Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР 5 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 20

Для всевозможных строительств пришлось «выписать» китайских, германских и даже японских рабочих, получив разрешение на привлечение иностранной рабочей силы. Уже как год Приморье стало открытым, обычным регионом, а не «пограничной зоной». Новое правительство объявило программу переселения на Дальний Восток и стало давать в аренду земельные участки: под строительство жилья по двадцать соток, под производственно-продовольственные программы в соответствии с проектом, до десяти гектар. Можно было получить и больше, нужно было только обосновать. Что я, например и сделал, взяв участок на моей любимой Шаморе для строительства гостиницы, небольшого магазина в ней, ресторана и кафе. Причём в аренду под строительство землю давали не только гражданам СССР, но и совместным предприятиям, коих я наоткрывал на имя Мичи Минобэ аж пять штук. На свою японскую фирму, да.

Мне, как представителю «Мичи Минобэ компани», наши краевые власти «Почему-то» во всём шли на встречу. Но, в принципе и понятно, ведь это были советско-японские проекты, подписанные со стороны СССР лично товарищем Андроповым. Да и товарищ генерал курировал эти проекты лично, о чём сообщил на первом же совместном с краевыми чиновниками совещании. Чиновники были приглашены все, от СЭС, до строительного и пожарного надзора. Там же были поставлены точки во всех нужных местах и оглашён план строительство и сроки ввода объектов. Объектов, как я уже говорил, было, пока, пять.

Когда начальник Приморского управления КГБ Григорьев вызвал меня и сказал, что пришло добро на выделение мне земельных участков под мои проекты, я сказал: «О,кей» и выложил на стол пять пояснительных записок с малогабаритным чертежами и схемами.

Первый проект – это был мясоперерабатывающий завод, требовавший сорок гектар. Его я предлагал построить в пригороде. Там же предлагал построить жилой посёлок, так как приходилось сносить частный сектор. Это ещё десять гектар. Потом – пресловутая гостиница на Шаморе. Это ещё два гектара. Супермаркет на Бухте Тихая – это ерунда сущая, тысяча квадратных метров. Ну, и, кхе-кхе, модернизация Владивостокского рыбокомбината. Уломали меня всё-таки мои старшие товарищи по проекту «Спасти СССР», на перенос моего рыбного предприятия из параллельного мира в этот. Однако я поставил жёсткое и однозначное условие, что работать на моём рыбокомбинате будут китайцы. Мои китайцы, ага, «модифицированные». Там же будет построен и жилой комплекс.

Справа, если смотреть со стороны моря, имелась хорошая площадка, куда собирались расширять старый рыбзавод, но куда так и его никогда и не расширили. Странно, почему? Я собирался исправить эту недоработку и попросил отвести под мой рыбзавод эту землю, с подъездными автомобильными и железнодорожными путями.

Быстро совещания собираются, да не быстро дела делаются. Строительства растянулись на несколько лет, хотя и техники, и самих строителей было предостаточно. Правда, краевые власти, рассмотрев проект строительства мясоперерабатывающего комбината и жилого посёлка при нём, быстро выделило для расселения квартиры в только что построенных многоэтажных дом во Владивостоке и пригороде. По желанию граждан… Сами же нацелились на мой двухэтажный посёлок улучшенной планировки, да-а-а…

– Да и бог с ними, – подумал я принимаясь за «стройки века». – Так даже получилось лучше. Теперь чиновники меня даже поторапливали. Стройте, де, Мичи Минобэ. С японским качеством, мля, стройте. Однако жильё строили китайцы. Но тоже хорошо. А вот рыбзавод – японцы с немцами, да. Китайцы же строили супермаркет и гостиницу. Причём, рабочую силу я приглашал из этого мира. С японцами и китайцами помогали Минобэ, а с западными германцами из фирмы «Баадер», поставляющими технологическое оборудование для переработки любого мяса, договаривался я сам лично.

Переговоры в городе Любек привели к взаимному пониманию и к расширению сотрудничества в виде создания их представительства у нас в Приморье, в которое они даже были готовы вложиться финансово, но просили отдельно стоящее здание под офис. Григорьев поморщился, понимая, что ФРГ не упустят возможности пошпионить, но я ему гарантировал безопасность, так сказать, организации, пообещав напичкать их помещения такими средствами слежения и контроля, что он на этой теме получит, наконец, полковничьи погоны с тремя звёздами в ряд.

