Текст книги "Степан Разин (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Воруюти, конечно, – вздохнул Никифор. – А кто не воруети? Не украдёти, не проживёти. Так ведь люди говоряти? А люди врати не станути!

Он так и сказал со всеми этими «ти». Забавно было слышать, но грустно. Народ жил слишком бедно. Это было видно по одёжке. Я в своём персидском наряде смотрелся, как павлин. Кланяться мне начинали метров с пятидесяти. Да-а-а…

В лесу Никифр нашёл медвежьи следы, и мы немного по ним прошлись. С нами пошли с десяток моих казаков и четверо загонщиков Никифора. Но мне, честно говоря, и с такой армией было срашновато. Медвежьи следы были слишком огромные.

– Может, ну его, этого медведя? – спросил я.

– Ха-ха! Не боись, паря! Он от такой оравы бежит без оглядки. Видишь, шаг какой? Мы сейчас не на охоте. Специально пужаем зверя, чтобы убёг подале. Лося брать будем, как царь приедет. А медведь нам тута не надобен. Злой медведь ноне. Вот и гоним его. А заодно лосячьи следы смотрим.

– Ага, – сказал я и пошутил. – После трёх дней охоты лось сказал охотнику: «Всё! Не могу больше пить! Лучше пристрели меня!»

Никифор остановился, посмотрел на меня, нахмурив лоб, а потом лицо его разошлось улыбкой, и он засмеялся, да так, что согнулся и присел на полусогнутые!

– Ха-ха-ха-ха! – смеялся он. – Ну, ты, паря, и сказанул! Лось с охотником пил! Ха-ха-ха! Такого же не бывает!

– Почему не бывает? – спросил я. – А ты пробовал лосю наливать?

Никифор изумлённо посмотрел на меня, сквозь вытекающие из глаз слёзы.

– Не пробовал, – проговорил он.

– А вот ты попробуй. Знаешь, как они брагу любят!

– Откель знаешь? – спросил Никифор.

– Знаю, – пожал плечами я. – Попробуй. Поймай лося и налей ему браги из забродивших яблок. Увидишь.

– Хм! – Посерьёзнел «охотовед». – Что мухоморы лоси едят перед гоном, то правда. У них моча становится от того пахучей. А яблоки. Падалицу он любит.

– Ну, вот!

Глава 19

Разогнав медведей и попутно забив из самострела с подхода не очень крупного лося-двухлетку, что ходят группами по шесть-семь особей, мы вернулись в усадьбу. Лес, процентов на шестьдесят состоял из ели, процентов на десять из сосны. Остальное – дуб, берёза, ольха, липа, клён, осина, рябина. Липы заметил много срубленной.

– Варварство, – подумалось мне. Я спросил:

– Почто липу рубят? Мёд же пчёлам даёт!

– Да, как не рубить? Лыко на лапти, рогожи. Одному человеку в год до сорока лаптей надоть. Из дерева режут игрушки, посуду и другую хозяйственную утварь. Лёгкое дерево у липы. Мёда много не съешь, а утварь с игрушками можно продать. «В избу – вороном, из избы – белым лебедем». Знаешь, что это такое?

Я мотнул головой.

– Липовое полено. Его лутошкой зовут. А липы много на том берегу, за пашней. Там липу рубить нельзя.

Я вздохнул, глядя на подвешенную к берёзе колоду.

– Вот тебе и борть[1]. Кто я такой, чтобы навязывать людям, пытающимся выжить любой ценой, какие-то правила? – подумал я. – Их и так есть кому «править». А мне бы самому выжить! Хе-хе… А пасеку надо поставить. Или как тут говорят – «пчельник». Значит есть уже пасеки, а не висящие на деревьях колоды.

– Есть «пчельники» в селе? – спросил я.

– А как же! Есть! У Потапа Лапотника пять колод стоит на том берегу на посеке.

– Пасека от слова «посека» произошло? – подумал я. – Секли лес и ставили ульи! Наверное!

Я не знал, как управляться с пчёлами, но видел, как устроены пчелиные домики. Родственники держали пчёл. Сразу по возвращении из леса я набросал эскиз разборного улика и пошёл советоваться с Никифором. Тот некоторое время рассматривал рисунки, хмурился и вообще играл лицом движение мысли, а потом сказал:

– Да ты, паря, мастак изображати. Это – пчелиный дом? Правильно? Но не их обычной простой колоды, а сколоченная из досок? Домовина пчелиная? Мудрёно! И зачем такая? Не станут там пчёлы селиться. Пчёлки не ддуры, привыкли в живом дереве жити. В таком ящике жити не станут.

