Текст книги "Степан Разин (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Стрелецкий голова с интересом посмотрел на воеводу, усмехнулся и спросил, покачивая головой:

– Хочешь миром с казаками решить? Ох, гляди, Василь Андреевич. Это, говорят, хитрые бестии. У них ни чести, ни совести нет. Чистые османы…

* * *

[1] Происхождение слова «Царица» связано, вероятнее всего, с тюркским словом «сары-су» («жёлтая, мутная вода»), переосмысленному по звуковому сходству в «Царицу» («сары-су» – нарицательное обозначение рек в Казахстане, протекающих по глинистым степям, из-за чего их вода мутно-желтоватая). Название же города и острова, на котором он был основан, возникло, очевидно, от тюркского слова «сары-чин» («жёлтый остров»). Возможно, что название Царицына возникло от имени реки Царицы (в путевых записках и дневниках XVI—XVII веков некоторые иностранные путешественники сам город называют Царицей).

[2] Локоть – 47 см.

[3] Фунт торговый (английский) = 0.453 кг;

[4] Рокош (польск. rokosz, буквально – бунт, мятеж) – официальное восстание против короля, на которое имела право шляхта во имя защиты своих прав и свобод. Изначально это съезд всей польской шляхты (а не только депутатов) на сейм.

Глава 5

Стёпка уже давно пришёл в себя после побега и я только изредка подправлял его действия. Например, когда прятал сидор, зарывая его в песок, когда убегал от стрельцов, ныряя в воду. В остальных случаях, когда бежал, пересекая то там, то сям русло реки, когда пил, ел и делал остальное, Стёпка вполне справлялся. Справлялся и не очень уже удивлялся, когда я, вдруг, заставлял его прятаться от стрелецких разъездов, встречавшихся ему не раз и не два по дороге к Волге. Тут Стёпка, почему-то, подтормаживал, разевая рот на наряженных, как цирковые клоуны в зелёные, красные или синие рубахи, стрельцов.

Я же поучился немного стрелять из лука. Не заметно для Степки, поучился. Он целился в сурков, а я сравнивал его прицел со своими ощущениями и глазомером. В своём детстве мы делали простейшие луки из сырой ветки и верёвки. Потом в зрелом возрасте на какой-то гулянке-пикнике с друзьями мне приходилось стрелять из покупного, принесённого кем-то, лука. Так, что, навыки какие-никакие у меня были, а уж Стёпка лупил сурков с любого положения. Нормально потренироваться в стрельбе я решил несколько позже, когда благоволит обстановка.

Чёлн, двигавшийся от пристани, представлявшей собой множество вбитых в дно разноразмерных столбов, связанных между собой дощатым причалом и несколькими сходнями, ведущими к берегу, сначала мирно подгрёб к стругам, а потом двинулся прямо к Стёпке. Я насторожился.

– Давай, малец, залазь! Отвезём тебя к твоему батьке.

– С чего такая милость? – спросил я за Стёпку, ибо тот снова раззявил «варежку».

– Нам не трудно. Князь-воевода приказал.

– Прямо таки князь-воевода озаботился? С чего вдруг? – снова удивился я.

– Он самый. Вон воевода стоит у пристани. Будет с вашими казаками беседовать. К себе во дворец позвал. Атаманом же твой батька? Тимофей Разин?

– Ну, – неопределённо сказал я.

– Вот он и пойдёт с воеводой калякать.

Мне почему-то вдруг захотелось тоже «покалякать» с воеводой. Мне, почему-то, сильно не хотелось идти в Каспийское море и служить Персидскому шаху. Вот если бы казаки оставили свои семьи тут, то я лучше бы тоже остался в Царицыне. Пусть и маленький городок и скучно, наверное в нём, но что для мальчишки надо? Я знал, что казаки везут в Персию свой товар, в основном – шкуры белок и лис, добытых в Воронежских лесах. Одна чернобурка стоила до десяти венгерских золотых. Мне на прожитьё хватит той, что спрятана у меня в сидоре, хе-хе… Суметь бы ещё её продать… А для этого надо познакомиться с воеводой ближе.

– Интересно, в шахматы он играет? – подумал я и пошёл навстречу конным стрельцам, уже приблизившихся ко мне метров до двадцати, внимательно вглядываясь, нет ли чего у них в руках, похожего на аркан.

– С другой стороны, – подумал я. – Захотят поймать, поймают. Время для «убегать» я уже упустил.

– Пойду я лучше ногами, – сказал я гребцам. – Наплаваюсь ещё по воде.

