Текст книги "Степан Разин (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Тебе зачем это? Я ведь тоже из Персии шёлк вожу.

– То лето мы с братьями много потеряли от воров на Волге и Каспии. Один из моих братьев сгинул в море-океане вместе с товаром. Мне не чего предложить моим английским и голландским товарищам.

– Ага! Тамбовский волк им товарищ! – подумал я. – И я причём?

– Хочешь, пригоняй свой товар в Ярославль и торгуй за меня. И сделай мне десять таких как у тебя стругов.

– Вот видишь, я о том и говорил, что всё течёт, всё меняется. Вчера у тебя были струги и товар, а сегодня нет. Так и у меня может быть… Ничто не вечно под луной. А струги тебе я делать не стану. Дались они тебе⁈ Сделай обычные и вози себе завозись!

– Не хочешь, значит, уважить? – спросил Никитников, недобро ухмыльнулся и начал наливаться кровью. – Не правильно держишь себя, паря. Или возомнил о себе не весть что? Да я царя на стол ставил! Да мы в Ярославле ополчение собрали. Деньги для него кто давал? Мы…

Он задохнулся от возмущения и гнева.

– Ничего! И не таких ломали! Посмотрим ещё! Кто – кого? Ишь ты!

Морозов тоже хмурился и лицо его выглядело недовольным.

– Ты, купец, угрожать мне вздумал? – спокойно спросил я Никитникова и взялся за рукоять сабли. – Мне, брату шаха Персидского? Ты? Купчишка борзый?

– Тихо! Тихо, Стёпушка! Это «государев гость»[1]. Не горячись!

– Что значит, «не горячись»⁈ – продолжал распаляться я. – Он в моём доме меня, твоего крёстного сына ругает. И царя хулит! Ишь ты! На стол он кого-то ставил!

Тут купец резко побелел лицом и опрокинулся со скамьи, бухнувшись головой об пол моей избушки. И избушка, и голова загудели через квинту. Или не голова загудела? Тогда что?

* * *

[1] Гость (гости) – название крупных купцов до введения купеческих гильдий, иноземный купец.

Глава 27

То, что я сам построил трёхэтажные царские кирпичные хоромы с печным отоплением по всем этажам и комнатам, построил большой корабль и пять малых стругов, добавило мне уважения у казаков. Даже те из них, кто относился ко мне снисходительно и с подначками (были и такие, считавшие, что я поднялся за счёт имени отца, чего греха таить), вынуждены были спрятать языки в задницу. Но, вообще-то, у меня набралась уже основательная команда относительно верных лично мне людей. Мои слова пока не расходились с делами.

Другим жителям Измайлово было глубоко безразлично, что там себе выдумывает хозяин. По их мнению, барин так и должен был чудить. Хоть он старый, хоть малый.

– Вон, Михаилу Фёдоровичу всего шестнадцать годков стукнуло, когда его к управлению страной призвали, – говорили они. – И ничего, справился. Да, вот, умер… А вместо него на трон встал тоже шестнадцатилетний сын его Алексей. Только, что тут в Измайлово дворец строил, руками разводил, команды раздавал, а теперь, вона, из собора выходит увенчанный шапкой Мономаховой, брамами, а в руках золотое царское яблоко и жезл власти.

Церемония венчания на царство Алексея Михайловича состоялась после окончания траура не только по умершему царю, но и по его жене, матери царевича Евдокии Лукьяновне, умершей вскоре после мужа.

Ранним утром двадцать восьмого сентября одна тысяча сорок пятого года под звон колоколов новый царь прошел в Успенский собор – главный собор Кремля и был венчан там. Церемонию проводил патриарх Иосиф и она отличалась пышностью, поскольку царская казна теперь была полна, в отличие от тысяча шестьсот тринадцатого года, когда венчали Михаила Фёдоровича.

Я стоял рядом, выполняя обязанности окольничего и слышал, как, обращаясь к царю Алексею Михайловичу, патриарх Иосиф назвал его внуком царя Федора Ивановича, тем самым подчеркивая преемственность новой династии русских царей от прежней. Похвалил он и отца Алексея Михайловича, сказав, что он, соблюдая благочестие и веру, «в покое и в тишине, и в благоденствии» устраивая свою державу, заслужив уважение и любовь своих подданных, сумел установить мирные отношения с окрестными государями, а некоторых и принять в свое подданство.