– Ты, деда, скажи мне, кому заказ можно сделать?

– Короб такой смастерити? Да кому хошь! В любую избу стукни и спроси. За деньгу сработают.

– Пошли вместе спросим⁈

– Пошли вместе спросим, – согласился Никифор.

Заказ на десять пчелиных домиков из липы обошёлся мне в три деньги. Почему из липы? Да, потому, что у мастеров «щепного промысла» липовых просушенных колод на зиму было заготовлено горы. Зимой ведь, в основном, и режут из дерева.

Днём стояли плюсовые до десяти градусов температуры и пчёлы ещё летали. Почему я о них и задумался. Но переселять пчёл на зиму я не собирался. А улики зачем? А чтобы было! Пришла мысль, есть возможность её реализовать, – надо делать. Весной не до того будет. Пчёлы, я помнил, роятся в конце мая, а перед посевной крестьянам дела до моих досочек не станет. А за зиму и соберём улики, и переделаем, ежели что не так соберём.

Кое-где в обновлённых избах поставили печи, типа тандыров. Сплели высокие корзины с узким «горлом», и несколько раз обмазали их глиной, перемешанной с песком, рубленной соломой и кизяком.

На правом берегу за прудом лежали земли с супесью. Вот из неё мы лепили первые слои тандыра. В следующие слои мы добавляли глины чуть больше, чем в предыдущий. Шамотной глины не имелось, приходилось выкручиваться. Лично я не надеялся, что тандыры доживут до конца зимы, но к тому времени мы ещё что-нибудь придумаем.

По крайней мере, пока тандыры давали тепло и на них было удобно готовить. И, кстати, идея с тандырами была не моей. Я просто её поддержал.

К приезду царского поезда, состоящего из шести саней, поставленная царём задача казаками и плотниками была выполнена. Мало того, мы нашли поле, оставленное под «пар», на котором установили всевозможные устройства для демонстрации казачьего удальства: мишени для стрельбы из лука и пищалей, мишени для пик в виде глиняных шаров, надетых на гибкий прут.

Пики – это была моя задумка, так как пик, как холодное оружие конных воинов, в это время не существовало. У казаков пики появились только в девятнадцатом веке.

В своём времени мне не раз доводилось присутствовать и даже участвовать в состязаниях, проходивших на Кубани во время праздников. И разбивание глиняного кувшина получалось не у всех. Чтобы разбить его надо было попасть в самый центр, иначе кувшин просто отскакивал, вращаясь.

У меня разбить кувшин получалось в том мире, получилось и в этом. Пики нам изготовили те же Измайловские селяне. Двести трёхметровых сосновых пик мне обошлись в сорок новгородских денег. За двести калёных четырёхгранных наконечников пришлось заплатить двадцать рублей. Кожаные ремни на середину копья и на обух крепили казаки сами, когда я показал, как взрывается осколками и разлетается глиняный кувшин. Разлетается под ударом наконечника моего копья. Дальше, кто ни пробовал, разбить кувшин не смог.

Потом я показал, как пикой пробивается сплошная и чешуйчатая бронь, кольчуга и тягиляй. Я надевал на ступню «нижнюю» петлю, как в стремя, и пика, опираясь на ножной ремень, пробивала доспех и, естественно, иногда, ломалась. Чтобы не проткнуть себя обломками своего же копья, оно и надевалось на ногу, опускаясь значительно ниже груди, если держать его обычным способом, прижимая к боку.

Показал, как можно перебрасывать пику на скаку из руки в руку, для поражения противника слева, вращать над головой, чему способствовала средняя петля, ну и другим «финтам», например – отбитию саблю.

Конечно, получалось у меня не всё отлично, но казаки ценность пики, как оружия, поняли сразу. Особенно те, которые очень хорошо управлялись с лошадью, а таких оказалось большинство.

Запряженные в тройки гуськом сани въехали на «остров». В России «птица-тройка» с коренником и двумя пристяжными лошадьми стала известна только в восемнадцатом веке. Да и царские санки совсем не походили на те огромные повозки, с печкой и лежанками, в которых ездила по стране Екатерина Великая.

