Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР 5 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Другая жизнь. Назад в СССР-5.

Глава 1

Я прожил в каюте Катерины все трое суток, что мы шли до Шикотана и расстались друг другом удовлетворённые. По «дороге» видели дельфинов и удивлялись, почему они не заплывают к нам во Владивосток. В бухте Малокурильска к теплоходу стали подчаливать самоходные баржи, которые свозили студентов на берег. Нас сбыло много, а барж было мало, так что выгрузка затянулась до вечера. Однако нас выгрузили раньше «вербованных», кои, как оказалось, тоже шли вместе с нами. Большой был лайнер, однако. Почему был? Да потому, что я знал, что его попилят на «гвозди». Поменяют название и попилят. Да-а-а… А какая на нём была «сантехника». Ещё тех «довоенных» времён! Германская! Шикарный был лайнер, но старый и ржавый.

Глава 2

Заселили нас в барак, линия которых стояла на высоком взгорке и куда вела «стоступенчатая» деревянная лестница. Барак имел номер «двадцать девять». Ниже в «двадцать седьмом» жили технологи третьего курса, к которым подселили первокурсников. Мы всемером заняли «кубрик» номер десять', окнами выходящий на деревянную танцплощадку, расположенную между двадцать девятым и двадцать седьмым бараками. Хотя, это, конечно, оказалась не танцплощадка, а место построения отрядов студенческого отряда «Меридиан». О, как! А я и не знал! Некоторые студенты даже были одеты в зелёную брезентовую форму с соответствующими эмблемами. И почему меня такой не было? Симпатичненько!

Вечером мы повстречались с Ларисой. Она пришла с работы уставшая и с «потухшими» после заводского душа глазами. Да и была ли она накрашенная, идя на работу? Для кого? Для сайры, которую они укладывали вручную в банку «номер шесть» розочкой.

– Привет, Мишка! – сказала она. – Я очень устала. Пойду, прилягу. Двенадцать часов на ногах. Спину ломит.

– Как, на ногах двенадцать часов? – опешил я.

– А ты, как думаешь, тут работают? Ручками и ножками. Сидячих работ нет. Часок полежу и выйду. У меня, вон окна.

Она показала на левое угловое окно четырёхместной комнаты. То, которое выходило, как и наши два, на деревянный плац.

И она ушла. А мне как-то грустно стало.

– И нахрена мне эта сайра? – подумал я. – Неужели, я работать по специальности буду? Может навалить на эту практику? Двенадцать часов на ногах? Оно мне надо?

Что-то мне тоже взгрустнулось. Потом я посмотрел на брынчащего и стенающего под Пола Маккартни Баскакова, поморщился и сказал сам себе:

– Назвался, кхе-кхе, груздем, вот и шагай строем.

Благо у меня ещё и чисто военная специальность имеется. А, кстати, и с моей военной кафедрой очень даже можно уйти служить. И тоже по этой же профессии – «специалист службы горючего». Не понятно, зачем меня Юрий Владимирович в это училище сосватал? Может потому, что это филиал академии тыла? Поучусь ещё там пару-тройку-пятёрку лет – сразу старлеем, или даже капитаном выйду.

Как-то незаметно для себя я стал подпевать Сашке, и у нас снова неплохо получилось исполнить «Ночь трудного дня». Она без второго голоса плоско звучит. Сашка даже показал мне большой палец. А он ведь парень самолюбивый и дёрганый. Конкурентов в пении не терпит. Я ему отказал принять в секцию какого-то его друга, болеющего, как Шурик сказал, каратэ. Причём, он просил, чтобы я позанимался с ним индивидуально. Странно. Что за скромность такая? Почему не хотел его друг просто записаться в секцию, коих в городе вдруг возникло с десяток? А я никого не хотел брать себе в ученики. Вот мы с Баскаковым и не «поняли» друг друга. А тут как-то в одном «кубрике» поселились. Как так получилось, что никто кроме Курьянова не позвал меня в компанию? Хрен знает! Вроде, весь из себя правильный такой, а многие меня сторонятся… Только девчонки тянутся. Но одними девчонками, хе-хе, сыт не будешь. Нужно ещё и мужское общение, мужская дружба, хе-хе, да-а-а…

Баскаков передал гитару мне. Слышал он, оказывается, как я пел на палубе русские песни. А русские песни он, почему-то, не играл и не пел. Похоже, что стеснялся? Интересный парень, подумал я, когда он ещё на теплоходе попросил меня сыграть и спеть «Музыканта» и «Ночную птицу». Там интересная аппликатура и перебор, а не обычный бой по струнам. И он, похоже, запоминал.

