейной жизни предостаточно. Если я всё-таки не решусь уйти. Я-то точно не пропаду, а они? А почему они должны пропасть, если я не пропаду?

Прошла неделя, моего нахождения на берегу. Мне дали отпуск и зарплату за рейс. Две тысячи с копейками. Хреновая зарплата. Всего по триста рублей получилось, примерно, в месяц. Но ивасёвая путина была не очень: за ивасём гонялись по всем Южным Курилам, и минтаевая тоже не сложилась.

– Так лучше на берегу работать, – сказал тесть, прибывший с северов на побывку. – Если бы хоть за кордон ходить, было бы за что жене страдать. А рубли можно и здесь заработать.

– Согласен, – сказал я. – Ищу работу, где квартиру дают.

– И такая есть? – удивился тесть. – Я десят лет в Турнифе стоял. И если бы не подарки, ещё бы без квартиры были.

Примерно зная будущее, я не форсировал события, опасаясь его изменения. В комитет ВЛКСМ я не пошёл. Что мне идти, если я сдал дела Басовой? Поехал к Городецкому Александру, своему тренеру по каратэ и теперь по тайцзицуань, где должен встретиться с Антоненко, который мне должен рассказать про МЖК. И ходил на тренировки понедельник, среда, пятница, что возмутило Ларису. Де, только пишёл домой, уже где-то пропадает вечерами. Не расскажешь же ей, что не помню когда, но встреча в Антоненко должна состоятся.

Можно было бы просто пойти к Грушевому и расспросить его про МЖК, но что-то меня останавливало. Имея перед собой чужой опыт проживания множества жизней, я чувствовал, что в жизни нет случайных встреч и событий. Всё закономерно. С Антоненко мы потом стали приятелями и он поспособствовал моему выходу в строительный отряд, проголосовав за меня. А если я пойду другим путём? С Грушевым я и так познакомлюсь и сойдусь, а вот сойдусь ли с Антоненко, если не он завербует меня в поредевшие ряды будущих строителей Молодёжного жилого комплекса? Сомневаюсь-сомневаюсь.

Попытался увлечь Ларису оздоровительной китайской гимнастикой, но она высмеяла нас, «ползающих» по площадке возле школы, «словно в штаны наложили». Она порой не выбирала выражения и это меня сильно обижало. Я удивлялся себе, но понимал, что до «предка», прожившего тысячу жизней, мне далеко, как до Луны или до Альфы Центара. Слаб я был психически перед своей Ларисой. Побеждала она меня по всем параметрам бия без правил и без предупреждения. Да-а-а… Но я терпел, понимая, что не я один проживал эту жизнь. Значит справиться с ситуацией можно и нужно. Надо просто знать цели и расти над собой. Сколько раз я повторял эту фразу, и сосчитать было невозможно. Расти над собой. Расти над собой. Расти над собой. Расти…

[1] https://rutube.ru/video/295c3432b604829cfb26bcfb2858d12a/?r=plwd