Текст книги "Степан Разин (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Да-а-а… Чужому он земли-то продаст. Да не всякий купит, зная, что ты, государь, на них глаз положил. Да и цена у них кусачая, у этих земель. Не любому по мошне.

* * *

[1] Приказ тайных дел учреждён в 1655 году Алексеем Михайловичем и был, с одной стороны, личной канцелярией царя, с другой – учреждением, в которое передавались дела из прочих приказов по указу царя. Ему был подчинён Дворцовый приказ. Был упразднён по смерти Алексея Михайловича. Данный приказ не был подчинен Боярской думе, и все вопросы решались в обход её мнения. Приказ осуществлял верховный надзор в сферах дипломатических отношений, а также управления и судопроизводства (приказного и воеводского). В 1663 в подчинение приказа был передан Хлебный приказ, отвечавший за обработку государевой пашни и обеспечивавший московский гарнизон стрелецкого войска т. н. хлебным жалованьем. С того же времени приказ тайных дел управлял рядом царских сёл.

[2] С тысяча шестьсот шестьдесят четвёртого и до конца девяностых годов XVII века путным ключником (менеджером, по современному) Измайлово был Устин Фёдорович Зеленой. Он пользовался таким уважением, что сам царь обращался к нему за советами.

К 1676 году под управлением Зеленого работали 70 служителей – помощники, подключники, старосты, целовальники и прочие. Съездной двор Устина Зеленого находился на острове, к его деревянным хоромам вела широкая дорога через двое подъездных ворот. Площадь перед его домом была одним из главных мест местной жизни – прямо на ней заключали сделки, совершали расчёты и платили налоги. Также сохранились свидетельства, что уже в зрелом возрасте Петр I обедал в личном доме Устина Зеленого и «по особому относился к старому приказному служителю».

Глава 21

Я не пошёл на охоту, как меня ни уговаривали Морозов с Салтыковым. Государь молчал, а значит, я был в своём праве. Алексея тоже на охоту не брали, а значит и мне там делать было нечего.

– Покажешь, как из лука стреляешь! Да и можешь ли⁈ – подзуживал Морозов.

– Удаль свою казаки не в охоте показывают, – отговаривался я. – Будет время. Мы тут с Алексеем Михайловичем найдём, чем заняться.

Бояре махнули на нас руками и уехали. Мы же с Алексеем взяли санки и стали кататься с горки, перестроенной из одного из разобранных срубов острога. Горку с морозами полили водой, и она стала развлечением и для казаков, что меня совсем не удивило. Мужчины всегда остаются детьми, даже если они цари. А что, и царь, и Морозов с Салтыковым, увидев горку, сразу захотели прокатиться.

Горка стояла «лицом» к пруду, и из-за того была сразу не видна, а когда была распознана, то сразу привлекла внимание. Знатные особы потребовали санки, а они и стояли под горкой в срубе.

Площадка перед скатом была такой большой, что на ней собрались и поместились все желающие. Санки на площадке ставили в прокатанные во льду колеи, сделанные укладыванием реек при заливании, и выталкивали на скат. При этом сани, не теряя направления, неслись вниз и выкатывались на длинную снежную дорогу, что специально насыпали казаки. Потом сани накатывались на уклон, тормозивший их, и останавливались. Тут пригодилось мой опыт посещения разных лыжных и тюбинговых баз и знание устройства их горок. Был бы снег и время, я бы им тут такой снежный городок устроил! Но не до того сейчас.

Вот этим мы и стали заниматься с царевичем, когда «охотнички» убыли за лосем, – катанием на санках и катались до полного изнеможения, а потом пошли в баню, где нас обработал вениками Байрам. Он уже привык, и париться, и парить по-русски. И вообще, он всё больше становился русским, постепенно теряя свою персидскую спесь, на которую никто уже не обращал внимания.

Как только Байрам из низшего состояния приподнялся в иной статус, он превратился в высокомерного и принеприятнейшего типа. Я некоторое время присматривался, а потом спокойно сказал ему, что мне не нужен такой слуга и я намереваюсь отказаться от нашего договора, в котором имелись подобные условия. После этого перс поумерил свою спесь, которая распространилась на казаков, а вскоре и совсем угомонился, видя, что казаки насмехаются над ним и даже «пародируют».

