Текст книги "Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава 19

– Заходите к нам на огонёк… Пела скрипка ласково и так нежно. В этот вечер я так одинок, я так промок, налей, сынок. Дома ждёт холодная постель, пьяная соседка, а в глазах – похоть. Здравствуй, старый друг, метрдотель! Мадемуазель! Привет, Рашель! Сегодня болен я душой, так выпьем же, друзья, со мной…

Через небольшой переход я сразу заиграл:

– День такой хороший, и старушки крошат хлебный мякиш сизым голубям. Отгоняя мошек, спит гнедая лошадь, мордой наклонившися к своим яслям. Извозчик, отвези меня, родной! Я, как ветерок, сегодня вольный. Пусть стучат копыта дробью по мостовой. Да не хлещи коня – ему же больно! Извозчик, два червонца как с куста, если меня пьяного дождёшься. Погоди, извозчик, как я устал! Ну, когда же ты за мной вернёшься?

Не прерывая клавишного перебора и почти не меняя темпа, спел: «Написала Зойка мне письмо», «Крещатик», «На улице Марата». Попурри такое получилось[1]… Да-а-а…

Уже с середины Розенбауманского «Извозчика» за барабаны сел барабанщик, взял басгитару басист. Пытался встрять в игру пожилой гитарист, но я его «обломил», прогнав взмахом руки. Подозвав пианиста и передав ему клавиши, взял свою полуакустическую «ямаху» и, включившись в свой «корф», переделанный под «комбик», подхватил ритм и даже вовремя выдал сольную партию.

В исполнении полного инструментального набора песни Розенбаума превратились в отличную «кабацкую шнягу» и «синие» выкатились из-за стола размять свои, много повидавшие и исписанные куполами тела. Купола мы увидели воочию, так как некоторые бывшие сидельцы так разухарились, что под зажигательную музыку посрывали с себя не только костюмы, но и рубашки, ипустились в присядку. Причем, некоторые из них остались в майках-алкоголичках.

Увиденное меня сильно шокировало. Показалось, что я попал в вертеп разбойников из «Бременских музыкантов». Это меня несколько развеселило и я решил похулиганить. Сразу за последним аккордом попурри и нескольких тактов паузы яударил по струнам гитары и запел хриплым томным женским голосом:

– Пусть нету ни кола и не двора, зато не платят королю налоги работники ножа и топора, романтики с большой дороги[2].

На удивление, песня про разбойников «разбойникам» понравилась. Танцевали все. Даже инициатор сборища Карп важно выхаживал в толпе «людей», изображавших русские-народные блатные-хороводные пляски. Он прихватил жилет просунутыми в проймы большими пальцами и исполнял, что-то типа «семь-сорок».

Когда наступила «музыкальная пауза», Карп подошёл ко мне, протянул ладонь и переводя дыхание, сказал:

– Ну, порадовал, Евгений! Ох, как порадовал! Давно так не отдыхали! Это тоже ты написал?

Я «скромно» пожал плечами.

– Это же какая-то солянка из нескольких песен! Ловко у тебя получилось их соединить! Запишешь потом их целиком? Хорошо? А сейчас… Не можешь спеть ещё раз про Карпуху? Я ведь тоже только что откинулся… Потому и радуемся!

– Можно и повторить, – пожал плечами я и, передав гитару клавишнику, снова сел за пианино.

С инструментальной поддержкой получилось много лучше. Клавишник нормально держал гитарный ритм, басист в нужных местах дёргал струны синкопированного баса, на что я одобрительно покивал ему головой, барабанщик поглаживал щётками хэт и сольник.

Теперь «люди» двигались по танцполу много приличнее. Кто был раздет, те оделись. Кто-то вытащил в круг заинтересовавшихся незнакомой музыкой официанток, и танцевал с ними, что-то типа вальса. Карп танцевал с представительной нарядно одетой женщиной, не слегка приобняв её и склонив свою голову к её голове.

– Наверное – администратор ресторана или директор, – подумалось мне и я, подав взглядом сигнал музыкантам, перешёл на «Вальс Бостон[3]».

Барабанщик чуть снизил темп, но поглаживать кухню щётками не прекратил. Пианист правильно добавил а «пустоты» нужные звуки. Басист продолжил ковырять свои струны.

