Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР-3 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Э-э-э… Самбо на олимпиаде? – удивился я.

– Нет, дорогой. Дзюдо. В следующем году будет чемпионат Союза по дзюдо. Вот туда сначала поедешь. Но до этого надо ещё парочку первых мест взять. Ладно, посмотрим, что получится.

Тренер меня не то чтобы ошарашил. Он меня просто прибил своими амбициями. Не стого не с сего и идти на чемпионат СССР по дзюдо? Так надо бороться по дзюдо. Там свои особенности. Я почему-то вдруг подумал про Токийский Институ дзюдо Кодокан.

– Вот туда бы уехать и позаниматься бы там хотя бы пару месяцев, – подумал я. – Но об это можно только мечтать. Кто же меня выпустит-то на пару месяцев?

– Ну, тогда нужно заниматься только дзюдо, – сказал я тренеру. – Я дзюдо не знаю.

– Ты и карате не знал, – отмахнулся Георгий Григорьевич, – а теперь преподаёшь. Да и самбо ты знал, э-э-э, чуть-чуть. И тоже преподаёшь. И неплохо, между прочим, преподаёшь. Вон, Полукаров о тебе тоже хорошего мнения. К нему можешь походить. Он В дзюдо дока.

– Не-е-е… Уж лучше я тут с Валерой позанимаюсь. От тоже в дзюдо соображает.

Городецкому мой ответ, судя по всему, понравился.

До нового года мы с родителями ещё один раз съездили на дачу и примерили металлические конструкции, что приготовил отец. Мы с ним решили с одной длиной стороны контейнера сделать жесткий навес крыши веранды и, одновременно балкона второго (когда-нибудь будущего) этажа, на котором пока можно и загорать. А с другой длиной стороны обсудив, решили сделать теплицу. Как я и говорил.

Примерили конструкции и приварили. Приварили к швеллерам и металлические листы, которые тут же покрасили суриком. Отличный получился балкон-навес. Окна пока не резали. Ни к чему пока нам окна. Зато сходили на шлюзы и прошлись по высокой земляной дамбе по которой, оказывается, шла дорога.

– Ох тут и сазанов, – сказал я. – Да и другой рыбы навалом. Сюда и селёдка с корюшкой заходят.

– Откуда знаешь? – спросил отец.

– А где им ещё быть? – удивился я и показал на восточную часть долины, укрытой водой. – Там такие травяные кущи. Как раз им еда. Сазанам.

– Наверно ты прав.

Мы пошли обратно и на шлюзах встретили мужичка.

– Чего ходим? – спросил он.

– Э-э-э… Так, соседи мы с вами теперь. Вон наш участок. Ближайший к водокачке.

– А? Да? Ну, соседи, так соседи. Я Илья Иванович. Живу и работаю здесь.

– Василий Михайлович… А это Надежда, моя жена и сын Михаил.

– Что-то вы один из первых себе домик поставили.

– Да, это не домик. Контейнер для инструментов. Как тут не хулиганят?

– Да кому тут хулиганить? Я тут почитай лет тридцать живу. У меня же тоже огородик.

Он махнул рукой. На противоположной стороне от дороги, что проходила мимо нашего участка, действительно территория походила на огород.

– Значит соседи? Это хорошо. А чем занимаешься, Михалыч?

– Сварщик я на Владивостокской ТЭЦ-2.

– Сварщик? Ух ты! Это замечательно. У меня и аппарат есть, а варить я не горазд. Руки уже не те. Не держат дугу. А порой надо кое что прихватить.

– Прихватим, не вопрос. У меня и горелка есть. Газа нет.

– О! Газ у меня есть!

– Ну-у-у… Тогда вообще всё замечательно. Газом можно и резануть что мешает, хе-хе… Окна нам нужно прорезать. Электроды жечь…

– А-а-а… А как ты вообще аппаратом сварочным работал? Света ведь нет.

– У меня маленький бензиновый генератор ток даёт.

– О как! Это как на машине?

– Только побольше.

– Хм! Не видел я у тебя чего-то «побольше». Так, тарахтело что-то, как мотоцикл, это я слышал.

– Потом покажу. Зайдёшь ещё. Мы сейчас после праздника приедем. Присмотришь за нашим хозяйством.

– Обязательно. Но тут не шкодят. Чужие не ходят, а местные все знают Иваныча. Я и с ружбайки могу бахнуть. У меня не заржавеет.