– Они же обязательно тут появятся, Константин Александрович. А вы их цап-царап! И в Москву. Генерал-полковника то на периферии неудобно держать. Не по чину.

– Избавиться от меня хочешь? – хмыкнув, язвительно спросил Григорьев. – Надоело мне спину мять?

– Да, побойтесь Бога, товарищ генерал, – возмутился я. – Баню я люблю, а пальцы нужно постоянно тренировать. Вот я и тренирую на вашей спине и не только, хм-хм…

– Да-а-а… Твоя банька – всем банькам банька. Прямо-таки, не купеческая, а княжеская. Сибарит бы, дружок. Сибари-и-т…

– А-а-тню-ю-дь, – воспротивился я такой оценке. – Это кто живёт в праздности? Я? Да мне, между прочим, молоко за вредность давать надо. Роскошь? Какая же у меня роскошь? Всё в рамках необходимости. Производственной, замечу, необходимости. Тогда, извиняюсь, и наших высших руководителей следует присовокупить к сибаритам. У них ведь тоже дачи с банями и лимузины. Вы с ними меня сравниваете?

– Кхм! Вот ты жук! – покрутил головой Григорьев. – Так вечно развернёшь, что и виноватым окажешься. Пошутил я. Какой же из тебя сибарит, когда ты трудоголик, какого свет не видывал.

Я посмотрел на начальника КГБ с подозрением, размышляя: не издевается ли он?

– Вроде нет, – решил я и продолжил охаживать генерала веником.

– Потише! – дёрнулся он.

– Так усвояемость лечения улучшается, хе-хе. Через боль и страдания… Терпите-терпите! Дайте получить хоть какое-то, хм, отмщение. Шутят они…

– Ой! – вскрикнул генерал. – Не буду больше!

– То-то же…

* * *

Двадцать пятого октября восемьдесят второго года родился сынок. Уйти сразу после диплома в декрет у Ларисы не получилось. Передумали мы торопиться. Лариса удачно устроилась в «цекотухе» и проталкивала там мои проекты. Хм. Наши с ней проекты. Потому, что Лариса тоже увлеклась моими идеями, подтвержденными возможностями реализации. Она курировала и строительство рыбокомбината, и строительство мясоперерабатывающего завода. Предприятия ведь были совместные, вот и контролировала моя Лариса мои предприятия. В предприятиях доля СССР была в виде земельных участков, и ни на какие дивиденды не государство не рассчитывало. Кроме полагающихся налогов и коммунальных платежей. Поэтому, да, предприятия по факту были мои, а значит и Ларисыны. Вот её осознание того, что это её собственность и, кхм-кхм, «зацепило». Она даже немецкий вдруг выучила.

Сынок получился крепенький. Назвали его Серёжей. Когда увезли Ларису в роддом, в ту же ночь сон мне приснился, что у нас родился мальчик по имени Серёжа. Понятно, откуда этот сон, да-а-а, хе-хе… «Серёжа, так Серёжа», ответила Лариса на мою записку с поздравлением о рождении сына Серёжи. Хотя раньше говорила про Васю, в честь моего отца.

Сынку было не очень комфортно в этом мире. Он плакал и «накричал» пупочную грыжу. Так сказали врачи. Да-а-а… И мы стали с этой проблемой бороться. Тут проявилась моя немощь, лечить человечески недуги. Изнутри я человека настроить мог, а снаружи залечить никакую хворь, если уж она случилась, не мог. И укрепляли мы нашему сыночку мышцы живота больше года, да-а-а… Плакал, он, оказалось, от кожного зуда, вызванного диатезом. Вот сука! Моя болячка передалась ему по наследству. Нейроны, нейронами, а генетику хрен перешибёшь. И с этим пришлось бороться. Потом добавилась дискинезия, мать её, желчевыводящих путей!

Хорошо, что была возможность соблюсти диету и заменить красные фрукты-ягоды, белыми и зелёными Мы давали ему зелёные и жёлтые яблоки, груши, сливу, крыжовник, белую черешню, бананы, абрикосы, персики. Исключили клубнику, красную малину, мандарины и апельсины. От диатеза совсем «ушли» когда сыну стукнуло три года. Позабыли как-то потихоньку. Главное, эти три года выдержали. Дальше пошло легче.

