Текст книги "Степан Разин (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Мне в карманах носить было, в принципе, не чего, но вдруг, появится какая монетка? Что, мне её в рот совать? Бр-р-р… Даже представить мерзко.

Видя, как я ушиваю себе одежду под «фигуру», Тимофей только крутил головой, но ничего не говорил. И то… Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не надоедало. А то я было пристал к отцу, чтобы он рассказал про свои походы и войну с турками за крепость Азов и сидение в ней. А ещё про мою мать и моих персидских родственников.

Атаман был не разговорчив и косноязычен. Командовать мог и делал это с удовольствием, а «лясы точить», не любил.

Кроме ночных тренировок, которыми я, впрочем, не злоупотреблял. Телу нужно было отдохнуть и восстановиться. Где-то я читал, что во время сна, человеческий организм продолжает работать, восстанавливая то, что за день растратил. Мозг проводит ревизию внутренних органов и наполняет их нужными для восстановления веществами и клетками.

После тренировки я пытался почувствовать эти процессы, но ничего внутри себя я не ощущал. Всё было, как обычно. Мой разум был точно таким же, как и Стёпкин. Даже как-то странно, казалось мне. Я же не обычный разум, а вторичный… Сторонний, как бы. А ничего сверхъестественного не мог. Обидно даже. Хотя, вру…

Я же тогда, когда ввел себя молитвами в «транс», нашёл центры, отвечающие за слух, зрение, осязание и обоняние, которые научился отключать. Во-о-от. Значит, ещё не всё потеряно. Надо только пробовать. Но, молиться мне не хотелось. Тогда я просто изнемогал от чужих ощущений и взмолился от безысходности, а сейчас я чувствовал себя очень даже неплохо и напрягать ум не хотел.

Глава 9

Иногда Стёпка просыпался, обычно к концу тренировок, и наблюдал за тем, что я вытворял с его телом. Преследуя корыстный интерес, я стал делать «заминку» из тех упражнений, чем начинал тренировку. И Стёпка постепенно разучил весь арсенал движений. Тогда я давал ему самому поуправлять своим телом по моей программе. Так и он вскоре втянулся в тренировочный процесс. Иногда, когда впереди появлялось препятствие, стругам приходилось устраивать стоянки и днём. Например, из-за скопления брёвен развалившейся «баржи». По Волге в Астрахань и дальше на Каспий сплавлялся лес, но не просто самоходом, или плотами, а здоровыми «дощанниками», сбитыми из этого самого «леса». Вот такой дощанник и развалился буквально у нас на глазах.

Стояли мы тогда у берега двое суток и я, усиленно занимался со Стёпкой. Категорический противник всякого чужеродного «дрыгоножества» типа каратэ, я был сторонником русского-народного стиля рукопашного боя. Который видел у кубанских и донских казаков ещё в детстве и молодости. Каратэковские стойки и удары, что руками, что ногами, я считал, базой и разминкой перед «нормальными» тренировками.

Интересно, что Стёпка некоторые «прихватки» воспринял, как родные, вспомнив казачий пляс, на раз и не два виденный им на «гульбищах». Казаки, тоже, видя, как я мучаю Стёпкино тело «выкрутасами», выходили в круг и выдавали свои «коленца». Получалось очень интересно и полезно. Русские танцы – та ещё спортивная гимнастика! Одна джигитовка чего стоит! Перекинь-ка на скаку своё тело в положение задом на перёд и обратно! А ведь казаки так сидя умудрялись отстреливаться из лука! Ногайская, как мне пояснили, техника.

Так что, мне было чем загрузить Стёпку, подчинявшегося мне безукоризненно и безропотно. Хорошо, что среди казаков не было христианского попа, а то бы он,наверное, обратился бы к нему с раскаянием в грехах и тогда меня, скорее всего, попытались бы изгнать. Хе-хе… Интересно, какими способами?