– Странно ты гутаришь, – бросил вслед Стёпке старший гребец. – Из немцев, что ли?

– Сам ты из немцев! – «обиделся» я. – Донские мы казаки!

– А-а-а… Татарва! – сказал и засмеялся стрелец.

– Сам ты «татарва»! – по-настоящему обиделся я и обратился к первому подъехавшему стрельцу. – Прокати, дядя?

Тот «дико» удивился и только молча подал мне правую руку, развернув корпус на девяносто градусов вправо. Я, подпрыгнув, ухватился за руку, а стрелец, развернувшись обратно, взметнул меня на высокий круп лошади. Это была не ногайская вислопузая лошадка, которых в струг вмещается два десятка, а огромный европейский рыцарский конь. У меня аж дух захватило, когда мы единым махом выскочили на высокий, метров десяти, взгорок, слева полого спускавшийся к пристани и поднимающийся далее к стенам крепости. Царицын располагался на холме между двух рек.

– Вот, княже, пострел сам напросился «прокатить». И ловить не пришлось! – рассмеялся, как я понял, десятник. – А мы уж и арканы приготовили.

– Зачем меня ловить⁈ – удивился я. – Я не собираюсь убегать.

– А что ж тогда драпал?

– Тогда со мной казаков не было и пушек, а сейчас есть, – усмехнулся я.

– Грозишься, щеня? – больше удивлённо, чем зло, спросил десятник.

– Рцы, мне, Микитка! – окрикнул десятника сотник. – Кто тебе говорил ловить казачонка? Миром говорили привезти! Или не так?

– Так, да шустрый он зело. Сам бы, мо быть, не пошёл ба.

– Так, сам же пошёл же⁈ – сказал, хмыкнув я.

Стёпка, увидев разряженных в шелка, бархат и жемчуга вельмож, снова застопорился. Я лихо скользнул с коня и предстал перед воеводой босоногий, но с гордо поднятой головой.

Воевода смотрел на меня с интересом.

– Кланяйся! – прошипел сотник. – Кланяйся воеводе князю Горчакову, холоп.

Я с удивлением посмотрел на сотника.

– Мы не холопы. Мы – вольные казаки. На службе, или в холопах ни у кого не состоим. Зачем же мне кому-то кланяться.

– Ах, ты…

Стрелецкий голова выбросил вперёд руку с нагайкой, и кончик плети, достав меня, ожёг плечо.

– За что? – спросил я, прищурясь обеими глазами и глядя прямо в глаза сотнику. – Князь-воевода, пошто беззаконие чинишь?

– Зачем ты его, Фёдор Иванович? – спокойно спросил воевода.

– Дерзок больно. Мал ещё перечить старшим! – возбуждённо бросил сотник. Конь его, тем временем, переминался ногами, чувствуя тревогу всадника.

– Был бы я дерзок, дядя, ты бы уже давно с пропоротой почкой с коня сползал – сказал я и, поднырнув под животом у аргамака, приставил к его левой почке острие своего ножа. Приставил и отскочил в сторону воеводы, схватив его коня под уздцы.

– Спаси, воевода, от напасти твоего сотника. Дурак у тебя сотник. Ой, дурак! Ты же хотел миром с казаками решить, а теперь война может статься.

– Из-за тебя, что ли война? – спросил Горчаков спокойно, удерживая «охреневшего» от моего к нему скачка коня.

– Твой холоп ударил плетью вольного человека. У нас, казаков, за это виру берут, жизнью. Ты думаешь, князь, атаман стерпит такую обиду?

Я смотрел прямо в лицо Горчакову, стараясь не встречаться с ним глазами.

– Виру⁈ Ты и впрямь дерзок, казачонок! – усмехнулся Горчаков. – Мал ещё виру требовать.

Я уже хотел броситься по сходням на причал и с него в Волгу, пока струги ещё не пристали, но воевода вдруг замолчал.

– Дерзок-дерзок… Если у тебя такой же отец-атаман…

Он не договорил. А пристально всмотрелся в мои глаза.

– Мне в глаза смотри, – приказал он и я посмотрел. Что мне жалко что ли? Посмотрел нму в глаза и слегка с недобрым взглядом усмехнулся правым углом рта.

– Хм, – хмыкнул он. – Виру, так виру. Ты в своём праве. Челобитную писать надо. Напишешь?

Стольник расхохотался.

– Напишу, – сказал я. – Бумагу и перо дашь?

– Да? – удивился воевода. – Письмо разумеешь?