Казаки приветствовали царя, сидя на лошадях, стоящих в две шеренги. У всех имелись пики, сабли и шеренги смотрелись воинственно и колоритно. Я нарисовал пару таких картинок, пока тренировал казаков держать «линию». Каждый день тренировались минут по тридцать. Пришлось даже поначалу убрать некоторых казаков из строя. Тех, которые не могли сдержать лошадь от «переступа». Такие тренировались самостоятельно, так как я сказал, что царь, по результатам смотра, всех наградит рублём. Если стоять будем смирно. Я так и скомандовал, гаркнув во весь голос:

– Ко встрече Государя Всея Руси стоять смирно!

Вороны, слетевшиеся было посмотреть, чего это мы все тут собрались, с возмущённым карканьем сорвались с веток окружающих острог деревьев.

– Что за дымы дымят за речкой у пруда? – вместо приветствия, хмурясь, спросил царь.

– Кирпич для печей жжём, Великий Государь, – доложил я

– Кирпич? Сами? И печь сделали?

– Сделали, Великий Государь. Маленькая печь, но тех кирпичей, как раз одну печь хватает собрать.

– Прямо туда езжай! – приказал царь вознице. – Посмотреть хочу. Показывай, Степан, что настроил.

Я показал перебранные наново избы с обновлёнными крышами. В моей избе дымилась труба.

– Это по белому, что ли топится? – спросил Михаил Фёдорович.

– По белому. Это моя изба. И ещё в трёх избах печи кирпичные с трубами стоят. Остальные пока так дымят. Казакам привычно.

– А тебе, значит, нет? – ехидно заметил царь.

– Почему? И мне привычно дымом дышать, но так в избе чище. Там и стены оскоблены и воском натёрты, и пол. На полу ковры. А какие ковры, если топить по чёрному?

Печи мне пришлось класть самому с кучей проб и ошибок. Пять раз разбирал, пока перестала дымить и стала топить. Причём разбирать приходилось до трубы, а значит саму трубу надо было на что-то установить. Неделю провозился с первой печью. Зато «поднакачался» силушкой прилично.

– Потом посмотрим. Вези к дымам!

Поехали к дымам.

Печи для обжига кирпича мы сделали тоже сначала из ивняка в виде «шалаша» круглой формы, кторый обмазали сначала чёрной глиной. Следующие слои мазали обычной. И Таких слоёв получилось шесть. Все последующие слои сохли в боле щадящем режиме и печь получилась толстостенной – примерно в тридцать сантиметров толщиной – и крепкой. В печь можно было легко заходить и заносить кирпичи, укладывая ихна глиняный поддон «ёлочкой». По поддоном шли воздухонагнетатели. Вокруг кирпичей накладывались дрова. Крайние кирпичи перегорали, но и Бог с ними.

Я не мастак кирпичи выпекать. Уж что получилось, из того и клади печи в избах. Птом переделаем, даст Бог. Не дымили и ладно.

Печей работало две из трёх и царь это заметил.

– А эта чего не дымит? – спросил он.

– Там кирпич отдыхает после обжига, – сказал я.

– От-ды-хает, – проговорил государь по слогам, словно пробуя слово на вкус.

– Чтобы не потрескался.

– Я понимаю, – кивнул головой царь.

Он, похоже, и не собирался вылезать из санок.

– А это что за изба дымит трубой? Кто это на отшибе поселился? Да хоромины такие. Поболя твоих станут.

– Это баня, государь. Моемся мы там сразу человек по двадцать, оттого и большая такая.

– Баня⁈ Баню я люблю! – сказал государь и спросил у Морозова. – Попаримся с дороги?

– Да, что той дороги то было? – спросил Морозов, явно не желающий идти в баню. – И мылся ты уже сегодня, государь, а много мыться вредно.

– Скажешь тоже, – сказал подошедший к царскому возку боярин, постарше, чем государь, возраста. – Много бани – хорошо. Особенно с девками. Девки есть?

– Девок нет. Но отжарить казаки могут, – вырвалось у меня. Почему-то этот человек мне сразу не понравился.

– Хе-хе! Отжарить! – засмеялся царь. – Эк он тебя, Борис Михайлович⁈

– Вам бы, Салтыковым, только по баням с бабами шараёбиться, – сказал Морозов и я офигел от услышанного.