Мы с Флибером понаделали тайных дверей, как в фильме «Тайна железной двери» снятой в семидесятом году по мотивам моей любимой книги «Шел по городу волшебник», через которые Лариса с сыном без моего участия могла переходить из мира в мир. Жена сдала на права и получила маленькую, но полноприводную «машинёшку» на электродвигателе с преобразователем космической энергии в электрическую, на которой моталась от Второй речки (рыбокомбинат) до Сиреневки (мясоперерабатывающий завод). Я занимался нефтедобывающим и нефтеперерабатывающим проектами, обитая, чаше всего, или на Сахалине, или на Тайване.

Наши китайские няньки «моего мира» взяли на себя дневную заботу о сыне и хорошо справлялись. Они уже не то, что догадывались о сверхъестественности «их» мира, а точно знали, что с ним, что-то не так. Я ж так и не стал заморачиваться с холодильниками. Да и электричество, берущееся «из воздуха»… Короче, многое о том даже не говорило, а «кричало». Но, китайцы пошушукались-пошушукались и пришли как-то к Ларисе, чтобы дать присягу верности. Как покровительнице земли Дэхуань. Лариса была не готова к такому и махнула на китайцев рукой, сказав: «называйте, как хотите, только работайте». А те и обрадовались, ведь их попытки принести мне присягу, как «крестьянскому богу» – Рэнхуан, я всячески пресекал.

Когда Лариса мне рассказала о случившемся, я сначала прифегел и задумался, а потом созвал всех китайцев и рассказал им всю правду. Правда о том, что они в этом мире единственные люди и что он, – этот мир немного сказочный, им, к моему удивлению понравилась. И в отличие от меня, они почти не удивились. Они просто выслушали меня, все разом поклонились и спросили меня, могут ли они идти дальше работать, словно не услышали ничего нового.

Раз я и сейчас не подтвердил свой статус бога, то меня стали называть князем. Ларису же называли по имени через префикс «Дэхуань». Только через некоторое время я вспомнил, что сказал китайцам, что «они» в этом мире единственные люди. «Они», а не «мы». Почесав затылок, я махнул рукой. Князь, так князь. Ванцы, так ванцы.

* * *

– Вот описание вашего объекта, – сказал Уильям Кейси, директор ЦРУ, занявшему кресло после скоропостижного ухода Стэнсфилда в восемьдесят первом году.

Он передал папку человеку невысокого роста, носом, цветом кожи, кучерявостью и маслинообразными глазами похожему на грека.

– Греческий рыбак, да, хм, – подумал и хмыкнул Кейси. – Папку не открывайте. Я сам её не открывал. Откроете после того, как выполните первую часть работы, то есть прибудете на точку выстрела.

– Отчего такая сложность, сэр? Суда по месту, там никто очень значимый находиться не может, сэр. Не президент же Советского Союза туда приедет?

– Сказано вам, Боб, не задавайте лишних вопросов. Я уже двадцать раз пожалел, что привлёк вас к этому делу. Однако, заднего хода у этого парусника нет. Вопросы по существу есть?

– Нет, сэр.

– Ну и с Богом!

Кейси едва не перекрестил вставшего из-за стола и прошедшего к двери кабинета человека, которому предстояло убить того, который представлял для Соединённых штатов угрозу номер один.

Папку Кейси передал Рональд Рейган, его шеф и нынешний президент Соединённых штатов. А тому папку передал Джими Картер – предыдущий президент. Тот по его словам, тоже не открывал досье. Кейси тоже воздержался от просмотра. Такая была установка. Ликвидация намечалась предыдущей администрацией и не в штатах, а значит не влияла на расклад политических сил внутри страны. На папке было написано «Цель номер один». И всё.

* * *

Я вдруг вспомнил, что в той суете и круговерти, что закрутил сам я как-то позабыл про Флибера. Да и вообще я к нему в последние годы редко обращался. Он в мои дела не лез, я его не о чём не спрашивал и не просил. А о чём спрашивать, что просить? Что он мне мог дать? Я-то всё в людьми общаюсь, с Ларисой, сыном… Кхм!