– Разумею. И не только церковное. Ещё немецкое и англицкое.

– В смысле, англицкое? – опешил воевода. – Англицкое и немецкое письмо?

– А что ты удивляешься? – усмехнулся я. – Почему я не должен знать англицкого и немецкого письма, когда у нас по Дону и немцы, и англичане ходют? Да и на Волге мы не раз их встречали, хе-хе…

И действительно, почему бы это мне не знать английского и немецкого, когда у нас на кафедре английскому языку уделялось очень пристальное внимание, а немецкий я за полгода стажировке на гамбургской верфи выучил прилично. Да Стёпка нахватался голландских и персидских слов. Татарский он ещё знал почти как родной, а я мог облечь его хоть латинскими, хоть русскими буквами.

– Да-а-а?

Удивлению воеводы не было границ. Сотник же вообще офонарел и сидел на коне, словно проглотив жердь.

– Значит, будешь писать челобитную?

– Ну… Челобитную пусть холопы пишут, а я буду писать жалобу вашему царю на противоправные действия его подданных в отношении свободного и вольного человека Степана Разина сына Тимофеева. Как, кстати, зовут-величать, правонарушителя?

Воевода впялился в меня пристальным взором и смотрел недобро. Я уж снова подумывал не пора ли рвануть по «бездорожью», как он рассмеялся.

– Интересный дядька, – подумал я, нисколько не расслабляясь. Именно в такие моменты бьют исподтишка, отправляя противника в глубокий нокаут.

– Как ты сказал? Правонарушителя? И чьи права нарушил мой сотник?

– Мои. Я по отношению к вам – иноземец. А значит судить нас с твоим сотником следует согласно статье двадцать седьмой Судебника. При споре иностранца с русским «жребий вымет, тот поцеловав, своё возьмёт или отцелуется». Также в Судебнике сказано, что дела с участием иноземцев находятся под юрисдикцией Посольского приказа.

– Ещё посмотреть нужно, какой ты иноземец? Из беглых, поди? – пробурчал Фёдор Иванович, понимая, что нежданно-негаданно заварил кашу.

– Что за казачонок нам попался необычный? – думал он. – Ой, не к добру сие…

Почти так же думал и воевода, но, в отличие от сотника, вида, что озадачился необычным поведением пацанёнка, на вид лет десяти, не показывал.

– Значит, виры хочешь? – спросил воевода, усмехаясь. – А ежели я на себя вину возьму? Мой же служивый… За меня вставал… За мою честь, попранную тобой.

– О-ба-на! – подумал я. – Эк он меня?

– Я, воевода, ни чью честь не попирал. Особливо твою… Никак не помышлял тебя обидеть. Вольный человек кланяется, или не кланяется по своей воле. И обижаться за то не след. Это, что на ветер обижаться, или на дождь, или на солнце… Всё едино… Вольный ветер… Вольные казаки…

– Да-а-а… Остёр и дерзок ты, казак. Как тебя звать-величать? Меня – князем Василием Андреевичем Горчаковым. Ах, да… Ты же сказал… Степан, говоришь? Разин, или Русин? Про вольного казака Русина Тимофея я слышал. Про Разина – нет.

– А какая разница? Русин? Разин?

– Разиня, что ли? – хмыкнул воевода.

– Разин, значит – первый. Раз – первая цифирь.

– Да? Ты и цифирь знаешь? – снова удивился воевода.

– Достали, – подумал я. – Я ещё и таблицу логарифмов знаю и тригонометрию. А черчу я как! А сопромат⁈ И шить немного могу! И вязать шарфики! Тьфу, млять!

– И цифирь знаю, – вздохнул я. – Так, что ты, Василий Андреевич, говорил про вину твоего служивого?

– Ежели возьму на себя его вину, с меня тоже виру потребуешь? – усмехнувшись спросил он.

Я посмотрел на воеводу и вздохнул.

– Нет, Василий Андреевич, с тебя не возьму.

– Да, кто тебе даст? – зло выдавил сотник. – Виру он возьмёт…

– Зря ты так, Фёдор Иванович, – посмотрев на него и пожав плечами, сказал я. – Я, вроде бы, тебе ничего дурного не делал. Наоборот. Сам пришёл и говорю с вами. И, заметь, струги не швартуются к пирсу, а ждут, чем наш разговор закончится. И, гляди… Запалы дымятся, а из борта жерла пушечные торчат. Смекаешь, зачем-почему?

Я помолчал, глядя на сотника.