Среди казаков жить – это целое искусство. Я на себе это испытал, когда приезжал к бабушке в деревню. Там пацаны городским спуску не давали и чтобы получить среди них какой-то минимальный статус, надо чем-то выделиться. Я выделился выездкой. У дядьёв имелись свои лошади, вот они и научили держаться в седле и ухаживать за животинкой. Но всё равно, без подначек в казачьей среде не обходилось. Даже среди уже взрослых и даже старых казаков присутствовала «словесная удаль».

И тут я оказался среди казаков, как рыба в воде. Стёпка тоже не тушевался, но находился на вторых ролях и был сыном атамана, а потому его особо словестно не «стебали». А меня Тимофей поднял, как взрослого, на ранг выше рядового казака, а сие, ещё и заслужить надо, иначе слетишь с места, как петух с чужого насеста.

И тоже благодаря упорному труду в постижении военного мастерства и конной выездки, которую мне удалось, зная некоторые нюансы и стояние по утрам в каратековской стойке «киба дачи», называемой «стойка всадника», освоить месяца за два. Стойка, кстати, позволила отработать мощный и сильный удар руками и устойчивость.

Я, было, подумывал развлечь царевича моими наложницами, да потом решил: «А с хрена ли своё отдавать? Мало ли что не жёны!».

– Погожу, – подумал я. – Должны прийти со следующим торговым караваном персидские наложницы, вот из них я и подарю Алексею Михайловичу парочку. А пока – обойдётся массажем.

Девушки, обученные Байрамом и мной, отлично делали восстановительный массаж. Они много работали по хозяйство, а потому руки у них стали крепкими, а пальцы сильными. Царевичу массаж очень понравился. Потом прибыли охотники и снова посетили баню.

– Хороший дух у твоей бани, Стёпушка, – хвалил, пьяненький Салтыков. Он, почему-то, выказывал мне симпантию, а у меня его масляная физиономия почему-то симпатию не вызывала.

– Да стены гладкие, ровные. Нигде не видел, чтобы так строили! Вполовину брёвен меньше надо! Рачительный ты хозяин. И где тебя только этому учили?

Вопросы были риторическими, и я молчал и улыбался, молчал и улыбался… Потом ели жаренную печёнку с луком, а потом, на ночь глядя – варённую лосятину.

Царевич, узрев у меня ещё одну кровать, со стёганным плотным матрасом, набитым овечьей шерстью и опробовав её ещё днём после баньки, отпросился ночевать ко мне. Государь, подумав и посмотрев внимательно на меня, разрешил. Морозов хотел расстроиться, но глянул на стол, уставленный водочными настойками, махнул рукой и сказал: «Пущай его идёт». А царь сказал:

– Служи хорошо и у тебя всё будет! За наследника головой отвечаешь!

На его слова я только кивнул.

Мы умаялись за день и уснули быстро. Царевичу ещё днём очень понравился плотный матрас и он, пока не уснул, всё бранил и бранил свои жаркие перины, грозясь всё во дворце переделать. Укрывались мы толстыми персидскими верблюжьими одеялами, вдетыми в пододеяльники, сшитые местными бабами по моему заказу из тонкой льняной белоснежной ткани. Ткань приятно холодила лицо, а верблюжья шерсть отлично грела тело. Кирпичная печь прогорела и, с закрытым дымоходом, отдавала тепло медленно. Масляный открытый светильник, стоящий на столе, я погасил. Фитиль я свил из льняных нитей. Лампаду гасить не стал.

Я бы смог уснуть раньше, но уснул после царевича, прислушиваясь к его дыханию. Спал я чутко. Алексей, объевшись свеженины, испускал разные звуки, несколько раз ночью просыпался и просил поднести пить. Я поднимался с постели и подносил. А как же! Служба!

Рано утром мне пришлось встать и растапливать печь, ибо ночью сильно похолодало. Однако, дрова и растопка лежали приготовленные и, распалив печь, я снова завалился в постель. Однако, проснулся царевич, и мне снова пришлось прислуживать ему уже по другим делам. Но и для этого у царевича всё было с собой. Пару фаянсовых горшков мне выдали по убытию нас из царского терема.

