Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР 5 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Странный ты какой-то сегодня, Михаил, – сказал Харьковский и тоже поднялся.

Поднялся и я. Простую еду я ел быстро. Да, и что её было смоковать? Котлету ту?

После обеда спустился на «свою», мать её, палубу и вышел на наружу к аварийно-спасательным шлюпкам. Палуба так и называлась – шлюпочная. Посмотрел на море, покрытое льдинами. Было прохладно. Март в Охотоморье – зима, однако.

– Ска, день рождение отмечать! – подумал я. – Понаприглашал кучу народа. Самогона наварили… Литров десять. В холодильнике только три банки стоит. Но и этого впритык. Знакомых у меня много. Общительный я, да-а-а…

Я уже думал об этом теле, как о своём. Быстрая, однако адаптация и синхронизация матриц. Полное погружение в чужую реальность. Хм! Чайки летают! А до берега-то далеко. Тут и живут на корабле, а кормятся рядом. Вон какая огромная кормушка! Что творилось за бортом я не видел, но знал, что там, в буквальном смысле, кипела и бурлила жизнь. Все морские обитатели радовались присутствию плавбазы. Кроме минтая, конечно, живущего на глубине попадающего сначала в тралы, а потом к нам на борт. К «нам», да-а-а…

Я вернулся в каюту. Уснуть вряд ли получится, но попытаться стоит попробовать. В конце концов могу же я приказать матрице отключиться и включиться в часов шесть вечера? Осмотр «места происшествия» потом буду делать. Вещи, документы реципиента никуда не денутся с «подводной лодки». Сука! Как это звучит хреново! Ведь и я никуда с этой, не дай бог, «подводной лодки», не денусь, пока замена не придёт.

Я снова разделся до трусов – из потолочной «дуйки» дуло теплом – и завалился на шконку. Поразила твёрдость матраса. Снова встал и приподнял край. О, как! Под матрасом на пружинах лежала дверь. Интересно. Чтобы не прогибалась, значит. Хм! Оригинальное решение! Я снова лёг и покрутился. Удобный станок для, кхм-кхм… Но мне-то с кем? Русо туристо, млять!

В дверь тихонько постучали и кто-то сразу вошёл.

– Напарник, что ли с вахты заглянул? – подумал я и закрыл глаза.

Рядом вдруг сильно задышали.

– Ну подвинься что ли? Что придуриваешься! А то сейчас на тебя лягу.

Я охреневший открыл глаза. Такого в моей биографии ещё не было.

На меня смотрела темноволосая, очень симпатичная пышечка явно украинской наружности. Ей венок с лентами и…. Мать моя! Какие у неё сиси! Ого-го! А что тогда у моего реципиента с семейными отношениями? Какой, нафиг, русо туристо⁈ Какое, млять, облико морале⁈

– Ну! Холодно. Вон какие мурашки побежали.

Соски у неё напряглись.

– Хорошие мурашки, – проговорил я и тронул Наташу за грудь.

Грудь, как живая, подтянулась.

– Хи-хи. Извращенец!

Я коснулся левой груди. Такая же реакция.

– У как они напрягаются! – сказал я, чуть охрипшим голосом.

– На себя посмотри, – кивнула она, показав глазами на мой низ, и снова хихикнула.

Накрыться одеялом я не успел, но и оно теперь стояло бы, как паруса барка Крузенштерн и как сейчас стояли мои трусы. Семейные между прочим, синего цвета.

* * *

[1] Ду-ин – китайский, Шиатсу – японский метод нородной медицины путём воздействия на «энергетические» точки разными способами: массаж, иглоукалывание, прижигание.

Глава 22

Горячей штучкой оказалась Наталья Басова. Но и я не валялся бревном. А что, не выгонять ни с того, ни с сего судового библиотекаря с которым у меня, кхм-кхм, имелась интимная связь с ноября месяца. Не очень хорошо я съездил домой, когда меня принимали в члены коммунистической партии Советского Союза. Приехал, как в пошлом анекдоте, неожиданно домой. Только в рейс ушёл в августе, и на тебе! Вернулся нежданно негаданно.

Вдаваться в подробности не буду. Жена моряка – чужая жена.