– А я скажу тебе. Ждут казаки, чем разговор наш закончится. Отпустите вы меня, или нет? Какой я сигнал им подам, так они и поступят.

– Скажешь пальнут они по тебе? – хмыкнул сотник.

– Пальнут, – просто сказал я. – Я махну, они пальнут.

– А ты махнёшь? – удивился воевода. – Не убоишься умереть?

– Махну, ежели надо будет. И не убоюсь, не думай. Казак за свою честь готов умереть всегда.

Меня начинало потряхивать.

– Да ты вон трясёшься весь! – снова хмыкнул сотник.

– Трясусь, – согласился я. – А ты бы не трясся? Но я трясусь, а ежели надо будет, я махну. Веришь?

Я посмотрел в глаза воеводе. Василий Андреевич с улыбкой посмотрел сначала на казачьи струги, потом на меня.

– Ладно, убедил, красноречивый, – сказал и ещё больше улыбнулся он. – Прости моего служивого, Степан Тимофеевич.

– Ну, что ты, княже? – простонал сотник. – Знамое ли дело, чтобы ты перед каким-то сиволапым винился?

– Этот сиволапый, как ты говоришь, Фёдор Иванович, через десяток лет атаманом казачьим станет. И ежели он сейчас такой, то каким он тогда станет?

– Кто же ему даст, стать атаманом-то? – буркнул сотник.

– Дурак, ты, дурак, Фёдор Иванович, – вдруг сказал Горчаков, качая головой. Он вдруг пожалел, что взял Головаленкова в стрелецкие головы.

– За княжьим столом сиживал когда-то? – спросил Горчаков.

– Нет, – ответил я за Стёпку. – А он чем-то отличается от казацкого? У нас на Дону в лесах зверьё не пуганное, рыба в пример лучше Московской, кореньев сладких и ягод на кустах и деревах видимо-невидимо. Так и чем княжий стол лучше казачьего?

Я открыто усмехался.

– Но от твоего стола не откажусь, князь-воевода Фёдор Андреевич.

И тут я поклонился, едва ли не в пояс.

– Экий ты… перец, – со смешанными чувствами непонятно высказался воевода. – Вроде как обидел, а обижаться не хочется. Мастак-мастак, словеса плести. Совсем меня запутал.

– Чёрт он, или колдун, – буркнул сотник. – Задурил нам головы.

– Ты про себя, Фёдор Иванович, говори, да не заговаривайся. А ты, Степан, ступай к отцу и вместе приходите.

– Обмоемся, приоденемся и придём, – сказал я, чем ещё больше смутил воеводу.

* * *

– Об чём толковали с воеводой? – спросил Тимофей Разин. – Это же воевода там стоял на коне?

– Воевода и сотник евоный. А толковали? Звали отобедать с ними. Тебя же пригласили?

Тимофей нахмурился.

– Меня-то пригласили, а вот ты-то тут при чём? Мал ещё на пирах сиживать.

– Княжата сиживают с двенадцати лет, а мне уже тринадцать, – горделиво сказал я.

– Тринадцать? А ведь верно! Так то княжата!

– А чем казак хуже князя? Такой же свободный человек.

– Такой же? – Тимофей вылупился на сына. – Ха! Точно! Такой же! Прав ты, Стёпка! Ха! Так пригласили тебя к воеводиному столу, говоришь? Чем ты так понравился князю?

– А я с него виру потребовал, – сказал я пожав плечами.

– Ви… Кхм! Виру? – спросил, поперхнувшись, Тимофей. – С воеводы? Очумел?

– Сотник его ударил меня нагайкою. Вон, смотри.

Я показал на кровоподтёк на плече.

– А я пригрозил написать царю жалобу.

– Царю⁈ Жалобу⁈ Точно сдурел! Ты и писать не умеешь!

– Как не умею? Умею!

Тимофей выпучил на меня глаза.

– Кто тебя выучил?

– Сам выучился.

– Побожись!

– Ей Богу! – сказал я, и чуть было не перекрестился, но вовремя вспомнил, что в семействе Разиных сие принято не было.

– Ладно, потом проверю. Сказывай дале.

– Ну, вот… Воевода тоже сильно удивился, что я писмом владею…

– Ещё бы, – хмыкнул Тимофей.

– Ага… И мы поговорили ещё немного, я его убедил и он меня пригласил вместе с тобой.

– Чем же он так к тебе расположился, а не отсёк тебе твою дерзкую голову?

– Я ему сказал, что если только махну рукой, так вы из пушек ударите. И он испужался. Вы ведь были готовы палить?