Писали, что один европейский экзерсист изгнал из одного несчастного более трёх тысяч бесов. Крепкий, видимо, ему попался «попаданец». Или тогда не были ещё знакомы с шизофренией? Хе-хе-хе… Знавал я одного такого, которому вдруг снесло крышу и он стал считать себя одновременно и Христом, прости Господи, и дьяволом, спаси и сохрани. И это к тому, что и человеком он себя считал. Помучался я тогда с ним, так как приходилось общаться по работе, а руководство проблемы не видело, до тех пор, пока он чуть не задушил мастера трубопроводного участка. Так ладно бы если бы за дело… Все бы поняли. Но просто так…

Положили гражданина в больничку. Там он тоже едва не задушил санитарку. Объяснял свои поступки тем, что бесы его, Христа, совращали и искушали[1]. Потом он вроде как вылечился и снова вернулся к нам на завод. Честно говоря, я опасался поворачиваться к нему спиной и он это чувствовал и посмеивался, утешая меня, что, дескать, всё прошло и он вполне здоров. Хе-хе… И вот я умер. Да-а-а…

А переселение душ в буддизме, которого придерживалось процентов десять казачьего воинства весьма приветствовалось. Правда, если бы Стёпка сказал, что в него что-то вселилось, его могли бы принять за воплощение Будды. А этого тоже нам со Стёпкой было совсем не нужно.

Правда Тимофей как-то подозрительно внимательно поглядывал на Стёпку, бросая, чаще всего, короткие взгляды, и поначалу расспрашивал, что со Стёпкой произошло, что он такой бойкий стал. Тот, паразит такой, не смог сделать «покерфейс» и, потупив глаза, сказал, что «ничего тятя». И этим зародил в отце ещё большие сомнения и подозрения. Знать бы какие? Однако, с тех пор Тимофей наблюдал за Стёпкиными упражнениями ещё внимательнее.

А потом, когда брёвна разобрали и струги снова поплыли вниз по реке, Тимофей вдруг пристал к Стёпке по поводу моих знаний библии. Однако тут я смело взял бразды правления на себя и бойко «открестился» от чего-то более существенного, чем отрывки притч и неполного собрания десяти заповедей. Почему неполного? Да потому, что не помнил я их все, ибо хоть и был крешён и ходил в церков, но причащался редко, ну и каялся в совершённых грехах, тоже, соответственно, редко, а потому и не знал их все десять, как «отче наш». Зато, «Отче наш», прочитал, и уже этим просто «убил» Тимофея.

– Ты откуда эту молитву знаешь? Не могла тебе твоя мать её читать. Она не была христианкой.

– А я знаю? – пожал плечами я. – Но она и читала. И фатиху[2] читала.

Тимофей нахмурился. Про «фатиху» – молитву из первой суры, я знал от мусульман, работавших на судоремонтном заводе и устраивавших намаз пять раз в день. Я даже почти что выучил её, прости Господи. Слушать одно и то же по несколько раз в день – так любой выучит. Стёпка тоже знал текст молитвы, но не то, как она называется.

Странно, что Тимофей вообще заинтересовался, кому молится Стёпка. История умалчивала, каким богам молился Тимофей, но про Степана я читал, что он ездил в паломничества на Соловки два раза: в пятьдесят втором голу и в шестьдесятпервом. Значит, к тому времени Степан Разин примет христианство. И может быть это произойдёт моими усилиями. Интересно…

– И, кстати, – подумал я, – может быть восстание Разина связано с отказом Соловецкого монастыря принять новые книги и новый богослужебный чин, переросшего в бунт?

Восстание соловецких монахов началось двадцать второго июня одна тысяча пятьсот шестьдесят восьмого года, когда на Соловки высадились стрелецкие войска под командованием стряпчего Игнатия Волохова. Отряд был встречен пушечными залпами и отступил. Началась осада, которая затянулась почти 8 лет. Так, может быть, Степан Разин шёл на Соловки, помочь монахам снять осаду? Хотя… Какая там осада? Стрельцы «дежурили» только в летние месяцы, а на зиму уходили по домам.

Но Степан Разин не мог этого знать. Я зачем-то думал и думал об этом, будучи уверенным, что уж я-то, точно никуда не пойду. Но в паломничество-то зачем Разин ходил? С Дона на север? Это более двух тысяч километров. Ради чего? Не уж-то проникся христианской верой? А потом патриаршие торговые караваны грабил. Никонианские? В отместку?