Хотя, ничего формально не было, но я же почувствовал отношение. Радости от моего приезда не было. Хотя… Лариса вообще себе на уме. В смысле, придумает что-то и переживает-накручивает себя. А может быть ей Наташка Ворсина чего рассказала про меня. Мы же всю зиму и лето в ремонте в Находке простояли. А Ворсина, одногруппница Ларисына, у нас на судне работает технологом. А здешний я слишком общительный, да-а-а… Но тогда на сторону ни-ни, но есть нюансы… Бабы на меня здешнего слетаются, как на мёд. Обходительный он. То есть – я. Ласковый, ска!

Поэтому, может быть, холодность та жёнина, случайная была, но в голову заноза залезла и я на медовый пряник в лице Натальи, с которой вместе ездил в партком и возвращался в район промысла, повёлся. В моей памяти что-то ещё смутное виделось из не очень далёкого будущего, ещё не произошедшее, но я от него отмахивался. Что будет, то будет. Ясно было одно, в моря я больше ходить не буду. Да и из ВБТРФа надо было бежать туда, где дают квартиры. А это ДСК, или КПД. На первый меня звал Олег Фокин, на КПД – Вовка Донцов. Я склонялся ко второму варианту. Вовка казался мне более продуманным мужиком.

Три положенных года, после института, я тут уже отработал. В восемьдесят третьем закончил, как все. С обычным синим троечным дипломом, хе-хе… Разгильдяй был здешний я. Не любил учиться. В праздности время проводил, гадёныш. Прогулки по девочкам едва не довели меня до цугундера. Чуть не вылетел из института после третьего курса. Ударился в бизнес, то есть в фарцовку, музыку, танцы-манцы в ДК «Ленина», где играл в Балладе Сашка Гончаров. Связался там с плохой компанией, и могли бы посадить, да. За групповой грабёж…

Обо всём этом я думал, когда проснулся и лежал на своей постели один одинёшенек. Наталья вымотала меня и убежала, накинув шёлковое платье-халат, завязывающееся на хитрый пояс и завязку. Кстати с ней я попробовал ранее не знакомую мне позу она на боку а я сидя. Интересный эффект глубокого проникновения, да-а-а. Век живи-век учись. И, наверное, в закромах предка таких, неизвестных мне поз, имеется предостаточно, но не копался я в его памяти, ища информацию о них, хе-хе, о позах.

– Ну да ладно, – сказал я сам себе. – Э-э-э-х… Тут такая жизнь ожидается, что мне самому нужно позу удобную подбирать.

Умылся оделся в рабочую одежду: штаны, сапоги кирзовые, рубашка в клетку, свитер водолазный, рабочую тужурку и телогрейку. На голову вязанную шапку. Мало того, что зима на улице, так ещё и в цеху не май месяц. В простом рыбном холодно, а в моём морозильно-фаршевом стоят открытые морозильные шкафы, где в противнях морозится минтай, сдавливаемый морозильными плитами, по которым протекает хладоген – аммиак.

Мало того, что в «моём» цехе всегда дубак, там ещё и пар стоит такой, что в двух шагах нихрена не видно. Водой орашаются противни с замороженными блоками и они (блоки) отлипают от противня и «легко» вколачиваются. Потом блоки орошаемые холодной водой глазуруются и упаковываются в ящики, а ящики отправляются по конвейерам в трюма с температурой минус тридцать. Три этажа трюмов, между прочим.

Это всё действо я увидел, спустившись в «свой» цех. Увидел и ох*ел! Другого слова не скажешь.

– Да, здесь туберкулёз подхватить, как два пальца…

Проходя мимо конвейера, по которому двигались противни с блоками, я потрогал воду, которой орошают противни. Горячая, млять.

– Как тут не быть пару? Блок с температурой минус двадцать, а его поливают почти кипятком.

Противни шли без крышек, а поэтому рыба из него выдавливалась при сжатии морозильными плитами и мороженный блок из противня выходил плохо. Вот его кипяточком и обдавали. Без крышек процесс шёл быстрее, да, и кипятком было эффективнее, тоже да. А итог – «запарильня» в цеху, с которой не справлялась никакая вентиляция.