Стёпка, то есть я, посмотрел в глаза Тимофею. Тот смутился, но по его смуглому лицу было не видно, что он покраснел.

– Ведь пальнули бы?

– Ну, пальнули бы, ежели что не так пошло бы. Думали мы с твоими братами, что они тебя в залог возьмут.

– Во-о-о-т… И воевода в это поверил. Я сильно убедительным был. Как, говорю, махну сейчас рукой, так и пальнут со стругов. Видишь, говорю, запалы дымят и пушки из ортов торчат.

Тимофей стал очень серьёзным.

– И что, махнул бы?

– Махнул бы, тятя. Заело меня, что с казаками, как с холопьями обращаются. Я, говорю, вольный казак и умру вольным казаком.

Тимофей и Фрол с Иваном даже рты раззявили, а я в душе смеялся.

– Вы глядите, ребя, какой казак растёт. Мало, что от персиянки, а каков, а?

– Да-а-а, – покрутил головой Иван. – Силён, ты, брат!

Фрол ничего не сказал, так как до сих пор не мог закрыть рта от удивления. И мой рот потихоньку приоткрывался.

– От какой-такой персиянки рождён Стёпка? – подумал я.

Я подумал, а Стёпка и не отреагировал вовсе. Хотя… Почему бы и не от персиянки? Иван с Фролом, тоже, не были похожи на родных братьев. У них и разрез глаз был разный. Тоже, наверное, от разных матерей. Не удивлюсь, если они и жили все вместе. Хотя… Я-то лет на семь моложе Ивана. А Фрола – лет на пять. Четыре сына – четыре жены, если брать Фатиму и Рифата. Не вникал Стёпка в семейные дела. Не интересно ему было, с кем спал его отец, когда и по какому праву.

Глава 6

А вот меня, вдруг заинтересовала история про рождение Степана Разина от персидской жены Тимофея Разина. Вдруг эта история переросла в историю про персидскую княжну, которую Стенька Разин выбросил из струга? Или вдруг его оженили в Персии, а не поход это был. Женили на персидской княжне, потому, что рождён он был от княжны. По статусу, так сказать. Но что-то пошло не так и ему пришлось бежать из Персии, а по пути ограбить своего тестя – персидского шаха. Ведь говорят же, что жил в Персии Степан со своим отрядом долго и как сыр в масле катался. Так не живут простые наёмники. Наёмники воюют. Интересно…

Об этом думал я, приводя себя в порядок.

Во-первых я хорошенько вымылся, почистил и постриг свои ногти. Ну, как постриг? Обрезал кое-как ножом и обработал плоским камнем песчаника. Так как вещи мои остались в ногайском стойбище, мне нашли чьи-то. Казаки были разные по возрасту и комплекции. Были и не намного старше меня и такие же щуплые.

А шаровары подтягивались под самые подмышки и перевязывались кушаком, куском шелковой ткани, типа шали, которая сворачивалась в ленту шириной в ладонь. Рубаха пряталась в штаны, а сверху надевалась куртка или безрукавка. Нашлись для меня и красные сапоги и красная повязка, для волос вместо шапки или чалмы. Тимофей с Фролом и Иваном выглядели тоже, как настоящие богатые ( на мой взгляд) персы.

– Вы гляньте на нашего Стёпку! – увидев сына, восхитился Тимофей. – Настоящий персидский царевич. И стоит-то как⁈ Ногу отставил! Руки в боки!

Я развёл руки в стороны и прошёлся «Барыней», потом сделал «топотушки», отстукивая пятками по доскам причала и хлопая ладонями и себя по груди. А потом вскочил на согнутые пальцы носков и засеменил в «лезгинке».

– Ойся, ты ойся, ты меня не бойся, – запел я. – Я тебя не трону. Т ы не беспокойся.

Сапоги были кожаные, но на мягкой, гнущейся подошве, а потому держали и защищали пальцы хорошо.

– Эх, молодец. Настоящий джигит! Казак! – восхитился отец. – Молодец, что ушёл от ногайцев.

Отец с братьями были одеты в шаровары, спрятанные под длинную, почти до пят, разрезанную спереди, рубаху, по-персидски перепоясанную кушаком, у рубахи были разрезаны спереди до локтя и рукава. Под этой рубахой была ещё одна с узкими длинными рукавами, собранными в множество складок.

Меня удивило то, что все вещи были отлично по фигуре выкроенные и сшитые так, что казалось их строчили на швейной машинке двойным, а кое-где и тройным, швом.

На головах у родичей были надеты шапки с оторочкой из беличьего меха.