– Хм! Неудобно, как-то, – подумал я и позвал: – Флибер!

Нет ответа.

– Флибер, спишь? – тишина.

– В спячку провалился, что ли? – более настойчиво задал я вопрос.

По моей спине вдруг потекла струйка холодного пота. Март месяц, однако, тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. До дня рождения три дня. А тут такой казус.

– Просыпайся, мать твою! – приказал я.

Глухо, как в танке.

– Чёрт!

Я метнулся к двери, ведущей в одну из спален «того мира». Лариса с сыном находилась там. За дверью находилась знакомая мебель.

– Фух! – выдохнул я, вытирая выступившую испарину.

Открыл, закрыл другие «железные» двери, ведущие в волшебные миры. Всё имеет место, даже Багамы две тысячи восемьдесят один. Хм! Странно! Куда это он запропастился? Боты, в которых мы с Флибером переместили мои «старые» матрицы, находились на связи и я, как панцирный моллюск, вижу ими всеми одновременно.

– Хм! Что за хрень? – спросил я сам себя. – Где Флибер?

И тут я вспомнил, что он мне говорил.

– Ска, – процедил я сквозь зубы. – Как, млять, царевна лягушка… Не бросай кожу в печь, Иван царевич…

Флибер как-то сказал мне, что он привязан к самой первой матрице и что её передавать, кому бы-то ни было, не желательно. Он точно не знал, что может произойти, но пробовать, – ну его нафиг. А я и забыл про этот разговор. А как-то по забывчивость матрицу ту и отдал одному из китайцев-строителей. Чтобы сообразительней были. Простых «установок» нейронных схем рабочим при исполнении ими сложных технологических операций не давали нужного эффекта.

– Вот, млять! – выругался я. – Хрена себе я попал!

Я переместился из своего гаража на Тайвань, и переход не вызвал проблем.

– Ну, хоть это – слава богу, – подумал я и выглянул в окно. Мне нравилось смотреть из окна своего кабинета на море.

Вдруг я увидел, как на стекле образуется паутина. Словно из того фильма, который я случайно увидел, просматривая камеры наружного наблюдения. Как паук плёл паутину. Камера стояла в углу вот паук, и решил там устроить себе ловчую сеть. А что, очень удобно соединять паутиной четыре грани. Он тогда трудился всю ночь, а потом, на следующую ночь, съел паутину. Видимо, в сеть никто не попался, а кушать хотелось.

Вот и сейчас я засмотрелся на расползающуюся серебряную сеть и воспоминания про того паука, пожирающего плоды своего труда, отвлекли меня. Не успел я затормозить время. Пуля ударила меня в голову и я умер.

Глава 21

Умер-то я умер, но мне показалось, что я сплю. Потому что, я продолжал мыслить. Хотя перестал видеть глазами моих ботов. И своими остальными матрицами я управлять не мог.

– Точно – сон, – подумал я. – Но было больно. Что-то голова в последнее время стала часто болеть.

Тут я почувствовал, что лежу на спине, что мои глаза, действительно, прикрыты веками, за веками светло, а я слышу какой-то несильный гул и небольшую вибрацию.

– Херня какая-то, – подумал я. – Где это я уснул?

Приоткрыв глаза, я увидел перед собой странный потолок, слева ограниченный шторкой, спускающейся до самой кровати. Кровати узкой, не такой, к каким я привык. Даже один я спал, раскинув руки, а потому, кровати предпочитал широкие. С этим имелась некоторая проблема спанья с женой. Она норовила прилечь на мою раскинутую руку, а я терпеть этого не мог. Рука затекала мгновенно. Может и не затекала, но ухудшение кровообращения в руке я ощущал физически. Лариса жаловалась, что я её ночью бессовестно отпихиваю. А ещё я заматывался в персональное одеяло, укладывая его между коленок. Чтобы не тёрлись. Вот такие «тёрки» у нас возникли на супружеском ложе. Да-а-а…

Я резко раскрыл глаза. Был день, потому, что по шторке с мерзкими цветочками, шарился солнечный луч. Именно, что шарился. Не стоял спокойно, замерев, а двигался туда-сюда. Словно солнце пыталось заглянуть в щель между шторой и оконным проёмом.