Сказал он и о том, что благословляет и венчает Алексея Михайловича на великие и славные государства, которыми владели его предки, «на Владимирское, и Московское, и Новгородское, и на царства Казанское, и Астраханское, и Сибирское», и на все вновь присоединенные земли и помазывает его святым миром, «по царскому древнему чину и достоянию».

Возлагая на царя венец и бармы, патриарх пожелал ему: «Чтоб от Вас, великого государя, от вашего царского прекрасно цветущего корня пресветлая и прекрасная ветвь процвела в надежду и в наследие всем великим государствам Российского царствия в род и род, в веки и на веки».

Окольничим меня назначил царь Михаил Фёдорович, за «особый вклад в развитие производственно-экономических отношений». Хе-хе… Это я так коротко и ёмкопередал смысл его речи, длившейся около получаса, после того, как мы пристали к Коломенскому причалу и царь поднялся на шхуну.

Из всех двенадцати пушек мы бахнули так, что с колокольни попадали вороны, хотя заряд был «половинный». Однако громыхнуло знатно. Я, грешным делом, заранее предупредил боярина Морозова и потому царь только сделал вид, что сильно напугался. А Морозов показал мне большой палец правой руки, поднятый вверх.

Вот тогда-то государь, обойдя корабль и заглянув в трюм, где ещё клубились дымы и пороховые газы выедали глаза, сказал:

– Борис Михайлович, пора нашего новика приписать ко двору. Словом своим назначаю Степана Разина сына Тимофеева в ранг окольничего и приписываю его к тайному приказу головой.

– Дозволь слово молвить, государь? – взмолился я.

– Молви, – кивнул головой Михаил Фёдорович.

– Уволь от тайного приказа, государь. Тут много знать надо такого, чего я не знаю. Сначала несколько лет в подьячих послужить надо, чтобы вашу канцелярию понять. И не смогу я тогда другими делами заниматься.

– Чем же ты хочешь заниматься? – усмехаясь, спросил царь и добавил, обращаясь к сыну. – Правильно ты говорил, Алёшка, что откажется он.

– И правильно сделал. Пусть он при мне будет. Ближним окольничим. У него это лучше получается. Он и грамоту нашу ещё не освоил. Всё норовит по-свойски писать.

– Можно и боярином. Степан, – внук шаха и брат шаха, рождённый от принцессы. Но, может быть, лучше ему побыть рядом с тобой окольничим? Потом сам его боярином сделаешь. Как я покину сей мир…

– Не говори так, отец! – воскликнул царевич. – Ты же знаешь, как это меня расстраивает!

– И меня расстраивает, – грустно улыбнулся государь, – но сие неизбежно.

Во время венчания на трон, я шёл с чашей, наполненной «освящённой» воды и окроплял путь Алексея к храму.

– Тяжела ноша моя, – то и дело говорил я себе мысленно, ничуть не юродствуя, а молясь о том, чтобы донести серебряную посудину до собора. Донёс с Божьей помощью!

* * *

Не смотря на должность «ближнего окольничего», жизнь моя не претерпела изменений даже после смены «лидера гонки». Возле себя царь меня не видел. Я не лез с советами прежде, не лез и сейчас. Доминировал, как и в той истории, боярин Морозов, тут же набравший столько должностей и полномочий, что, приезжая в Измайлово к царю, оставался в окружении просителей и компаньонов. Похоже, ему нравилось быть магнитом, притягивающим внимание и, судя по всему, деньги.

Зная, что Морозов в феврале сорок шестого года повысит ставку соляного сбора, о чём я рассказал Тимофею, мы с ним ещё в сорок четвёртом году придумали, как решить эту проблему. Для Астраханцев проблем с солью не существовало. Соль в Астрахани была дешёвой, потому здесь, в конце концов, и сформировались веку к девятнадцатому основные Русские рыбные промыслы. Соль в те годы добывалась в двух солёных озёрах: Эльтон и Баскунчак, что находятся не так далеко от Волжского торгового пути.