Придёт время и ведь спросят: «Ты чьих будешь? Веры какой? Сколькми персами крестишься?» Когда ещё дойдёт до патриархов, что можно объединить православие со старообрядцами в «единоверие». А до того? Правда, сейчас Стёпка ещё не христианин. И Тимофей сейчас молится Солнцу, Трояну, Велесу, Перуну, и единому Богу, читая ту же фатиху. Но не Христу.

А мне, что делать? Не переходить же в ислам официально. Не помешает ли это Стёпке, когда начнутся народные волнения? А ведь они начнутся. Хотя… Судя по этническому и конфессиональному «наполнению бунта», восставшие объединялись вокруг Степана именно потому, что он давал им волю, а именно освобождение от кабалы. Ведь Степан сжигал воевод и наместников вместе с их имуществом и домами, где хранились долговые расписки.

Он, действительно, давал людям землю, волю и полностью освобождал их от подати. Полностью! За такую жизнь можно и повоевать. Оттого шли и шли к нему люди. Только надо было сжечь Москву с её записями в поместных и разбойных приказах и изничтожить бояр. Всего-то…

Кстати… Первым восстание затеял совсем и не Разин, а некто Васька Ус, которого избрали атаманом для похода в Москву. Голодно было в шестьсот шестьдесят шестом году на Дону, вот и предложил Васька идти к Москве, чтобы просить назначения на царскую военную службу. Под его командованием тогда находилось 700—800 вооруженных голодных казаков.

От Воронежа в Москву были направлены казачьи представители, коим былоуказано вернуться на Дон, сидеть и не рыпаться. После того, как они вернулись к Воронежу, войско взбунтовалось и двинулось дальше на север, собирая всех беглых солдат, крестьян и холопов. Васька целенаправленно собирал народ на бунт, обещая платить по десять рублей и выдать коня и оружие. К концу июля у Уса было коло семи тысяч воинов, которые, грабя окрестности для прокорма, дошли до Тулы. Однако Ус был хитёр и разведав, что против него собрались большие отряды дворян во главе с Юрием Барятинским, увёл казачий отряд на Дон, оставив взбаламученных им простых людей на расправу.

Потом Ус с казаками примкнёт к вернувшемуся из Персидского похода Степану Разину и тогда начнётся настоящая гражданская война. Вот я и думал, что не Разин был инициатором бунта. Он только добыл на бунт средства.

С другой стороны, с высоты столетий ситуация и с расколом и с Разинским бунтом мне казались важными, но вредными событиями, не приведшими к положительному для России результату. В окружении многих врагов России быть бы единой и мощной, а она тратила людской ресурс на междоусобицу. Ведь бунты привели лишь к тому, что Россия потеряла сотни тысяч, а может и миллионы, своих граждан. А казаки в дальнейшем просто целенаправленно истреблялись и царскими правительствами, и революционным после одна тысяча девятьсот семнадцатого года. Никакой российской власти не нравилась «казачья вольница» и неподчинение.

А ведь первый царь из династии Романовых Михаил был поставлен на престол именно донскими казаками. Такая вот историческая несправедливость.

Мне, честно говоря, не нравилось быть казаком. Ведь казак, это кто? Вор, грабитель и убийца. Когда он ещё станет оседлым? У них и менталитет соответствующий, куражливый. Жили они по принципу: «украл, выпил, в тюрьму». Не дорожили они ни своей жизнью, ни богатством ими наворованным.

Читал я, как казаки после своего похода в Персию, ходили по Астрахани и сорили серебром и золотом. За Разиным и пошёл-то народ, потому что золота у него было «как у дурака махорки» и он одаривал им всех подряд. А когда про человека говорят, что у него чего-то «как у дурака махорки», имеют в виду, что он не понимает ценности этих вещей.

Не хотел я так жить. И у меня впереди было ещё аж двадцать пять лет жизни до «тех» событий. Порядочно, да? Вот только чем бы их занять? Эти двадцать пять лет? Эх! Мне бы пробраться, например, в воеводы, или какие другие управленцы, но об этом можно было только мечтать. Не записан род Разиных в «бархатных книгах», да и ни в каких книгах не записан. Не были донские казаки «реестровыми», а были на службе царёвой за хлеб, да за порох. Словно какие наёмники. На верхнем Доне даже посольство царское стояло, как в какой-то чужеземной стране.