Глава 8

На деревню к дедушке с бабушкой мы с папой всё-таки поехали. Не устоял отец от искушения проехаться самому за рулём подольше и почувствовать «большую дорогу», как он сказал. На работу отец по-прежнему ходил пешком. Любит он ходить, особенно по лесам, по горам. Вот и стоит наша машина у него на работе. Уважают и ценят его на ТЭЦ. Предложили даже председателем профкома стать. Освобождённая должность, между прочим. Отказался папа. Не привык он на «цырлах» перед руководством стоять.

– Сей час они передо мной на «цырлах» ходят, а так, я буду вынужден за права трудящихся бороться из окна директорской «Волги».

Хотя у отца не было высшего образования, но в школе он учился хорошо и после армии собирался поступать в институт нефтяной промышленности, но повстречался с мамой и он решил, что одного «умного» в семье будет достаточно. Другой должен зарабатывать деньги. Вот он и выучился на сварщика и в Комсомольске на Амуре варил жесткие корпуса подводных лодок. Потом мы переехали во Владивосток, так как отца отправили в командировку на Дальзавод.

Так вот, отец и без высшего образования неплохо знал английский, так как служил радистом в спецподразделении ГРУ, да и вообще не плохо ориентировался в политике, благо, голос Америки и другие радиостанции, в том числе и на английском языке, он слушал. Вот и тянули его то в партию, то по «профсоюзной линии». Но он на заманчивые предложения не вёлся, а рос «над собой» профессионально и достиг квалификации сварщика шестого разряда и получил вне очереди двухкомнатную квартиру и садовый участок. Один из лучших, между прочим. Участок был не ровный в плане площади и этот неровный кусок вдоль берега реки тоже был приличного размера. Сотки три с половиной, если сам берег не считать. А с берегом и все двенадцать.

Поэтому отпустили отца «на побывку», как он шутил, хоть и с тяжёлым сердцем, но с лёгкой душой. Отец не оставил недоделанную работу. Он всегда всё делал основательно и старался, никого не расстраивать, даже руководство. За это его и ценили, что он не оставлял за собой «хвостов», которые надо было «подбирать» другим.

Мама ехать отказалась, так как ещё двадцать пятого декабря в деревню уехала тётка Галина, а с ней они ругались, особенно при родителях, непрерывно.

В подарок сестре тётке Марусе папа вёз маленький цветной телевизор, а для дядьки Ивана – бензиновый культиватор. Я убедил отца, что ещё привезём. Отец любил своих родичей даже, наверное, больше чем нас с мамой и готов был расшибиться в лепёшку перед своим старшим братом и старшей сестрой. Тяжёлое было время, когда отец рос, а дед Шелест ушёл из жизни рановато. Вот и легла вся тяжесть ответственности за «молодняк» на плечи и руки Ивана и Марьи. Я их тоже люблю, потому, что никогда не видел в их ко мне отношении негатива.

– Отличная у нас родня, – думал я, глядя на мелькающие в окошке справа «голые» кусты и деревья, чуть присыпанные снегом.

На заснеженной равнине мелькнула чёрная клякса. Лисица вынырнула из снега, где «мышковала» и отбежала, принюхиваясь, чуть в сторону. Потом подпрыгнула и снова нырнула под снег, пробив корочку наста.

– Лисица мышкует, – сказал я, показывая направо.

Отец мельком глянул на бескрайнее белое покрывало и, ничего не увидев, снова уставился на дорогу.

Асфальта на трассе Владивосток – Хабаровск было мало. Примерно половину пути до Имана, где решили сделать первую остановку у дядьки Ивана, проехали по грунтовке. И это, мать её, федеральная трасса, по которой двигался довольно плотный грузопоток!

Отец поначалу морщился, попадая в ямы при попытках их объехать, а потом, когда я сказал, что «заводская гарантия подвески год», он погнал машину, не особо притормаживая на неровностях. Благо, подвеска и амортизаторы держали машину хорошо.