Однако в семнадцатом веке мало кто не мечтал захватить эти соляные месторождения, ибо там кочевали огромные, до десяти тысяч кибиток, полчища калмыков. А ранее кочевали ногайцы. А ещё ранее другие кочевники, называвшие себя «ордой». Путь «в ту степь» для русских однозначно означал путь в рабство.

Мы с Тимофеем решили использовать представившуюся нам возможность немного подвинуть калмыков с помощью казаков, нанятых наместником Астрахани и сделать накопления соли на будущее безсолье.

От Астрахани казаки поднялись вверх по течению Волги, перешли по протоке на речку Ахтубу и высадились на Бугре. Такой я им наметил ориентир. Это единственное на Ахтубе место, где перепад высот река-берег составляет около тридцати метров. Нормальный ориентир, да?

Потом я сказал им двигаться точно на север, – казаки знали про Полночную или Северную звезду, которую мы называем Полярной – где они должны были увидеть гору Богдо. За горой и справа от неё простирается озеро Баскунчак, где я и просил закрепиться казакам, построив там лагерь для борьбы с калмыками. Если получится взять калмыков в полон, надо было заставить их добывать соль. Но там и так должны жить те калмыки, которые роют соль.

Если ехать на запад, то в сорока километрах от соляного озера снова появится речка Ахтуба, а чуть дальше Вога, где на Ахтубе Тимофей собственноручно возвёл городок из прилегающего к реке непроходимого леса. Когда он мне рассказывал о тех местах, я поражался. В наши времена лесом там уже почти не пахло. Зато раскинулись сады, виноградники и дынно-арбузные бахчи.

Ахтуба в наше время обмелела, а теперь, по словам восхищённого Тимофея, имела ширину до двухсот метров и глубину до десяти метров, но не меньше, даже на излучинах, двух метров. Я сразу советовал Тимофею ставить на Ахтубе казачьи станы. Так он и сделал. Да, что он? Сами казаки влюбились в те места. И до Волги рядом, и до Каспия…

Я так и спустился на шхуне до Астрахани, оставив в Коломенском царевича, взяв товар в Коломне и потратив на сплав при встречном ветре – восемь дней, когда при обычном спуске на веслах – обычно тратился месяц.

Я не хотел опаздывать к траурным церемониям, связанным со смертью родителей Алексея. Это было бы политически не верно. Запоминаются те, кто с тобой стоял плечо к плечу у одра друзей и родителей, а ещё больше помнятся те, кто не стоял…

Сразу после венчания Алексея на царство Морозов Борис Иванович словно бы вырос. За ним вечно ходили толпы иностранцев, которые приезжали и в Измайлово. Для них отвели старый царских «охотничий» терем. Царь жил в своём трёхэтажном дворце постоянно, к зиме совсем перестав возвращаться в Кремль.

Иноземцы окружали и Алексея Михайловича. Он намного активнее прожектировал всё европейское, чем его отец и, думаю, этому, во многом, способствовали и наши с ним беседы о передовых европейских технологиях. Да и сам он видел, что производство стекла, организованного в Измайлово Коетом, голландского сукна – Фимбрантом, сильно отличалось механизацией и качеством выпускаемой продукции. Коет быстро насытил царское аптекарское хозяйство бутыльками и склянками, а Фимбрант ткал парчу и удивительно красивое полотно со всякими цветочками и листочками, в том числе и шёлковое. Фимбрант также выделывал кожи лосей, медвежьи и иные шкуры и был мне весьма полезен.

Я удивлялся, как Алексей Михайлович полюбил охоту. Он и поселился в Измайлово, оттого, что ожидал снега, как манну небесную. Всё звал на охоту меня, и пришлось мне тоже высказывать нетерпение, хотя… С рогатинами на медведя? Это не мой вид спорта. А Алексею Михайловичу нравилось. От соколиной охоты он тоже возбуждался, но, убив самолично в предыдущую зиму двух медведей, насадив их на рогатины, эту зиму государь ждал с нетерпением, а я с тревогой. Про него мне было всё известно, а вот, что будет со мной, одному Богу. Так зачем рисковать?