Я в жизни ни за кем не прислуживал. Даже в армии не ходил за «дембелями». Тогда мы служили по году, и понятия «старослужащий» просто не было. Смешно было называть так солдат, отслуживших по полгода. А «неуставные» отношения прерывались мной хорошим ударом в печень, если кто не понимал слова. Говорить по «понятиям» я умел, а тогда только на таком «языке» и разговаривали.

Тут прислуживать приходилось, ибо иерархия даже не выстраивалась, она в этом мире присутствовала. Не согнул спину – получил. Оттого и бежали на Дон те, кто спину гнуть ни перед кем не хотел. Я же сам лез туда, где приходилось преклоняться. Мне это не очень нравилось, но я надеялся, что своим умением и смекалкой приподнимусь над этим обществом. Может не над всеми его членами, но над многими. А при благоприятном стечении обстоятельств и при правильном применении знаний о грядущем, можно попробовать и власть захватить. Ведь шёл же Разин на Москву. Только ранили его. Не вовремя ранили и тем развеяли веру в его заговорённость. И время тогда было потеряно на лечение, да на разброд и шатания.

– Не дай Бог такое произойдёт, надо сразу рвать когти куда-нибудь на Урал, – думал я, дремля и досыпая утренний сон. – И знахаря бы какого приискать, да приголубить.

Следующий день прошёл, как по писанному.

Казаки расстарались на славу, показав и удаль, и мастерство. Царюочень понравились пики и то, как я такой палкой владею. Остальные казаки тоже старались, но пока им со мной не сравниться. Это и заметил царь.

– Гляжу, ты у них прямо-таки мастак с этим копьём обращаться. Почему это они не умеют, как ты?

– Только начали осваивать. Я недавно придумал такое оружие. Оно, государь, называется копьё. Видишь, к острию утончается, чтобы не гнуться, а тут расширяется, чтобы не глубоко проникать в ворога. Видел же, да, как из чучела вырывается, когда на ремне вокруг локтя проворачивается?

– Да! Ловко! Значит, сам придумал?

– Сам, государь! Нет ни у кого в конных войсках такого оружия. И не надо, чтобы было, государь. А для того скрывать все новины твои надоть.

– Ты снова про тайный приказ? Всё новое когда-то становится старым.

– А всё тайное становится явным, – сказал я. – Есть такое дело, но всёравно, свои секреты надо хранить, чужие – красть.

– Хе-хе! – улыбнулся царь. – Мудр, как старик. Тебе словно не четырнадцать лет, а все сорок. И даже больше. Я не всё разумею, что ты советуешь, а я живу дольше.

– Разными жизнями жили, государь. У нас живут по правилу: «Хочешь жить, умей вертеться». Вот казаки и вертятся.

– Не все же казаки такие, как ты? – спросил, нахмурившись, царь.

– Почти все, государь. Голь на выдумки хитра. Так тоже у нас говорят.

– Эту присказку и я слышал.

Морозов и Салтыков соревновались в стрельбе из луков, а мы с Михаилом Фёдоровичем стояли в сторонке.

– Приглянулся ты Алёшке, Степан. Он, вроде, старше тебя, а многого не знает, ибо, как ты говоришь, другой жизнью живёт. Далее Коломны и не был нигде. А ты, вижу, мастер не токма картинки писать, но и крепости строить и службу править. Допущу я, чтобы ты бывал в Кремле и учил наследника. Но главное, наладь казачью службу. Мне по нраву то, что ты берёшь на себя мои расходы. А беспошлинно торговать с персами я тебе разрешу. Ежели цену для казны ломить не станешь.

– Не я торговать стану, государь. А желания твои я брату передам.

– Не верю я, что не ты всем заправлять станешь, – сказал, смеясь царь. – Ой, ха-ха, не верю. Ты, и батьку в бараний рог гнёшь?

– Не-е-е, ха-ха-ха, – позволил себе рассмеялся и я. – Его не согнёшь! Он сам кого хочешь согнёт.

– Пишут мне с Волги, что много твой Тимофей на реке воров побил, много товара и купцов спас. Хвалят его воеводы. Не придёт ли сюда, твой Тимофей?

– Не-е-е… В Персии зимовать будет. Товар там закупит. Скоро тут будет караван с товарами и подарками. Дозволь мне здесь их хранить?