Вообще, Тадаси Минобэ мне сказал, что Мазда – фабрика, выпускающая военную технику, и прочность деталей в моей машине завышена. Я самолично облазил машину, осмотрев и изнутри, и снаружи, особенно снизу, сравнивая с автомашинами других производителей, и убедился, что, да, даже внешне детали ходовой части Мазды выглядели массивней. Например, – те же хомуты передних рычажных стабилизаторов. Папа первое время после некоторого «пробега» по бездорожью останавливался и «нырял» под машину с гаечными ключами, проверяя, не открутилось ли что-нибудь, но всё, что было прикручено, так и оставалось прикрученным. Это отца несказанно удивляло.

Юрик, старший сын дядьки Ивана и мой двоюродный брат, хоть и служил по призыву, но был дома в отпуске. Мишка, второй сын, будучи младше меня на год, учился в восьмом классе. Они жилив каменном одноэтажном доме на двух хозяев, размещаясь вчетвером в двух комнатах. Поэтому, чтобы не стеснять их, мы под ахи и охи родственников выгрузили культиватор, попили чая с мёдом и, пообещав заехать на обратном пути, поехали дальше. Оставалось-то до деревни Губерово совсем ничего. Минут сорок езды.

Дядька Иван по достоинству оценил подарок и обещал на обратном пути загрузить нас флягой с мёдом, а пока «в дорогу» налил небольшую пол-литровую банку. Мазда без культиватора в багажнике поначалу «радостно» виляла «хвостом», но папа её быстро «урезонил». Тут, севернее от Владивостока, на дорогах лежал снег и присутствовали накат и гололедица, но на наших новых бескамерных покрышках стояли отличные шипы, которые просто убили на повал дядьку Ивана, и машина гребла хорошо, держась на дороге уверенно. Поэтому до Губерово мы доехали без осложнений.

Эту Мазду я выбрал из-за её внешнего вида. Полноприводные Тойоты и Ниссаны выглядели, по сравнению с Маздой, сильно «отстойнее» и напоминали студебекеры времён второй мировой войны. А Мазда была красавицей[1]. Ну и что ж, что имела только задний привод. Сделают для меня полноприводную, делов-то для японцев, а пока покатаемся на этой, зато с полным комфортом, печкой и кондиционером.

Кабина у этой Мазды была полноценной пятиместной. Со стандартным задним сидением на троих и вместительным багажником. Были такие же Мазды с грузовым кузовом, но я выбрал этот вариант. Предок сказал, что даже и не предполагал, что такие кузова в это время наличествовали.

А про полный привод Тадаси Минобэ сказал, что он у этой Мазды есть, но «не про любого честь». Для своих высокопоставленных военных полноприводные Мазды выпускались. Но не для американцев или европейцев. Ну, а мне, как наследнику могущественного клана Минобэ пошли на встречу и даже разрешили вывоз такой машины за границу. Ждёмс-ждёмс…

Губерово встретило занесёнными снегом, но грейдированными улицами. Дома и тётки Марии, и Бабы Тани, стояли на самом краю деревни, в километре от станции. Бабушка с дедом жили в одном здании с ветлечебницей и всё моё детство прошло среди коров и лошадей, которых приводили для лечения, или для вакцинации и профилактики: рога отпилить, копыта обрезать, либо что другое, кхе-кхе…

Мы с Иркой даже мечтали стать ветеринарами приехать сюда и остаться здесь жить. Тут на краю деревни была тишь да гладь, да божья благодать. И речка была совсем рядом. Эх! Мечты-мечты…

Делать здесь, кроме того, чтобы хвосты коровам закручивать, было абсолютно нечего. Особенно зимой. Мимо нашего дома даже мальчишки с девчонками не проходили на речку. Скукотища… Глухома-а-а-нь… Я специально уболтал отца на поездку в деревню, чтобы полноценно отдаться рисованию комиксов. А так бы пришлось отдавать время Светлане. А может быть ещё раз кого-нибудь убить.

Странные у нас с ней складывались отношения. Меня, вроде, и тянуло к ней, но после тех событий, в параллельном мире, где мне пришлось убить пятерых «гопников», что-то у меня в отношении неё в голове, или где-то в матрице, «сдвинулось». И она, похоже, эти изменения чувствовала. Чувствовала и делала неправильные выводы, стараясь стимулировать меня на активные действия, пытаясь вызвать во мне ревность. Вот я и уехал в тишину и покой немного поразмыслить о моих чувствах к обеим девушкам. За рисованием думалось отлично. Да и не хотелось мне, идя с новогоднего вечера вместе со Светланой, снова отбиваться от её ухажёров.