Тимофей тоже прошёлся раскинув руки в танце, отбивая пятками заданный мной ритм.

– Эх, малец-удалец! – сказал он, однако вдруг лицо его и глаза посерьёзнели и танец он остановил. – На разговор серьёзный идём. Можем и не вернуться. Казакам я указ дал. Ждут наших сигналов. Вы все молчите. Особенно ты, Стёпка. Что-то ты раздухарился у меня. Сей князь, видно, хитрая бестия, ежели его сюда воеводой назначили. Не наговорил ли ты чего лишнего, Стёпка?

– А что я ему мог сказать? Правды я ему не сказал. Сказал, что на службу к Персидскому шаху идём.

Сказал я и увидел, как Тимофей пытается схватить воздух ртом и не может вздохнуть.

– Ты! Ты, что наделал⁈ – наконец вымолвил атаман. – Зачем ты сказал по шаха? И откуда ты про это знаешь?

– Про что знаю? – «удивился» я. – Вы же вверх по Волге гулять собрались? Ты так сказал. А я правды не выдал. Отвёл им глаза.

– Тьфу! – в сердцах сплюнул Тимофей.

Иван рассмеялся. Фрол насупился, не зная, как реагировать. Он был немного туповат, а Иван разумом шустёр.

– И что сейчас говорить воеводе?

– А вы не на Волге гулять думали? – спросил я.

Стёпка, тот вообще ничего не соображал. Плохой из него был помощник в переговорах. Его бы в мои девяностые и заставить выжить. Да-а-а… А ведь мне тогда в девяносто пятом было, как и ему сейчас – тринадцать. Когда я осознал, что за «базар» могут и убить. По-настоящему убить, а не как в кино. Да-а-а… Вот, млять, времена были… Как я выжил, как я спасся?

– Скажи, как и я. Воевода тогда точно поймёт, что ты врёшь и подумает, что ты пойдёшь по Волге наверх.

– А как мы мимо Царицына пройдём? Зачем? Ежели нам наверх надо?

– А товар? Меха ты здесь, что ли продавать станешь? В Астрахани персидский базар.

Тимофей стукнул себя по лбу.

– Ай, да Стёпка! Ай да щучий сын!

– Ладно придумано, – покивал головой Иван. – А мы хотели с боем прорываться.

– Так, если бы его не поймали, и прорвались бы, – буркнул Фрол. – Как нож сквозь масло прошли бы. Они на этой переволоке нас не ждали.

– Зато потом, когда возвращались бы, нас и взяли.

– Нас ещё в Астрахани возьмут, – буркнул Фрол.

– И в Астрахани и тут…

– Там мы договорились и после откупились бы. Грамоту взяли бы на проезд до самой Москвы. Купеческую грамоту.

– Да, ну тебя, Фролка! – махнул на брата рукой Иван. – В гости купеческие выбиться не просто. Мы же казаки! Иное сословие! Я в купцы не пойду!

– А я бы пошёл, – вздохнул Фрол.

– Мы – ничьи, – оборвал сыновей Тимофей. – Вольность, она о двух концах палка. Неприкаянные мы, ребя. Как трава «перекати поле». Видели? Вот и мы такие… Всё! Ладно всё выходит. Пошли, послушаем, чем грозить воевода будет.

– А может и не грозить совсем? – пожал плечами я. – Чувствую, он чего-то хочет от тебя.

– Чего хочет? – удивился атаман.

– Не знаю, – пожал плечами я. – По его глазам было видно, что его что-то гложит.

– По глаза-а-а-м, – пренебрежительно повторил отец Стёпки. – Что-то гло-о-жит… С каких это пор ты стал так много болтать языком и так смело разглядывать глаза старших? Вот и на меня смотришь без боязни…

Я отвёл взгляд.

– Наверное после того, отец, когда три дня и три ночи шёл один по пустоши, полной степных волков и другой нечисти. После того, как ты меня продал ногайскому старшине, а я сбежал от него, убив охранника.

– Что⁈ Убил охранника? Сбежал? Убил? Кого ты убил?

Я спокойно пожал плечами.

– Того, кто стоял в секретном дозоре на переволоке.

Я смотрел на Тимофея с прищуром, ожидая его реакции и она грянула. Тимофей вдруг так «заржал», что кони, стоящие на берегу, шарахнулись в стороны и казаки, держащие их в поводу, едва не попадали.

– Ха-ха! А-ха-ха! О-хо-хо! У-хо-хо! – на разные лады хохотал Тимофей. – Стёпка убил ногайца! О-хо-хо! У-хо-хо! А-ха-ха!.