– Шароёбиться? – подумал я. – Это, извиняюсь, как, это? Уже в это время такое слово? Морозов вообще-то сказал «шароёбитись», но ведь один же хрен, смысл понятен.

– Чистая баня? – спросил Морозов недовольно, наверное рассчитывая, что я скажжу, что только что казаки мылись.

– Со вчера вычищена. Сегодня ещё не мылись. До вечера далеко. Вода наношена. Дров подкинуть и…

– А-а-а… Так она холодная! – радостно воскликнул Морозов.

– Она тёплая, а через минуту станет горячая, – терпеливо проговорил я. – Раздеться не успеете.

– Пошли-пошли, Борис Иванович. Не ерепенься! И крёстный сынок твой пусть идёт дров подкинет, – сказал Салтыков.

Баню мы с казаками и плотниками, с которыми здорово сдружились, собрали из толстенных липовых полубрёвен так, что изнутри баня являла собой идеальный плоскостенную объёмную конструкцию. Поначалу мы делали баню «курную», то есть, без потолка с четырёхскатной крышей, покрытой не дранью, а доской.

В «курных» избах дым собирался под крышей, не щипал глаза, остывал, опускался и уходил в волоковое окно., расположенное значительно ниже конька.

Но потом местные нам показали месторождение глин, и мы, заставив крестьян её выкопать, вымесить, для чего приспособили одну из изб, и занялись изготовлением кирпичей и поставили печь с трубой. Так-то каменку в бане мы уже к тому времени сложили, потому, что баню собрали первой.

Попарились они хорошо. Царь, не рассчитывая на наше хлебосольство, привёз всё своё. А потому и квасу, и мёда, и браги хватало хоть залейся. Париться меня не позвали, а я и не просился, мысленно перекрестившись. И царю, и боярам хватало своих банщиков. Я остался один на один с царевичем, про которого как-то все забыли в предбанной суете.

– Кхм-кхм, – глубокомысленно сказал я и спросил. – Пошли к мне, что ли? Я тебе новые картинки покажу.

– Пошли, – просто сказал он. – Покажешь. Тебя же Стёпкой зовут?

Я кивнул.

– А меня – Лёшкой.

– Приятно познакомиться, – хмыкнув, сказал я и протянул ему ладонь.

Царевич вскинул в удивлении брови.

– Так, вроде купцы дела ладят, – сказал он. – Мы же не купцы.

– Это зовётся рукопожатием. Так жмут руки друзья при встрече. Ты, что, не хочешь быть мне другом, – нагло глядя царевичу в глаза, спросил я.

– Хочу, сказал царевич.

– Ну, так и ладно!

Я снова протянул ему свою ладонь и он протянул свою. Рукопожатие будущего российского царя, который перевернёт Русь православную, не было вялым. Чувствовалось, что он уже держал в руках что-то тяжелее ложки.

Я взял его правую кисть левой рукой, а левую кисть правой, перевернул ладонями вверх и посмотрел на линии.

– Ты чего? –испугался царевич.

– Вот это – линия жизни, – показал я пальцем левой руки на его левую ладонь. – Столько, сколько тебе предназначено Богом. Видишь, как она доходит далеко? А на правой – сколько будет на самом деле. Покажи.

Царевич протянул ладонь.

– Видишь, два раза будет прерываться, но всё равно жить будешь долго.

– Так она короче этой! – воскликнул царевич.

– Бог человекам даровал бессмертие, но Адам с Евой от бессметия отказались, но Бог и сейчас лаёт человекам очень долгую жизнь. Старцы по триста лет жили. И нам столько отмеряно. Но живет человек в страстях, оттого и уходит раньше. Не боись, это длинная жизнь. Все люди так живут.

– Чёрт дёрнул меня поумничать! – выругал я себя мысленно.

– А у тебя? – спросил царевич.

Я показал.

– У-у-у… У тебя ещё короче, – с нотками довольства в голосе произнёс Алексей.

А я вспомнил, что цари из рода Романовых что-то не очень-то долго жили. Лет по пятьдесят всего – максимум. Кто-то и до тридцати не доживал. К сожалению, я не помнил, кто из них. Самой долгожительницей, вроде, была Екатерина Вторая, прожившая свыше шестидесяти лет, но она уже была из другого рода.

– Вот и я говорю. Но если я поменяю жизнь, то линия жизни на правой руке может измениться.