Поздоровавшись с тёщей и тестем, отец поехал к сестре, проживающей в трёх дворах от ветлечебницы, а я, одевшись в валенки и телогрейку, проводил его и пошёл по соседям здороваться. Здесь жили мои подруги детства: Наташка, Надька, Галька, Любка и Ленка. Мальчишек в ближайших домах не водилось. Ха-ха… Один я был в их хороводе. Да-а-а…

Поздоровавшись, в одном из дворов я увидел водовозную тележку, которой сосед дядя Коля-тракторист возил воду, ставя на неё сразу четыре бидона и цепляя к трактору. Испросив разрешения воспользоваться, я отправился к дому тётки Марии. Там тоже поздоровался, пообнимался с любимой тётушкой и, забрав ключи от машины, уехал.

Моё «юношеское» водительское удостоверение не давало мне право управлять автомашиной без инструктора, имеющего стаж вождения не менее трёх лет, пока мне не исполнится восемнадцать, но в деревне за всю свою жизнь я ни разу не видел милиционера, хотя гонял на чужих мотоциклах и «мотовеликах» лет с десяти. Вот я и рискнул. Отец давал мне «порулить» и на трассе, и в городе, поэтому машину я чувствовал неплохо. Сказывались и умения «предка».

Привязав телегу к фаркопу[2] и загрузив в неё бидоны, съездил к водяной колонке и набрал воды. Пока набирал, сбежались пацаны, жившие рядом: Серобабы, Фидирки, Пинчуки, Вокуни. В каждом дворе их было человека по три-четыре. Все знали меня и кроме удивления, что я приехал за рулём сам, да ещё на каком-то непонятном автомобиле за водой, проявляли искренние чувства радости.

Я был знаменит в деревне. Я был единственным «самбистом». Это им стало известно когда меня пытались побить лет эдак в тринадцать. Когда я пришёл в первый раз на футбольное поле, что возле станции. Ну, как поле? Скорее – кочковатая поляна с воротами. Да и не бить меня пытались, а предложили побороться. Вернее, сначала побороться, а потом побить. Ха-ха… Я сказал, что я самбист и бороться не буду. Пацаны, не поверив, посмеялись. Но побороть меня не получилось ни у кого из присутствующих, даже у старших, а потому, драться со мной не стали, а просто включили в свой круг. А кличка «Мишка-самбист» так и присохла ко мне, потому что я был в деревне единственным самбистом. В том году летом, я привозил в деревню магнитофон, и послушать его приходили многие пацаны, шедшие мимо дома на речку или с речки. А теперь я приехал на японской как оказалось автомашине. Японских автомашин в деревне не видел никто и возле бабушкного дома до конца этого дня побывало точно половина деревни взрослых и детей. А вторая половина деревни, хе-хе, пришла посмотреть на машину назавтра.

Отец ночевал у тётки Марии, я у бабушки. На утро я перебрался в лечебницу, которая зимой, чаще всего, пустовала, и расположился на том древнем зелёном кожаном твёрдом диване, о котором упоминал ранее. Он был ровный как стол и на нём можно было разложить карандаши, а перед ним поставить пюпитр, и рисовать, рисовать, рисовать.

Отец тоже времени даром не терял. Он, кроме того, что помогал сестре по хозяйству, тоже делал наброски. Ему захотелось написать то, что он когда-то уже писал. Домик, сад, огород, двор с собакой, коровник. Тётку Марию… Старый её портрет, потемневший словно икона, висел на белёной стене в утлой горнице. Маленький у тётки Марии был домик. И как они в нём, в двух комнатках, жили вшестером: Митя, Надя, Коля, Вера и тётка Мария с дядей Колей? Который сейчас уже год лежал парализованный после инсульта. Да-а-а… Тётка и сама была словно сошедшей с иконы мученицей, но силы духа не теряла. Удивительной воли была моя тётка Мария!

Я строчил картинки словно из пулемёта. Пока не пришла Наташка Зубарь, соседка из дома напротив, мне удалось нарисовать двадцать картинок. Из нужных мне двухсот. Хе-хе…

– Ты что тут делаешь? – спросила она. – Рисуешь? Баб Таня сказала, что ты здесь. О! Хоть печь натопил, а от бетонного пола всё равно холод.

– Надо картинки для книжки нарисовать. Двести штук. Специально из города уехал, чтобы не отвлекали.