С моей пасекой возникли непредвиденные сложности. Оказалось, что культивировать пчёл, это ещё тот «геморрой». В первый год матки осеменили почти все сотовые ячейки, и мне пришлось вынимать эти рамки, ставить другие, а маток ограничивать в перемещениях по улью. Потом я чуть было не прозевал вылет роёв. Помог поймать и переселить рои новый царский «охотовед» Иван Лукин, что пришёл на замену пострадавшему на лосиной охоте Никифору. Кроме Измайлово в прошлом году Алексей охотился на Истре в Павловском, там и приметил бойкого охотника, искавшего ему медведей, а после ранения Никифора, перевёз Лукина в Измайлово. Вот этому Ивану Лукину, что увлёкся моими ульями, я свою пасеку и передал.

Скатавшись в Астрахань, передав шхуну Тимофею и обсудив с ним наши дела «скорбные», я понял, что всё идет немного не так, как задумывалось. Принцип: «что охраняешь, то и имеешь», работал не в полную силу. Сейчас у нас с Тимофеем в руках имелся огромный ресурс в виде казачьего войска, который мы использовали не в полной мере. Не находилось верных людей. Мы с Тимофеем сразу решили сохранять в тайне наш основной промысел – грабёж.

На Волге получилось организовать ватагу, отбирающую у купцов товары, а вот на Каспии иностранные гости скоро кончились, а чтобы грабить русских купцов и оставлять это в секрете, таких людей не имелось.

Покумекав, мы решили, что борьба с калмыками тоже приносит неплохой доход от соли, и решили все казачьи резервы направить в «ту степь».

Калмыцкое ханство, официально существующее с одна тысяча шестьсот тридцать третьего года, являлось преемницей таких непримиримых противников России, как Ногайская Орда и Ойратское ханство. Русские сами «притянули» за собой калмыков, когда начали осваивать Сибирь. С начала семнадцатого века русские казаки не прекращали войну с калмыками, кочующими по Иртышу примерно десять лет.

Многие калмыки, поняв, что в Сибири стало плохо, двинулись на запад, туда, откуда пришли «урусы», как они сказали: «на переговоры с русским ханом, чтобы попроситься под его руку». Они были радостно приняты Василием Шуйским, который решил заменить «добропорядочными» калмыками ногайцев и разрешил кочевать от Яика до Волги. Те тоже обрадовались такой щедрости и переехали из Сибири полностью. Всеми своими сороками тысячами «кибиток». Если что – кибитка – это передвижной дом калмыков, в котором обычно имелось – кроме женщин и детей – два-три воина.

Хо-Урлюк – правитель Калмыцкого ханства, как назвали новое образование при царском дворе, с тысяча шестьсот тридцать третьего года уверенно властвовал над всем пространством бывшей Ногайской Орды. Сейчас он оставил на завоёванной земле своего сына вместе с большей частью торгутов, а сам пытался завоевать Северный Кавказ и «навести шороху» на Волге, где и «входили в боевое соприкосновение» с ним наши казаки.

Как я понимал, Хо-Урлюк пришёл на Волгу покарать тех калмыков, которые перешли под руку русского царя, и в этом заключалась некоторая сложность в решении «калмыкского вопроса». Определить, мирный это калмык, или «злой», не имелось возможности, поэтому их всех переселяли в Персию. Дело в том, что всекх калмыков предупредили о военных действиях с Хо-Улрюком, и попросили переехать за Волгу. Поэтому всех, кто не послушался, казаки продали на рынках Дербента.

Из истории я помнил, что «мирные» калмыки и в девятнадцатом веке совершали набеги на русские поселения и продавали русских персам и индусам, которым, почему-то, нравились рабы из России. Поэтому у меня к ним не было никакой жалости. Да и время теперь было такое. Человеку с моральным кодексом строителя коммунизма в душе, здесь не имелось места.

И к купцам у меня не имелось жалости. Ни к каким. Ни к русским, ни к иноземным. Все, кто мне встречался, были алчными и жестокосердными. Это я говорю про Московских, Новгородских, Тверских, Ярославльских… Особенно про Московских. Торгаш – это такое «чёртово» племя, что они похожи один на другого, как близнецы и братья. Да и сами они не гнушались промышлять грабежами. А потому, грабили Тимохины казаки их на Волге без всякой жалости.