– А это, что за линии?

– Это – ума. Эта – сердца. Это – линия судьбы. Потом тебе про них расскажу. Долго.

Я в хиромантию не верил, но если судить по моим рукам, то всё сходится.

– Это тебя мать научила? Она у тебя ведуньей была?

– Она была магиней. Так в Персии ведуний кличут.

– Она тебя научила чему-нибудь?

– Совсем немногому. Пошли в избу.

– Пошли.

В избе у меня было, как в доме у бабушки. Только окошки были слюдяные. Зато занавески на окошках были точь в точь: белые с вышитыми крестом петухами. Дорого я отдал за них. В красном углу стояла иконка, и висела ладанка, подаренные крёстными. Горела масляная лампада.

– Хорошо у тебя. Говорили же нет тут жилья.

– Срубили свежее жильё. И печь, как у меня во дворце. Люблю слушать, как она трещит. А нянька в это время сказывает про русских богатырей и князей. Борис Иванович много сказок знает.

Я прикинул, и понял, что, толком, не помню ни одной. Даже Руслана и Людмилу только до царя Кащея, что над златом чахнет и то, с трудом.

– Рассказать ему про конька-горбунка? – подумал я. – Да, пошло оно! Он мне будет руки-ноги рубить, а я ему сказки рассказывать? Ведь придёт время так и не пожалеет. Э-э-э-х…

– Что с тобой? – спросил царевич. – Показывай картинки.

Я показал. Царевич теперь не охал, а смотрел на рисунки внимательно.

– Хочу так же писать виды. Лошади какие у тебя… Словно живые.

– Я очень долго учился. И сначала ничего не получалось. Это надо помнить. Что любое мастерство достигается великим трудом.

– Мас-тер-ство, – произнёс царевич. – Это что? Это когда ты что-то очень хорошо делаешь. Лучше других. Такой человек называется – мастер. Мастак.

– А-а-а… Мастак. Это слово я слышал.

– Вот… Начинать учиться рисовать надо с простого. Вот, нарисуй горшок. Знаешь, что такое симметрия. Греческое слово.

Царевич покрутил головой. Я взял лист бумаги и согнул его пополам. Потом достал краски и намазал ими на одной стороне от сгиба. Согнул лист снова и прижал. Развернул.

– Ух ты! Мотыль получился!

– Да, если тут подрисовать тельце, получится мотыль.

– Красиво! – покивал одобрительно царевич.

– Это называется симметрия. Бог создал мир симметрии. У нас по две руки, по две ноги. Понимаешь?

– Понимаю.

– Всё, что симметрично, нам кажется красивым, потому что мы сами симметричны.

Я объяснял ему принципы симметрии ещё какое-то время, показывая, как рисовать горшок. Через час царевич с удовольствием разглядывал наше совместное творение, которое он считал своим. Нормально. Главное, чтобы все улыбались. Хе-хе…

* * *

[1] Борть – колода с пчелиной семьёй.

Глава 20

Пока мы с царевичем упражнялись в рисовании, перейдя от симметрии к понятиям объём и перспектива, прошло два часа, и перед окнами избы послышался скрип полозьев и знакомые голоса. Голос Морозова спросил:

– Эта изба⁈

– Так точно! – подтвердил по «уставному» перс, оставшийся, по моему распоряжению, перед баней «бдить».

Я вышел. На приподнятое над землёй, на высоту подклети, крыльцо.

– Заходите, гости дорогие, – махнул я обеими руками в направлении двери, что для меня срубили выше человеческого роста.

Тут я в этих острожных избушках, лоб несколько раз зашиб, и, со злости, приказал плотникам сделать дверные проёмы высотой в два метра. Что за глупости, делать низкие дверные проёмы?

На высоту проёмов государь сразу обратил внимание.

– Ты гляди, Иваныч, какие у него двери⁈ Широкие, высокие… Впору на лошади въехать.

– Да-а-а…

Все вошли.

– Чем это вы тут занимаетесь? – спросил царь, не удивляясь, что за столом сидит царевич, словно был уверен, что я его отведу к себе и чем-нибудь займу.

– Смотри, тятя, какой я кувшин нарисовал.

Царевич взял со стола картинку и развернул её «лицом» к отцу.

– Ух, ты! – удивился и восхитился царь. – Похож.

– А вот яблоко! – воодушевился Алексей.