– Что за картинки? Что за книжка? Детская?

Наташка была моей ровесницей, и была рыжей, словно лисица. Обилие конопушек делало и её лицо рыжим, и она этого сильно смущалась. А я, видя её с детства, привык и мне даже нравилась её «рыжина». Да и сама Наташка мне тоже нравилась. С детства. Нас даже дразнили женихом и невестой, а мальчишки тем летом меня уже хотели поколотить по-настоящему. Те, которые меня плохо знали. И они приходили, вызывали меня на драку. И я выходил. Но побить меня им не удалось. А потом им мои друзья разъяснили, что я на Наташкину любовь не претендую. Просто живём рядом, да… И дружим с детства. Какая может быть любовь, если уезжаешь на девять месяцев?

– Детская, но японская, – улыбнулся я, вставая и потягиваясь, разминая потягушками спину и плечи.

– Японская? Покажи?

Она взяла несколько картинок.

– Ух ты! Как на жевательной резинке, что ты подарил. Мальчишка на тебя похож. Только кукольный какой-то. И девочка красивая. Кто такая?

– Одна из героинь. С тебя рисовал, кстати. Не замечаешь сходства?

– Как это, с меня⁈ Это я⁈

– Ну… Не совсем, чтобы – ты. Но разве не видишь сходства? Посмотрись в зеркало.

Наташка подошла к большому прямому зеркалу в старой деревянной раме, висевшему на стене и сравнила изображения. Сравнила и заалела так, что могла и воспламениться, если была бы спичкой.

– Зачем ты? Зачем ты меня нарисовал?

– Ну… Это не совсем ты. Просто похожая на тебя героиня. Ты очень красивая, а мне нужно было нарисовать такую-же рыжеволосую девочку.

– Ты… Ты… Ты – дурак! – выкрикнула Наташка и бросив картинку выбежала из ветеринарной лечебницы. И только сейчас я почувствовал, что сквозь запахи карболки и других медицинских препаратов, еле-еле пробивается запах подаренных мной вчера Наташке духов «Кензо».

* * *

[1] https://auto.ru/catalog/cars/mazda/proceed/21101586/21106216/specifications/

[2] Тягово-сцепное устройство (фаркоп) – устройство, предназначенное для буксировки грузовых и легковых прицепов транспортным средством (тягачом).

Глава 9

– Я тебя предупреждал, – сказал «мой внутренний голос». – Женщины, что кошки… Дал сметаны – ластится, не дал сметаны – царапается. Но не знаешь, что лучше. От любви до ненависти один шаг. Это про них.

– Какая любовь? – удивился я. – Новогодний подарок.

– Ты в том году ей дарил «Кензо»?

– Смеёшься?

– Нисколько. Это ты не понимаешь, что женщины внимание к ним, заботу и подарки воспринимают, как подношение и демонстрацию к ним любви. Они все считают себя богинями, достойными жертвоприношений.

– Так я же нарисовал её в книжке. Что не так-то?

– Никакой девушке не нравятся её конопушки. А ты ещё и преувеличил их количество.

– Но это же красиво! Японцам должно понравиться!

– Японцам – да, но она не японка. И вообще, не пойму, почему тебе не взять образ Светланы? По-моему, ты этим образом перепрыгиваешь через две ступеньки.

– В смысле?

– А в прямом! Рыжая – это всегда хитрая. Да ты же видел глаза Натальи. Лисица и есть. Они, видимо, с детства, настроены на подлянки и сами готовы их учинять.

– Не помню, чтобы Наташка была такой.

– Да потому, что ты с ними всегда был ласков, с девчонками. И один был среди них пацаном-заводилой. Оно же за тобой табором ходили. Куда ты, туда и они.

– Это за Иркой они таскались.

– А Ирка за тобой.

– И что сейчас делать? Это же сколько перерисовывать?

– Зато, какой будет треугольник? Светлана – как альтернатива Тиэко, а Наталья, как альтернатива им обеим.

– Тогда для Натальи свою сюжетную линию надо придумывать.

– А что её придумывать? Она сейчас пожалуется своим великовозрастным ухажёрам, и они придут тебя наказывать.

– То есть, наказывать? Бить, что ли?

– Ну… Типа того. А сюжет… Жизнь сама пишет сюжеты. Нарисуешь так как было, это и будет новая сюжетная линия: «Художник, рисующий мангу, приехал в деревню к бабушке».

