Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР-3 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– У вашего отца совсем недавно произошёл микроинфаркт. Заболевание имело слабовыраженные клинические проявление. Васа-сан сообщил нам, что примерно две недели назад перенёс вирусную инфекцию. Он ощущал слабость, непродолжительную субфебрильную лихорадку, головокружение, одышку и боль за грудиной. Приступ продолжался около двух часов. После улучшения состояния Васа-сан не обращался за медицинской помощью, а если бы обратился, то микроинфаркт был бы диагностирован ранее.

Сейчас у него наблюдается формирование кардиальной недостаточности с застойными явлениями по обоим кругам кровообращения вплоть до развития сердечной астмы. При распространении повреждения на основные пути проводящей системы в дальнейшем могут наблюдаться различные по характеру нарушения ритма и проводимости. К другим осложнениям относят тромбоэмболии, перикардиты и повторные инфаркты.

– Это точно? – спросил я, напрягшись.

– Мы сначала провели электрокардиографию. Она выявила депрессию сегмента ST. Поэтому мы произвели определение уровня маркеров гибели кардиомиоцитов – сердечных тропонинов. Превышение допустимых пределов в совокупности с наличием ангинозного приступа является достаточным основанием для постановки диагноза. При незначительной площади повреждения маркеры могут быть в норме, поэтому мы дополнительно определили концентрацию медиаторов воспаления – С-реактивного белка, интерлейкинов и миелопероксидазы. Концентрация превышает норму. Есть основание считать, что поставленный нами диагноз правильный. Имеется обоснованное подозрение на некроз кардиомиоцитов, а поэтому необходима госпитализация, строгий постельный режим, ингаляции кислорода и постоянный ЭКГ-контроль. Желательно хирургическое вмешательство, так как имеются подозрения на поражение левой коронарной артерии.

– Е*ануться! – только и мог сказать я.

Глава 21

Хорошее настроение вдруг куда-то делось, сердце сжалось, страх подступил к горлу, засосало «под ложечкой», стало подташнивать. Видимо, на моём лице проявились какие-то эмоции.

– Вам не нужна помощь? – спросил медик. – Вам бы присесть.

– А с ногами у отца всё нормально? – спросил я, пытаясь привести свои мысли в порядок.

– Очаги воспаления имеются в ногах и позвоночнике. Все удары рук и ног, так или иначе, отражаются на позвоночнике. Мы сейчас наложим мазевые повязки, пластыри и бандажи. Но ничего критического в опорно-двигательном аппарате не присутствует. У вашего отца сильный организм.

– И я говорю, – сказал «мой внутренний голос». – Организм у отца всегда был – будь здоров! Не помню я, чтобы отец жаловался на сердце в дальнейшем. Про этот микроинфаркт он тебе года через два расскажет. А больше он на сердце и не жаловался. Хотя профилактические осмотры у них проводят ежегодно. Да и в санаториях его проверяли. Железноводск, Красноводск… Он несколько раз ездил… И ничего не обнаруживали. Он умер совсем от других болячек. Кстати, может быть сейчас он не станет радиомехаником и не получит опасную дозу облучения?

– Сейчас надо разобраться с последствиями инфаркта, – мысленно сказал я. – Поражение левой коронарной артерии это, наверное, серьёзно!

– Подозрение, – уточнил «предок». – Всего лишь – подозрение.

– Э-э-э… Под операцией он подразумевает шунтирование, или его ещё не делают?

– Делают. И наши врачи считаются самыми продвинутыми. Сейчас главным медицинским учреждением, где устраняют последствия инфарктов является всесоюзный кардиологический научный центр. Но туда хрен попадёшь. Так что, если предлагают помощь здесь, грех отказываться. Япония – самая технически продвинутая в этом отношении страна. Ему помогут. Не волнуйся. Пока ничего страшного не произошло ведь.

– То, что он не жаловался, – характер у него такой. Закалённый во всех отношениях. Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей, вспомнил я стих Маяковского.

– У вас мы можем пока понаблюдаться, или нужна срочная госпитализация?

– Нужна госпитализация, операция, а потом, возможна реабилитация под наблюдением специалистов нашей исследовательской лаборатории.

– Васа-сан знает? – спросила Тиэко

– Да, мы сообщили ему результаты обследований.

– И как он отреагировал? – спросил я.