– Ты, гляди! – обратился царь к Морозову. – Похоже!

С яблоком мы возились долго и я там много поправил. Да и как по-другому? Мне нужно было «зацепить» царевича. Заинтересовать. И, кажется, мне это удалось.

Потом я показал гостям рисунки «острова» в разных ракурсах и даже с видом сверху, уже, именно, как острова. То есть, так, как помнил его я. Была такая картинка-стенд на входе в музейный комплекс.

На картинке был изображена крепость, состоящая из одноэтажных зданий, поставленных прямоугольником. Линия, проведённая от западных ворота к восточным делила крепость на хозяйственную «левую» и дворцовую «правую» части. В дворцовой части, кроме крепостных стен, и, собственно, дворца, был нарисован сад, клумбы.

– Хм! – произнёс Морозов. – Ещё один дворец? А на что его содержать? Знаешь, сколько требуется средств, содержать Кремлёвский дворец?

– Сколько? – спросил я.

– Тысяча рублей в год! – с вызовом произнёс боярин Морозов.

– Да? – удивился я и покрутил головой. – Много во дворце нахлебников

– Дворец большой. Тут-то маленький. Хотя, охрана всё равно нужна. Ты хотел тут сотню казаков держать? Наша цена – по полтине в год, это пятьдесят рублей. И они сами себя обслужат и обеспечат. Крепость и всё хозяйство казаки построю на свои деньги, что останутся от беспошлинной торговли. Здесь всё время будет сторожить свежая сотня. Меняться станут, как караван из Персии придёт. Как тебе такое дело?

Я разговаривал с Морозовым, потому, что это он говорил со мной про казаков в Измайловском городище. Государь сейчас просто стоял и молча разглядывал Измайловский остров.

– Хм! Пятьдесят рублей – не деньги для казны. А сотня не занятых промыслом воинов,готовых в любой час отбить нападение на Москву бунтовщиков, – дорогого стоят. Верно мыслю, государь Михаил Фёдорович?

– Цена разумная, только о беспошлинной торговле с Персией он сказал. Сие опасно. Пусть тогда в казну продают с малой ценой. А то, что останется, купцам.

– А какой тогда смысл в отсутствии пошлин? – спросил я, если ты цену низкую просишь? То на то и получится. Нет выгоды, а выгоды нет, не зачем везти в Москву. Проще продать в Астрахани. Проедят караванщики больше, чем заработаем.

– Хм! Разумен отрок! – сказал с изумлением в голосе и мотнул головой Морозов. – Цену на товар ломать не станем. Сразу отпишем в указе. Всё одно, такая купецкая грамота на год даётся.

– Не-е-е, – покрутил я головой. – Не годится. Если договариваться, то сразу лет на десять. Какой казакам резон строить здесь крепость за свои деньги, если казна вдруг не даст добро на торговлю? Мы же о вашей выгоде сейчас говорим, а где наша выгода? Жизнь у крестьян становится всё хуже и хуже. Кто-то бежит, а кто не хочет бежать – бунтуют. Недовольных много. Казаки могут не только кремлёвского бунта ждать, а и в других городах и весях струнить бунтовщиков.

– Опричное войско? – спросил вдруг, подняв от картинки голову, царь.

Он смотрел на меня настороженно, но с интересом.

– Хм. Опричное войско! – сказал Морозов. – Но есть ли вера вашим казакам? Погуляли они по Руси во времена безвластия. Не начнут ли и сейчас гулять?

– Ну… Гуляли другие. Этих отбирать станем тщательно и из тех, что не хотят оседать. Казаков, которым не нужно хозяйство. Как только казак задумается о хозяйстве – это не казак, а баба.

– Хм! – улыбнулся царь. – Не уж-то сам надумал?

– Куда мне? Наш атаман так говорит. Отец мой, – соврал я. – Вот тех, что здесь набрали себе жён, больше не берём, хотят оседлости – пусть едут в Кабарду и там окраины боронят. Тут останутся служить вольные казаки, а значит – молодёжь. Как-то так…

– Сотни для такого дела мало, – вздохнув и перекрестившись, сказал Морозов. – А пригревать здесь тысячу, опасно. Сами могут взбунтоваться.