Но песни группы «Воскресенье» мне уже петь надоело, и я начал перебирать в «своей» памяти, что бы ещё такое исполнить.

– Хм! А почему бы не Цоя? – подумалось мне.

Но в этом времени его песни уже спел Джон Дряхлов и они блуждали намного раз переписанных бобинах по Союзу. Кем-то подпольно исполнялись, но на эстраду не выходили. Странные это были для этого времени песни, тревожащие струны душ.

– Песен ещё не написанных сколько? Скажи, кукушка, пропой, – начал я, выстукивая ритм секцию ногой по деревянному настилу площадки. Кто-то начал подпевать.

– О, как! – подумал я.

Так же хорошо прошли и «Звезда по имени Солнце», «Когда твоя девушка больна» и «Кончится лето». Песни знали! А когда я сделал паузу, чтобы оценить реакцию, меня спросили:

– А у тебя, случайно нет этих песен в записи? Это же какой-то ваш, Владивостокский, музыкант написал.

Я посмотрел на незнакомого мне парня.

– А ты откуда? – спросил я.

– Из Калининграда.

– Хм. Неожиданно, – мелькнула мысль.

– Есть и даже здесь есть, но не на бобине.

– На кассете? Ничего. Можно и с кассеты записать. У нас эти песни появились лет пять назад. Но с тех пор больше ни разу не попадались. Их словно изъяли все. Они тогда, конечно наделали шума, эти песни. Особенно у нас.

– Про шум ничего не знаю. У нас было тихо. А песни у меня на вот таком проигрывателе.

Я вытащил свой цифровой плейер.

– Это что? – не понял парень.

– Это плейер. Вот тут нажимаешь, вон там играет.

Я нажал на кнопку. В нашем открытом окне поставленная колонка, заиграла. Я естественно не брал с собой большую акустику, чтобы не подумали, что я вообще – псих. Но и этих двух тридцативаттных вайфаевских умных колонок, типа «Алиса», хватало, что бы очень сильно озвучить наш кубрик. А если их подключить к тем пятисотваттным колонкам, что я продал нашим музыкантам – тоже имеющим функцию беспроводных, то и на танцплощадку тоже хватит. На что я, как бы, и рассчитывал, не удовлетворённый репертуаром нашей институтской «рок-группы».

– Откуда такое? – хлопая глазами, спросил калининградец.

– Япония, – соврал я.

– Там нет такого, – сказал парень, крутя головой. – У меня есть все новейшие каталоги.

– Выпускает одна маленькая фирмочка на Тайване. В очень ограниченном количестве. Не у каждого в доме уже есть компьютер, а это к нему.

– А у тебя есть компьютер? – недоверчиво скривился парень.

– У меня, – улыбнулся я, – точно есть. А бобину… Могу по приезду во Владивосток выслать. Тот автор мне не только знаком, мы с ним в одном дворе выросли. Его Женькой Семёновым кличут. Он куда-то уехал из Владивостока в вашу сторону, но мне оставил все свои записи.

– Согласен! – обрадовался парень. – А что, у тебя есть и другие его песни?

Я переглянулся с нашими студентами, удивляясь настырности «западенца».

– Есть, но ведь всё стоит денег, а здесь не место для торжища. Тут мы отдыхаем. Потом будет время – трезво всё обсудим. А вам ещё дожить надо до конца путины, ха-ха…

Я намекал на то, что калининградцы всегда выпрашивали у наших студентов пи*дюлей. А наши не жадничали, хе-хе… Парень понял и отвалил.

Кто-то уже танцевал под «Шезгару» и я, вспомнив фразу из кинофильма «Золушка», сделал колонки погромче. Конечно, когда что-то случилось неприятное – надо танцевать[1]. Музыканты, видя такое дело, побежали вытаскивать свои колонки на сцену, с которой сегодня ещё недавно вещали и призывали нас к трудовым подвигам наши «отцы-командиры». Вскоре не только над площадкой, но и над всем студенческим городком разносилась разухабистая танцевальная музыка. В основном – рок-н-рол и диско. Тяжёлого рока я на танцах не терпел, хоть он и был моден.