– Подпишу я указ о найме твоих казаков, как войско иноземного строя. Пропишу в указе находиться на зимних квартирах здесь. Морозов сговориться с князем Яковом Черкасским. Тот близок с Никиткой Романовым и уговорится о продаже Измайловской вотчины тебе. Пропишу тебя новиком, а отцу твоему дам жалованную грамоту на «гостиное имя» и продам земли от устья реки Воронеж и ниже по Дону. Какие-то сёла там уже есть, но какие, то мне не ведомо. Не платят они подати. Пусть там крепости ставит и людом заселяет. Других свободных земель, чтобы тебя, как князя, наградить у меня нет. Хотя… Запутал ты меня совсем, паря. Вроде и наследник персидского шаха, а вроде и вправду казак.

– Казак я, государь. Только по бумагам наследник. И потому добиваться должен всего сам.

– Ну-ну, – улыбнулся Михаил Фёдорович. – По бумагам наследник Персии, это дорогого стоит. Мало ли, как жизнь обернётся? Хорошо, что у тебя есть деньги, чтобы купить вотчину, но одарить тебя я обязан. Мало в казне земель. Разобрали бояре, вернув себе, отобранное Иваном Васильевичем. Да наградить надо было тех, что оборонил Русь от разорения. Стоят в разрухе казённые земли, усадьбы царей прошлых.

– Зачем он мне это говорит? – подумал я.

– Много строить придётся, – продолжил государь. – И твоя помощь государеву делу, как нельзя кстати. Особливо, Тимофей твой помог. Гости купеческие не нарадуются.

Царь замолчал.

– Почему я тебе всё это говорю? – вдруг спросил он. – Да потому, что умру я скоро, а Алёшка останется на троне воевать со всеми этими упырями, что в боярских шапках ходят. Даже эти, – царь кивнул в сторону веселящихся Морозова и Салтыкова, – из казны не ложкой, а черпаком черпают. И все так. Ты же сразу мне понравился тем, что не просил себе лишнего даже за службу. И показал, что не только словесами вязать можешь. Помогай Алёшке. Одного вы с ним возраста. И, дай Бог, сдружитесь. Нужны ему будут те, кто не лебезит перед ним, а служит верно. Что думаешь, отрок зело разумный?

– Думаю, что не всё от меня зависит. От господаря всё идет. Вот станет он слушать не меня, а Морозова и что? Хотя, мне и советовать то нечего. Морозов точно уж больше меня знает. А то, что ворует… А кто не ворует, государь? Мне надысь твой Никифор сказал: «Не украдёшь – не проживёшь», и он ведь прав. Тяжко жить подневольным крестьянам. Мрут с голода. Обирают их бояре до нитки. Особенно новые, те, что с Польши пришли и сейчас землями одарены. Оттого крестьяне и бегут в украины. Тот же Никита Романов чистит здешних крестьян так, что только щепным промыслом и живут. Тот же Никита Романов чистит здешних крестьян так, что только щепным промыслом и живут.

– А ты, значит, крестьян чистить не будешь? – язвительно спросил царь. – И от тебя не побегут?

– Дочиста обирать? – переспросил я, чтобы прикинуть, как ответить так, чтобы не обидеть царя. – До чиста обирать не буду. Да и ты говорил, что здесь хочешь всё правильно устроить. Например, ты про гречу говорил. И правильно говорил. Гречку ни один червяк не ест, а ячменем и рожью не брезгует. Хранится гречка намного лучше любого другого зерна и польза от неё человеку больше. И ещё, цветок у гречки пчёлам нравится. И липа не нужна. Хотя с липы мёд дюже полезный.

– Откель про гречу знаешь? – нахмурился государь. – И про пчёл?

– Греческие купцы везде ездят. И нам на Дон гречку привозили. Да нашим казакам не пришлась по нраву сия крупа. А ведь с неё и мука добрая получается. Мне нравились лепёшки, что мать жарила.

Я врал и не краснел. Для польза дела, ведь.

– Ежели с землёй всё сложится, заставлю крестьян засеять поле гречихи. Она ведь и засухи не боится. И улики поставлю. Да такие, что диву дашься.

– Улики? Это ты про колоды-пчельники говоришь?

– Про пчельники, ага, – улыбнулся я. – Такие пчельники, что ого-го. Мёд сам стекать будет.

– Ой, ладно, – махнул рукой государь. – Люблю я пчёлок. И пчельники сам хотел тут поставить на колодах. Нет других домов у пчёл, только колоды с дуплами.