Иностранцев, как я уже говорил, было в Москве и по всем крупным городам так много, что на улицах можно было постоянно слышать иностранную речь. Я проехал до Твери, был в Рязани и Казани и везде встречал иностранцев: англичан, голландцев, датчан, шведов, поляков, германцев и даже итальянцев с испанцами. Всем нужна была чёрная икра, пшеница, пушнина, ревень.

Основные поставки икры шли из Астрахани. Причём в Астрахань она привозилась и русским добытчиками вроде Гурьевых, и армянскими купцами. Но торговать икрой с иностранцами имела право только казна. Ты можешь привезти икру хоть до Архангельска, но продать голландцу права не имел.

А казне было выгодно торговать крупным оптом. Вот она и торговала, устраивая, что-то вроде формальных тендеров. И чаще всего казна продавала икру ещё в Астрахани но особо доверенные государевы купцы доставляли икру в Нижний Новгород, где не прессованная икра отправлялась на внутренний рынок, а прессованная (паюсная) отправлялась в Ярославль, а от туда на экспорт.

Икряной экспорт мне казался очень заманчивым предприятием, но, как к нему подобраться, у меня мыслей не было. Сильно не хотелось грабить царские караваны. Не пришло ещё это время.

Глава 28

Да и придёт ли такое время? Лично я не хотел вступать в конфликт с властью, но всякое в этом мире случается. Человек – раб обстоятельств. Теперь я уже имею хоть и не великий, но авторитет среди некоторого количества казаков. Но сколько таких же как и я атаманов подрастает? У Степана Разина было более десятка автономных отрядов, которыми своевольно управляли выборные атаманы. Да на Дону оставались те, кто не примкнул к бунту. Всегда найдётся тот, кто захочет оспорить лидерство и занять главенствующее место. Тем более в казачьей вольнице. И вот тогда, как «общество» решит, так и делать придётся. Не убивать же мне всех самых буйных, или тех, кто на меня дурное слово сказал сейчас⁈ Тут ключевое слово «всех», хе-хе…

Купец Никитников у меня в избе не умер. Он сгинул примерно через год по дороге в Ярославль. Второй по размерам и первый по торговым оборотам город привлекал меня и раньше, а тут, после разговора с Никитниковым, у меня засвербело желание поставить там контору. Мы выехали в Ярославль после ледохода, с которым мы отправили свои первые струги с пушниной и моим первым «пчелиным товаром». Его было не много, но он был именно мой.

Десять ульев с двенадцатью рамками в каждом давали в сезон по шестьсот килограммов за одну выкачку, а выкачивали мы мёд семь раз. То есть в Астрахань ехало почти пять тонн отличного мёда. Только во время цветения гречихи мы собирали больше двух тонн мёда. Потом в июле начинала цвести липа. Это ещё две тонны мёда. Много вокруг было липы и, причём, всё старые деревья, вековые, в два-три обхвата.

Так вот, отправив караван из двадцати стругов в Астрахань, мы поехали в Ярославль. Дорога была так себе, хоть уже кое-где немного подсохшая. По дороге чередой двигались обозы. Мы ехали конно, весело, с посвистом, и с пересадками, а потому дорогу до Ярославля осилили за двое суток.

Город поразил, в первую очередь, людьми. Очень немного их бродило по улицам, а те, которые бродили, выглядели не бедно. Даже те, кто вёз в телегах, запряжённых в гужевые «движетели» (быков, лошадей или коз), или ручных тележках такую-то продукцию.

У меня было письмо Бориса Морозова к голландцу Дэвиду Рутсу, имевшему, как и многие крупные иностранные торговцы (со слов Морозова я знал, что их было около ста тридцати), жалованную грамоту и свой двор близ Ярославского Кремля. К нему я сразу и направился, то есть к Кремлю. Жалованная грамота позволяла торговать иностранным купцам круглый год по всей Руси, а не только в ярморочные дни в Астрахани.