– А лучше бы купцом заделаться, – мечтал я. – Им везде и кров, и почёт. Выкупил разрешение и торгуй себе год. Об этом надо подумать. С Тимофеем поговорить? Да мал Стёпка ещё. Фролка, вон, хотел бы в купцы податься. Может с ним «тему замутить»? Да, и он мал ещё купеческими делами заниматься.

Были, помнил Стёпка, у Тимофея братья, что жили в Воронеже. Но те братья, помнилось, какие-то беспутные и шебутные уродились. И занимались, не смотря не годы, не понятно чем. То в казаках они ходили, то в бурлаках. Это сильно било по репутации Тимофея, которого, время от времени, избирали то есаулом, то атаманом.

Однако пока мне оставалось только размышлять и мечтать о своём, дай Бог, будущем. Мечтать, тренироваться, да ум развивать, ибо нынешней меры весов и иных измерений ни я, ни Стёпка не знал. Все эти пуды, фунты, золотники, меры, кули, четверти, кадки… Чтобы торговать, надо в этом разбираться. А с другой стороны… Почему бы не сделать себе что-то вроде записной книжки, а в ней записать, сколько чего в чём. Помниться, пытался я разобраться в Русской системе мер и весов, но не преуспел. А таблица там получалась огромная.

Но ведь это же надо кого-то просить, чтобы рассказал. Чтобы он рассказал, а я записал. Так как память у меня была не компьютерная. Тут помню, тут не помню… Записывать надо однозначно. Куда записывать и чем? Вот вопрос… Значит надо сейчас озадачиться бумагой и карандашом. Хе-хе… Каким карандашом? Нет сейчас грифеля. Писать чернилами – это муторное занятие с гусиными перьями. Можно писать серебром, но его надо вставлять в какое-то приспособление. Не куском же серебра с палец толщиной выводить буквицы. Убьют, нахрен…

– О! – осенило меня. – Можно «держалку» сделать из веточки, в которой выбрать сердцевину и туда воткнуть серебряный «стерженёк». Хм! Неплохая идея!

Но, помнится, запись серебром не стирается. Она сначала имеет серо-голубой цвет, потом становится коричневой, и не стираемой. Хм! Как раз годится для таблицы мер и весов.

Кстати, можно поколдовать с цветными грифелями и мелками. Рисовать-то чем-то надо. Краски разводить? Так это целая процедура. А так… Мела я немного набрал. Найти любой цветной пигмент, растолочь мел, смешать с пигментом, развести водой, отформовать и высушить. Я уже сейчас иногда позволял себе рисовать на тареле. Очень удобный для рисования предмет.

Вспомнив про рисование, я вытащил из под палубных досок тарель и мел, для которого сшил специальный мешочек. Отец стоял у борта с очень выразительным лицом, прищуренными глазами вглядываясь вдаль, и я очень быстро набросал его полупрофиль. Тимофей, почувствовав на себе моё внимание, оглянулся.

– Всё балуешь? – спросил он беззлобно. – Что сейчас намалевал?

До этого я позволял себе рисовать лишь проплывающий мимо нас берег и деревья с кустами. Людей рисовать опасался. Слышал я про некое «табу» в изображении лиц.

– Тебя, тятя, – сказал я и развернул тарель изображением к атаману.

На эти слова обернулись Фрол и один из казаков, сидевших на вёслах.

– Матерь божья, – воскликнул Фрол, а казак присвистнул и осенил себя крестом.

– Ты, что творишь? – возмутился атаман.

– Как живой, – произнёс испуганно Фрол.

– Я и так живой! – буркнул Тимофей. – А ну, дай ка.

Я неуверенно передал «портрет» отцу. Мел – это даже не карандаш, но эскиз получился удачным.

– Надо же! – мотнул головой атаман. – Ты как додумался нарисовать батьку? Ты знаешь, что сие – есть колдовство? Сюда сейчас все шайтаны слетятся.

Меня удивило, что Тимофей Разин говорил эти слова улыбаясь.

– Просто, ты так ладно стоял. Так… Одухотворённо смотрел…

– Кхм! – кашлянул Тимофей. – Одухотворённо.