– Они явно где-то играют джаз, – подумал я и с сожалением продолжил мысль. – Жаль, что со студией у меня дома ничего не получится.

После этих мыслей звуки, выходившие из меня, стали такие грустные, что кто-то из «разбойников» стал хмуриться, а кто-то трогать пальцами глаза, а голова Карпа клонилась в партнёрше совсем низко, едва ли не на плечо. При этом только что получивший свободу из мест отдалённых так смешно оттопырил свой зад, что я едва удерживался от того, чтобы не рассмеяться. Моё настроение за счёт увиденного значительно улучшилось.

После этого я сошёл со сцены.

– Хорошего помаленьку? – спросил Карп улыбаясь.

Сначала я не понял, а потом вспомнил, что сам так говорил, когда записывали музыку.

– Неужели на плёнку попало? – подумал я, но не «стушевался». – Каждая новая песня больших денег стоит. Я сейчас пою, а они будут завтра петь и на песнях зарабатывать. А мой, где интерес?

Карп посмотрел на музыкантов.

– Не позволят нам эти песни играть, пока они не пройдут худсовет филармонии, – грустно сказал клавишник, – а они не пройдут.

– Почему? – удивился Карп.

– Там Нона рубит всё новое. Да и молод он, чтобы хорошие песни писать. А ещё в таких количествах… Она сразу заподозрит, что это какой-то запрещённый композитор хочет свои песни протолкнуть. Да и как он гонорар получать будет? Тебе сколько лет, парень?

– Тринадцать, – усмехнулся я.

– Сколько⁈ – удивился и раскрыл рот клавишник.

Карп тоже посмотрел на меня с интересом.

– И эти песни твои? – спросил он.

– Другого автора вы не найдёте, – уклончиво ответил я.

– Но… Так не бывает, – как-то потерянно сказал носатый пианист. – Ты сыграл столько песен, сколько не сочинили мы все вместе.

Он обвёл взглядом своих напарников.

– И все твои песни – шлягеры. Так не бывает, – снова повторил клавишник.

– Хе-хе! Евгений у нас парень неординарный, Сёма. Мне Рома немного про него рассказал… Надо как-нибудь поговорить про него. А ты пока на Нону эту вашу выход поищи. И помоги Евгению подготовить песни для показа. Там же ноты, наверное, нужны…

– Не надо мне помогать. Есть у меня нотный материал: клавиры, партитуры и даже записи…

Клавишник Сёма уставился на меня своими слегка на выкате, почему-то голубыми, глазами.

– Ну, посмотришь, что там у него есть… Надо играть эти вещи.

– Да, кто против? Мы только за. На неё только через партком быстро получится. А так полгода разбираться в нотах будет.

– Я услышал тебя. Ладно я сам через Терентича попробую. Этот торгаш точно выход на верх имеет. И Это… Давайте, вы не станете трындеть, что он у меня играл?

– Да, кто его знает? – скривился носато-голубоглазый Сёма.

– Договорились. Ты уже пойдёшь? – спросил Карп меня.

– Мне ещё уроки делать…

– Это пи*дец, – проговорил Сёма отвернувшись в сторону, отходя и покачивая головой. – Господи, почему ты одариваешь других⁈

– Хе-хе, – посмеялся Карп. – Пошли, провожу. Роман ещё посидит у меня. Мы погуляем ещё. А с тебя записи всех этих песен. Договорились?

– Договорились, – кивнул я головой, застёгивая корф. – Но помогать мне с продвижением песен не надо. Вы можете только навредить.

Карп в это время протягивал мне для рукопожатия свою ладонь. Он явно удивился, хмыкнул, улыбнулся и покрутил головой.

Мне не нужна была не чья помощь. Помощница третьего секретаря крайкома сама предложила мне зарегистрировать мои «военные» песни в краевой филармонии. Кстати, и с Ноной Андреевной – председателем худсовета, я тоже был знаком.

– Ну, смотри! Как знаешь! Спасибо тебе ещё раз! Деньгами не оскорбляю. Роман сразу предупредил, что ты с понятиями. Или?

Он посмотрел на меня испытующим взглядом. Мои губы чуть тронула улыбка.

– Это был подарок, Карп Иванович.

Тут заиграл баян и полилась какая-то тоскливая блатная песня. Выглянув из-за Карпа, я увидел какого-то' сидельца' растягивавшего мехи.

– Счастливо. Увидимся ещё.