Кремль был старым, деревянным и во многих местах имел следы прошлых пожаров. Параллельно Кремлёвской стене и шли нитки улиц с торговыми дворами и амбарами. В некоторых дворах стояло по десять, а кое-где и по пятнадцать амбаров.

Двор Дэвида Рутса на моё удивление, по площади не уступал целому кварталу. К нему был подъезд с четырёх улиц. Как пояснил Морозов, Рутс был 'обласкан Михаилом Фёдоровичем за то, что в тридцатых годах снабжал Россию во время войны с Польшей за Смоленск шведским железом, мушкетами – было доставлено более трёх тысяч – и селитрой. Ещё ранее Дэвид Рутс женился на дочери придворного Московского архитектора Космо де Мушерона, который для царя построил крепость в Астрахани.

Рутс экспортировал из России: шёлковую ткань и нить, юфть[1], поташ, пшеницу; импортировал: тафту[2], шелковую одежду и кружева, мушкеты и селитру. Я хотел, чтобы он привёз мне шведского железа, европейскую сладкую свёклу, картофель, подсолнечник, кукурузу и окультуренный пищевой помидор.

Рутс встретил меня доброжелательно улыбаясь, но с настороженным прищуром и тревогой в глазах. Это был сорокалетний гладко выбритый мужчина, поведением и манерой говорить больше похожий на протестантского священника. Его маслянистые глаза, казалось, были постоянно наполнены слезами, но не были воспалёнными.

Сопровождающие меня казаки разместились на гостевом подворье. Меня и моего верного телохранителя Байрама ибн Верди голландец пригласил в дом.

Мне почти «стукнуло» шестнадцать, я был невелик ростом, но коренаст от своих ежедневных физических тренировок. В последнее время я увлёкся подниманием тяжестей и работой на тренажёрах, смастряченных мной совместно с Алексеем Михайловичем, когда он ещё был царевичем.

На растяжках через блоки крепились разные керамические груза, которые двигались вверх-вниз, и, в зависимости от количества, давали нужную нагрузку. Всё, как и в «обычных» тренажёрах, только они были деревянными. Мы с Алексеем «разработали» целый комплекс тренажёров и были ими очень довольны, так как результат работы на них был очевиден уже через полгода.

Так вот, физически я окреп, но лицом, всё-таки, не выглядел взрослым. Голландец с этого вопроса и начал.

– Почему боярин Морозов, считает, что вы можете вести дела? Ведь вам ещё нет шестнадцати лет, верно ведь? – Спросил Дэвид Рутс.

– Потому что я расплачиваюсь за товар не через год, а сразу. Могу даже половину суммы заплатить вперёд.

– Да⁈ – удивился голландец. – Это меняет дело, хотя и непривычно. Обычно русские купцы предпочитают торговлю в кредит.

– Я не совсем русский, – улыбнулся я.

– Да, боярин Морозов рассказывал, что ты чуть-ли не персидский принц?

– Почему, чуть-ли? У меня есть документ о моём рождении, но он написан на персидском.

– Я знаю персидский язык и с удовольствием бы ознакомился с твоим свидетельством о рождении.

– Хм! – произнёс я, и достал документ.

Мы сидели в европейской гостиной с двумя диванами, четырьмя креслами, столом и стоящими вокруг него деревянными стульями с высокими спинками.

– Хм! – хмыкнул голландец и покрутил головой. – Действительно. Не хотите сесть на персидский трон?

Я посмотрел на Рутса и улыбнулся правым уголком губ.

– Это не реально. Давайте поговорим о реальностях.

– Зря вы так думаете. Совершить переворот не так уж трудно. Трудно подобрать легитимного правителя, чтобы соответствовал династическим требованиям. Иначе он у власти долго не продержится. Возьми, как пример, попытки взять бразды правления Россией царевичей Дмитриев и даже сына Василия Шуйского.

– Тут мало одного династического родства, – сказал я. – Важно, есть ли у претендента поддержка? У меня в Персии поддержки нет.

– А в России? – задал странный вопрос Рутс.

– При чём тут Россия?