Прошёл в «слесарку». Помещение для нашего обитания находилось в дальнем правом углу цеха возле люка в трюмные отделения за прямоугольной железной, естественно, дверью, имеющей скруглённые углы. В помещении два с половиной на четыре метра меня ожидал лёжа на красном дерматиновом диване, стоящем слева от входа – Сергей Мостовой, а на железном табурете справа сидел Витя Панин. Сергей был двадцати шестилетним амбалом под два метра ростом и сто двадцатью килограммами мышечной массы. Виктор – худосочным мужичком алкашного вида лет сорока. Это были мои, млять, слесаря. Нормальные, между прочим, слесаря! Своё дело они знали хорошо. Правда, были ленивы, как два оленя. Особенно Сергей Мостовой, задававший тон не только у нас в службе, но и имевший солидный авторитет по всей плавбазе. Уголовный, между прочим, авторитет. Мостовой был родом из Ростова и имел недавно погашенную судимость.

Справа от входа стоял железный стол – верстак, а за диваном и за табуретом по обе стоны стояли железные полки с разным инструментом и запчастями, возвышавшиеся почти до самого потолка – метра на четыре.

Увидев меня, Сергей сел, сбросив ноги в сапогах на палубу и убрав подстеленную под сапоги тряпку. Он был «жутким» аккуратистом. Всегда был одет в чистую робу, брал грязные пальчиками, причём его мизинцы при этом оттопыривались так, что выгибались назад. Распальцовкой он обладал, да. Поначалу грузил меня «блатными делами», но я его переборол. Или он сдался? Поддался, скорее.

– Михал Васильевич! Присаживайтесь.

Мостовой был всегда ко мне уважителен. Кхм! Сейчас всегда, но поначалу… Тоже, но издевался. Кхе-кхе… У этого «я» такие психологические «баталии» вспоминались, что, ого-го.

– Что-то вы припозднились. Вячеслав Сергеевич возмущён был донельзя. Завтра обязательно доложит на разводе, что вы опоздали.

– У «нас» со сменщиком тёрки? – удивился я и усмехнулся. – Так это для нас естественная среда обитания.

Мне почему-то даже повеселело.

Я внимательно осмотрел помещение.

– Что это вы, Михал Васильевич, – настороженно пробасил Мостовой и нахмурился, – словно в первый раз всё видите. У нас же приготовления к торжественному событию? Мы правильно понимаем?

Он переглянулся с Панниным.

– Ты про мой день рождения? – спросил я и вздохнул. – Естественно. Надо прилов прошерстить на тему осьминогов, крабов.

– Вы там самогоночку не выпили ещё?

– Как можно, Сергей Викторович? Вы же знаете, что в меня в одного не лезет.

– Зато не в «одного», влазит – будь здоров. А напарник ваш? Не подменил самогон водой?

– Горбачёв, что ли? Он же вообще не пьёт.

– Не пьёт только филин, и то, потому, что магазины ночью закрыты, – буркнул Панин. – Ревизию надо бы сделать и пробу снять.

– Не ребята, – покрутил я головой и улыбаясь. – Если бы я оставил банки здесь, то вы бы пробу стали снимать ещё неделю назад. И ничего бы не осталось.

– Михал Васильевич! Вы жестокосердный начальник. Нам же знать, что оно есть, невыносимо для сердца и для души. Надо бы снять пробу. Мы же его так и не распробовали.

– Распробуете ещё. Вам три литра на двоих выходит.

– Это вы всех своих гостей посчитали? – озабочено спросил Панин. – Ну к чему так много иметь друзей? Лезгин каких-то… Их то зачем?

– Не их, а его. Бригадира нашего. Он меня на своё домашнее вино приглашал. Ему из дома в грелке присылали.

– Представляю, какое там было вино, – скривился Мостовой.

– Ну, да… С вкусом грелки, ха-ха, – хохотнул я. – Но меня убеждали, что это вкус их гор.

– Ага. Нефти, – хохотнул Мостовой. – Э-э-э-х… Там бы вина попить. Или на худой конец в Крыму…

Он мечтательно закатил глаза…

– Пива бы сейчас. Даже того, которое привёз Василич, в ноябре, сейчас бы выпил.

– Да и выпили, ха-ха! Молодец, Михал Василич, уважил тогда коллектив. Зауважали… Э-э-э… В смысле, ещё больше зауважали.

Я отмахнулся, снова и снова удивляясь, как моя матрица вживается в новый образ.

– Где журнал?

Мостовой двумя мальцами взял с полки над его левым плечом вахтенный журнал ипередал мне.

– Та-а-а-к… Обслуживание работающих механизмов. Ремонт редуктора зип… Ремонт ленты подающего конвейера номер один. Замена гидроцилиндра шкаф номер девятнадцать. Ремонт гидроцилиндра в зип. Ремонт насосной станции номер два. Да что это у них?