– Думаешь, это будет кому-нибудь интересно?

– Уверен, что будет. Только нарисуй деревню, как есть. С кизяками на заснеженной дороге, санями, запряжёнными лошадьми, магазином, где селяне закупают хлеб для корма скотины, полупустые магазинные полки, заваленные крабовыми консервами. Кстати, не хочешь закупить побольше? Тётка Галина ящик прикупила.

– О! Кстати! Прекрасная мысль! Надо прокатиться в магазин.

Я, решив сделать перерыв, взял ключи от машины и поехал в «Сельпо». Стояла середина дня, и от магазина, куда только что завезли хлеб, действительно одна за другой отчаливали тётки с холщёвыми матрасовками или простыми дерюжными мешками на спинах с характерно выпирающим «кирпичным» рельефом.

В «Сельпо» крабов с экспортной надписью «Chatka» оказалось только десять банок. С середины семидесятых крабы из обычных городских магазинов исчезли, переместившись в «валютные» магазинах, где продавались за «чеки». «Чековую книжку» Внешторгбанка мне выдали в центральном отделении Приморской краевой конторы Госбанка СССР, что располагалась на улице Ленинской.

Я там подписал кучу разных документов, в том числе о переводе всех своих валютных средств на счета Внешторгбанка. Э-э-э… Всех, заработанных мной от продажи картин и книжки-манги. Всех тех, что остались после совершённых мной покупок. Валюты, осталось, честно говоря, немного. Всего чуть больше миллиона йен. Это после уплаты подоходного налога, который, как мне сказали, нужно было уплатить в декабре этого года. Что я и сделал в том же Госбанке.

Эти «всего» после пересчёта по действующему курсу рубля к йене, преобразовались в четыре тысячи рублей. Это за вычетом тридцати пяти процентов. Папа был в курсе количества рублей на моём счёте, которые можно было преобразовать в чеки «Внешпосылторга», а маме я сказал, что там всего «две тысячи». Так папа посоветовал, сказав, что «У женщин на счёт денег крыша слабая. Может просто сойти с ума». «Предок» отца поддержал.

Пять тысяч рублей я уже зарабатывал на переводах фильмов, и мама с теми деньгами управлялась грамотно и рачительно. А отцу было всё равно, сколько у меня на счёте денег. Правда, он сразу прикинул, какую помощь мы можем оказать его родне. И я был совсем не против. Нельзя жировать в отрыве от коллектива. Как, например, делала это тётка Галина, готовя поджарку для супа на сливочном масле и рассказывая об этом моей матери.

Сейчас мы стали жить «чуть-чуть» лучше и теперь уже отец, удерживал маму от ненужных разговоров о неожиданно свалившемся на нас «богачестве».

Сегодня приехал старший сын тётки Марии – Дмитрий, или как мы его звали – Митя. Они с отцом сегодня занимались планированием расширения тёткиного хозяйства, куда должно было войти: починка сараев и коровника, строительство тёплой «летней» кухни, а фактически – ещё одного дома. Хоть тётка жила теперь одна,но её многочисленные дети регулярно приезжали на «огород», который занимал очень приличную площадь. И размещать их становилось всё сложнее и сложнее. Говорили и о бурении скважины.

Крабовые консервы я купил в другом магазине, но и там их оказалось немного. Мне продали только ящик, в котором помещалось сорок восемь банок. Видимо, селяне тоже распробовали деликатес и к новому году позволили себя затовариться дорогими консервами. Банка стоила четыре семьдесят. Для деревенского жителя цена неподъёмная, однако…

Выйдя из магазина с ящиком, на котором была наклеена крабовая этикетка, я увидел у машины, стоявшей вдоль дороги, группу молодых «колхозников» и стоящий рядом трактор «Беларусь» с прицепом в виде четырёхколесной грузовой телеги. Ребята были мне не знакомы и агрессивно настроены по отношению к моей машине. У двух дебилов в руках имелись черенки от лопат, которыми они зловеще размахивали, намерено промахиваясь мимо задних фонарей.

– Вот, то, о чём я тебе говорил, – хмыкнул «предок».