– А вот, придёт время, сам увидишь. Всему своё время и свой срок.

Наконец бояре и Алексей натешились стрельбой из луков и подошли к царю.

– Повеселил ты нас, крестничек, – воскликнул Морозов. – Добрые у тебя воины в конной сечи, а ежели без коней?

– Без коней тоже могут. Иногда приходится засаду делать пешую. Или тихо разведать. Могут и так, и так. Братцы, – крикнул я казакам, – покажем, как мы на кулачках бьёмся?

– Покажем, атаман.

– Ух ты, они же тебя атаманом кличут! – удивился Салтыков.

– Ну, кхе-кхе, в такой битве я у них атаман. Они меня никак поймать не могут. Мы, с вашего разрешения, на палках, чтобы не поубивать друг друга. И рукавицы наденьте! – крикнул я казакам, хотя четырёхлучевые гарды на тренировочных палках имелись.

– Нападайте, – крикнул я и устремился в гущу казаков. По ранней договорённости, тот, по которому хоть слегка задевала палка, выходил из схватки. Разу убыло трое, потом ещё трое, потом ещё.

Я то наскакивал, то откатывался, применяя и кувырки и другие кульбиты, ударял и палкой, и ногами, крутил восьмёрки и фланкировал. Казаки сражались честно, а потому вскоре из тридцати, осталось только пятеро. Пространства для манёвра стало больше и поэтому попасть по ним стало труднее.

Глава 22

Напав на меня одновременно, казаки всё-таки меня «зарубили».

– Ай, да Стёпка! Ай, да лихой рубака, – воскликнул Салтыков.

– Ай, да крестничек! – восхитился Морозов.

– Тебе не больно, – спросил Алексей показывая на шишку, растущую у меня на лбу.

– Ничего! – отмахнулся я, отдышиваясь. – Это мы показали потешный бой. Казаки давали мне показать наши ухватки во владении двумя саблями во всей красе. В реальном бою меня бы зарубили гораздо раньше.

– Как, потешный? – воскликнул Морозов. – Били они по настоящему. Видно было!

– Били по настоящему, да только знал я кто и когда будет бить. Сговорились мы. Чтобы повеселить вас.

– Но ты крутился, как веретено. И в правдашнем бою так бы ты победил, – сказал государь. – Так крутиться никто из моих стрельцов не может. Или бояр, кто сабельным боем владеет. Вот хоть бы ты, Борис Иванович? Ведь славный рубака был, а так не крутился.

– Точно, так не крутился, – подтвердил Морозов. – Мы всё больше конно секли руки и головы. На скаку догонишь и так «бзынкнешь» сабелькой по спине, ажно тягиляй лопался.

Морозов оглянулся на царевича Алексея.

– Кхм! – смущённо кашлянул он и продолжил. – А в пешей сече и не припомню, чтобы бился.

– Говоришь все так как ты могут? – хитро улыбаясь, спросил царь. – Что-то не верится мне. Или так же как с пикой, не все ещё освоили твои придумки?

Я улыбнулся.

– Ты прав, государь! Не все! Но вскоре все освоят. Покажите, ребятки, фланкировку.

Я положил деревянные «клинки» на землю и захлопал в ладоши, отбивая ритм. Одновременно запел «Ойсу»:

– Ойся, ты ойся, ты меня не бойся. Я тебя не трону. Ты не беспокойся…

Один за другим выходили казаки и демонстрировали своё мастерство владения своим холодным оружием. Клинки со свистом рассекали воздух. У кого-то получалась именно фланкировка, когда сабля выскакивала из-под передней руки с разворотом режущей кромки вверх, а не простые «восьмёрки», девятки и круги.

Потом, когда все разошлись, вышел я с двумя саблями, которыми фланкировать был гораздо труднее, чем прямыми шашками.

Да и, честно говоря, фланкировка тоже была лишь показухой и это мне доказали казаки, когда я им пытался противостоять только вращением сабельки в разных плоскостях. Я и раньше знал, что в реальном бою фланкировка не только бесполезна, но и опасна, ведь некоторые «финты» возможно выполнить только лишь держа саблю двумя пальцами. Всегда в фехтовании существовал такой приём, как «вышибка», когда даже крепко зажатое в руке оружие выбивалось.