– Как у вас тут весело. Ты дискотечишь? – спросил «родной» голос.

– Так и да, – сказал я с характерным акцентом и поворачиваясь на звук.

– Как хорошо, что ты приехал, – сказала Лариса, и мы взялись за руки.

Мне даже показалось, что она сейчас подастся вперёд и поцелует меня при всех, но… Не случилось.

– Лучше бы в ЦПКТБ пошла на практику. Чертить бы научилась. А тут… Эта сайра уже по ночам снится. И запах. От меня не пахнет рыбой?

Она приникла ко мне, а потом отпрянула и со страхом заглянула мне в глаза.

– Да-а-а… Вроде, нет, – с сомнением в голосе произнёс я.

Глаза её расширились, и я обратил внимание, что веки её «затонированы» и подведены, а ресницы накрашены.

– Ты пахнешь «Елисейскими полями», – сказал я, – и прекрасно выглядишь.

Лариса вздохнула.

– Пошли, потанцуем, что-ли, – сказала она.

– Ты же не любишь быстрые зажигательные танцы.

– Не люблю, – кивнула она. – А что делать?

– Минуточку…

Я нажал на плейере меню и раскрыл список песен и композиций, выбрал, нажал «пляу». Прошёл проигрыш и Челентано начал: Su confessa amore mio io non sono piu il solo, l’unicohai nascosto nel cuore tuo una storia irrinunciabile[2]

Не знаю, почему я выбрал эту песню. Может потому что я себя вдруг почувствовал очень хреново. Не этого я ждал от нашей встречи. Хотя, ведь никто мне ничего не обещал во Владивостоке. Это я уже сам выдумал себе, пока не видел Ларису, «не весть, что». Однако, ведь ничего в отношениях не изменилось. Их просто не было, отношений-то. Сейчас можно было подумать, что в её глазах проскочило почти признание. Но тут же пока она смотрела на меня, огонёк в глазах погас. И так всегда, то потухнет, то погаснет…

Я уже привык к таким колебаниям, но это начинало раздражать. Ни два, ни полтора, ни куд-кудах, ни кукареку. То притянет, то отталкивает. Даже уже и целовались. А всё равно, буквально следующая встреча и снова всё начинай сначала.

Вот и сейчас танцуем, а будто с неживой, прости господи.

– Может она заколдованная? – подумал я. – Вон, как другие девчонки на меня реагируют. Я же нежный, млять. И сэнсорика у меня повышенная. Погладить могу, приласкать. А ей словно этого вообще не надо! Ни от кого! Или от того надо, кто недоступен. От какого-нибудь киногероя, актёра. В Абдулова она влюблена, например. Он, как раз только что в «Обыкновенном чуде» снялся. Красавчик – спору нет. Глаза такие масляные! Губы! Чувственный, как говорят, рот! У меня – точно совсем не то.

– Так, наверное, и есть, – решил я, водя туда-сюда, послушное тело. – Она ведь спокойно реагирует на мои рассказы о моих похождениях. Прямо с интересом слушает. И я ей о своих к ней чувствах не говорил. Страшно, если пошлёт меня подальше. Как-то говорила, что одна из их девчонок сказала, что я у неё, как подружка. Я ведь со всеми её подругами перезнакомился. И спокойно в их обществе находился, слушая всякую девчоночью лабуду. Там у них такие есть болтушки, что не переслушаешь, а я ничего, терпел. И даже не терпел. Мне её общество было приятным, а всё остальное воспринимается, как природный шум. Шум волн, ветра, грозы и дождя.

– Не. Что-то я сегодня не в форме. Спать пойду. Завтра пересменка. Мы в ночь выходим. А вы в утреннюю смену. Проводишь меня?

– Естественно, – сказал я. – Зачем я сюда ехал? Онли фо ю.

– Я тоже думала, что здесь мы как-то… Ну… Поймём друг гдруга… Только из-за тебя поехала. А сейчас уже жалею.

– Млять! – чуть не крикнул я. – Что произошло-то⁈ Увидела и тошнит? Я ведь тоже рыба по гороскопу. А она Лев. Самые противоречащие друг другу знаки. И притягиваются и отталкиваются. Но ведь фигня всё это! Гороскопы? Бред сивого мерина! Но…

– Отдыхай, – сказал я, отходя от двери её комнаты.