Я молча, и не обращая внимания на толпу, подошёл к машине и, открыв пультом заднюю дверь, поставил ящик с крабами на сиденье. Прикрыв дверь, я шагнул к одному из ребят, вроде, как попадая прямо под удар палки. Кто-то из «сторонних наблюдателей» шоу с палками охнул. Однако я скользнул ближе к парню, наносящему удар, и толкнул его обеими руками в грудь, сбивая ему дыхание и сердечный ритм. Его палка вместе с рукой обвила моё тело и оказалась у меня в правой руке, а парень улетел в толпу. Следующим ударом, но уже «своей» палкой, я выбил палку у второго «мечника» и теперь уже она улетела через дорогу, вращаясь, как городошная бита.

Палка крутнулась в моих руках, как лопасть вертолёта и с таким же жутковатым гулом, от которого всегда хочется пригнуть голову или присесть, хотя пропеллер вращается гораздо выше.

Ближайшие «колхозники» шарахнулись от палки назад.

– Ты чо оборзел⁈ – выдохнул, наконец-то, первый мной ударенный.

– Что за кипежь возле моей тачки? – спросил я и осмотрел её. – Если найду хоть царапину, тут же положу всех.

Я обошёл вокруг машины и не нашёл никаких изъянов.

– Что надо, убогие? – спросил я.

– Ты Наташку обидел, – в очередной раз выдохнул «раненый».

– Какую Наташку?

– А у тебя их много в нашей деревне? – спросили из-за спины первого.

– У меня в вашей деревне нет ни Наташек, ни Валек, ни Светок.

– А Зубарь?

– Дурак, что ли? – «удивился» я. – Она же соседка! Так это она, что-ли вас взбаламутила? Вот дура! Не понравилось ей, что я её конопушки нарисовал.

– Где нарисовал? – удивился первый.

Он уже явно отошёл от удара и задышал ровно.

– Я художник. Рисую для выставки картины сельского быта. Приехали с отцом к бабушке, чтобы тут спокойно поработать. Наташке сегодня не понравился её портрет, она обозвала меня дураком и убежала. Вот и всё.

– Портрет? Наташкин? – спросил первый «колхозник».

– Ну…

– Покажешь?

– Приходи в лечебницу.

– В какую?

– Вот ты тупой, – хотел сказать я, но сдержался.

– В ветеринарную. Там наш дом.

– Э-э-э… Так ты, точно, сосед Наташкин?

– Бабушка моя – соседка. Я городской. Внук её.

– Э-э-э… Так ты Мишка-самбист, что-ли? – спросил кто-то из толпы.

– Ну…

– Пи*дец робя, мы чуть было не попали, – сказал один из соратников первого. – Это же тот пацан, что Лазоренкам Юрки и Кольки братом доводится. И Каминским тоже…

– Е*ать-копать! – выдохнул кто-то. – Вот мы попали бы, Васёк, из-за твоей Наташки дуры.

– Но-но! – озверился на товарища «Васёк». – Схлопочишь щас у меня.

– Да пошёл ты! – огрызнулся говоривший. – Из-за неё уже вся деревня передралась. Было бы из-за кого.

– Тебя отшили, вот ты и крысишься на неё! – буркнул первый.

– Вы ещё подеритесь, – сказал кто-то ещё из толпы. – С этим Буратиной, что делать будем? Он ведь первым тебя, Васёк, ударил.

– Я за батину машину не ударить, я убить могу. Кто там такой смелый? Хочешь тоже получить?

Из-за спин, раздвинув передних, вышел «колхозный бугаёк». Не «бугай», а именно «бугаёк». Бычок двухлетка.

– Видите, какой он борзый. Его проучить так и так надо. А с Лазоренками я договорюсь по понятиям.

– Понятливый, что ли? – усмехнулся я, мельком отметив пару синих перстеньков на его пальцах и крутнув перед его носом палку.

– За базаром следи, Буратино, а то, как бы этот черенок в твоём заду не оказался.

– Этот черенок ещё отобрать у меня надо, а это не очень просто. Но твои слова про мой зад мне не понравились и за них ты будешь наказан.

«Синепёрый» осклабился и шагнув к трактору, взял с переднего колеса цепь и, чуть отойдя от техники, крутнул её над головой. Палка против цепи проигрывала, если ею не уметь хорошо пользоваться. Но пользоваться хорошо я не мог. Да и где бы мне научиться хорошо работать палкой против цепи?

– Ты хорошо подумал? – спросил я его. – Жалеть потом не будешь? Претензий ко мне? В милицию не побежишь жаловаться?