Кивнув, я вышел из ресторана. И вдохнул чистый морской, пахнувший огурцами воздух. Значит в море чайки дербанили косяк корюшки, зашедший в залив на нерест.

– На свободу с чистой совестью, – подумал я и глянул на наручные часы. Купил себе простенький «Полёт» за пятнадцать рублей. Убедившись, что тренировка по боксу на три часа уже точно прошла, но на пять часов в Динамо ещё можно было успеть. Как раз можно и самому по мордасам получить, и оторваться на более старших «товарищах», до которых я уже вполне дотягивался руками. С семи часов вечера занимались совсем взрослые, а с ними мне было ещё трудно. Удары у «мужиков» были очень тяжёлые. Не для моего развивающегося организма.

Занёс корф с гитарой домой, уложил сохнувшие трусы майку и боксёрки в сумку и отправился на Динамо. К своему удивлению в зале увидел Рамзина, о чём-то тихо беседующего с Юдиным. Лицо у тренера было такое сосредоточенное, что казалось, ему рассказывают такую-то военную тайну или план «Барбаросса».

Увидев меня, Рамзин кивнул и продолжил говорить. А вот Юдин, оглянувшись и увидев меня, вздрогнул и быстро-быстро заморгал глазами. Кивнув и ему, я прошёл в раздевалку, где переодеваясь, пытался сообразить, что вдруг привело сюда моего гэбэшного куратора. Кто – понятно, а вот что? Это – вопрос.

По выходу из раздевалки, Рамзина я не увидел, а Юдин подозвал меня «мановением руки» и объявил:

– Будем готовиться к зоне Сибири и Дальнего востока.

– В смысле? – удивился я. – Я же по возрасту не пройду.

– Пройдёшь. Тебе всё расскажут и покажут, что делать. Знаешь же человека, с которым я только что разговаривал?

Я кивнул.

– Ну, вот, – сказал он неопределённо. – Делаешь всё, что я тебе говорю, или уходишь к другому тренеру. Они тебе найдут. Понял?

Снова мой кивок.

– Лучше уж Юдин, – подумал я. – Им хоть можно поуправлять. Хрен знает кому они могут меня отдать…

– Не-не… Я с вами.

– Тогда вперёд и с песней. Будем из тебя чемпиона делать. Так и будешь ходить с пяти часов. Давай, бегом!

– Охренеть, – подумал я и побежал под тренерские хлопки в ладони.

– Побежали-побежали-побежали! – жизнерадостно так командовал тренер.

А мне эти новости почему-то нравились не очень.

* * *

Рамзин меня ждал уменя дома. Сидел спокойно на моём диване в зале и пил чай, зараза.

– И это как называется? – спросил я беззлобно, остановившись в дверном проёме и понимая, что сейчас состоится серьёзный разговор, а поэтому прежде чем рефлексировать, надо бы сначала послушать, что скажет куратор.

– Это, Женя, называется – «поговорить начистоту».

– Мне бы душ принять. Запарился я очень.

– Конечно прими. А я чайник пока поставлю и ужин подогрею. Мы же будем ужинать?

– Будем, – буркнул я.

Почему-то я был спокоен. Если бы они хотел меня «прессануть», то «прессанули» бы в конторе. Да и разговор с Юдиным. Понятно, что разговор будет касаться бокса, но что тут можно говорить «на чистоту»?

Обтеревшись и надев домашний спортивный костюм, я вышел и увидел сервированный, как в ресторане стол. Супница с борщом – была у Семёныча такая, старинная, писец – стояла в центре стола. Рядом соусница со сметаной. Я заглянул в неё… На деревянной дощечке стояла сковорода с жаренной картошкой, пахнувшей мясом.

– Нрмально так! – подумал я. – Такое кураторство мне по душе.

– Спасибо за заботу. Не планировал я на пятичасовую тренировку идти. Думал, одним борщом ужинать.

– Нальёшь сам борща, или налить? – спросил Сан Саныч, наливая в свою тарелку.

– Можно налить.

– Пришло время поговорить серьёзно, Евгений, – сказал Рамзин, когда мы перешли к картошке.

Я промолчал, лишь дернув бровями и плечами.

– Мы видим изменения, происходящие в твоём теле. Оно чрезвычайно быстро взрослеет. Ты чрезвычайно быстро развиваешься. Показать тебе фотографии? На них это очень хорошо видно. Показать?