– Лорик, ты что ли? – крикнула Наташка Пайкова через закрытую дверь. – Чего шебуршишься? Нагулялась уже со своим Мишкой? Не маловато?

– Да у неё, э-э-э, эти? – хихикнула Вика. – Начались не вовремя.

– Дуры, – крикнула Лариса, мгновенно вспыхивая, что было видно даже в тусклом свете барачных лампочек, и оттолкнула меня. – Уходи! Не слушай их!

Дверь хлопнула у меня перед носом.

– Эх девки-девки… Подружки, млять, – подумал я. – Расстрелять таких подружек. Ведь специально разорались. А Лорик такой ребёнок ещё. Всего стесняется. А эти коровы! У! Пообломать бы им рога! И хвосты накрутить!

– Ага, задрать и… – хихикнул Флибер.

– Что задрать?

– Хвосты! И под хвост им, под хвост!

– Тфу, млять! Не ожидал я от тебя. Ну, ты…Как «предок» прямо.

– С кем поведёшься – от того и наберёшься, – буркнул Флиб.

Я даже не нашёлся, что ответить. Сказал, так сказал, да-а-а…

– А чего ты разнылся? Му! Хрю! – вдруг наехал на меня Флибер. – Живи, как живётся. Делай, что должно и будь, что будет. Не было ещё случая, чтобы она не выбрала тебя. Если ты выбирал её и прилагал усилия, чтобы завоевать. Но нужно некоторое время. Мы же уже об этом говорили. Не созрела она ещё. Цветок в бутоне. Просто не дай её никому сорвать. Будь всё время рядом. Именно подружкой и будь. И пусть все смеются. Понял?

– Понял. Как скажешь, – согласился я, шмыгая носом. – Но это же невыносимо! Сколько лет ждать?

– Два года, Миша! Два года!

– Но это же пи*дец! – сказал я сам себе.

– А кому легко? Кто–то и этого не знает, а просто годами добивается взаимности. Это же женщины. С ними всегда морока. Главное, в чём прелесть? Она ведь сейчас тебя совсем не воспринимает всерьёз, а значит, ты можешь позволять себе с девчонками, что угодно и даже ей рассказывать. Она так быстрее поймёт, что ты взрослый. Она ведь и сама ребёнок и тебя считает мальчиком-колокольчиком. Не готовым к супружеской жизни. И сама она не готова. И даже не думает об этом. Её подружки ссатся, как хотят замуж, а Лорик твоя с ужасом думает о супружестве. Как-то так…

– Да, ты говорил уже. Советовал. Но что-то как-то не верится.

– Уж поверь. Не ты первый и не ты последний у меня, наверное.

– Как-то это не очень оптимистично прозвучало. Ладно, пойду, посплю. Что-то уже вымотался.

Я глянул на свои «Касио».

– Ого! Одиннадцать – двадцать. Пора спатаньки.

Я нажал на плейере кнопку встроенного микрофона.

– Так, друзья мои, – сказал я. – Завтра у нас первая рабочая смена, а значит эту ночь нужно прожить так, чтобы утром не было мучительно больно просыпаться. А поэтому звучит две последних музыкальных композиции.

Я отжал кнопку микрофона и нажал «Пляу».

* * *

Работа по двенадцать часов оказалась не такой уж и страшной. Когда тебя окружают друзья – весёлые бесшабашные студенты. Нытиков, как моя Лариса, было не так уж много. В основном все шли и возвращались с работы с весёлыми лицами. Возраст такой, что ли? Когда любое дело по плечу…

Нас, как будущих механиков технологического оборудования, «прогнали» по всем процессам. Начали мы с ручной разделки рыбы, где освобождали тушку от всего ненужного. Была на заводе и аналогичная ручной – механическая процедура, но рыбьи внутренности сия машина выбирала не чисто. Приходилось укладчицам отвлекаться на удаление не соответствующим ГОСТу компонентов. Консервы сайры, между прочим, шли, частично, на экспорт. И контроль качества стоял на первом месте.

Заводов в Малокурильске было три. Они шли под номерами: девяносто шесть, двадцать четыре и семнадцать. Почему так? История умалчивала. Даже местные путались во мнениях.