Он что-то очень тихо забормотал по-персидски. Фрол закрыл уши руками и отвернулся.

– Всё! – выдохнул с облегчением Тимофей. – Теперь не страшно.

– Что ты сделал? – спросил я.

– Теперь никто не сможет использовать «это», чтобы навредить мне, – ответил атаман.

– Очень похоже, да? – громко спросил он Фрола.

Тот, отнял ладони от ушей и кивнул, почти с ужасом глядя на меня.

– Никогда не малюй меня, – сказал он. – Я не могу колдовать, как батька.

– А я говорю тебе, учись.

– Не хочу! – твёрдо сказал и нахмурился Фрол.

– Дурак ты, – скривился Тимофей. – Никакое это не колдовство. Это то, что ведали наши пращуры.

Потом отец обратился ко мне.

– А парсуну сию ты смоешь, но только той водой, что я тебя дам. Вот встанем вечерять и смоешь. Ладно?

– Ладно, – согласился я.

* * *

[1] Эта история, в действительности имела место, и на автора произвела сильнейшее потрясение. Оттого автор вставляет её в свои произведения к месту и не к месту.

[2] Фатиха – открывающая молитва в исламе.

Глава 10

Оказалось, что если прочитать какое-то заклинание до рисования портрета, то портрет можно даже показывать всем подряд. Так делали персы. Это у них Тимофей научился колдовству. У них и у своей молодой жены, матери Стёпки.

Я не знал, но оказалось, что слово «маг» – это персидское название касты жрецов, ранее бывшим одним из племён медийцев. Они исповедовали зороастризм признававшие Заратуштру своим пророком. Сами себя они называли «авестами», о чём и сообщил мне Тимофей, сказав, что моя мать была атраванкой из «авест», проживающих на южном побережье Каспийского моря. И пояснил, что атраваны – это персидские жрецы.

А ещё оказалось, что русское ведовство и атраванская магия во многом схожи обрядами. Кто у кого что перенял, – тайна покрытая мраком, но то, что Иран прородина Ариев, я слышал. А ещё читал, что не Иран прородина Ариев, а Россия. Но сейчас мне на эти домыслы было наплевать. Главное, что я понял, это то, что портреты рисовать было можно, если прочитать заклинание, которое Тимофей мне прочитал, а я выучил.

После этого я смело рисовал портреты казаков то мелом, то угольками на побелённом днище тарели. Надо было «набивать руку». Всё-таки они были чужими, эти руки… Одновременно я раздумывал, как сохранить рисунки и придумал покрывать их рыбьим клеем. Однако тот рассыхался и трескался.

Тогда мне вспомнилось, как мой отец в девяностых годах, когда в магазинах не было никаких строительных материалов, а в доме не было денег, сам варил пропитку для досок из канифоли, пчелиного воска, скипидара и какого-то растительного масла.

Канифоль, скипидар, воск и льняное масло, как я знал, казаки везли на продажу в Персию. Осталось только как-то выцыганить это всё у Тимофея.

Его новый портрет, восстановленный мной по памяти и испорченный рыбьим клеем, расстроил Тимофея. Я посетовал, что хотел сделать как лучше, но рыбий клей не подошёл.

– Мне бы такой лак, как иконы покрывают, – намекнул я. – Но где его взять?

– Иконы? – не понял атаман. – Ты хочешь из моей парсуны икону сделать?

– Не-е-е… На иконах святых рисуют. Ты же не святой?

– Да, какой там, «святой»! – рассмеялся Тимофей.

– Ну, вот. А рисунок с парсуной можно кому-то подарить на память. Вон, казаки уходят на войну, а дети их даже и не знают батькиного лица. А так бы висела парсуна на стене, они бы помнили.

Тимофей почесал пятернёй бороду.

– Есть резон, – сказал он. – Есть лак, коим покрывают деревянную посуду, что умельцы на станках точат. Я видел в Заволжье в лесах их токарни, что от водных мельниц крутятся. Крепкий лак они варят. Только не знаю из чего.

– Знамо из чего варят, – сказал один из гребцов. – Из канифоли. Для того и делают канифоль, а мы продаём персам. Те ею меблю покрывают. Трон шаха вилел? Ты сказывал, что он деревянный, а блестел как янтарный. Вот им и покрыт трон. Лаком-то. Я сам точил посуду. Знаю. Не вру.