Кручение сабли или шашки является неплохим упражнением для развития гибкости суставов, укрепления необходимых для фехтования мышц и выработки того, что называется «чувством оружия». Однако более простые и, самое главное, более эффективные с точки зрения всего вышеперечисленного упражнения уже давно разработаны в фехтовании и носят весьма говорящее название «мулинеты» («мельницы»). Более того, мулинеты служили не только для обучения фехтованию, но и использовались как элементы защиты или атаки, однако были достаточно просты, представляя собой фактически круги, не требовали ослабления хвата и всегда выполнялись с лезвием клинка, поставленным в плоскость удара. Так, например, вращение клинка в кисти использовали для круговых отбивов и круговых ударов.

Да, можно было бы просто учиться фехтовать, но такого понятия тут никто не знал. Школы не было. Казаки учились владеть саблей друг у друга и самостоятельно.

Кроме шашки я в молодости фланкировал: нагайкой, саблями, мечами и кинжалами. Приёмы основаны на мышечной памяти. Это нетяжёлые физические приёмы, но при крутке задействуется вся группа мышц и я использовал её больше для развития тела.

Но зато фланкировка была красива и зрелищна.

Казаки хлопали и пели «Ойсу». Я крутил две сабли, создавая вокруг себя свистящий воздушный шар. Царь и бояре стояли раскрыв рты, Алёшка подпрыгивал и попискивал от удовольствия. Наконец, когда песня закончилась, я остановился, вложил обе сабли в ножны. Подбежал Алёшка.

– Ну, ты! Ну, ты! – повторял и повторял царевич, а потом спросил. – Научишь⁈

– Конечно! Всё, что знаю и умею, тому научу, если захочешь.

– А знаешь и умеешь ты, отрок, отчего-то слишком много того, что не умеют другие, – задумчиво проговорил Салтыков, хмуря брови.

– У-у-у, боярин, ты не видел ещё и половины того, что могут другие, что живут в других условиях. Просто я с детства этим занимаюсь. Тяга у меня к военному ремеслу и к разным выкрутасам. Вон, казаков спросите. Многие меня с рождения помнят. У них и учился. Просто, раньше не мог, а сейчас повзрослел и окреп, вот и удивляю их.

– А что это ты за стихири пел? – спросил задумчиво государь. – И складные такие стихири. Ойся, ты Ойся, ты меня не бойся… Надо же, как складно. Чьи это стрихири? Не уж-то снова твои?

– Мои, государь! – скромно потупив взор, сознался я.

– Да, что же это⁈ – «всплеснул» руками Морозов. – Ты же вроде исповедовался? А из тебя так и прёт гордыня.

– Не гордыня это, Бориска, а дар Божий. И нам след вознести благодарственную молитву господу нашему Иисусу Христу, что к нам его привёл. Стихири и я пробовал вершить, кхм-кхм… И святейший государь Иван Васильевич, грешил стихирями и пел даже. Так, что отстань от крестника, Борис Иванович и благодари Бога.

Когда произносил нравоучение, государь даже нахмурился на Морозова, но тут же просветлел лицом, когда перевёл взгляд на меня.

– Как у тебя получаются такие складные стихири? Отнюдь не по церковным канонам они сложены. Простые какие.

– Я потом расскажу государь. Это писать надо.

– Так… Э-э-э… Мы же тут все ваши чудеса посмотрели?

– Все, государь, – вздохнув, согласился я.

– Тогда пошли к тебе, покажешь, как стихири складывать.

– Может отобедаем? – спросил Морозов. – Там, небось, всё уже стынет.

– А пошли к нам в терем! – пригласил государь. – Отобедаешь с нами, а потом расскажешь про стихири. Ты только этот сложил, или ещё есть?

Я прикинул, что помнил из стихов,но ничего кроме есенинской «Берёзы» и несколькиъ строк «У Лукоморья», не вспомнил.

– Да так, – скривился я.

– Пошли-пошли, – потянул меня за рукав овчинного полушубка, который спас меня от града ударов палками в конце «схватки», государь.

Первым делом, после того, как Михаил Фёдорович рассупонился и уселся на свой царский «стул», он, обращаясь ко мне, сказал:

– Чти!

– Э-э-э… Чего чти? – спросил я, вроде бы не понимая, что от меня хотят.