– Отрицательно. Сейчас ему накладывают лечебные средства. Он скоро выйдет.

Мы с Тиэко переглянулись.

– Он не согласиться променять отдых на постельный режим, – вздохнул я. – Я его знаю.

– Но сердце…

– Он скажет, что если оно выдержало такие нагрузки, то выдержит и ещё. И, думаю, пусть катается. Только не будем давать ему перенапрягаться. Да, думаю, он и сам теперь будет осторожнее. А после двух недель отдыха мы его госпитализируем, и это будет поводом продлить визу.

– Правильно! В Токио прекрасный госпиталь. Там дедушку после инфаркта лечили.

– Там опасно, – сказал Флибер, но его услышал, естественно, только я. – Там якудза. Через неделю – другую наступит самая пиковая фаза противостояния кланов. Наши рекомендации позволили Тадаси предъявить доказательства причастности клана Матаити к покушению на вас. Была большая межклановая сходка. Сейчас решается вопрос политически, но, как и сказал Тадаси, он соблюдает политес только формально, чтобы его не обвинили в экспансии. Идет подготовка к серьёзной бойне. Подтягиваются члены группировки, аккумулируется на складах оружие. Короче все силы и средства готовятся к войне.

– Так и Матаити тоже готовятся? – спросил я.

– Готовятся. Делают всё тоже самое.

– Так, может, их склады с оружием сдать полиции? – спросил я.

– Полиции – вряд ли Тадаси информацию сольёт, а вот сам может и воспользоваться.

– Позвоню сегодня. Хотя он и так меня уже, похоже, стал побаиваться. Что я так много знаю про его врагов. Да и пусть… Сейчас бы с отцом бы ничего не случилось.

– А ты предложи ему сегодня сделать массаж. Он же любит. Руки, ноги у него сегодня гудеть станут. Вот ты вечерком и предложи. А сам попробуй просканировать сердце. У меня получалось лечить людей. И это даже без Флибера. Многие люди могут наложением рук как-то воздействовать на, э-э-э, «пациентов». Ей Богу не вру. Получалось и боль снимать и суставы-связки лечить. Из человека столько энергии прёт разной. Флибер не даст соврать.

– Не дам, – подтвердил Флибет. – Скажу более того. Твоё сканирование позволит мне «разглядеть» его сердце и даже, возможно, направить твою энергию в правильное, так сказать, русло.

– В смысле? – удивился я. – Отца можно будет просто вылечить?

– Понимаешь, кхм, – Флибер, словно живой человек, откашлялся, – человеческий организм – самонастраивающаяся и самовосстанавливающаяся система. Просто она работает активно очень короткое время. После двадцати лет жизни,разрушительные процессы в организме постепенно усиливаются, и эта система не успевает восстановить разрушенное. В основном, восстановление происходит ночью, но из-за стрессов человек хуже спит и организм разрушается всё больше и больше. Сигналы, которые спинной мозг посылает внутренним органам, мышцам и нервам, слабеют. Вот мы их и усилим. Глядишь и получится.

– Раньше неплохо получалось, – добавил «предок». – Даже как-то пришлось скрываться от последователей, посчитавших меня «Гуру» и от «болящих», посчитавших меня «целителем». Хотя можно было и клинику открыть. Но слишком уж это муторно, пропускать через себя потоки разной степени ущербных людей.

– Ты был целителем? – удивился я.

– А что ты удивляешься? Ведь даже сейчас ты воздействуешь на окружающих, заставляя их организмы вырабатывать вещества, стимулирующие физическую активность, рост мышечной массы, и наработку мышечной памяти по определённым программам. Твои нейроны перепрограммируют людей. Это не удивляет тебя?

– Уже не удивляет, – вздохнул я. – А с массажем может запросто получиться. И, кстати, мы можем несколько дней посвятить пленеру, а потом переехать ближе к Токио.

– Какие лыжные базы имеют вид на гору Футзияма? – спросил я у Тиэко.

– Думаешь, перебраться туда? – спросила она, сильно озабоченная услышанным от медика.

– Ага. Думаю, мы тут немного порисуем, отец сильно впечатлился видом на озеро и переедем ближе к тому госпиталю, про который ты говорила.

– Есть две база. Одна всего за два часа от Токио, называется Йетти, а вторая расположена в деревне Нарусава. Это подальше. Не помню название. Мы чаще на первую ездили. Там можно на санках кататься. Мы любили… Но и спуски есть серьёзные. Я лыжах я с пяти лет, между прочим… А ты как-то не очень на лыжах.