– Так, кто угодно может взбунтоваться, – скривился я. – Хоть стрельцы ваши. Сам же говорил надысь. Тут, как я думаю, то, что казаки пришлые и станут меняться, это не даст им «снюхаться» с вашими смутьянами. Ну и выгода… Ежели будет выгода – будет и служба, и дружба.

– Разумен, – покачал головой царь. – Ох и разумен! Скажи, Бориска⁈

– Скажу, Мишка! Весьма сей отрок разумен! – ответствовал Салтыков, и они рассмеялись.

Салтыков был братом государя и во времена царствования патриарха Филарета – в тысяча шестьсот двадцать третьем году – был сослан в Галич за то, что оговорил первую невесту Михаила – Марию Хлопову, обозвав болезной. После смерти Филарета в тридцать третьем году царь Михаил Фёдорович вернул Салтыковых в Москву и приблизил. Это я вдруг вспомнил.

– Тысяча? – спросил царь Морозова.

Тот пожал плечами, но промолчал.

– Не нужна тебе пока тысяча сабель. Их здесь трудно удержать в повиновении. Мы так наладим трафик, что караваны станут приплывать в Москву каждый месяц. Только надо правильные корабли для них собрать и пушками оснастить. Чтобы не боялись воров и ушкуйников. Позволишь попробовать, государь?

– Корабль построить? – удивился царь и посмотрел на Морозова.

– Просим мы голландцев корабль построить, – сказал тот. – Мастеров ждём уже два года.

– Позволь тут маленький построить? По другим канонам. Как в Персии строят. Для царевича твоего Алёшки игрушкой будет. Из липы быстро соберём. Тут я у селян много липы заготовлено на ложки-поварёшки, а мы из них корабль построим. Какая им разница, что зимой робить? Ложки, или корабль?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Салтыков. – А он мне нравится, твой крестник, Борис Иванович!

– А вот ты мне нет, – подумал я, и скользнул взглядом чуть выше глаз Салтыкова, без эмоций, не улыбаясь, остановившись на Морозове.

– Мне нравится, то, что он придумал, – сказал Михаил Фёдорович. – Только с персидскими товарами надо думать. Товар товару рознь. Что они привезут?

– Что персы возят, то и они привезут, – пожал плечами Салтыков.

– Поставить хочу конский завод. Для себя. Аргамаков завезти да случить со здешними. Разрешишь ли, государь?

– Пастбищ тут нет и покосы маловаты. Думали мы о том, да, Борис Иванович. Мыслили хозяйство дворцовое построить. Чтобы Дворцовую казну пополнять. Стол в основном. Да людей не можем собрать.

– И деньги, – пробурчал Морозов.

– Дайте нам торговлю с персами, и мы построим тут то, что будет любо для твоей казны, государь. На реке построим запруды, шлюзы, мельницы для помола муки, пилки досок. Из тех досок станем собирать корабли.

– Мельницу для пилки досок? – заинтересовался Морозов. – Как у немцев?

Он обернулся к царю.

– Помнишь, я сказывал тебе про такую?

Царь кивнул.

– А ты можешь?

– Я видел такие.

– И собрать сможешь?

– Попробую, – скромно пожал плечами я, делая всё, чтобы мне отдали Измайлово хотя бы лет на пять.

– Пусть его, а, государь? Мы тут такое хозяйство заведём. И крестьян сгоним. Дадим семена. Пусть тут лес валят, пилят, корабли строят, растят хлеба и гречу. Всё, как мы хотели.

– Казаки пахать не станут, – предупредил я. – Строить крепость будут. Пахать, сеять – нет.

– И не заставляет никто, – отмахнулся Морозов. – Сказано же: «крестьян пригоним». Надо! Надо, государь, ловить беглых бессрочно. Вон, хоть на том же Дону… Сколько там беглых⁈

– Не отдадут беглых казаки, – покрутил головой я. – С Дона выдачи нет!

– А у нас и сил нет, чтобы ту выдачу и розыск беглых требовать, – сказал Салтыков. – Вон, если только казакам поручить?

Я задумался? А что? Беглый беглому – рознь. Кого-то и за душегубство ловят. Организовать «охотников за головами»? Тоже ведь… Что охраняешь, то и имеешь. Знать кто в розыске, найти, взять и к себе спрятать так, чтобы другие не нашли.

– А что? Дело дельное предлагает Борис Михайлович, – сказал я. – И сие дело должно быть тайным. Никто знать не должен, что казаки ищут беглых. А за поимку чтобы плотили.