– Не надо. Я вам верю.

– Но ты согласен со мной?

Я неопределённо пожал плечами.

– Вы продолжайте, Александр Александрович. Я послушаю пока.

Рамзин наконец-то удивлённо вскинул одну бровь и снова надел на лицо непроницаемую маску. У него и во взрослом возрасте лицо можно было смело назвать «каменным». Я даже думал одно время, что оно у него парализованное. Оказалось – нет. Это он так держал его. Как северо-американский индеец. Больше ни у кого я не видел таких лиц.

– Ну, хорошо, продолжим. Нас, я имею ввиду нашу организацию, интересуют все необычные явления. Ты – явление необычайное, потому мы и разговариваем сейчас с тобой. Не стану перечислять твои необычные способности – ты их и так знаешь – остановлюсь только на твоём быстром развитии. Это может быть опасно и мы предлагаем тебе медицинский контроль за твоим организмом. Когда человек взрослеет бывает так, что его организм развивается неравномерно. От этого у него могут возникнуть различные заболевания внутренних органов. Ты – человек уникальный и мы хотели бы, чтобы у тебя не было этих проблем.

Рамзин посмотрел на меня. Я уже доел картошку с мясом и смотрел в пустую тарелку. Его подход мне понравился.

– Что ты скажешь на это?

Я помолчал ещё немного.

– То есть, вы отказались оттого, чтобы меня сажать в золотую клетку и проводить на мне испытания?

Рамзин утвердительно кивнул.

– Отказались. Если бы ты был взрослым, так бы и сделали. Но у тебя организм растущий, особенность которого – неустойчивая психика. А нам не нужен гениальный сумасшедший. Наоборот. Мы хотим помочь тебе сохранить психическое равновесие. Ещё раз повторю – ты очень уникальная личность и мы хотели бы воспользоваться твоими уникальными умственными способностями.

– Это хорошо, – проговорил я. – А то я думал, что меня закроют в какую-нибудь лабораторию и станут… Ну, вы поняли уже…

– Понял. Ты слишком неординарен. Тут и песни твои… Я, кстати, слышал, как ты сегодня музицировал. Это было шедеврально…

– Почему-то я в этом нисколько не сомневался, – хмыкнул я.

– И Сёма совершенно прав… Не бывает так, что у композитора все песни – шлягеры. А у тебя – так и есть. Вот, как это у тебя получается? Можешь сказать?

– Не могу, – покрутил головой я.

– «Не могу» – не можешь, или не хочешь?

– Я не знаю, как вам объяснить. Они просто у меня внутри. И их очень много. Очень…

Я вздохнул, потрогал чайник-кофеварку рукой, встал из-за стола и отнёс тарелки и чайник на кухню. Вода уже остыла – я люблю пить крутой кипяток – и пришлось снова включить кофеварку. Подождав, пока вода вскипит, перенёс кофеварку в зал.

– Понимаешь, Евгений, у тебя и сознание взрослого человека. Мало кто из детей любит кипяток. Может быть это подсознательный страх обжечься, но дети не любят сильно горячее, или перчёное. Например – горчицу. А ты – наоборот. Как так? Вот это мы тоже хотим прояснить. Ты не просто взрослеешь физически, но и взрослеешь разумом. Вернее, ты уже взрослый, Евгений, согласись? Твой мозг имеет такие же ритмы, как и у взрослого человека. Вот что настораживает наших эскулапов. Такое ощущение, что в тебя вдруг вселился чужой разум – так они говорят – и этот разум, управляя твоим телом, подтягивает тело до своего взрослого состояния. Почему я и не опасаюсь говорить с тобой на прямоту. Знаю, что ты меня поймёшь адекватно.

– А как же «неустойчивая психика»? – усмехнулся я.

– Опасность «сдвига по фазе» существует именно из-за того, что детский организм слишком быстро перестраивается. Так понимаю, что ты согласен с выводами наших эскулапов?

Я глубоко вздохнул, выдохнул и кивнул головой.

– Ну вот и отлично! – спокойно сказал Рамзин.