– Канифоль? – нахмурился Тимофей. – Везём мы канифоль. А ты сможешь сварить такой лак?

– А что ж не сварить? – скривился гребец, продолжая размеренно двигаться кожаными штанами по скамье. – И скипидар, и масло у нас тоже найдётся. Мне тоже по сердцу пришлось то, что сказал твой Стёпка. Всё одно кого-то отправим же с деньгами из Астрахани до дому, до хаты. Вот пусть и отвезут жинкам наши парсуны. Вот ведь удивятся. Подумают, что в Персии такое чудо робится. А то твой Стёпка, хе-хе, рисует угольком.

– Можно и охрой, да долго сохнуть будет, – сказал я.

– Углем и мелом ладно получается, – сказал Тимофей и приказал. – Достанешь всё, что надо и сваришь лак.

Так и сделали. Мне и делать ничего не надо было. Трифон, так звали казака, сам растолок канифоль, разбавил её скипидаром, сделал из двух котлов 'водяную баню, в ней разогрел смесь и добавил в неё воск и масло. Лак получился – что надо.

Потом я подумал, отлил приготовленный лак в заранее приготовленный деревянный горшок с плотно пригнанной крышкой, а в остатки лака высыпал имевшуюся у меня охру, добытую тоже у казаков. Добавив ещё скипидара, я варил смесь до приобретения ею характерного коричнево-оранжевого цвета.

Получив свою первую нитроэмаль, я начал рисовать портреты наскоро сооружённой беличьей кисточкой, выщипанной мной из гнилой шкурки, подаренной отцом. Портреты получились почти миниатюрными и очень понравились казакам

Я почти всех, с кем плыл в одном струге, знал в лицо и рисовал, в основном, по памяти. Молва о парсунах разлетелась по войску, словно ветер по степи. Ко мне стали приставать другие казаки, но Тимофей писать чужих забесплатно запретил. Оказалось, что с нами шли и казаки с Хопра, и с других леворучных притоков Дона.

Цену за мою работу отец заломил немалую. Целую копейку, за которую можно было купить курицу, или десяток куриных яиц. Но меньше и денег-то в обиходе не было. А я бы, честно говоря, брал больше, что и намеревался делать, освоив многоцветную технику письма. К прибытию в Астрахань мной было нарисовано почти сто портретов, деньги от которых я отдавал отцу, оставив себе только одну, честно сказав об этом Тимофею.

– Стило себе смастрячу, – сказал я. – Чтобы было чем писать. А ты мне бумаги купи, отец. Буду записывать всё интересное про наш поход.

– Про наш поход? – вскинув бровь, переспросил атаман. – И кому это надо? Зачем кому-то про наш поход знать?

– Ну, как. Ты же слышал про походы князей? Игоря, например, или Святополка. Представь, что через много сотен лет, кто-тооткроет книгу и прочитает, как Тимофей Разя, ходил с войском в Персию и воевал там крепость Дербент. Воевал и захватил богатую добычу. То слава в веках, отец. Нас не станет, а слава останется.

Атаман долго терзал свою бороду хмурясь и морщась. Наконец сказал:

– Будет тебе бумага. Как напишешь про поход, отдадим в монастырь, перепишут, разукрасят и сделают книге оклад.

– Э-э-э… Зачем переписывать? – спросил я.

– А тебя кто писать учил? Мать? Так она по-нашему писала еле-еле.

– Не беспокойся, – хмыкнул я. – Я хорошо пишу.

Тимофей снова, уже в который раз, посмотрел на меня с удивлением и только затряс головой, словно сбрасывая с глаз морок.

– Ну-ну… Писарь мне выискался. Поглядим-увидим, – тихо сказал он. – Будет тебе бумага.

Когда пришли в Астрахань и кое-что продали, многие казаки вместе с деньгами отправили своим семьям памятные медальоны со своим изоражением. А на меня казаки смотрели теперь, как на колдуна и кланялись при любой, хоть двадцатой за день, встрече. Так даже Тимофею не кланялись, а он колдун был известный по всему Дону.