Цветастое недоразумение было аккуратно отодвинуто, ибо находилось от моего плеча сантиметрах в тридцати. И тут же задвинуто.

– Ска! – подумал я. – Что за хрень!

За шторкой я увидел небольшой овальный столик на одной круглой ножке, за ним какой-то жуткий зелёного цвета диван, справа спинкой ко мне и чуть справа стояло низкое, такого же зелёного цвета, квадратное кресло. За ним у правой стенки серого пластика узкий двустворчатый шкаф и письменный стол. Слева угадывалась ещё одна такая же как и моя кровать, задёрнутая такой же аляповатой шторкой. Между чужой кроватью и диваном стоял холодильник «Океан», а на холодильнике магнитофон «Маяк-203», усилитель «Одиссей» и самодельная колонка. Другая колонка висела над письменным столом на правой стене. Почему я понял, что она – самодельная? Да потому, что сделана она была из непокрытой ничем ДСП, имела два динамика и отверстие фазоинвертора. А в эпоху «Маяков» и «Одиссеев» фазоинверторы отечественной промышленностью не приветствовались.

Над диваном имелся, мать его, квадратный иллюминатор, задёрнутый вытягивающейся из пружинного рулона черной тканевой жалюзи. Иллюминатор, похоже, был приоткрыт, вот шторка жалюзей и отходила от переборки под напором ветерка, давая солнечному лучу проникать в каюту. А блуждал луч света в тёмном царстве потому, что судно рыскало, имея ход и небольшую валкость. И судно, мать его, было рыбо-перерабатывающим плавзаводом. Потому что запах… Ска! Рыбомучной запах стоял такой, что меня едва не вывернуло. От того, что я увидел, честно говоря, блевать хотелось ещё больше.

– РМБ «Пятидесятилетие СССР», мать его, – вспомнил я одну из версий моей биографии. – Механик, млять, технологического оборудования. Пи*дец! Приехали!

Я отодвинул шторку и свесил ноги с матраса. Ступни ощутили холод и гладкость линолеума. Сначала глазами, а потом ногами найдя тапочки, я влез в них и поднялся, обратив внимание, что тело стало другим. Нет, руки-ноги были мои, но рыхловатые, какие-то. Хотя мышцы имелись, и костяшки на пальцах были набиты. Хорошо так набиты.

Подошёл к дивану по наклонному полу.

Ага! Крен на левый борт, – вспомнил я.

Снял с крючка шторку, которая услужливо свернулась, и уставился в стекло иллюминатора, покрытое солевыми потёками.

– Льды, млять! – воскликнул я. – Пи*дец! Строили-строили, и наконец построили! Махмуд поджигай!

Это была фраза из анекдота про то, как неправильно склеили киноплёнку и что из этого получилось. Вот и у меня, ска, пуля, попавшая мне в голову, переклеила мою жизнь. Не хотел я оказаться в этой версии своего будущего.

Я посмотрел назад, где над моей кроватью, которая на судне называлась шконка или, как не странно, – койка, висел настенный календарь, где я отмечал проведённые на плавбазе дни. Как каждый моряк отмечает дни до приказа и дембеля. Однако я здесь не по принуждению, а, ска, добровольно. Деньги зарабатываю.

– М-м-м, – застонал я. – Деньги! Где мои миллиарды долларов⁈ Где мои «свечные заводики»⁈ Багамы-ы-ы… Су-у-у-ка…

Я реально заплакал и просто упал в кресло, оказавшееся в принципе удобным. На календаре я успел заметить помеченную синей пастой дату – десятое марта одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Через три дня моё двадцати пятилетие. Значит я перенёсся в другой мир но в ту же дату.

Я метнулся к зеркалу, висевшему над раковиной с краном, слева от входа. Из зеркала на меня смотрел я, но чуть-чуть другой. Там, откуда я пришёл, я был несколько строже лицом и немного выше ростом. Фигура у меня была «там» очень спортивной. Я каждый день «грузил» себя спортом весьма прилично. У этого тела, как я уже говорил, мышцы тоже имели место, но какие-то… Обычные, что ли?