* * *

[1] Александр Розенбаум – Попурри (Заходите к нам на огонёк, Извозчик, Зойка, Крещатик, На улице Марата) – https://youtu.be/TQK5Jk1LWzQ?list=RDQMaoAIGEMybiA

[2] «Пусть нету ни кола и не двора» – https://youtu.be/nnbJPhxj25w

[3] «Вальс Бостон» (Александр Розенбаум) – https://youtu.be/xBMFvVMmF-w

Глава 20

Мы пили чай с сушками, а я рассказывал, как во мне, после того, как очнулся после утопления, вдруг открылся безразмерный кладезь знаний.

– Каких знаний? – спокойно спросил Рамзин. – Какого плана?

– Да, всякие. Не фундаментальные. Так… То-сё, пятое-десятое… Словно библиотека какая.

Хотелось мне сначала сказать, что залез в чужую голову, но вовремя передумал. Сразу бы посыпались вопросы: «В какую чужую? Чья это голова? Что за человек? Где живёт? Какой национальности? Мужчина, женщина?»

Трудно там разобраться. Да и лень на бесполезные копания время тратить. Захотел я стать сильнее, потому, что во дворе дразнили, нашёл там знания самбо и бокса с карате. Захотел музыку, – усилитель спаял…

– А космический корабль сможешь? – усмехнулся Рамзин.

– Космический корабль не смогу, а вот гидроакустическую систему соберу. И вообще… Такое ощущение, что то, что мне нравится, те знания ко мне и приходят. Я очень звуки люблю. С детства заслушивался птичьими голосами. В поле жаворонка слушал, в лесу других птиц. А ещё с детства сильных хотел стать, но… Тело у меня было подстать фамилии. Думаю, что мне просто после моей смерти открылось… То, что мне надо то и открылось. Не больше и не меньше. И повзрослеть быстро хотел.

– Ну, ты даёшь! – рассмеялся Рамзин. – Не хочешь же ты сказать, что на тебе дар Божий свалился? Даже не дар, а дары? Ты, получается, одарённый, что ли?

– Получается так. Вот учиться я категорически не хотел, а потому никакими знаниями меня не одарило.

– Да, как же? Ты же почти отличник? – удивился Рамзин.

– Учить приходится, Сан Саныч. Сижу и грызу гранит науки своими собственными зубами. Просто после утопления своего, понял, что жизнь даётся один раз. И так сильно жить захотелось, что в голове что-то перевернулось. Скучно стало дурака валять. Да и знания открылись такие, что грех было не воспользоваться.

– Ты про гидроакустику сказал. Что ты имеешь ввиду?

– Я звук понимаю, вроде как, спинным мозгом. И это понимание могу воспроизвести в приборах. И радиолокацию тоже, кстати.

В восемьдесят третьем году я распределился в ЦАГИ[1] и проработал в нём до девяносто четвёртого, помогая учёным повышать обороноспособность Родины. Потом по всем известным причинам, а именно многомесячным задержкам выплаты зарплаты уволился и стал зарабатывать на прокорм семьи кулаками. Тогда как раз стали организовываться первые платные поединки, называемые сначала чемпионатами по «фулконтакту», потом пом «миксфайт», ММА.

Но я не злоупотреблял поединками. «Кося» под травмированного, я отказывался от повторных боёв и кое как до девяносто девятого, с Божьей помощью, немного тренируя, дотянул. К тому времени закончил заочно Хабаровский институт физкультуры – там были знакомые – и совсем ушел на тренерскую работу в школу Штурмина.

В ЦАГИ мы занимались доработкой подводной ракеты «Шквал», поступившей на вооружение в 1981 году, а именно – систем гидроакустического наведения и целеуказания. Но наши разработки «легли глубоко в стол» и пригодились лишь в годах двухтысячных. Поэтому никаких премий и преференций за них мы не получили, хотя и ожидали. Да-а-а…

Зато на основе наших разработок изделия в габаритах «Шквал» могут двигаться с большими скоростями и глубинами с возможностью коррекции траектории в режиме кавитационного обтекания. Это позволит перевести такие ракеты в класс высокоточных. И я знал не только секреты целеуказания ракет в подводной среде, но и некоторые секреты самого их движения, над которыми сейчас бьются учёные, как рыба об лёд. Но как об этом сказать, чтобы меня не заподозрили в ереси и не сожгли на костре? Там есть нюансы на грани с мистикой, до которых мы дошли экспериментальным путём. И не хотелось бы сразу становиться секретоносителем особой важности. Да-а-а…

– И что же ты можешь подсказать нашим учёным, того, что они не знают? – чуть свысока спросил Рамзин.