– Тайным? А что? Дело говорит паря! – сказал Салтыков.

Мне вспомнилось, что Измайловской усадьбой управлял Тайный приказ[1], учреждённый царём Алексеем Михайловичем. При личном участии Алексея Михайловича канцелярия «путного ключника» следила за тем, чтобы «царская мысль и дела исполнялися все по его хотению, а бояре б и думные люди ни о чём не ведали»[2].

– Думские бояре все одно прознают про тайный приказ и так развопяться, что света белого не взвидим, – проговорил Михаил Фёдорович.

– С малого надо начать, – сказал я. – Раз мы сговариваемся о службе, то сей сговор станет тайным. Подписанный, он станет храниться не в посольском приказе, а у государя. Туда же я стану отсылать отчёты о проделанной работе: сколько и чего построено, сколько собрали и съели жита…

– Ему сколько лет? – спросил Салтыков Морозова.

– Четырнадцать стукнуло месяц назад, – сказал боярин.

– Уже писаться в новики можно, – задумался Салтыков. – Грамотей, значит? Жито он, значит, считать станет! Ишь ты! Сможешь писать-то по-нашему?

– Пишу кое-как. Да ничего, Алексей научит. Я его виды писать-рисовать научу, а он меня русскому письму обучит. Я его виды писать-рисовать научу, а он меня русскому письму обучит. У нас ещё и считать не чего. Пока стану учитывать свои расходы, что в наше дело вкладывать стану.

– Наше дело? – удивился царь. – Какое это: «Наше дело»? Тут только моё дело может быть!

– Не скажи, государь, – покрутив головой проговорил я. – Тебе лучше заключить договор с казаками, как с иноземцами. Как ты с голландцами подписывал, или немцами. Зато ежели что случись, обидим ли кого, мы не твои подданные, а иноземцы. Кто такие? Были, но ушли в украину. С них и спрос, а не с тебя. Так с боярами легче будет ладить. Запишем меня и русским, и персидским именем. Запутаем так думных-то. Да и списывать деньги из казны на нужды наёмников, легче, чем на своих воинов. Свои всё стерпят, а наёмники могут обидеться.

Все трое взрослых и Алексей смотрели на меня выпучив глаза и молчали наверное минуты две, от того, как я смолк. Потом откашлялся царь, а за ним и Морозов с Салтыковым.

– Ох и наворотил твой крёстный сынок, Борис Иванович. Ох и наворотил. За три дня не объедешь. Я понял едва-ли всё, но то, что понял, – мне по нраву. Правильно. Не хочу, чтобы думные бояре знали про мои дела всё! Не верю я им! Доказала смута, что верить никому нельзя. Особенно ближним. Наёмникам ещё так-сяк верить можно, если платишь, а ближний круг предаёт сразу, если почует свою выгоду.

– Так-то оно так, но кто возглавит тайный приказ? – спросил Салтыков. – Не уж-то, – он?

– А почему бы и не возглавить. Сам придумал, пусть сам и двигает дело. Тем паче, что он этих делов навыдумывал изрядно. Вот пусть и пишет. Как немцы-голландцы говорят? Э-э-э… Слово всё забываю… Прожект? Да! Прожект! Пусть напишет свой прожект и нам покажет! А мы втроём станем наблюдателями прожекта.

– Тогда следует сделать два соглашения. Одно явное с наёмными казаками, а другое – тайное. По явному согласию мы выделяем из казны деньги на нужды наёмного войска, а по другому, доверяем казакам много царских пожеланий.

– Ха! А про Никиту Романова-Юрьева-то мы и забыли! – вдруг стукнул себя по лбу Салтыков.

– Ничего не забыли, – скривился Морозов. – Идёт он лесом, прости государь, этот Никита Иванович.

– Зачем, лесом, – спросил я. – Давайте я выкуплю у него эту землю, а когда будет надо, продам в казну.

– Никитка бездетен, – задумчиво произнёс Морозов. – Когда преставится, даром земли в казну отойдут.

– Ха! Сейчас он бездетен, а завтра женится и родит сына. Правильно говорит Стёпка, сейчас выкупать землю надо. И продаст он земли-то эти, кому не попадя, лишь бы тебе, государь, навредить. А то возьмёт и монастырю отдарит. Зело вреден Никитка, вс мы это знаем, и зол на тебя, государь.