Сделав глубокий вдох и медленный концентрированный выдох низом живота, я «подпер» диафрагму верхней частью пресса, и увидел приличные кубики, но не мою «броню», обтянутую тонкой кожей даже без напряжения. Тут же имелась небольшая прослойка жирка.

– Да-а-а… Флибер-Флибер, где ты Флибер, собака дикая? – подумалось мне.

Сполоснув лицо прохладной водой я посмотрел на ручные часы, оказавшиеся как всегда на моей правой руке. Двенадцать без пятнадцати… Так-так. А обед когда? Так, идёт уже. До двенадцати тридцати…

– Хех! Война – войной, а обед по расписанию, – сказал я сам себе, провёл расчёской по своему прямому пробору, подняв волосы наверх и пошёл одеваться. В одном отделении шкафа висела и лежала моя одежда. Убо-о-генькая одежонка, да-а-а… Какая-то бежевая рубашка с коротким рукавом и пристёгнутыми на пуговичку погонами напоминала форменную, но таковой не была. Имитация. Хм! Пойдёт! Надел. Колючая, млять! Из чего её скроили и пошили⁈ Что за ткань⁈

С брюками дела обстояли ещё хуже. Джинсов не было никаких. Висели вельветовые, типа, но… А, и хрен с ними! Надел и их. Саламандры… О! Хоть это без изменения! Бежевые. Как я любил! Носки бежевые… Та-а-а-к… Нормально выгляжу? Бэ-э-э… Хоть женат я? На такого «обсоса» я бы точно не взглянул, будь я женщиной. Капитан, млять, дальнего плавания!

– Чешется-то, как тело под рубашкой!

Память реципиента подсказывала, что кают-компания комсостава находится палубой выше в этой же надстройке. Вот я и двинулся, выйдя из каюты и пройдя по коридору, вверх по трапу. Правда, от стоящего рыбомучного смрада я сомневался, что смогу справиться с какой-нибудь едой.

Кают-компания имела двойные распашные в обе стороны двери и была практически заполнена, ха-ха, отцами командирами. Напротив двери стоял стол высшего комсостава. За ним сидели: капитан-директор, старший помощник капитана со всеми штурманами, первый помощник, то бишь – замполит, заведующий производством и главный механик. Старшие и остальные механики сидели по службам за отдельными столами. Наш стол стоял справа от входа. За ним сидели: Харьковский – старший механик, Гарасёв – механик РМУ, Шистеров – механик рыбного цеха. Пустовало моё место.

– Приятного аппетита! – сказал я, входя, прошёл к столу и, усаживаясь на своё место, поздоровался. – Доброго дня.

– Виделись уже, – буркнул Гарасёв, очень плотный, почти лысый, с плешью на всю верхнюю часть головы, неопрятный мужик лет сорока пяти, глянув на меня из из-подлобья.

Я вспомнил:

– А-а-а… На разводе в «токарке» в полвосьмого.

В кают-компании пахло относительно неплохо. Тут же к столу подошла офциантка.

– Суп сайровый, борщ, котлета, гуляш, рис, картошка-пюре, кисель, компот, чай, – сказала Татьяна, высокая стройная, симпатичная, но без трёх первых пальцев, девушка.

– Суп и котлета с пюре.

Принесла.

– Ты когда в гости позовёшь, хрен морковкин? – спросила Татьяна. – Смотри, сама приду.

– В ночную смену я, – улыбнулся ей.

– Когда у вас пересменка? – спросила девушка, обращаясь к Харьковскому.

– Он всё время, Танюша, в ночную, – улыбнулся Харьковский.

– Русо туристо. Облеко морале, – сказал я и показал обручальное кольцо, потыкав его указательным пальцем левой руки.

Татьяна фыркнула так, что поднял голову капитан, а за ним и все штурмана. Официантка расширила глаза, прикрыла губы левой ладонью и, вихляя задом, удалилась в буфет. Капитан Мухтасипов нахмурился. Он был очень строг. По сравнению с предыдущим капитан-директором Куликом. Это я вспомнил сразу.

– Чёрт! Память работает нормально! – подумал я, вспоминая, как капитан шуганул меня с мостика, куда я частенько захаживал в ночную вахту. Когда стояли вахту третий, или четвёртый помощники капитана, штурмана: Серёга Наботов и Сашка Кунгурцев.