– Это у них Коля Галушка гонит, – сказал Витя Панин. – Сергеич же не вахтит, он у своей днём ночует. Вот Коля и пишет, нам в укор. Что мы бездельники. А у нас всё работает и ни одного ломанного редуктора в зипе.

– Сплюнь, Виктор Николаевич, – попросил я.

– Ты бригадира предупреди, раз уж на день рождения позвал, чтобы не ломали ничего ни сегодня ни завтра, ни, тем более послезавтра, – сказал Мостовой.

– Правильно, – кивнул головой Панин. – А то давно команду «газы» не отрабатывали.

– Логично! – кивнул я головой, посмотрев на висевшие противогазы. – Давненько не бегали затаив дыхание.

Промы, когда надоедало им работать, подставляли под кривой патрубок плиты морозильного шкафа лом и включали гидроцилиндры на опускание. Патрубок ломался и аммиак под давлением вырывался наружу. А мы, почуяв характерный «аромат» хватали противогазы и затаив дыхание бежали на выход из цеха. Ну или надевали противогазы и степенно покидали помещение цеха, попутно проверяя, не осталось ли кого из живых в каком-нибудь закутке… Обычно, промы выходили заранее, но бывало всякое. Лёху-фаршевика я вытаскивал на себе собственноручно.

Потом, когда помещение проветривалось, а это могло длиться часами, мы разобщали цилиндр и прижимную плиту, отсоединяли ломанную плиту, ставили новую. патрубок в судовых условиях не приваришь. Силумин, однако.

– И такая дребедень каждый день, – пробормотал я.

– Чего-чего? – переспросил Панин.

– Ничего, – покрутил я головой. – Нормально всё.

– Домой Василич хочет. Задолбали его моря, – хмыкнул Мостовой. – Совсем из конторы будет увольняться, как ведь Михал Василич?

– Вам хорошо, у вас жёны морячки. А мне с кем свою делить прикажешь? У меня тётка родная пример. Дядя Саша в море деньгу зашибает, а дома Дядя Вася его детей воспитывает.

– Это так, да, – покивал головой Панин. – Да моя Верка какая мне жена? Никакая и не жена. Нет у меня жены настоящей. И дома на берегу нет. И у Верки нет.

– И сколько ты уже морячишь?

– Двадцать второй год пошёл. Десятый в очереди на квартиру стою, а они просто не строят дома и всё тут.

– В восемьдесят восьмом построят первый дом на Надибаидзе, а потом следом ещё три, – сказал не удержавшись я. – Длиннючих. В каждом по пять подъездов и девять этажей.

У Панина отпала челюсть.

– Почём знаешь?

– Когда в управлении был, подслушал разговор, – уверенно соврал я.

– Пять на четыре и на девять, – стал считать Виктор. – Это сто восемьдесят квартир, что ли?

– Ещё на четыре умножь.

– Бля! До хрена. Не врёшь, Василич?

– Наш начальник никогда не врёт, – вставил Мостовой.

Я показал ему кулак. Был у нас как-то с ним спор на счёт приписок в вахтенном журнале. Драли нас за единственную фразу: «Обслуживание работающих механизмов», вот он и предложил дописывать работы.

– Будем цех модернизировать, – сказал я.

Мостовой приподнял левую бровь. Это у него ловко получалось. Панин приоткрыл рот.

– Какие у вас идеи, Михал Васильевич? – усмехнувшись, спросил Мостовой.

– Надо вытяжку присоединить к оттайке, чтобы высасывало прямо оттуда.

Мостовой скривился.

– Думали же уже. Аж главмех приходил. Харьковский… Крышка поднимается у оттайки, а мягкой трубы нет.

– Сделаем. Я придумал.

– Хм! – Мостовой скептически улыбнулся. – Рацуха? А! Ну-ну! В чём суть?

– Суть простая. Мотаем из сталистой проволоки пружину нужного диаметра и обматываем её полиэтиленом, соединяем воздуховод с оттайкой. Можно съёмно.

– Хм! – лицо Мостового посветлело.

– Голова, Василич, – высказался Панин. – только, как такую длинную пружину навить. Станок-то двухметровый.

– Можно срастить, – отмахнулся я. – Можно, еще пожарный шланг использовать, но он грубый и засовывать пружину внутрь замучаемся. А так – обернул плёнкой и всё. Причём пружину не на сжатие, а на растяжение. Растянул, намотал. Она сжалась, получилась гофра.