– Я тоже рано на лыжи встал, но больше увлекался бегом, а не горным спуском. Хотя, у нас в лесу мы трассу пробивали с самой вершины сопки. Но её быстро санками разбивали.

– А твой папа-Васа похож на древнего самурая. Он и ведёт себя, как самурай.Или, как принц. Как член императорской фамилии. Он даже на него похож.

– На кого, – удивился я. – На Хирохито?

Тиэко кивнула.

– Не видел. Не знаю, – покрутил головой я.

– Похож-похож, – подтвердил «внутренний голос». – Что-то в Хирохито «Шелестовское», хе-хе, есть. Но он больше на Мишу Иваныча похож. Или Миша Иваныч на него. Хе-хе…

Тут из распахнувшихся дверей вышел хмурый отец. Он глянул на меня и сказал:

– Лучше не начинай. Дай мне самому всё обдумать.

– Я только скажу, что можно немного отдохнуть и порисовать. А там видно будет…

Отец пошевелил губами.

– Правильно. Отдохнём пока. А то мне, и правда, дышать как-то трудновато стало. Как там? Астматический синдром. Вон, пшикалку дали.

Отец показал ингалятор.

– Полезная вещь, – одобрил я.

– Дожился твой отец, – вздохнул он.

– Тиэко сказала, что рядом с Токио есть база, откуда видна гора Фудзи. Там, она говорит, отличные картины можно рисовать на закате. Все фотографируют… И горки там есть хорошие для спусков.

– Да-а-а… Спуски, наверно, пока придётся отложить.

– В Токио есть очень хороший госпиталь. Там нужно обследоваться. Что эти медики могут?

– Не скажи. Тут такая техника! И ультразвук, и эхо-локация, рентген… Такой аппаратуры в нашей городской больнице нет. Да и в краевой тоже я не видел. Кроме рентгена, да… А про Фудзияму, это ты здорово придумал, да. И к госпиталю близко. Вот, сакуру тут порисуем и поедем. Почки уже набухли. Видел у нас во дворе?

– У нас во дворе? – удивился я.

– Ну, конечно! Сливовые деревья! Вот-вот зацветут. Я читал в журнале «Вокруг света». У японцев сакура – это не только вишня.

– А почему ты подумал, что это слива? – удивлённо спросил я. – По каким признакам определил?

– Ну, так, высокая же! – тоже удивился моей недогадливостью отец.

– Хм! – хмыкнул я. – Тут такие вишни, что повыше наших слив будут.

– Да⁈ – задумался отец, почёсывая поросший трёхдневной щетиной подбородок. – А, ведь, наверное. Маруся рассказывала, что на Украине вишни высокие. А я не помню. Маленький был. Помню только, как в огороде мед рядками картошки спал, а меня потеряли. Потом нашли и отлупили, да… Помню, какая земля была тёплой. В Губерово на земле не поспишь. Мокрая и стылая. Даже летом. Болотина…

– Пошлите, поедим, – сказал я. – По каталогу тут рядом хорошее кафе есть. Там, кстати, можно и ужин домой заказывать.

– Да. Я бы перекусил, но надо преодеться и переобуться. Да и душ принять не мешало бы.

– Слушай, а давай, ты пойдёшь в дом, а мы быстренько закажем еду и тоже придём. Пока, то да сё, они и принесут. Что нам это кафе? Дома хорошо. Кондиционер. А в кафе пялиться все на нас будут.

– Верно, – кивнул папа. – А я немного прилягу пока. Что-то утомился я, честно говоря. Укатали Сивку крутые горки.

– Ну, ты это брось! Сивка Бурка вещая каурка! Мы скоренько!

Хотя, оставлять отца одного, почему-то не хотелось. Да, что там, «почему-то», понятно почему! Я думал успеть, но, сука, не успел…

Когда мы пришли в домик, отец лежал на диване еле дыша с бледным как мел и покрытым потом лицом. Отец был явно в состоянии потери сознания.

– Сколько прошло времени, как он свалился? – подумал я.

Мы сделали заказ моментально, выбрав три комплексных обеда, и сразу вернулись в дом. – Значит минут тридцать от силы, – решил я.