Девяносто шестой – был самым большим заводом. Туда нас, Дальрыбвтузовцев, и трудоустроили. Калининградцы работали на семнадцатом, а астраханский рыбвтуз на двадцать четвёртом.

Мы, механики, вскоре взбунтовались, прося перевести нас на механизированные процессы, и нас переместили кого куда. О нас пятерых поставили на моечную машину, куда мы должны были вставлять уже закатанные и стерилизованные банки для их мойки перед этикетировкой. Тоже та ещё механизация. Как позже оказалось – когда нас провели по всем заводам – «наш» завод оказался самым «ручным», где все механизированные процессы сопровождались ручным трудом.

Ещё оказалось, что многие студенты приехали на Шикотан для того, чтобы заработать денег. И не только студенты, а и преподаватели. И оказалось, что на заводах есть очень высокооплачиваемая работа. Правда и очень тяжёлая. Например – колоть лёд в льдогенераторной, где и холодно и ломом приходится работать всю смену. Или – ящики с консервами штабелевать на складах.

С моей физической подготовкой складывать баночки в машину мне было скучно и я напросился в бригаду на склад. Там работали третьекурсники – крепкие ребята и брать меня сначала отказались, но потом дня через два сами подошли и позвали в бригаду. После мойки и сушки банки нужно было сложить в ящик, а ящик на тележку в штабель. Так вот я эти ящики складывал, словно карты тасовал.

Тележку потом укатывали на склад выдержки, где консервы лежали определённое время – вызревали. Потом их перебирали и, если не было вздутия, отправляли на наклейку этикеток. После этого снова тарировали и отвозили на склад хранения.

Грузчиками работали ребята – третьекурсники, ранее уже побывавшие на Шикотане и знавшие «всю стройотрядовскую кухню», ну и все «рыбные», так сказать, места. Двоих ребят я знал неплохо. Это были музыканты вузовского ансамбля: Кушнир Саша и Беляев Сергей. С ними я репетировал новогодний вечер и, наверное их веское слово повлияло на решение коллектива: «брать-не брать» меня в бригаду.

Теперь на складе я хоть мог поддерживать в тонусе тело, оперируя ящиками, как спортивными снарядами. Причём можно было дозировать нагрузку, беря и по два, и по три ящика, и забрасывая их на верхние ряды штабелей.

Теперь, когда работа для меня стала спортом, я морально успокоился, иногда посмеиваясь мысленно, что за тренировку мне ещё и деньги заплатят.

Во время перекуров (я уже бросил эту вредную привычку) ребята введали у меня всё, а я и не скрывал ничего, особо. Наоборот, выслушав мою историю, все ребята сошлись на мнении, что мне просто сильно повезло. Ну, конечно, ещё и мой талант рисовальщика сыграл, как они решили, большую роль. Я их шокировал, когда на ящичном стеллаже за пятнадцать минут нарисовал мелом их бригаду. В полный рост.

Так они потом этот ящичный стеллаж не разбирали дольше положенного срока. А стройотрядовские отцы-командиры прислали фотографа, который заснял мою картину вместе с сидящими перед ним «оригинальными лицами». Очень хорошо получилась фотография.

Иногда сайры на заводе не было, ведь сайру привозили на заводы после ночного лова, а иногда улова или совсем не было, или сайры на все заводы не хватало. Тогда устраивался санитарный день. И тогда мы – грузчики – имели выходной день. А я гулял с Ларисой, рисуя её на фоне Шикотанских пейзажей. Иногда мы с ней целовались. Но это как-то происходило спонтанно и поцелуи на наших дальнейших отношениях не отражались. Мы были с ней странными друзьями. Похоже, что она нашими поцелуями пыталась разбудить в себе чувство, но оно не пробуждалось. А я, чувствуя это, страдал и «кобелировал» направо и налево. С разрешения Ларисы, между прочим. И это меня больше всего «убивало». Ведь, разрешая мне «контакты на стороне», она и себе оставляла свободу для действий. И я даже как-то увидел, что она танцует с каким-то Астраханцем. Крупным таким парнем, но рыхловатым. Они весело хихикали, а потом вместе гуляли. О, как я изнывал от ревности, желая этому, Валере, открутить голову. Она даже потом познакомила нас, сска, и я должен был пожимать этому хлыщу, руку. Правда сжал я её достаточно крепко, чтобы показать ему мою нерасположенность к дальнейшему общению.