– Голова, Василич, – повторил Панин, уважительно многократно кивая, как китайский божок.

Он и сидел, как обычно, оперев локти в колени, сильно ссутулившись. И ходил ссутулившись. Вечно в телогрейке, шапке ушанке и сапогах. Даже не китайский, а наш… Леший, какой-то. И вечная в углу рта папироса. Черты лица у него были мелкие и какие-то размазанные. Глаза слезящиеся, то ли от дыма, то ли так… Волосы редкие…

– Да-а-а, и вот с этими людьми мне нужно ежедневно, без выходных, общаться, – подумал я.

Правда, были и другие. Говорю же. Этот я был сильно общительным. Он легко знакомился и быстро сближался. Наверное, за эти его качества и пригласил его, то есть меня работать на разведку. Парторг – первый помощник капитана, наверное пишет сейчас про меня объективку куда следует. Он мне рекомендовал вступить в партию. Мне рекомендовал и меня рекомендовал. Уже год, как я здесь секретарь комсомольской организации. А это, между прочим, – более ста человек. И молодёжи до двадцати восьми лет ещё человек сто пятьдесят. Тоже мой контингент.

Вечера отдыха организовывал. Дискотеки, то бишь… Фотогазету «Трудовые будни РМБ »%0-лет СССР' сам вёл. Для этого взял в подотчёт фотоаппарат «Зенит» и ходил везде по судну «щёлкал». Нормальная получалась стенная газета. Странно, что «мне здешнему», почему-то, самому хотелось этим заниматься. Наверное, от скуки.

Работа двенадцать часов через двенадцать без выходных выматывала не столько физически, сколько морально. Но и физически тоже, да… Ну и, фактически, замкнутое пространство, ограниченное бортами судна, плавающего в безбрежном океане. Мы ведь к берегу не подходили. Серая бесконечная даль угнетала.

Хм! А закат был хорош! Я, пройдясь по периметру судна и забравшись на самый верх рубки, даже приглядел неплохой ракурс для рисования. Мои художественные навыки ведь никто у меня не забирал. Тут я тоже рисовал, но больше карандашом, так что руки осталось немного укрепить и можно приступать к рисованию. Встретил, кстати, возле столовой команды где ужинал Наталью Басову и спросил у неё про краски. Она, удивлённо вкинув тонкие брови, сказала, что художественный набор есть вместе с этюдником. Да и «в разброс» баночек с красками было огромное количество. Несколько коробок. Оформляли праздники чем?

– А тебе зачем? Ты же красками не можешь. Сам говорил.

– Пришло время раскрыть тайну, – улыбнулся я.

Мне уже удалось в задумчивости почиркать по листику пастовым карандашом, изображая хаотические линии и в этих линиях вдруг, неожиданно для меня, проявился кораблик, увиденный мной ещё в обед за иллюминатором и шедший параллельным курсом.

– Какой-то СРТМ[1], – подумал я, глядя на рисунок. Обычный для меня того рисунок, но не обычный в этом мире.

– Кстати про рисунок, – подумал я и развернул «общую» тетрадь.

– Как нарисовано? – спросил я, показывая кораблик Мостовому.

– Хм! Хороший кораблик, – сказал тот, не трогая тетрадь. – Сам нарисовал?

– А ну, ка, – Панин тоже потянулся взглядом к тетради.

Я развернул.

– Очень хорошо нарисовано, – кивнул он головой. – Я в молодости тоже рисовал. Картины даже в клубе заводском висели. Сейчас вот…

Панин вытянул правую, и показал свой «тремол».

– Пить надо умеючи. – буркнул Мостовой. – Ты бы, Михаил Васильевич, на нормальном листе нарисовал. Зачем в тетради?

– Да это я так, попробовал. У Натальи про краски спросил.

Мостовой вскинул брови и дёрнул головой.

– Вы, какой-то излишне одарённый, Михал Васильевич. Даже жаба иногда душит. И на гитаре и самбист-каратист. Теперь вот и художник. Портреты пробовали рисовать?

Я вздохнул.

– Попробую. Ещё не знаю.