– Двадцать три минуты, – сказал Флибер. – Срочно наложи руки ему на грудь. Обе ладони. Можно через рубашку. О попытайся мысленно представить его сердце.

Я метнулся к дивану и положил ладони папе на грудь, словно собрался делать ему массаж сердца.

– Я позову медиков! – крикнула Тиэко и выскочила за дверь.

– Думай, – сказал Флибер.

– Я представил под руками сердце, как оно было нарисовано в медицинской энциклопедии.

Мне сейчас это было сделать элементарно. Я даже все сосуды «видел» и мог бы воспроизвести рисунок сердца с абсолютной точностью. Но я вдруг увидел, что сердце слегка сокращается, а по сосудам течёт кровь. Представил, что течёт, да… Или действительно видел?

– Не всё так страшно, – сказал Флибер. – Ты пришёл вовремя. Чуть позже бы и хана. Мышцы в очаге стали отмирать. Чаще всего тридцать процентов пациентов умирает при таком инфаркте в течение тридцати минут просто от остановки сердца. Мышцы отмирают и сердце останавливается.

– А сейчас? – спросил я, дрожа, как цуцык от окатившего меня самого холодного пота.

– Сейчас мы успели вовремя. Я переключил нейромедиаторы на себя. Вообще-то во время инфаркта все мышцы в зоне поражения отмирают за шесть часов. Это если ничего не предпринимать. Это во всех остальных случаях, помимо тех тридцати процентов, о которых сказал раньше. Сейчас видишь, что сердце стало биться активнее? Надо качнуть его. Сделай несколько резких нажимов. Вас учили на НВП.

– Да, я знаю, как!

Я сделал тридцать резких сильных движений, надавив на грудину, потом выдох рот в рот. Снова тридцать нажатий, выдох. Ещё тридцать нажатий, выдох. Отец открыл глаза.

– Где я? – выдохнул он, шевеля выпученными глазами, как краб.

– В Японии. В домике на базе.

– А-а-а… Сердце да?

– Оно самое.

Я перестал делать непрямой массаж, а просто оставил ладони на груди у отца.

– Жжёт, – сказал он.

– Я подержу ладони. Так надо.

– Лечишь, да? Ну, полечи-полечи отца. У тебя, знаю, получится.

– Помолчи, пожалуйста, ты отвлекаешь.

Отец улыбнулся. Его лицо стало розоветь, но пятнами.

– Руки можно убрать, когда медики придут, – сказал Флибер. – Медиаторы под контролем. Чувствуешь?

– Вроде, чувствую, – сказал я. – Как и этих… «своих» хоккеистов чувствую.

– Так скоро кого угодно чувствовать сможешь, – сказал «предок». – На кого настроишься, того и почувствуешь.

– Не скоро, – сказал Флибер, но потенциал у него явно сильнее твоего. Вы там с ним такого наворотили с его матрицей, что и мне бы такого не состряпать. Научился ты, «старшой», встраивать матрицы друг в друга. Скоро меняпереплюнешь…

– Да-да-да… Хм! Так я тебе и поверил! – хмыкнув, усомнился «мой внутренний голос». – Не надо уже прибедняться!

– Вы что тут устроили⁈ – возмутился я. – Отец умирает, а они…

– Уже не умирает, Миша. Уже всё хорошо. Сейчас медикусы даже инфаркта не обнаружат. Вовремя мы подоспели. Кстати, не давай им вкалывать отцу медикаменты.

«Медикусы» не вошли, а влетели в холл, причём, не разуваясь. Что меня удивило.

– Тихо-тихо, – остановил я их ладонями. – Всё в порядке. Отец прилёг отдохнуть, а мы с Тиэко подумали, что ему стало плохо. Испугались. Тиэко выбежала за вами, а я уже начал было массаж сердца делать, да папа проснулся.

– Да, – удивились медикусы. – Сейчас посмотрим.

Отцу замерили пульс и давление, которые были в пределах нормы. Но пульс был слегка учащённым.

– Хм! Действительно всё в порядке.

– Извините, что вас потревожили, – попросил я и склонил голову.

– Всё правильно сделали. Так и надо делать. Если, что вдруг ещё вам покажется, обязательно обращайтесь.

Медики вышли. Тиэко стояла широко раскрыв глаза и рот. Наконец она сказала:

– Ведь он же умирал, да? Скажи правду? Ты его спас, да? Наложением рук, да? Как этот, как его… Хиромант, да?