Разнёсся слух, что парсуны сии заговорённые, а значит и те казаки, у кого такие медальоны имеются, тоже заговорены от вражеских пуль, стрел и мечей. Когда я узнал об этом, мне стало «нехорошо» и я, как мог, попытался, было дело, оправдаться, но Тимофей одёрнул меня, лишь поправив фразой: «На Бога надейся, а сам не плошай. Ни какой заговор не вечен, и не может уберечь от тысячи стрел».

– Но я же не колдун, – сказал я. – Зачем им надежду давать?

– Кто сказал, что ты не колдун? – удивился Тимофей. Самый что ни есть колдун. Так никто не может перенести лицо человецев на доску. Даже новгородские иконописцы, коих ругают христианские церковники, так не могут писать парсуны. Только ты. Заклинание читаешь перед письмом? Читаешь! Тебе от такого чтения дурно не становится? Не становится! Значит ты колдун.

– Не понял. Значит мне могло бы стать плохо от заклинаний?

– Могло. Фролка, тот не может. Его сразу воротить начинает. А Иван, тот ничего.

* * *

Казачьи струги были остановлены царской флотилией из, примерно, двухсот разного типа судов. Среди них имелось даже несколько галер. У нас было, я посчитал, пятьдесят четыре струга, двадцать два из которых, были морскими, то есть длинной около тридцати метров. Как судостроитель, я знал, что для плавания в море суда должны иметь длину не менее двадцати метров. Знали, вероятно, об этом и нынешние судостроители.

– У нас проездной пропуск от царицынского воеводы, – сказал атаман стрелецкому «таможеннику», перебравшемуся на борт струга.

– Давай её сюда, – сказал тот.

Тимофей передал ему документ.

– Чёрная печать… Проездная грамота. В Персию? – удивился таможенник. – В Астрахани торговать не будете?

– Не будем.

– Казаки, значит? – хмыкнул стрелец. – С Дона?

– Казаки, – подтвердил атаман. – С Дона! А что?

– За проход с каждого струга тридцать копеек. Знаешь?

– Знаю. На берег хотим сойти. Не все, конечно, – упредил Тимофей возмущённый взгляд стрельца.

– Больно много вас,– всё же буркнул тот. – Не более ста человек за раз. Ежели б вы просто купцы были, а у вас целое войско. Сколько вас?

– Сотен десять, – соврал атаман. – Больше половины стругов сразу пройдут мимо, а какие-то останутся на несколько дней. Даёшь добро, таможня?

Услышав фразу, я мысленно улыбнулся.

– Что ж не дать, ежели дадут, – стрелец потёр пальцы, сложенные щепотью.

– Мы порядки знаем. Не впервой проходим на Каспий.

Атаман мотнул головой и в руках таможенника появилось два мешка с серебром, весом килограмма по два.

– Вот это правильно, – одобрил взятку таможенник. – Выдай им проездную грамоту, Михась. И ярлык на вход в город.

Тимофей развел руками.

– Два ярлыка, – поправил себя представитель власти.

– На кого писать? – крикнули с баркаса.

– На Тимофея Разина пиши, – сказал таможенник, глянув в подорожную и возвращая её Тимофею.

Астрахань поразила меня и своей мощной городской крепостью с толщиной стен до пяти метров и самим городом, где, как оказалось, имелись посольства многих государей, что жили по Каспию и европейских государств: Дании, Швеции, Голландии, Англии и даже Польши, чьё посольство сейчас было закрыто и казалось разграбленным. И иностранцев в Астрахани было так много, что то тут, то там слышалась европейская речь. Персов я, почему-то, за иностранцев не считал, ибо воспринимал их речь, как родную. А может, потому, что их в Астрахани было едва ли не больше всех остальных народов.

Когда мы своей «командой» сошли на берег и прошли городские ворота, показав ярлык, тогда я и поразился толщине стен крепости. Хотя она и не была особо велика. На такую основу можно было бы ещё метров десять надстроить. Дома в городе были, в основном, каменными.

Торговые купеческие дома стояли в две улицы прямо за воротами крепостной стены и образовывали небольшую площадь, куда все казаки сразу и отправились. Кто-то тут же начал торговаться, кто-то, не торгуясь, покупать жёнам и детям подарки. Вернётся ли казак из похода, кто знал. Вот и пользовались возможностью, что-то продать, а что-то купить и отправить деньги с подарками семье.