Я дёрнул плечами.

– Я не говорю, что знаю то, что не знают они. Откуда мне вообще знать, что они знают? Это, наверное, военная тайна? – сказал я, специально рассуждая по-детски.

– Государственная, Евгений, государственная. И вот теперь мы подошли к самому главному. Ты, конечно, подписок не давал. Да и нет тебе ещё соответствующего озраста, чтобы нести ответственность, но ведь ты пионер и книжку про «Мальчиша – Кибальчиша» читал?

Я кивнул.

– Помнишь, как буржуины у него выпытывали военную тайну. Так и ты. Вроде маленький ещё, а уже знаешь такое, что может пользу принести нашей Родины. А то, что для нашей Родины польза, то враги знать не должны. Понятно?

– Понятно. Да, вроде, не выдал я пока военную тайну «проклятым буржуинам».

– Правильное тут слово – «вроде». Не можешь ты знать, насколько твои разработки передовые, – а поэтому, пожалуйста, показывай, если что новое соберёшь. Вот, например, твой кодировщик – памяти – очень продвинутая вещь.

– Так я её никому и не показываю.

– То есть, ты понимаешь, что это технологии продвинутые? А как ты это понимаешь? Ты видел что-нибудь подобное?

– Где бы я видел? – усмехнулся я. – Просто подумалось, как звук запихнуть в радиосхему, и придумал. Вот и всё.

– Вот и всё, – задумчиво произнёс Рамзин. – Понятно. Хотел спросить… Ты почему на вечернюю тренировку не пришёл. Мы тебя ждали.

– Не буду я ходить к вам. Не интересно мне пока что-то специфическое изучать. А спарринговать мне с вами мужиками – себя калечить. Вы сами сказали: блоки, то сё… Мне пока и макивары хватит, что бы силу удара и резкость поставить. Мешки повешу и буду нарабатывать комбинации. Вы про спортивный зал не шутили?

– Шутили, конечно, – ответил Рамзин. – Кто нам позволит?

– А кто вам запретит? – спросил я удивлённо. – Эти помещения нигде не учтённые. Скорее всего это был общий с кафетерием зал. Сейчас он им точно не нужен. Да и мне, собственно.

Рамзин покрутил головой.

– У настаак нельзя. Нужно делать всё по закону. Верхние помещения отойдут жилфонду, а нижние – тресту ресторанов и кафе.

Я скривился, пожал плечами, но промолчал. За верхние две комнаты меня душила жаба.

– Там и канализации нет, – пробормотал я.

Рамзин улыбнулся.

– Есть возможность оставить эти комнаты у тебя, Евгений. Если у нас получится убедить руководство в необходимости проведения эксперимента.

– Надо мной эксперимента?

– С тобой эксперимента. Во-первых, оставаться тебе в шестом классе опасно. Вернее, шестой класс ты кое как ещё дотянешь, а вот в седьмой класс идти тебе, Евгений, наверное, не придётся. По темпам роста и взросления идти тебе надо будет класс в десятый.

– Вы серьёзно? – удивился я.

– Ну, или в девятый… Если не вытянешь по знаниям. Будешь второгодником, – улыбнулся Рамзин.

– Не хочу я быть второгодником, – возмутился я в бешенном темпе прокручивая, что мне лично даёт такой резкий «скачок» во взрослую жизнь. Вместо седьмого класса в десятый. Ничего себе прыжок!

– А мои одноклассники? Не удивятся?

– Можно сказать всем, что ты после долгой болезни отстал и этот год навёрстывал упущенное. Тогда всем станет твоё упорство в учёбе. Только руководство школы будет в курсе того, что ты перескакиваешь, но придётся сдавать экстерном. Вытянешь?

– Хе-хе! – покачал я головой. – Значит вы у меня воруете три года детства и сразу подводите меня под уголовный кодекс.

Рамзин посмотрел мне в глаза и пожал плечами.

– А как по-другому? По-другому не получается, Евгений. Нельзя тебе с таким умищем и… Э-э-э…

– С таким счастьем и на свободе? – хохотнул я. – Да-а-а… И в чём будет выражаться наш эксперимент?