В дверь постучали.

– О! Это, наверное, еду принесли! – бодро отреагировал отец, глядя на меня. – Очень есть, почему-то хочется.

Глава 22

Мы впустили посыльного, который оказался девушкой и которая, выставив еду из корзины, на которой она её прикатила, накрыла на стол, расставив правильно тарелки, емкости с едой, с соусами, с васаби и хлебом, который нам пришлось заказывать отдельно.

Так на столе у нас оказалась супница с рыбным супом, который захотела Тиэко, а я лишь пожал плечами. В супе присутствовал краб, а значит, плохим он по умолчанию быть не мог. На деревянном подносе разместились ролы, которые правильно назывались макидзуси. Они были двух видов: хасомаки, с завёрнутыми в сухой лист водоросли нори рисом и кусочком рыбы, и урамаки – рисом наружу и с начинкой из рыбы, завёрнутой в нори. На некоторых макидзуси урамаки на рис сверху была положена разная мелкая икра: морского ежа, крабов, креветок и мелких рыб.

Роллы мне понравились, как и прошлый приезд в Японию. Отец тоже оценил их по достоинству, но больше налегал на рыбный суп, где плавали, кроме рыбы, большие куски крабового мяса.

– Наш, Камчатстский, – сказал отец. – Где они его, интересно, добывают? Наверное в нашем Охотском море, где так и остался кусок моря общим. Все они там пасутся, черти.

– Что за кусок Охотского моря? – удивился я. – Это же наше море!

– Наше, да не наше. Оно не считается нашим внутренним морем. Только двести миль экономического пространства. Центр Охотского моря общий и мы обязаны туда пускать рыбачить всех. А там и краб и трубач, который твоя мама так хорошо жарит в кляре, и минтай, который так любят японцы и американцы.

– Что говорит папа Васа? – спросила Тиэко.

Я пересказал. Тиэко безразлично пожала плечами. Её не интересовало, откуда на её столе появляется рыба и крабы. Главное – чтобы они появлялись на рыбном рынке, который контролировал их клан. Хороши были и тигровые креветки, которых мы заказали целое ведёрко. А что, холодильник в домике имелся. Большой и двухстворчатый, как одёжный шкаф. Про холодильник, как заехали, папа сказал: «Нам бы такой, но куда его ставить в нашей кухне».

А я сказал, что такой широкий нам совсем и не нужен, а вот вместо нашего «Океана» можно поставить такой же узкий, как «Океан», но чтобы был высокий, до самого потолка. Папа призадумался.

– И морозильный шкаф нужно заменить на японский. Наш громоздкий, а места в нём шиш да маленько, да и ломается постоянно. Всё у него фреон куда-то уходит, сказал я тогда.

Поэтому, недоеденную еду мы сплавили в холодильник и уселись перед телевизором на котором мелькали какие-то мультфильмы. После сытного обеда шевелиться не хотелось, а тем более мыться. Хотя мы после горки только и сделали, что помыли руки и умылись перед едой. Но пот, благодаря термобелью, уже высох, а верхнюю одежду мы сняли и теперь от души ленились.

Тиэко заглянула мне в глаза и тихо-тихо спросила:

– Ты спас папу Васа, да? У тебя волшебные руки, да? Ты не только предсказываешь будущее, но и можешь лечить, да?

– Постой-ка, постой-ка, – вдруг подумал я. – Какое, нахрен предсказание будущего? Эй, «предок»! Кто у нас отвечает за аналитику и предсказание кризисных ситуаций? Ты почему не сообщил, что отцу плохо?

– Кхе-кхе… Мы успевали, – сказал «мой внутренний голос».

– В смысле, «успевали»? К чему успевали?

– Кхм… Флибер знал, что твой отец не умрёт. Он сразу взял его под контроль.

– А руки? Он сам сказал, чтобы я руки наложил на отца, а то он его не контролирует.

– Не наложил, а положил, – буркнул Флибер. – Это чтобы ты почувствовал свою силу. Если бы не критическая ситуация, этого долго бы пришлось ждать. А так ты сконцентрировался…

– То есть, это ты подстроил отцу инфаркт?

– Нет, не я. Я не могу людям наносить вред. Каким угодно людям, даже твоим врагам. Физический вред, имеется в виду. Не убий, как говорится, и возлюби врага своего…

– Даже так?