– Стихири чти.

Припухшее, как я уже теперь понимал, от водянки лицо государя, светилось оиданием. Да-а-а… А вспомнить-то я ничего и не смог, пока шёл к царскому дворцу.

– Э-э-э… Про берёзу, – сказал я. – Э-э-э… Белая берёза под моим окном принакрылась снегом, э-э-э, словно серебром. Э-э-э… На пушистых ветках снежною каймой распустились кисти, э-э-э, словно бахромой. Нет – белой бахромой. И стоит береза в сонной тишине. И горят снежинки в золотом огне. А заря, лениво обходя кругом, обсыпает ветки новым серебром.

Когда вспоминал стихи, я весь погрузился в себя и не видел, что вокруг твориться. Когда же я открыл глаза, то увидел распахнутые, как варежки, рты всех четверых слушателей.

– Матерь Божья! – наконец вымолвил государь. – Это ж настоящее чудо!

– Да-а-а уж, – едва проговорил Морозов.

– Точно – чудо! – качая головой, сказал Салтыков.

Царевич только и смог, что сглотнуть, слегка выпучив при этом глаза.

Я, честно говоря, забыл, что здесь и сейчас стихи, как рифмованные и ритмические тексты отсутствовали совсем. Откровенно говоря, и Шекспир рифмами театральных зрителей не баловал. Рифмованных строк в текстах Шекспира процентов двадцать всего. Могу ошибаться, но сам читал его в оригинале больше, как нерифмованные произведения и сразу обратил на это внимание. Но читается легко и поэтично.

А в России стихи начнутся только с Пушкина Александра нашего Сергеевича. Да-а-а…

– Вот я налип с этой «Ойсой», – подумал я. – Они же сейчас с меня живого не слезут! Вынь им и положь стихири, мать их…

Во время обеда на меня косились все и мне, как говорится, от взглядов высокопоставленных особ не лез кусок в горло. Мозг мой кипел, как разум возмущённый, пытаясь вспомнить хоть какие-то рифмованные строки. Но не вспоминалось ничего.

– Некрасова им почитать? – думал я. – Отец, слышишь рубит, а я отвожу… Ага! И потом на лесоповал…

Кроме песен, стихов не вспоминалось. Да и песни, какие-то пошлые, для этого времени. Или слишком патриотические не в ту сторону. Батяня комбат, например… Да-а-а… Не готов я оказался к поэтическим дискуссиям. Потом я вспомнил «Тихо по веткам шуршит снегопад», а следом за ней «А снег идёт, а снег идёт…», потом «Ах снег снежок белая метелица, говорит что любит, только мне не верится». Любил я старые песни, что пели мои родичи на пьянках-гулянках. Вспомнился, кхм-кхм, совершенно не к месту, «Интернационал». Короче, к концу трапезы я кое что вспомнил и был готов к «Музыкальному рингу». Была такая телепередача на заре моей молодости, или скажем – детства. А потом я вспомнил «Из-за острова на стрежень» и меня пробила дрожь.

Отобедав, все смотрели на меня и ждали, мать его, десерта. Я встал из-за стола, промыл рот водой, чтобы что не вылетело, акромя песни, отошёл чуть подальше и грянул:

– Из-за острова на стрежень, на простор речной волны выплывают расписные, Стеньки Разина челны. На переднем Стенька Разин с молодой сидит княжной, свадьбу новую справляет, сам веселый и хмельной. А она, закрывши очи, ни жива и ни мертва, молча слушает хмельные атамановы слова. Позади их слышен ропот: «Нас на бабу променял! Только ночь с ней провозжался, сам наутро бабой стал». Этот ропот и насмешки слышит грозный атаман м могучею рукою обнял персиянки стан.

Я перевёл дух и оценил удар оружием массового поражения «по культурным скрепам». Удар был что надо.

– Брови черные сошлися – Надвигается гроза. Алой кровью налилися атамановы глаза. «Ничего не пожалею, буйну голову отдам», – раздается голос властный по окрестным берегам. «Волга, Волга, мать родная, Волга – русская река, не видала ты подарка от донского казака. Чтобы не было раздора между вольными людьми, Волга, Волга, мать родная, на, красавицу возьми!» Мощным взмахом подымает он красавицу княжну и за борт ее бросает в набежавшую волну… «Что вы, черти, приуныли? Эй ты, Филька, чорт, пляши! Грянем, братцы, удалую на помин ее души…»

Тишина стояла минут пять. Никто даже не шевелился. Я же спокойно поклонился в пояс и сел на своё место, что было мне отведено с дальнего от царя края стола.