– Не уполномочен пока говорить, но просто мы берём под контроль твоё умственное и физическое развитие. Медициной займутся медики ДВОРАН, психолог будет наш, спорт инструкторы – наши. Если ты согласен, я докладываю наверх и мы намечаем цели и задачи, составляем план. Одно скажу. В рамках этого плана ты должен победить на чемпионате мира по боксу в семьдесят восьмом году.

– А что не в семьдесят четвёртом? – пошутил я.

– Маловат для него ты, – серьёзно сказал Рамзин. – Сам говоришь: блоки, то-сё… Вот прокатишься в по Союзу по юношеским турнирам, там видно будет.

– А если я не хочу? – спросил я, с интересом и улыбкой глядя на Рамзина.

– Что не хочешь? – удивился Рамзин.

– Не хочу «кататься» по Союзу. Не хочу становиться чемпионом мира. Ни по самбо, ни по боксу, ни по карате. Мне с радиодеталями интересно ковыряться, на гитаре играть. А спорт это… Я же сказал… Мне захотелось сильным стать, но не сильнее всех и не чемпионом мира. Мне не нравиться кого-то бить. Ловко двигаться нравится, обыгрывать на ринге или на ковре, нравится, но не становиться чемпионом.

– Так одно другому разве мешает? – удивлённо спросил Рамзин. – Играй на ринге и выигрывай. Это же любительский бокс, а не профессиональный.

– Не смогу я. Играть это одно, а сражаться это совсем другое.

– Боишься?

Я помолчал, обдумывая, что сказать.

– Сказать, что не боюсь, не могу. Боюсь, конечно, но дело не в боязни. Дело в нежелании. Мне не интересно и я не вижу в этом смысла. Ну что мне может дать победа на чемпионате мира? Кроме потери здоровья…

Рамзин хмыкнул и недовольно покрутил головой.

– А тебе обязательно нужна выгода? А интересы страны? Престиж? Олимпиада? По-моему начистить физиономию какому-нибудь американцу – это весело! Нет? Это как рыцарские поединки! Без войны победа это тоже престиж. Ежегодно проходят матчи СССР – США. Разве победить американцев не интересно?

Я покрутил головой и слегка поморщился.

– Не интересно. Да и профанация этот ваш матч СССР – США. Также, как и Олимпийские игры. Это любители. Вот если бы в этих соревнованиях участвовали профессионалы, тогда другое дело… Как можно получать удовольствие от того, что ты стал чемпионом мира среди, э-э-э, дворовых команд? И знать, что есть кто-то, кто, скорее всего, сильнее тебя? И главное, – не смочь с ним посостязаться. Потому, что нельзя любителям драться с профессионалами. Кто это придумал, знаете?

– Кто? – удивлённо глядя на меня спросил Рамзин.

– Странно, что вы не знаете. Любительский бокс придумали английские аристократы. Им, видите ли, неуместно было получать по мордасам от плебса. Разделение по происхождению, вот, что такое – этот ваш любительский бокс. Классовая несправедливость.

– Интересно ты рассуждаешь. Значит, ты считаешь, что у нас, в стране рабочих и крестьян, должен был получить развитие профессиональный спорт?

– Да, ничего я не считаю. – отмахнулся я запальчиво и продолжил в том же тоне. – Для нашего государства спорт – здоровье народа и у нас спорт по-настоящему любительский, но не наше государство диктует правила поведения. Что в спорте, что в других международных нормах, кстати. Нам сказали: «Будет так! Не хотите – валите!», вот мы и участвуем… Олимпийское движение было создано как альтернатива войнам с девизом: «О. спорт, ты – мир!» Но очень скоро это движение будут использовать против СССР. Назовут нас «Империей Зла» и Олимпиаду, которая будет проходить у нас в Москве, попросту бойкотируют.

– Э-э-э… Это ты про какую Олимпиаду говоришь? – нахмурившись, спросил Рамзин.

Я сделал вид, что засмущался.

– Ну… Это… Я так… Никакую!

Становиться провидцем не хотелось, но ничего не попишешь. Попытаться не допустить «Перестройку» я был обязан. Для чего ещё я подставлялся под Комитет государственной безопасности? Иначе мог бы сидеть тихо, как мышь под веником, и жить себе припеваючи во всех хороших смыслах этого слова. Особенно с золотым запасом немаленькой «банановой республики».

Рамзин хмыкнул.