Я психанул и в эту ночь не пошёл на работу и она пришла ко мне сама. Но снова дальше поцелуев у нас ничего не было. Может быть, ясли бы я приложил больше настойчивости, то что-то между нами бы и произошло, но я не хотел «утреннего разочарования» и того стыдливого состояния двух чужих людей, сделавших «это» просто так. Потом, нацеловавшись, она сказала мне спасибо и ушла. А я ушёл на смену.

Вот так мы и жили, хе-хе… Спали врозь, как говорится…

На футболе, организованном между заводами и институтами, я подрался с одним «вербованным». Он в наглую ударил меня сзади по ногам, пока я выковыривал мяч из ямы и травы на поле. Я аж подлетел, так он меня «скосил».

Судья, такой же «вербованный», дал этому дебилу предупреждение, а я пообещал после матча потревожить его печень. Обещание я своё сдержал сразу после финального свистка. Тем более, что он сам ко мне подошёл. Он замахнулся. Я поднырнул под его руку и потихоньку пробил правой рукой ему в живот, левой в печень, правой снова в живот. Можно было бы срубить его и одним ударом, но кто тогда оценит моё искусство? А так, оценили, да…

Потом мы выиграли конкурс художественной самодеятельности, потом была всеобщая пьянка в лесу. Потом уехали третьекурсники и моя Лариска. Потом я вообще «положил» на работу, ушёл в загул и очнулся только дня через три в бараке у каких-то «вербованных» девчонок. Оказалось, я участвовал в дне рождения одной из них. Вместе с гитарой, да. Как без неё? С гитарой я больше не расставался, пока нас сова не посадили на плашкоут и не отвезли на тот же «Советский Союз». Трое суток пьянки с закуской в виде копчёной сайры, и я дома. Мы все дома…

Тяжёлая была практика, но познавательная во всех отношениях. Где меня научили варить брагу, солить рыбу, воровать рыбу, воровать консервы, пить…

Кстати, после коллективного похода в лес, мы опылились каким-то растением и «подцепили» сумаховый дерматит, с которым не справился даже Флибер. И нам пришлось недели две обрабатывать его марганцовым раствором. Баскаков Саша умудрился перенести сию заразу на свои мудья и был вынужден ежедневно купать своё хозяйство в банке, насилуя сиим неприглядным видом наши благородные взоры. Короче, вспомнить было много чего. Ну и производство консервированной сайры мы узнали. Польза от студенческого отряда безусловно была.

* * *

[1] – Ах, черт побери! – сказал король. – Какая получается неприятность! Что делать, маркиз?

– Танцевать, конечно!

[2] https://rutube.ru/video/adb5f26d5e1b521df44720cbac17f847/?r=plwd

Ты признайся, любовь моя,

В том, что я – не твой единственный.

Скрыла в сердце ты от меня

Всю историю прежней жизни.

Я теперь – не мечта твоя

И любовь настоящая тоже не я.

Я – бальзам с горьковатым вкусом —

Не пытайся испить…

Почему мне чужой ты вдруг стала?

Почему ты быть перестала собой?

Почему ты мне тогда не сказала:

«Кто не любит – не встретит любовь».

Что случилось вдруг с нашим счастьем,

Там где смех иблагодать?

Почему холода и ненастья

Декорацией стали опять.

Я теперь – не мечта твоя

И любовь настоящая тоже не я.

Я – бальзам с горьковатым вкусом —

Не пытайся испить.

Почему мне чужой ты вдруг стала?

Почему ты быть перестала собой?

Почему ты мне тогда не сказала:

«Кто не любит – не встретит любовь».

А когда наступит вечер,

Как волной мои грёзы смоет

И печаль в моем бедном сердце

Разольется шире, чем море,

Шире, чем море…

Почему ты мне тогда не сказала:

«Кто не любит – не встретит любовь».

Что случилось вдруг с нашим счастьем,

Там где смех иблагодать?

Почему холода и ненастья

Декорацией стали опять.

Я теперь – не мечта твоя

И любовь настоящая тоже не я.

Я – бальзам с горьковатым вкусом —

Не пытайся испить…

Почему ты мне тогда не сказала:

«Кто не любит – не встретит любовь».