– Кхм-кхм, – подал первым голос Салтыков. – Зачем же ты её утопил-то, Стёпушка?

– Кого? – «удивился» я, ожидая этот вопрос.

– Кхм-кхм… Княжну-то персидскую.

– Не топил я никого. Это – вымысел. Э-э-э… Придумка.

– Как так-то⁈ Ты же сам только что пропел! – удивился Салтыков.

– Ну? – вопросил я. – И что с этого? Придумал я. Чтобы интереснее было.

– Нельзя же так! – озираясь на царя спросил Салтыков. – Это ведь враки? Не можно врать людям. Канон церковный…

– Я не по церковному канону стихи собираю, а чтобы интересно было, складно, краснословно, – вспомнил я старое слово.

– Краснословно, – повторил государь. – Хорошее слово. У тебя, Степан, много новых слов. Вроде и наших, а слышатся они по-другому. И с такими словами складно получается. И я понял, как ты их складываешь. Княжну – волну… Э-э-э… Пляши – души…

Я обратил внимание, что ни государь, ни бояре не использовали «и» для смягчения глагола в неопределённой форме.

– Значит, не бросал княжны в Волгу? – спросил Морозов.

– Не бросал, – вздохнул я.

– То – смертельный грех! Знаешь же что такое смертный грех? Такой не отмолить.

– О! Государь! – словно вспомнив что-то, воскликнул Салтыков. – Ты знаешь, что к нам едет некто Паисий Лигарид.

– Кто такой – Паисий Лигарид? Зачем едет? – удивился Михаил Фёдорович.

– Кто знает? – пожал плечами Салтыков.

– Иезуит?

– Кто знает? – снова дёрнулся, словно от удара током боярин.

– А кто знать должен⁈ – возмутился царь.

– Они там все иезуиты, – сказал Морозов. – Все греко-католики под Римским престолом ходят.

– Снова станут нас уговаривать на двуперстие перейти. Под Греческие каноны… Ну что с ними делать? И не пускать нельзя, коль едет. Откуда прознали, что едет?

– От Днепровских казаков. Схватили они этого Паисия, держат у себя и спрашивают тебя, пускать ли далее.

– Что-то Польские казаки снова затевают. Небось к нам опять проситься станут. Сколько уже раз просились, а потом к польскому королю переходили.

– Они просятся, а мы не берём.

– Не для того мы с Польшей мир заключили, чтобы из-з каких-то продажных казаков ссориться. Нет нам пока никакого резона с Польшей или Крымчаками воевать. Так что про Паисия, как бишь его?

– Лигарид, – напомнил Салтыков.

– Грек что ли?

Я едва сдержался, чтобы не сказать всё, что знаю про этого Паисия Лигарида, но сдержался. Не моё это дело. Пока. Не мог я сейчас знать столько, сколько знаю. Может потом. Когда ещё этот Паисий Лигарид, посланный Коллегией Пропаганды Ватикана в Константинополь, доедет до Москвы? Сейчас он сбежал оттуда, потому что на патриарший престол взошёл Парфений Второй, энергично боровшийся с иезуитским влиянием на Востоке.

– Иезуит ли он? – проговорил я мысленно и так же мысленно рассмеялся. – Ха-ха-ха! Ещё какой! Но странно, не помню я, чтобы этот Паисий был в Москве в это время. Только в шестьсот шестьдесят втором году он приехал в Москву по приглашению патриарха Никона. А до того шпионил где-то «по низам» и интриговал в Валахии[1].

Тут в России он с патриархом Антиохийским Макарием Третьим сыграл главную роль в церковном расколе. Макарий просто предал анафеме всех тех, кто крестится двумя перстами. И это случится за несколько лет до «того» собора. Вот и думай теперь, как быть. Ведь Алексей Михайлович, будучи царём прямо-таки «возлюбил» Паисия, защищая его от патриарха Нектария, отлучившего Паисия от церкви. Дела-а-а… Не сейчас ли проникся доверием к Паисию юный Алексей?