– Да, ладно тебе! Что назад-то отрабатываешь? Интересно ведь, что ты имеешь ввиду. А-то начал и не закончил. Я ж от любопытства спать не буду.

– Олимпиаду тысяча девятьсот восьмидесятого года, что в Москве пройдёт, – буркнул я «нехотя».

– Есть первый пробный шар, – подумал я. – Интересно, как он в лузу войдёт?

– Так страну-столицу олимпиады «восемьдесят» только в семьдесят шестом выбирать будут. Откуда у тебя информация, что она в Москве проходить будет? Никто ещё не может знать. На эти летние игры СССР хотели, да Монреаль выбрали. Так и откуда сведения? Колись, шпион!

Рамзин рассмеялся.

– Откуда-откуда? – пробурчал, нахмурившись я. – Оттуда!

Я показал большим пальцем в «небо».

Рамзин не удержался и присвистнул.

Несколько секунд он разглядывал меня через прищуренные глаза, а потом спросил:

– Так ты провидец, что ли? Можешь будущее видеть?

Я поморщился, словно от боли и пожал плечами, но промолчал, пряча глаза.

– Так-так-так, – проговорил Рамзин. – Так-так-так…

Я сидел, насупившись, и катал по столу хлебный мякиш, что должно было означать мою нерешительность, стеснение и, главное, детскость.

– И в каком виде приходят к тебе такие сведения? Видения?

Я хмыкнул.

– А, как и музыка с песнями… Оно – есть и всё. Да ещё и играть умею. Так и это… Просто есть… Но таких знаний не много. И они то всплывают, то тонут. Не могу объяснить. Вот сейчас говорили про Олимпиаду и всплыло. Так и радиосхемы всплывают картинками и с пониманием процессов в них происходящих.

Вралось легко и гладко. Самому себе нравилось, как я оплетал ложью комитетчиков. Потом меня, словно током ударило. А ведь проверять будут меня, на враках ловить, на полиграф посадят.

– Интересно, есть сейчас в «конторе» детектор лжи? – подумал я. – И если есть, то как я на нём себя буду чувствовать?

Не было у меня в будущем опыта общения с «полиграфологами». А в настоящем, наверное, придётся приобрести. Сыворотка правды ещё есть какая-то… «Расколят» они меня… Хотя, разве я, по большому счёту, вру? Нисколько! Говорят, что надо себя убедить, что ложь – это правда и тогда детектор лжи ложь не распознает. А мне и убеждать себя не надо…

– Так-так-так, – снова проговорил Рамзин. – Многие знания – многие печали?

– Во многой мудрости много печали. И кто умножает познания, умножает скорбь, – процитировал я строки из Книги Екклесиаста[2].

– Ты читал еврейскую библию? – спросил Рамзин.

Я в знак отрицания покрутил головой.

– И откуда эти знания? Тоже оттуда? – Рамзин усмехнулся и показал большим пальцем правой руки вверх.

– Так и да…– тяжко вздохнув-выдохнув, сказал я.

Рамзин отчего-то разулыбался.

– Так ты можешь предсказать, кто из наших боксёров станет первым чемпионом мира? Знаешь? Победит кто-нибудь?

Я кивнул.

– В весе до шестидесяти Василий Соломин побьёт Симиона Куцова из Румынии. Третьим будет кубинец Луис Эчайде, четвёртым – Хосе Льюис Веллон из Пуэрто-Рико. В весе до семидесяти пяти килограмм победу над Алеком Нэстаком из Румынии одержит наш Руфат Рискиев. Бронза достанется Бернарду Виттенбургу из ГДР, а четвёртое место – Драгомиру Вуйковичу из Югославии.

– Поня-я-я-тно, – задумчиво протянул Рамзин. – Ты смотри, какие Румыны упорные! Да-а-а… И что же нам со всеми этими знаниями, которые преумножают печали, делать, а, Евгений?

– Не знаю! Вы мой куратор, вам и решать, – брякнул я.

Рамзин только раскрыл рот.

– Да-а-а…

* * *

[1] ЦАГИ – Центральный аэрогидродинамический институт имени профессора Н. Е. Жуковского.

[2] Экклезиаст (др.-греч.) – «оратор в собрании»; книга, входящая в состав еврейской Библии (Танаха) и Ветхого Завета. Седьмая книга раздела Писаний (Ктувим) Танаха.