Но я уже знал, что смогу. Снова начинать жизнь художника? Так тут много таких… Художниками-оформителями работают. Выпускают у нас художников пачками. Брат у меня двоюродный закончил художественную школу и институт народного творчества. И что. В каком-то ЖЭКе столяром-плотником. Попутно шкатулки и мебель неплохую режет. В этом мире. В том я их увлёк фермерским трудом. Они большой «Приморский гектар» под пасеку и охотугодья в своей Чалданке взяли. Совсем умирала деревенька, теперь там много чего понаставлено. Там… Да-а-а… Где оно это «там»?

Я вздохнул.

– Ты чего такой смурной, Василич? – спросил Панин.

– Он всегда такой перед днём рождения своим, – усмехнулся Мостовой.

– Так, ладно! – сказал я, хлопнув страницами и ладонями, закрыв тетрадь. Пойду с бугром[2] побеседую пока они не устроили нам. Заодно к Лёхе фаршевику зайду. Посмотрю, как там он месит… А вы тут не разлёживайтесь. Кто зайдёт из начальства, вони потом не оберёмся. Или закрывайтесь.

* * *

[1] СРТМ – средний траулер морозильный.

[2] Бугор – бригадир.

Глава 23

– Привет, Алесей, как оно? Крутится?

– Привет, Василич. Да, вот, пищит! – озабоченно нахмурился Лёха, мужичок лет тридцати пяти, кругленький, улыбчивый, чем-то похожий лицом на артиста Евгения Леонова.

– Что пищит? – озаботился я.

– Да вот, пресс пищит.

– Кхм! Так он и должен пищать! – сказал я. – Он же массу выдавливает.

Лёха озадаченно посмотрел на меня, потом улыбнулся.

– Молодец, Василич, не повёлся на шутку.

– Эх, Лёха-Лёха, знал бы, ты сколько раз я этот прикол слышал от тебя, – хотел сказать я, но не сказал.

– А сколько, кстати? – подумал я и, прикинув, резюмировал – девятнадцать раз я работал на этой плавбазе.

Девятнадцать раз «предок» не заморачивался решением задачи по спасению СССР и пускал судьбу на самотёк, пытаясь уйти в нирвану.

– Ты вариатор отпусти немного. Фарш плотный идёт. Гореть на шкуросборнике будет.

Лёха выпучил на меня глаза.

– Сам хотел это сделать. Как ты узнал? Ты же даже не трогал фарш.

– По звуку. Забыл, что у меня слух музыкальный.

– И не знал даже.

– Приходи ко мне двенадцатого, узнаешь.

– Так, ты приглашал уже.

– Так, я и говорю: «Приходи узнаешь, какой у меня музыкальный слух».

В токарке, в которую я попал, пройдя через неработающую часть рыбного цеха, поздоровавшись кивком головы с технологами и завпроизводством, проводившими в диспетчерской планёрку.

– Привет, Фёдор Тимофеевич, – поздоровался я с токарем.

– Здорово, Михал Васильевич.

Этот «я» во время работы ко всем обращался по имени отчеству. Особенно к старшим по возрасту.

– Что привело? Давненько не захаживал. С неделю, наверное. Как с тормозами вашими закончили, так и всё. Забыл сюда дорогу.

– Хех! Забудешь тут. Как без твоих золотых рук обойтись?

– Да ладно-ладно, не прибедняйся. Твои пружины с подкруткой проволоки вокруг оси, это о-го-го… Та ещё голова нужна, чтобы придумать такое.

– Ну… У меня только голова, может быть, а у тебя к голове ещё и руки золотые.

Фёдор Тимофеевич, мужик под метр девяносто и пошире меня раза в полтора, с ручищами, как у биндюжника, в смысле, – портового грузчика. Коренного киевлянина, ранее работавшего токарем на заводе «Маяк», производившем магнитофоны известной модели. Любил все поверхности валов точить с нулевым классом чистоты обработки. Ну, или очень близкому к нему. Привык он так работать. Мы на него бурчали поначалу, но потом и сами привыкли. Особенно я, потому что оборудование в фаршевом цехе было с такими валами. Потому и работало с семьдесят первого года практически без поломок.

– Что хочешь?

– Пружину нужно навить диаметром во, – я показал окружность, полученную путём смыкания указательных и больших пальцев обеих рук.

– Михал Василич…

Токарь укоризненно покачал головой. Я рассмеялся и протянул ему раскрытую тетрадь, где был нарисован «эскиз» будущей трубы для вытяжки.