– Даже так. Кризис сам развился. Перекатался твой папа. Перевозбудился. Лучшее – враг хорошего. Сдуру, как говорится, можно что угодно сломать, сам знаешь.

– А спасти ты можешь? Почему ты не спас его?

– Только чужими руками. Сам я не могу вмешиваться в процессы бытия. Ну, или почти не могу… Есть исключения, да… Вот и твоего отца я контролировал через ваши психические связи. Этот мир для меня первичен. Его копии, созданные мной, я могу полностью контролировать и даже менять, а этот только созерцать и менять с помощью тех миров, совмещая их, понимаешь?

– Понятно, – сказал я, хотя мне было нихрена ничего не понятно.

– Не-е-е… Всё-таки пойду приму душ, – сказал я, обращаясь ко всем и поднимаясь с дивана.

– Ты так ничего мне и не ответил, – чуть не плача прошептала Тиэко.

– Милая, я очень устал. Давай, я приму душ, а потом мы поговорим.

– Пошли, поговорим в душе. Я так хочу тебя!

Тиэко просительно потянулась ко мне губами и расширила свои узкие лаза до почти «нормальных».

– В душе мы не поместимся и можем его развалить. Пошли, тогда, в джакузи.

Я так назвал наш геотермальный бассейн. В нём, и правда, под водой бил напор воды, распылённый на много маленьких горячих струек, температуру которых можно было регулировать. Классный у нас был бассейн

– Пошли, – согласился я. – Пап, ты тут поспи пока, мы, это, того… В бассейн сходим. Помоемся.

– Идите, молодожёны, мл… Вот, мл, никогда не думал, что мой сын женится в шестнадцать лет на принцессе-японке.

– В семнадцать, папа. Почти семнадцать… И никакая Тиэко не принцесса.

– Хотя, я всегда подозревал, что этим закончится, – продолжал отец. – Ты всегда таскался за девочками. С пяти лет. Свету Шаманину помнишь? Соседку? На Патриса мы жили? Лет пять вам было, да…

– Пап, ну хватит старое вспоминать, – я скривился, вспомнив детские «развратные» действия.

– Конечно! Чего старое вспоминать, если новое куда как интереснее. Давай обсудим новое⁈ Тьфу! Бесстыдник!

– Поздно, папа, пить боржоми, хе-хе, – сказал я и потянул ничего не понимающую из нашего разговора Тиэко. Но по моему смеющемуся выражению лица она поняла, что разговор не такой для нас опасный, как голос отца.

– Папа Васа недоволен, что мы чики-чики? – спросила она меня в бассейне.

– Говорит, что я ещё маленький.

– Он тебя не знает, – сказала Тиэко и прижалась ко мне.

В горячей воде она показалась мне приятно прохладной и очень скользкой, как русалка. От пота, наверное… Или это я был скользкий от пота? Вспотелось от разговора с отцом.

– Эй, братцы-кролики, – позвал я. – Контролируйте там папу и не доводите до кардинальных мер. Зачем девчонку пугать и наводить на разные ненужные размышления? Зачем нам нездоровые сенсации? Ещё пойдут ко мне толпы японских паломников или страждущих… Кхе-кхе…

– Не отвлекайся от процесса, – хохотнул «предок» и я, судя по всему, покраснел.

«Процесс» в бассейне мне не понравился, поэтому я вынес Тиэко на руках и мы продолжили его на удобном топчане в позе сидя лицом к лицу. Так я проникал в Тиэко максимально глубоко и это было очень приятно. К удивлению, и Тиэко воспринимала «глубокое проникновение» сладострастно и благосклонно, и мы вскоре вместе достигли обоюдное блаженство. Однако процесс мы не прекратили, а только слегка притушили «огонь» страсти. Передохнув, слегка покачиваясь, совсем чуть-чуть, мы возобновили активность и получали удовольствие долго-долго. Но всему есть начало и есть конец.