Атаман сгибался почти до самой земли, оперев руки в колени. Его словно рвало хохотом и потом он закашлялся и его, действительно, вырвало брагой.

– О-хо-хо! – стонал уже тише атаман, отплёвываясь и вытирая слёзы и жёлтую слюну. Наконец он вымученно выдохнул, вдохнул и снова выдохнул.

– О-о-о-х, уморил, – устало простонал он. – Значит, это ты кашу заварил в стойбище? Да-а-а… А ведь ногайцы поймут, кто это сделал.

– Может быть поймут, а может быть и нет. Но, разве кто докажет, что это я? Я убежал и всё. Никто не видел, как и когда. Скажем, когда был шум и крики, я испугался и убежал.

– Да, ну их! – махнул атаман рукой. – Убежал – значит молодец! Значит и впрямь – вырос уже. Убил – значит воин! Джигит! Фрол! Достань тот кинжал, что остался от матери его. Как раз ему станется!

Фрол забрался в струг и вскоре сошёл с него с тряпицей, которую передал отцу. Тимофей предал тряпицу Стёпке.

– Не урони в воду смотри! – предупредил отец. – Помнишь мать-то свою?

Я задумался, а Стёпка покрутив головой, взял шёлковую шаль с чем-то твёрдым внутри. От шали приятно и сильно пахло чем-то сладко-пряным.

– На берегу разверни! Или, ступай! – сказал Тимофей. – Пошли, ребята!

Стёпка, выйдя на берег, развернул шаль и ахнул, а я увидел богато украшенные рубинами ножны узкого кривого кинжала с длинной, загнутой в обратную сторону рукоятью. Стёпка прямо так, не вынимая его из ножен взялся за рукоять и приподнял ближе к лицу. Рубины сияли на закатном солнце каплями крови и у меня в глазах помутнело и голова, от кроваво-красных всполохов, закружилась.

– Эк, как сияют, – с некоторым, как мне показалось, сожалением в голосе произнёс Фрол.

– Ладно, пошли, – грубо скомандовал Тимофей. – Развезли тут тягомотину, словно бабы, мамки. Скоро смеркаться будет, а нам сигнал подавать. Кто его во тьме увидит?

– Ничто… Высоко ещё солнце, – успокоил Иван.

– Этот ещё разговорился! – всплеснул руками Тимофей. – батьку правит! Я вот вам выдам нагайки. Всем троим! Когда вернёмся!

Казаки вскочили на коней, а я на свою Муську, радостно встретившую меня, словно родного жеребёнка. По сравнению с аргамаками годовалая Муська выглядела словно пони, но она была настоящей лошадью ногайской породы, как и все другие казачьи кони. Очень удобные, между прочим, кони в перевозке их на стругах. Они сбивались гуртом и стояли на нижней палубе, как монолит.

Воевода встретил нас, стоя на «золотом крыльце». Сильно удивившись, увидев меня в богатом наряде и с торчащей из под кушака рукоятью кинжала, обнесённой россыпью мелких рубинов, он сделал непроизвольное движение ко мне, словно хотел разглядеть кинжал ближе. Однако воевода сделал вид, что просто шагнул навстречу гостям и сделал приглашающий жест руками.

– Он, точно, что-то от нас хочет, – подумал я, убеждаясь в своём наблюдении за мимикой князя. – Что-то он задумал…

– Я князь Горчаков Василий Андреевич, здешний воевода, – просто сказал князь.

– А боярин воевода Гагарин Иван Семёнович, здоров ли? – спросил атаман.

– Здоров-здоров, дай Бог. Может быть уже к Казани подплывает. Я как десятину назад у него воеводство принял. Кхе! Да, вы проходите!

– Нам, воевода, сигнал подать надо. Дозволь, мой Ивашка на башню сходит и помашет платком? Бо, палить начнут наши струги, без сигнала-то.

– Сигнал? – не удивился, а спросил воевода. – Пусть помашет. Распорядись, Фёдор Иванович, да проводи.

Сотник недовольно скривился и пошёл с крыльца, ведя за собой казака.

– Пока его нет, скажу, – вдруг тихо но внятно проговорил воевода. – Мне верные люди нужны на Волге, с которыми можно дела разбойные делать.

– О, как! – удивился Тимофей. – Зело разбойные?

– Зело богатые, – сказал воевода, поглядывая куда-то в сторону.

– Значит – зело разбойные. Почему к нам обратился?