У меня было своих двадцать копеек. Они лежали в нескольких внутренних карманах и гомонке, засунутом за пояс. Когда Тимофей спросил, зачем я распихиваю деньги по, как он сказал, «закромам», я сказал, что глупо хранить яйца в одной корзине. Отец, услышав расхожую в моём мире присказку, рассмеялся.

– Разумно, разумно, – сказал он. – А мы, казаки, хвалимся большой мошной.

– Так, в мошну можно и железа нарубить, – хмыкнул я. – А другую, с деньгами, спрятать за пазуху.

– Можно, – согласился Тимофей, – но удали нет. Казак – удалью жив. Удаль рубит врагов, не меч. Не будет удали, – не будет побед. А удаль начинается с куража. Вот ты знаешь, сколько у тебя денег по всем твоим «карманам», распихано?

– Конечно знаю, – кивнул я головой.

– Во-о-о-т, – сказал, подняв вверх указующий перст, и улыбнувшись во всё лицо, Тимофей. – А я не знаю. И никто из казаков не знает. Э-э-э… У кого денег много, конечно. У тех, у кого две-три деньги, тем и думать не о чем.

Тимофей хохотнул. У него было прекрасное настроение до схода на берег. А вот на берегу, вернее, на базаре, Тимофей почему-то поскучнел и нахмурился. Это заметили и сыновья. Мне было пофиг. Я больше обращал внимание на то, чем торгуют и с наслаждением вдыхал аромат пряностей и сухофруктов, то и дело касающийся ноздрей с каждым еле ощутимым дуновением ветерка.

– Сейчас нас будут брать, – сказал вдруг негромко Тимофей. – Базар оцепили стрельцы.

– Видим батька, – сказал Иван. – Свистнуть казаков?

– Погодь, пока.

Я огляделся и увидел, что, действительно, что спереди, в конце рядов, что сзади, плотными шеренгами встали стрельцы.

– Не вырваться, – сказал Тимофей. – Свисти!

Иван резко свистнул. Казаки встрепенулись и, словно голуби, слетелись к атаману, окружив его плотным кругом. Меня поразило, что никто ничего не спрашивал. Просто, подбежав, все развернулся и спинами закрыл Тимофея и меня от любой напасти. Казаков было человек сорок и все они сошли с нашего струга.

Увидев «неладное» все, кто находился на базаре отхлынули от центра базара к стенам и лавкам. Кто-то метнулся на выход, но, столкнувшись со стрельцами, вооруженными рогатинами и алебардами, тоже метнулись в стороны. Заверещали бабы.

– Сабли не вынимать, – приказал Тимофей. – Появятся лучники или ружья, прорываемся.

– Не будет ничего, – подумал я, почему-то не страшась происходящего.

Я посмотрел на атамана, Тимофей глянул на меня.

– Молодец! – сказал он. – Не испужался?

– Страха нет, один задор, – проговорил я, скривившись. – Не станут они нападать.

– Отчего уверен? – удивился Тимофей.

– Давно бы уже напали, или с ружей побили, если бы хотели. Ждут кого-то.

– И то…

Народ с площади постепенно стал истекать сквозь стрелецкий «фильтр», но вскоре стрельцы расступились и, образовав коридор, пропустили сквозь него дородного, богато одетого человека, подошедшего по этому живому коридору до нашей группы. Это было так театрально, что я непроизвольно фыркнул.

– Кино и немцы, бля, – тихонько, сквозь зубы буркнул я. – Римский патриций, нафиг.

Человек и вправду держался прямо и надменно. Одет он был, не смотря на жару, в соболью шубу, покрытую парчой и высокую меховую шапку, называемую тут «боярской» или «горлаткой».

– Кто из вас Разин Тимофей? – спросил лучше всех одетый и старше всех выглядевший стрелец.

– Ну, я, – сказал атаман, и казаки разом раздвинулись, тоже образуя нечто вроде коридора. – Кто спрашивает и зачем?

– Наместник Астрахани князь Репнин Борис Александрович пришёл посмотреть на тебя и твоих казаков.