– О! Даже имена с фамилиями помню!

– Михаил Васильевич культурный, в отличие от тебя Николай Иванович. Ты даже руки не моешь перед едой. Как вынырнешь из своей помойной ямы, обтеревшись ветошью, так и садишься за стол.

– Я на вахте, у меня третья машина встала. Мы там раком в дерьме, – просипел Гарасёв, поглощая гуляш с пюре ложкой. Он склонился над столом, сильно ссутулившись и придвинув лицо почти к тарелке

– Ну, так и питайся в столовой команды. Там все такие чумазые. И я там обедаю, когда на вахте, – продолжил нотацию Шистеров. – Григорий Григорьевич, ну когда это кончится? Поесть нормально нельзя.

Гарасёв вдруг вскочил, как медведь, поднятый из берлоги, с шумом отодвинув стул. Выскочив из-за стола, он пулей вылетел из кают-компании.

Капитан-директор, нахмурившись, смотрел на Харьковского.

– Прошу прощения, Тимур Ибрагимович, – сказал тот.

– Не превращайте кают-компанию в бедлам, Григорий Григорьевич, – сказал Мухтасипов.

– Этого больше не повторится, Тимур Ибрагимович.

– И что б я здесь никого не видел в рабочей одежде! – продолжил выговор капитан-директор. Всех касается!

Харьковский осторожно показал Шистерову кулак, пряча его от Мухтасипова за мой абрис. Я оглядел зал. Механиков-дизелистов я почти не знал, так как с ними не пересекался по работе. Технологов и электрическую службу знал. Всех поимённо. С зав-производством и старшим электромехаником даже общались по-дружески на почве каратэ. Ким Валерий Миронович был сильно меня постарше, а Пак Валерий Николаевич, не на очень. Но оба были фанатами каратэ и мы с ними кое как тренировались. Валера Пак был боксёром, а Мироныч, где-то у кого-то занимался. Здесь многие хоть чуть-чуть, но затронули каратэ. Которое сейчас находилось пол строжайшим запретом. А меня что-то не брало, хе-хе. Не думал я «здешний» об опасности уголовного преследования. Почему? Хрен его знает. Именно «его», да… Но в конце концов, запрещено тренировать, а тренироваться самому никто не запрещал.

Здесь я, кстати, под крышу милиции, не залез. И под крышу КГБ тоже не залез. Хотя в первой жизни, я «помнил», меня в этом возрасте, как только вступил в партию, тоже «занесло» под комитет государственной безопасности. Засосало, так сказать. Сейчас – нет. Чувствовал себя невинным, как слеза ребёнка, и чистым, как стекло.

Я тщательно пережёвывал пищу и размышлял о случившемся.

То, что меня убили, а моя матрица перескочила в другой мир и другое тело, – это, скорее, хорошо, чем плохо. Всё-таки не смерть, да. И то, что я попал в середину восьмидесятых, это тоже лучше, чем если бы попал в семьдесят третий. Чем лучше? Тут ближе к развязке, так сказать, «истории про СССР». Осталось-то пять лет всего… За которые, между прочим можно подготовиться к дефолту и беспределу девяностых.

Моя матрица в прошлом мире была основной. В ней хранились данные с других матриц, структурированные и индексированные. То есть я помнил все специальности, которые изучал мой героический, не побоюсь этого слова, предок. Тысячи пережитых им жизней, это серьёзно! Я уже на второй запаниковал и даже заплакал, а он мужественно нёс бремя перерождений. Нёс, «ростя над собой», и передав мне настоящий кладезь знаний.

Правда, память о какой-нибудь конкретной жизни моего предка, о его будущем, у н=меня не осталось. Не обращался я к ним за ненадобностью, а поэтому и не осталось у меня о них следа. Но первая и вторая «память» присутствовали, да, так как просматривали мы их с «предком». Для сравнения с моими действиями. Да и про Дроздова с Судоплатовым там я черпал информацию.