– А к кому ещё? Ты – первый.

Он вдруг хмыкнул.

– Стёпка твой мне подсказал, что твоя фамилия переводится, как первый. Да и показал он, что с тобой можно дело иметь. Коль такого крутого казака вырастил, то сам ещё круче. А мне именно такие и нужны. Много тут ходят таких, что и побить не грех. Голландцы всякие, англичане.

– А царь? – хмыкнув спросил атаман.

– Не царь… Боярин Морозов с ними ладит. Ему денежки от голландцев идут. Вот и его казну тоже облегчить не грех.

– Голландские гости с пушками ходят…

– Так и у тебя пушки имеются. Или страшишься?

Атаман помолчал.

– Кто не страшиться, тот дурак, – сказал Тимофей. – Я поворую голландцев, а ты меня побьёшь за то.

– А ты воруй так, чтобы никто на тебя не сказал.

– Да, как такое возможно? – удивился атаман.

– Не оставляй следов, – пожал плечами Горчаков.

– Хм! Ты так смело говоришь о таком, кхм-кхм, первому встречному… Не боишься, что донесу?

Атаман глядел прямо в глаза Горчакову дерзновенно и от того, по спине Василия Андреевича побежали мурашки.

– Не уж-то я ошибся? – подумал он, но сказал. – А кто тебе поверит? Да и ежели б хотел донести, то не стал бы мне говорить. Ведь верно, Стёпка?

Я удивился обращению воеводы к Стёпке, а сам казачонок ещё более и снова впал в ступор.

– Чего молчишь? Или осуждаешь?

– Не судите, да не судимы будете! – сказал я словами из завета.

– Голландцы и англичане везут из Персии золото и вывозят его через османов, минуя Московские казённые посты. Так что, я не стану клятвопреступником. И, тем более, вы. Иноземцы переходят по Камышинскому переволоку в Медведицу, а по ней в Дон. На Дону их встречают ваши казаки и сопровождают до Азова или Кафы, в зависимости от наличия перед Азовом турецкого флота. Так что, упреждая твой вопрос, скажу, что на Дону вы их не возьмёте.

– Они точно везут золото? – спросил атаман.

– Морозов от них получает персидскими золотыми деньгами.

– Вот стервец! – мотнул головой атаман.

– И я говорю. Пошлина от голландцев копеечная, ведь товаром они персидским не торгуют, а в мошну Морозовскую громадные деньжищи идут. Он скоро всю Русь скупит, паразит.

– Забрать у вора – святое дело, – сказал я.

Атаман и воевода посмотрели на Стёпку.

– Я ещё ничего не решил, – нахмурившись, произнёс Тимофей. – Думать надо.

– Здесь думай. Выйдешь, не приняв решение, – нашего разговора не было. А теперь пошли за стол. Сотник идёт с твоим сыном. Фёдору Ивановичу ничего знать не надобно. Как оказалось, не большого ума он. А попросту – дурак. Точно, Степан?

– Тебе виднее, – пожал я плечами.

* * *

Отужинали мы хорошо. Больше всего мне понравились конфеты из сладкого, почти твёрдого желе, сваренного на рыбьем клее. В них были молотые грецкие орехи и цукаты. Очень вкусно с настоящим индийским чаем. Всё остальное, я тоже едал, но в очень малых количествах. Доедал скорее. Стол изобиловал мясом, рыбой, птицей, отварными кореньями, похожими на картофель, но не картофель. Клубни рогоза и какого-то степного растения, понял я из мыслей Стёпки.

Мы сначала сидели, а потом лежали на коврах и подушках. Взрослые пили вино, я пил различные ягодные морсы и компоты из сушёных фруктов. Они были варёные, а я с какого-то времени, сырую воду пить перестал. Спросив про напитки, какие из них варёные, я снова сильно удивил воеводу. От указал на компоты и морсы, и спросил: «Зачем тебе»? Я ответил, что «Не хочу продрыстаться» и они с атаманом долго смеялись. Но потом воевода то и дело поглядывал на меня, хотя разговаривал с Тимофеем.

Воевода много расспрашивал про житьё-бытьё на Дону, про походы за зипунами и про его персидскую жену.

Атаман много про неё не говорил. Сказал лишь, что привёз её из персидского набега, откуда вышел, практически, один с двумя сыновьями, которым тогда было почти столько же, как и мне сейчас. Он вынуждено оставил казачью ватагу, так как выкрал персиянку вопреки воле её отца. Кто был её отец, атаман не сказал. Сказал только, что его уже нет вживых.