– Ты за кого меня держишь, щегол? – успел сказать он и получил брошенной мной палкой в зубы.

– Ах, – вскрикнул он и выронил цепь, которая змеёй обвилась вокруг его ног.

Подпрыгнув с места я, разворачивая корпус, выбросил правую ногу в «тоби ёко гери» и попал ему прямо в грудь. Туда, куда и целился. Не в голову же бить несчастного… Ему, похоже ещё на тракторе работать сегодня. На обед, наверное, приехал и подвёз ребят на своей телеге.

– Е*ать-копать! – выдохнул тот же голос, что вспомнил моё местное «погоняло».

– Это чо было⁈ – вопросил другой.

– Как конь копытом…

– Ну его на хер, ребя.

Тракторист охнул и, обмякнув, осел на землю. Глаза его закатились и погасли. Я подошёл, присел и на запястье пощупал пульс.

– Живой? – спросил Васёк.

– Пульс есть. Я не сильно его.

– Ху* себе не сильно, – сказал кто-то.

– Кто его просил⁈ – чуть не плача спросил Васёк. – Тоже мне, деловой[1] выискался! Сами бы разобрались. Да и разобрались уже.

Я не понимал причины расстройства парня, но он не дал мне повода долго размышлять на эту тему.

– Покажешь Наташкин «партрет»?

Он так и сказал «партрет».

Я пожал плечами.

– Покажу не жалко.

– Подвезёшь на своём мерине?

– Это не мерин, – сказал я, – а «Мазда».

– Да, мне пох*й. Хоть кобыла «Мазда».

Васёк рассмеялся. Настроение у него почему-то резко улучшилось. Наверное, до него наконец-то дошло, что никакой городской больше не претендует на его Наташку.

Васёк обошёл машину и, открыв дверь, важно уселся на переднее сиденье. И тут я увидел, что ему было-то не больше шестнадцати лет. Как, впрочем и другим «колхозникам». Кроме «тракториста». Тому было лет девятнадцать, и он уже приходил в себя, осоловело «хлопая глазами».

– Поехали, – сказал Васёк и важно помахал «толпе» ручкой.

– Поехали, – сказал я, хмыкнув. – Грудина не болит?

– Нормально, – буркнул Васёк, искоса глянув на меня. – А чо, точно бы всех мог уложить?

– С дрыном? Да легко!

– Что это за, э-э-э, спорт такой? Самбо боевое?

– Что-то типа того. Армейский рукопашный бой.

– Понятно. У меня братан на границе служил. Показывал приёмчики…

Я промолчал.

– Классная машина. Вроде не наша, да? Тут всё по-английски. Это радио, да? А это?

– Я же говорю… Мазда японская.

– Японская? У-у-у… А я не понял сначала. Клёвая машиина.

Я ткнул кнопку кассетника. Заиграла «Женькина музыка», которая, как я уже знал от «предка», нифига не Женькина, а многих других авторов из будущего. Да и насрать, что он её тупо слямзил. Мне нравились эти «Белые Розы»…

– Ух ты, клёвая музыка! – восхитился Васёк, а я сделал громкость магнитофона побольше.

* * *

– Слушай, Миха, задари мне этот портрет? – попросил Васёк. – Или продай. Трояк прямо щас могу дать. Она тут такая, бл*ть, фигуристая. И сиськи… Словно вот-вот выпрыгнут из кофточки. И глаза… Бля*ские, пи*дец. Ха-ха… За веснушки, говоришь, на тебя обиделась, ха-ха… Она за эти сиськи на тебя обиделась, и за этот взгляд похотливый. А ты говоришь, что ты не знаешь её, как бабу. Смотрела на тебя так, да?

– Хрен знает, – пожал я плечами. – Художники много чего замечают, что другие люди не видят. Портрет это не фотография.

– Так подаришь, или продашь?

– Так забирай, не жалко. Я себе, что хочешь нарисую. Только она убьёт тебя, если узнает, что портрет у тебя. И, э-э-э, конец вашей любви.

– Да, нет у нас с ней никакой любви, – вздохнул Васёк. – Водит она меня, как карася, за губу. А мне и губу жалко рвать, и понимаю, что зажарит она меня и съест, как та лисица. Слышал я, что она с Петрухой-трактористом зажималась. Вот от того он и встрял против тебя. Дурак. Хрен она ему даст.