– О, как! Солидный эскиз! – уважительно нахмурился токарь. – Аккуратно и понятно. И для чего тебе такая труба?

– Вытяжки будем ставить на оттайки. Задолбал этот пар!

– Нормальная идея. Хреновый у вас там климат… Какие сроки. Не прямо же сейчас?

– Не-не… Хотя… Когда сможешь, так и приступай. Я тебе заявку оставлю. Дальше сам решай. Но чтобы к утру было готово!

Закончил я фразу строгим голосом, так, что токарь вздрогнул.

– Ха-ха-ха! – засмеялся он. – Ну, рассмешил! Хорошая шутка!

Посмеялись, вышли на шкафут, закурили. Я здешний курил. Спортсмен, хе-хе…

– Тут вот ещё что, Тимофеич. Помнишь игрушку, что ты Генке в том году делал?

Токарь бросил на меня взгляд и снова уставился в бескрайнее море.

– Ну…

– Сделаешь мне такую же?

– Тебе-то зачем? – буркнул точила. – Тот конкретный был человек, хоть и молодой. А тебя куда несёт? Правильный вроде парень. Комсорг, молодой коммунист… Зачем тебе, э-э-э, такая игрушка.

Я помолчал.

– Ты в чертовщину веришь? – спросил я.

– Кхм! – кашлянул токарь. – Вообще-то я, хоть и коммунист, но в бога верую.

– Ну, значит и в чёрта тоже веришь. Так вот не знаю, кто ко мне приходил, но сказал, что скоро в стране будет полный пи*дец. И начнётся всё после девяностого года. Страны не станет. На улицах будут бандиты хозяйничать. И без, хе-хе, оружия лучше и не ходить. Очень чётко было мне показано, что случится. Вот я и решил…

Фёдор посмотрел на меня с озабоченностью.

– Ты не переутомился, как наш профорг, случаем?

Я вздохнул.

– Вроде, нет. Да и списываюсь я в мае. Замену потребовал. Что тут осталось-то? И не ловлю я чертей. Просто сны снятся. Это я так назвал сие, чертовщиной. А то, может быть и наоборот, предупреждение свыше идет.

– Хм! Не святой старец ты, чтобы тебе видения приходили. Или я чего-то не знаю?

– Не-не! Точно не святой! Однако вот… Отягощён откровениями…

– Хм! Заговорил-то как витиевато. Как наш батюшка в Ильинской церкви.

– Ходил туда? – удивился я.

– Ходил, – со вздохом ответил Фёдор.

Я подумал-подумал и решился.

– Я больше скажу, Фёдор Тимофеевич… В этом апреле в Припяти атомная станция загорится и реактор взорвётся. На Киев радиация ляжет, но не много, не очень смертельно.

– Что значит, «не очень смертельно»? – удивился токарь.

– Ну… До шестисот микрорентген.

– Сколько? Да ты понимаешь, сколько это⁈

– Понимаю. Мы проходили по военке. Пятьдесят – это край, за которым последствия.

– Именно! А ты – шестьсот. Гонишь ты, Михал Василич!

– Посмотрим. В апреле бахнет. Двадцать шестого. Но объявят об аварии только двадцать седьмого апреля. Тогда же начнётся эвакуация населения Припяти. Двадцать восьмого об аварии сообщит ТАСС.

Я закрыл глаза и 'замогильным голосом произнёс:

– «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Повреждён один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия»

– Знаешь что, Василич. Я думал, что ты нормальный парень, а ты…

Он сплюнул в море и выбросил окурок сигареты.

– Таким не шутят, – процедил он. – У меня семья в Киеве и сестра в Припяти.

– Так я и не шучу. Я помню, ты говорил про жену и детей. Про сестру не помню. Телеграфируй, чтобы срочно уезжала.

– Да, ну тебя, Василич! – он махнул рукой. – Скажешь тоже. Как я телеграфирую? Ты херню несёшь, и думаешь, что я поведусь на твой прикол⁈

– Ты сам не охренел, Тимофеич⁈ Какой прикол? Я что – е*анутый⁈ Посмотри на меня, я похож на человека, готового получить от тебя железякой по башке, и оказаться за бортом. За такие приколы убивают. И не мне тебе об этом говорить. Ты сам с понятиями.

Токарь бросил на меня косой взгляд.

– Ты представляешь, как я буду радировать? Что я ей напишу? Срочно уезжай, будет взрыв на ЧАЭС? Меня тут же гэбэшники примут.