– Э-э-э… Ну, как причём? Видно же, что ты думаешь о власти. Кровь не даёт покоя. В тебе сидит жажда власти. Она в крови. Подумай об этом. Нельзя упускать возможности. Бог не простит. Он даёт человеку возможность возвысится. У тебя нет иного пути, как наверх. Другой путь – гибель. Тебе не дадут просто жить. Ни шах Аббас, ни его люди, ни его противники. Они найдут тебя и или убьют, или вознесут на трон. Других путей нет.

– А зачем ты мне об этом говоришь, гер Рутс? Разве я просил тебя меня поучать в этом деле? Мы пришли договариваться о ведении торговли.

Рутс вздохнул.

– Это тоже торговля. И я уполномочен, а поэтому вынужден вести с тобой эти переговоры, как с наследником персидского престола. Скажу всего один раз… Если надумаешь принять управление над Персией, наш орден это обеспечит.

– Какой орден, – спросил я начиная ощущать мелкую дрожь в теле.

– Орден Иисуса, – сказал Рутс. – У нас есть силы в Персии сделать тебя шахом, поверь мне. Наши проповедники-миссионеры обращают там местное население более века. Поверь, только одно твоё слово, и у тебя в Персии будет много сторонников.

Я задумался, посмотрел внимательно на Рутса, вздохнул, нахмурился. Мне, действительно, вдруг пришло в голову, а «вдруг получится»? Потом я вспомнил, как с помощью армян и Афганцев иезуиты разрушили персидскую империю Сефивидов и Персию разломали на несколько частей, отошедших Афганистану, Турции и России. Не верил я в благие намерения иезуитов, коими, как говорится, выложен путь в Ад. Это сказано, точно, про них.

– Я услышал тебя, гер Рутс и буду думать, а пока давай обсудим торговые вопросы.

– Хорошо, – кивнул головой голландец. – Что ты хочешь продать, или купить?

Я озвучил свои пожелания. Голландец не удивился.

– Сколько тебе надо семян? Я же правильно тебя понял? Тебе нужны семена?

Я кивнул.

– А ты точно знаешь, что ты хочешь?

– Почему ты спрашиваешь? – спросил я.

– Просто я удивлён, что ты знаешь об этих растениях. И их семена довольно мелки. Только картофель садится клубнями, а другие растения зёрнами. И довольно мелкими зёрнами.

Мне пришлось объяснить, что и сколько я хочу получить и договориться о ценах. Стоил мне мой заказ всего в пятьсот рублей. На эту сумму Рутс запросил меховой рухляди, а я попросил картофель перевозить в плотно закрытых коробах, собранных из коры пробкового дуба. Рутс даже спрашивать не стал, для чего это нужно, а только повёл бровью. Договорились о шведском железе. В общем, мы были друг другом довольны.

– Раз ты любишь выращивать пищевые растения, хочу порекомендовать тебе, шахзаде, такой корнеплод, как редис. У нас он пользуется уважением, а здесь его не выращивают.

– Редис? – удивился я. – Это – такая маленькая красная редька?

– Да. Ты знаешь про неё?

– Слышал. Привези её мне.

– Семена редиса можно купить здесь. Я знаю тех, кто её выращивает в немецкой слободе и готов продать семена.

– Отлично. Скажи, к кому мне обратиться и скажи, сколько я тебе должен заплатить за эти сведения?

– Ну, что ты, окольничий Степан Разин, за это платить не надо. Буду у тебя в гостях, угостишь меня редисом. Я очень его люблю, особенно мелко нарезанный приправленный сметаной и зелёным луком. Я дам тебе письмо. А ещё лучше, дождись моего приезда, и мы сходим к этим людям вместе. Тебе будет интересно с ними поговорить, а им с тобой. Слышал, ты не сторонишься наших новин. Даже суда строишь наши.

– С чего бы это мои суда стали вашими? Я не учился ни в Голландии, ни, даже, в Англии. Это мои суда. Я их сам выдумал.

– Но такого не может быть! – воскликнул Рутс. – Все у кого-то учатся!

– Я – не все! – ответил я нарочито горделиво.

– Да-а-а… Мне говорили…

Рутс задумчиво посмотрел на меня и констатировал.

– Значит, ты – одарённый. – А это снова доказывает, что ты должен править в Персии. Или не в Персии. Ты знаешь, что на тех землях раньше было христианское Армянское королевство Каликия?