Здешний мир, как я понял, практически повторял мою первую жизнь. За исключением работы в КГБ. Хм! Но, вдруг ещё предложат? Тут у нас пятый помощник капитана по пожарной части – соглядатай. Сукачев фамилия. Хе-хе… Нормальный парень. Мы с ним тем летом неплохо повеселились, ха-ха… На день рыбака… На реку Сучан ездили узким кругом, ха-ха… С двумя ящиками водки, двумя канистрами не фильтрованного пива и вином для девушек. Да-а-а…

Пить мой реципиент, в отличие от меня «старого», не боялся и делал это умеючи, строго контролируя процесс отравления организма. Самоконтроль – наше всё. Медитации, йога, цигун, тайцзицуань, каратэ, ду-ин и шиатсу[1]. Сейчас прибавилось умение управлять своими нейронными связями. Про чужие нейроны – пока не знал, а своими уже занялся. В первую очередь мышечными нейронами. Для переноса в мышцы наборов поведенческих алгоритмов и распределения по телу оперативной информации.

Хоть эта возможность у меня осталась. Тоже не мало… Но получиться ли у меня раскачать своё тело до такого же уровня как «старое»? Посмотрим. Хотя… Толку-то себя прокачивать? Ни от пули, ни от неожиданного ножа или какого другого холодного оружия, не убережёшься. Да и, как я понял, что-то у меня с сердечком неладное. И в этой жизни, как и в первой, и во многих других. Тело загибалось от сердечной хвори. Причём – неожиданной. Может быть, между прочим, из-за тех перегрузок, какими я его мучал. Так, может быть, ну её нафиг эту физкультуру? Излишества всякие? Для чего? Ведь не пригодились в обычной жизни от слова совсем, если не брать службу, мои навыки скалолазания, каратэ. Я и не дрался-то почти. Сам иногда встревал, но можно было бы и мимо пройти… Да-а-а… Вопрос на миллион долларов.

Вспомнив про оставшиеся в том мире мои финансовые накопления, я застонал.

– Ты что это, Михаил? – спросил Харьковский. – Зубы болят?

Он уже давно выпил свои два компота и сидел, наблюдая за мной.

– Прикусил щёку, – сказал я.

– О чём думаешь?

– Он уже о жёниной подмышке думает, – сказал Шистеров, тоже, кстати, наблюдающий за мной.

– Я о ней всегда думаю, – буркнул я.

– Не заберёшь заявление? Я пока ещё не отправлял заявку о замене.

– О, как! Значит я списываюсь на берег! – понял я и сразу вспомнил, что да.

– Не-не, Григорий Григорьевич. Отправляйте заявку на замену. Не хочу ещё восемь месяцев в море торчать.

– Замена-то есть. А почему ещё восемь. Вроде, через три месяца на базу?

– Хм! Ага! После капитального ремонта? Год и восемь месяцев, будьте любезны, отпашите!

– Ты что-то знаешь? – нахмурился Харьковский.

Я знал, но сказал, пожав плечами, обратное.

– Логика.

– Фух! – выдохнул замерший Шистеров. – Напугал!

– А что тебе бояться? Валентина твоя рядом, – пророкотал стармех.

У него интересный был голос. Он, хоть и картавил слегка по понятной причине, но звуки из него выкатывались, словно горный поток, перекатывающий камни. Большие камни. Харьковский внешне соответствовал своей фамилии. Он был носаст, черноглаз и черноволос. Мне было известно, что он имел солидную плешь, которую скрывал, укладывая длинный «чуб» по спирали. Очень ловко скрывал, кстати.

– Так она и спишется, если что. Ей к родителям надо. А меня она одного не оставит.

– Да не-е-е… Не оставят нас без захода. Пару месяцев но дадут. Это сколько «промов» спишется, снова «пассажир» фрахтовать для замен?

Шистеров, круглолицый с пухлыми руками крепыш среднего роста, он как раз поднялся из-за стола, сказал, усмехнувшись:

– Контора богатая. Когда они экономили? Это разные статьи расходов.

– У Шистерова жена работает в нашей судовой бухгалтерии, – вспомнил я. – Надо бы взять аванс и заглянуть в судовой магазин. Может приодеться получится до списания. Это я до этого думал, что в нашем магазин завозят только конфеты-печенье. Теперь-то я знаю, что там много чего есть, но не про нашу честь, конечно. И продавщица ходит такая важная! Просто павлин-мавлин! Золотом-бриллиантами обвешена, как елка новогодняя. Как её ещё не «выставили» ни разу? Удивляюсь.