Мы помылись и перебрались в свою, то есть мою, комнату. И продолжили эксперименты там. Тиэко изобретала новые и новые формы получения удовольствия от нашей любви. Я не сопротивлялся, а наоборот кое что ей подсказывал, аккуратно предлагая ей свои варианты, развития отношений, кхм-кхм… Короче, мы попробовали многие формы камасутры, но силы у Тиэко в конце концов закончились. Ну а своим я и конца не видел. Хотя, «конец» мой слегка и стёрся, да, хе-хе…

– Вот вы неугомонные, – хмыкнув, сказал Флибер. – Там медикусы мазь оставили. Она хорошо от натёртостей помогает. Рекомендую использовать. Отца в холле нет. Он во дворике сакуру распускающуюся созерцает, сидя в шезлонге.

Я метнулся за волшебной мазью и обработал её сначала себя, а потом и Тиэко, доставив лечебное средство к травмированным участкам любимой самым простым и удобным способом, хе-хе… Она удивилась, но оценила мою изобретательность, и пользуясь случаем, мы ещё раз получили толику удовольствия, хотя и значительно притупившегося.

Мы уснули и проснулись почти в пять часов вечера, а когда вышил из спальни, отца в холле не обнаружили. И дверь его комнаты была раскрыта. Его этюдник исчез. Правильно, – подумал я. – Зачем драгоценное время терять. Если мы даже не знаем, сколько нам его отмеряно.

Отец писал сакуру маслом. На холсте уже был нанесён тёмный фон под тон стен домика, прорисованы окна, крыша, и стволы деревьев. До цветов было ещё «далеко». Да и не было пока цветов. Но они появятся и на деревьях и на картине. Я по достоинству оценил предусмотрительность папы. Сейчас он писал основу, на которую ляжет красота цветения, оживания природы.

Но уже сейчас на картине в отблесках окон и коры деревьев играющих в лучах заката, угадывалась текучесть весеннего таяния и… будущее лето, да… Вообще-то я не люблю весенние картины. Они слезливые. На полотне у отца в солнечных бликах я увидел лето. Это он пока пробовал, как я понял, и у него получалось.

– Ну как? – спросил он воодушевлённо.

– По моему – шедевральное начало.

– Ой! Как красиво! – сказала Тиэко.

– Тиэко тоже нравится. Весёлая картина получается.

– Отличное место мы выбрали, – сказал отец. – Хорошая получается композиция. Прекрасный сюжет. Есть контрасты. Отсутствуют лишние детали. Освещение… Отличное место… Отличное…

– Тадаси специально подбирал. Он же знал, для чего мы приехали. Его люди «прошерстили» весь округ Хиросимы.

– Да-а-а… Спасибо ему.

– Папа передаёт спасибо твоему отцу, что выбрал такое замечательное место для рисования сакуры, – перевёл я Тиэко слова отца. – Папа в полном восхищении.

– Я очень рада, – сказала Тиэко по-русски и продолжила по-японски. – Мы вместе выбирали.

– Тиэко говорит, что это она выбрала это место, – «перевёл» я.

Папа вскинул брови встал с табурета и подойдя к Тиэко – та даже испугалась и быстро-быстро заморгала – взял её ладонь и поцеловал с обратной стороны. Глаза Тиэко округлились и она улыбнулась.

– Спасибо, папа Васа, – проговорила она.

– Папа Васа… Надо же… Меня так на Кавказе звали на базаре. А у неё такой нежный голос, что слушал бы и слушал. Почему у наших, кхе-кхе, баб, кхе-кхе, не такие голоса?

– Мне сами японцы говорили, что их женщины с детства специально так настраивают голос, чтобы нравиться мужчинам. Так и пищат до старости. Хе-хе…

– Красиво пищат. Мне нравится.

– На то и рассчитано… Медовая ловушка.

– Возможно-возможно. Гейшы… Маленькие ступни… Ну да, ну да… Их для услады мужчин готовили с малолетства. Чио-чио-сан…

– Что говорит папа Васа?

– Ему нравится твой голос и то, как ты его называешь. Ему нравится, что у него появилась такая дочка.

Тиэко ещё больше расширила глаза и прямо упала перед отцом на колени. Тот от неожиданности отпрянул, и едва не перевернул этюдник и едва не уронил картину, которую я поймал уже у смой земли.

– Вот вы, блин, даёте, – вырвалось у меня, когда я ставил этюдник.

– А что она? – выдохнул отец и обратился к Тиэко. – Ты вставай! Чего ты?

Тиэко поднялась с колен и прижалась к отцу.

– Спасибо, папа Васа. Спасибо.

– Да, пожалуйста! Чего это она?

Я извиняюще скривился, пожал плечами и решил сознаться, что слегка переврал его слова.