– Слышал что-то.

– Ты сейчас принял учение Христа, и если бы ты заявил о том, что ты пришёл восстановить это королевство, за тебя бы поднялись все христиане, называющие себя армянами и грузинами.

– Ты снова об этом⁈ – недовольно скривился я. – Прошу, не докучай больше Персией. Мне надо серьёзно подумать.

– Но ты же сам говорил, что тогда, когда тебя привезли в Москву, ты хотел забрать власть в Персии. Даже войска подготовил.

– То решал не я, а отец. У него свои счёты с персами свои амбиции. Тогда судьба распорядилась иначе. Она привела меня в Москву. Теперь решаю я. И мне не очень хочется совать голову под топор. Я не люблю воевать и лить чужую кровь. А если поднимать христиан против мусульман, прольётся очень много крови.

– Но, ты, говорят, уже убивал и убивал легко?

– Поверь, мне не понравилось, – поморщился я. – Но если надо, моя рука не дрогнет, чтобы убить врага. Мусульмане мне не враги.

– В королевстве Каликия жили не только христиане. Там были и мусульмане, и изиды, и последователи Будды. И это было всего двести лет назад. Ещё не забыты предания.

– Предания старины глубокой, – пробубнил я. – Всё, спасибо за гостеприимство! Мы пойдём.

Оставаться на голландском подворье я не хотел. Не поощрялось даже посещение «немецких» домов, а не то, что житьё в них. С «немцами» обычно договаривались на нейтральных территориях. Морозов предупреждал об этом особо. Только такие отморозки, как двоюродный дядя Алексея Михайловича Никита Романов позволял себе подолгу жить у голландцев. У того же Рутса, кстати.

Уже в дверях мне пришла вдруг мысль:

– Э-э-э… А тебе про то, что я уже убивал, кто рассказал? Не Никита ли Романов?1

– Не помню, – соврал, улыбнувшись, Рутс.

Я хмыкнул и сказал:

– Вот этого я и опасаюсь. Что вы, иезуиты, попытаетесь разыграть меня, как шахматную фигуру. И не факт, что я в вашей партии буду ферзём, или шахом. Не верю я вам. Вы ведь играете не только на нескольких досках одновременно, но и на доске, где играют несколько игроков. Причём играете сразу за всех. Понимаешь меня?

Рутс напряг ум и, кажется, понял.

– Есть такие шахматы, где играют больше двух игроков? – спросил он, улыбаясь.

– Есть, – кивнул я головой.

– Ты в них играл?

– Нет, – покрутил я головой.

– Странно, я люблю шахматы и был в Персии. Там таких шахмат я не видел.

– Ты понял меня, гер Рутс. И не пытайся заморочить мне голову, как сейчас. Услышь меня, иезуит, и, главное, пойми, что я не стану играть, если правила мне не будут понятны с самого начала.

– Ты весьма умён, шахзаде. Значит наш выбор правильный.

– Ты говоришь – «наш выбор». Вам есть из кого выбирать?

– О-о-о! Претендентов на престол Персии достаточно много! И просто соседей, желающих на неё напасть. Поверь мне, мы сдерживаем их. Нам не нужен хаос. Мы за порядок.

– Ага, – подумалось мне. – Не нужен им хаос… Все, ко не в свами, тот против вас, а значит, должен умереть⁈ Хе-хе… Вот же ж! Про иезуитов в России я как-то позабыл, когда задумывал авантюру с подделкой документов и личности. Да и, вообще, про иезуитов, раскинувших свои щупальца по всему миру, забыл. И продолжавших, кстати, вербовать себе адептов. И, кстати, абсолютно не скрывая свою принадлежность к ордену, а даже, наоборот, бравируя ею.

– Я тоже люблю порядок, – сказал я.

– Тогда тебе место в наших рядах.

– В ваших? Иезуиты, это же воины Рима? – спросил я. А где я, и где Рим. Да и ты, вроде бы, лютеранин?

Рутс улыбнулся.

– Не всё так, как первоначально видится.

– Во-во, – хмыкнул я. – О чём я и говорил.– Вот поэтому мне и надо сильно подумать. Прощайте, гер Рутс.