– Письмо напиши. Ещё месяц целый. Дойдёт. Как раз перегрузчик ждём. Трюмы полные.

– Письмо? Хм! Вариант! Только не поверят ведь! Подумают с ума сошёл вдали от дома.

– А ты напиши, что у нас тут ясновидящий работает. Что не первый раз сходились его предсказания. И напиши, что не молодой парень, а солидный дед. Всем известный целитель.

– А ты целитель? А, ну да. Ты же мне спину правил!

– Правил спину? – чуть не спросил я, но вспомнил, что здесь я пытаюсь лечить методом японской рефлексотерапии. На переборке висят плакаты силуэта человека с точками и линиями меридианов.

– Только она как и болит. Прошла ненадолго и снова.

– Так ты постоянно курить на шкафут выходишь. Там у тебя грелки, как в бане, а тут дубак.

– Ну, да…

Токарь снова закурил.

– Вот ведь озадачил ты меня, – покачал он головой.

– Всё тайное станет явным, – сказал я пожимая плечами и размышляя, сработает ли здесь моя способность настройки чужих нейронов. Если бы так, то здесь этим точно можно было бы неплохо зарабатывать. Скоро Чумак с Кашпировским по телевизору станут народ разводить. И многим, кстати, крышу от этих телевизионных экстрасэнсов посносит. Править можно будет за деньги, да… Сумасшедшие – это наш профиль, хе-хе… Убил одни нейроны, возродил новые, и ву а ля!

Почитал я про клетки головного мозга и что с ними случается при различных заболеваниях. Очень интересные выводы делают учёные. Но, в конце концов, если мозг поражён сильно, можно ведь переключить управление телом на энергетическую матрицу. Как мне «предок» сделал после поражения моего мозга. Его нет, но ведь есть я. Знаю я как это сделать. Только смогу ли наладить связь с чужими нейронами Попробовать надо.

– Правильно! Напишу письма обеим! Ты говоришь до Киева не скоро радиация дойдёт? Значит успеют мои уехать. Главное, чтобы письмо дошло. Не поверят сразу, зато потом, когда объявят, сразу поймут, что надо уезжать. А сестра? Поверит – хорошо, не поверит, её дело! Главное – предупредить!

– Правильно! А игрушку?

Токарь сначала глянул на меня косо, потом развернулся ко мне всем телом.

– Если это правда, я тебе такую игрушку сделаю, что закачаешься.

– Ха! Не успеешь! Я уже третьего уйду на СРТМе.

– Откуда такая уверенность? – удивился токарь.

– Оттуда! – хмыкнул я.

– Одна-а-ко, – проговорил Тимофеич и снова закурил.

* * *

Что Генка делает револьвер я узнал случайно. Увидел, что он из куртки достаёт что-то завёрнутое в тряпицу, а тряпица возьми и раскройся. А под тряпицей стальная поверхность характерной для ствола формы. НУ, то есть просто ствола, как части оружия. Почему я смог сразу определить, что это ствол, не знаю. Может быть по реакции Генки. Сообразительный я был малый. Хотя, почему был. Я и остался сообразительным и с мгновенной реакцией. Даже в «здешнем» институте здешний «я» брал не знаниями, а сообразительностью. Особенно на предметах по специальности. Хотя и не только.

И Генка сознался, показал, я удивился, а потом присутствовал при испытании, когда стальная самодельная пуля пробила пятисантиметровую доску, отчего-то металлического отрикошетила и прострелила токарю штаны и мошонку, не повредив, правда сами яички. Тогда токарь с психу, выбросил револьвер за борт и пошёл сдаваться медику, сообщив ему, что сел на электрод, которым наплавлял вал. Медик – кореец Киохан, только хмыкнул и прооперировал бедолагу. Разбираться, чем и кто пырнул токаря, он не стал.

Потом токарь был вынужден собрать ещё один револьвер, потому что Генка «подтянул Тимофеича за базар», пригрозив в Находке поставить того на ножи, если ствола не будет.

Что и как было дальше я не знал, так как из стажёров перешёл в механики и от Генки съехал в каюту на палубе выше. Теперь мне вспомнилась та история, и я подошёл к токарю с подобным вопросом. К моему удивлению Тимофеич отреагировал на просьбу спокойно. И я предположил, что у того процесс налажен и уже имеются заготовки.