– Э-э-э… Я сказал, что тебе нравится, что у него появилась такая дочка.

– А-а-а… А я разве так сказал? – нахмурился он.

– Почти так, – снова, извиняясь, улыбнулся я.

– Почти, да не почти… Прохвост! Ладно, проехали. Куда уже теперь деваться. Оставили отца, кхе-кхе, перед фактом.

– улыбнись уже, – сказал я. – Пугаешь невестку.

– Эх, надрать бы тебе уши, – сказал отец и, улыбнувшись, погладил Тиэко по голове.

– Камасутра не позволяет? – усмехнулся я.

– Чего-о-о? – удивился отец.

– Ну, так Остап Бэндер говорил: «Эх! Набил бы я тебе рыло, да Камасутра не позволяет».

– Чего несёшь? Какая Камасутра? Заратустра! Вот, жук! – Отец крутнул головой, продолжая улыбаться. – Отца подловить… Думаешь отец не знает разницы между Камасутрой и Заратустрой? Да мы этими «Стульями» ещё в детстве зачитывались. Ильф и Петров, мл, в одном флаконе… Как шампунь и кондиционер. Что это такое кондициоер? У нам шампунь и всё. А у японцев ещё и кондиционер, мл.

– От кондиционера волосы становятся пышные, – пояснил я. – Я же тебе объяснял.

– Да, это я так…

Он отстранил Тиэко от себя и, посмотрев в глаза, сказал:

– Всё хорошо, дочка. Живите счастливо.

Я перевёл.

– Папа Васа, я тебя лублу, – сказала Тиэко.

– Вон кого луби, – усмехнулся отец и подтолкнул её ко мне. – Только спать папе Васе давайте.

Я перевёл. Тиэко прижалась ко мне, спрятав на моей груди покрасневшее лицо.

– Вот так бы вас нарисовать, – сказал отец. – Красивая картинка получилась бы.

– Так нарисуй. Сними эту и сделай хотя бы набросок.

Отец моментально отжал раму, установил другую и стал карандашом быстро чиркать по загрунтованному холсту.

– Сейчас-сейчас, – говорил он то и дело. – Сейчас сейчас. Пусть она развернёт лицо к закату.

Я перевёл. Тиэко развернулась.

– Ах как хорошо, – сказал папа. – А фоном будет цветущая сакура.

* * *

Когда мы только приехали катающихся на лыжах на горках и на коньках на озере было не много. Особенно мало было иностранцев, поэтому мы с папой привлекали вниманее. Особенно после того, как буквально на следующий день на «доске почёта» появилась папина фотография. Японцы, всячески выказывая стеснение, тыкали на папу пальцем и улыбаясь, кланялись, когда он на них смотрел.

Краскам требовалось высохнуть, а поэтому другой день мы начали с пленера на вершине горы с видом на озеро. Перспектива была шикарная. Перед нами открывались горные возвышенности розовеющие в лучах восходящего солнца. Именно, что возвышенности, так как лишь некоторые из них превышали, и то не на много, тысячу метров. По сути, это были наши Приморские сопки, которые японцы называли «горы».

«Горы» мы рисовали три дня, пока не распустила бутоны «наша» вишня.

Отдыхающих прибавилось и мы возблагодарили богов и Тиэко за то, что предоставил нам любоваться «своей» сакурой, которой мы посветили все свои охи, ахи и иные восхищённые возгласы. И не только возгласы, но и все свои чувства, позволившие перенести на холсты божественную красоту. Я тоже подготовился как и отец и мгновенно перенёс цветы на холст, присовокупив их к веткам и веточкам старой вишни.

То есть, всё-таки, наше дерево оказалось сакурой. Её цветы сидящие на длинных ножках имели характерные только для вишни разрезы на лепестках, которые и позволяют им так красиво кружиться при опадании. А Тиэко даже обиделась, когда я удивился, что это у нас зацвела сакура. Оказалось, что в этом году очень тепло, поэтому и сливы, и персики, и вишни зацвели одновременно. А обычно первой зацветает слива и она распределяет цветы по одному отдельно на ветках без черенков. Потом зацветает персик по два цветка на коротких черенках. А вишня цветёт, рясно опоясывая ветки обилием розового цвета, последней, завершая цветение полётом лепестков, похожих на кружащих в розовых платьях красавиц.