Текст книги "Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Джони, о-е! Или назад в СССР-2.

Глава 1

Как не странно, песню «Джони» первый секретарь нам петь разрешил. Я предоставил перевод, они подумали-подумали, и он написал на нотах: «К исполнению разрешить!». Всего «прошло» райком партии двадцать шесть новых песен, причём все песни Юрия Шатунова были восприняты «на ура», двадцать восемь переделанных современных популярных и детских песен, шесть «народных». Из них мы кое-как отрепетировали и исполнили только двадцать две песни. Причём половину из них играл я и записанная мной фонограмма. Наши музыканты только исполняли телодвижения.

Лера поначалу даже обиделась, когда поняла, что играет что-то не то, что она нажимает. А ребятам понравилось. Потом и Леру мы убедили, что хуже не будет. Просто на записи добавиться «мяса». Так и получилось.

Когда мы прослушали то, что записали, даже у меня дрогнуло сердце. Шестнадцатиканальный пульт свёл всё наше и моё творчество во вполне себе приемлемый трек. Естественно они «лажали», но я не позволил музыкантам «лажать» на конечной записи, так как писал их на четыре канала одновременно одного из «Акаи». То есть четыре «их» инструмента записывались на один магнитофон, а моя гитара, писалась, на всякий случай, на мою «Ноту». Во время концертов, когда находишься в «изменённом состоянии», иногда получается интересная импровизация.

Я ночевал не дома, а в спортзале на своей раскладушке. Вместе со мной остался сторожить имущество Семёныч. Трудовик принёс нам электрическую самодельную грелку «козёл», выполненную в виде асбестовой трубы и накрученной на неё спираль из никель-хромовой проволоки. Мама, предупреждённая заранее, что я не брошу свою и магазинную аппаратуру на «съедение волкам», а останусь ночевать в школе, принесла одеяла и матрасик для меня. Когда она узнала, что ночью меня будет охранять Семёныч, то пообещала матрас и ему, если тот придёт и возьмёт его сам. Семёныч сходил, взял и принёс ещё один односпальный матрас, на котором спал раньше Сашка.

В общем, мы устроились хорошо.

Танцы закончились в десять часов, а в половине одиннадцатого опустела и школа. Нас побеспокоила только сторож, бабулька из Мишкиного подъезда, которой мы пожелали спокойной ночи и завалились спать. Спать в таком большом помещении, когда за окнами задувает штормовой ветер, свистящий через щели в окнах, было непривычно. Мы с Семёнычем сделали на сцене в углу выгородку из стойки, с которой убрали аппаратуру, и одеял, поставили в неё «козла» и вполне комфортно себя чувствовали.

Но до того момента, пока уличную дверь не вскрыли и в спортзал не проникли «жулики», если мерить этих людей категориями «Карлсона, который живёт на крыше». Что-то подобное я предполагал, потому, что историй, когда воровали школьную аппаратуру после танцев и дискотек, я знал достаточно много. А поэтому предостерёгся.

Глава 2

Звук вскрываемого ключом простейшего внутреннего замка я не услышал, а вот грохот трёх ведер, упавших вслед за потянувшей их верёвкой со стоящей в двух метрах парты, разбудил не только меня, спящего, как убитый, но не очень, но и Семёныча, изображавшего собой абсолютно мёртвое, но сильно храпевшее тело. Просто в вёдра я сложил ещё и пустые бутылки от лимонада, которым поили детей. Вёдра упали, бутылки, звеня и разбиваясь, попадали на пол. Эхо в пустом спортзале усилило и продлило грохот и перезвон, и мы вскочили с лежанок. Спали мы с Семёнычем, по причине прохладного состояния воздуха, одетыми, но без ботинок. Однако у меня рядом с раскладушкой стояли мои «кирзачи», накрытые портянками.

Сунув ступни ног в сапоги и низко склонившись над полом сцены, я прошмыгнул к другому углу стены и скатился с подиума по правой лестнице. Там у меня возле стенки сцены лежал фонарь и два толстых черенка для лопат, взятые у трудовика. Черенки были обработаны шкуркой до состояния шероховатости поверхности «ноль» и приятно ласкали руку, но я взял одну палку в правую руку, а фонарь в левую.

Прокравшись вдоль сцены, я приблизился к двери, где, тихо матерясь, на фоне дверного проёма нарисовались тени, зазвеневшие, попавшими под ноги бутылками. Дверь закрылась.

– Вот я вас! – рявкнул я охрипшим от пения голосом и скользнул назад. Прокрался по-над противоположной стеной вокруг зала, стараясь, как можно сильнее топотать сапогами. В погоню за мной метнулся луч фонаря, но я уже открыл дверь и крикнул:

– Вот, сейчас я милицию вызову!

Я выскочил из спортзала, с силой хлопнув дверью. Дверь от удара приотворилась, и было видно, что «жулики» перевели луч на сцену, где должна была стоять вожделенная аппаратура. Но её там «жулики» не увидели, а увидели «нечто» лохматое в пятнистом балахоне «цифра», в который Семёныч завернулся перед сном.

Семёныч, как оказалось, служил на флоте радистом сверхсрочную и его направили на «Русский остров» инструктором в школу радистов. А потом, когда создавали морской спецназ, прозванный народом «Халулай», его, вследствие хорошей спортивной подготовки, направили туда. Там, кстати, он и познакомился с Мишкиным отцом.

Когда на него направили луч света, Семёныч зарычал, словно поднятый из берлоги медведь и кинулся навстречу врагу, к сожалению забыв, что находится на некотором – около метра -возвышении. Сцена была абсолютно чистая, те есть, всю аппаратуру и шнуры мы убрали под неё, и поэтому бывший спецназовец успел сделать несколько быстрых шагов, прежде чем рухнул вниз.

Раздался такой грохот и звон, что, наверное, проснулась и сторожиха, выбравшая своей «норой» кабинет директора школы.

– Твою мать! – единым рыком разнеслось по залу, и дверь спортзала, ведущая на улицу, быстро открылась, выпустив незадачливых похитителей чужого имущества и осталась распахнутой, то и дело стукаясь от порывов ветра о стену здания.

Включив фонарик и подбежав к Семёнычу, я увидел его лежащим в луже крови. Мои бутылки при падении разбились и Семёныч лежал во всём «этом» изобилии сверкающих в свете фонаря, словно бриллианты, осколков. Моё сердце обмерло. Семёныч лежал на боку и было видно, что один из осколков донышка вонзился ему в плечо.

– Лежи не шевелись, – крикнул я, подходя ближе, стараясь не давить стекло и этим не портить пол спортзала.

– Лежу не шевелюсь. Я руку сломал.

Он поднял правую руку, с кисти и пальцев которой стекала кровь.

У меня пробежал «мороз» по коже.

– Сейчас перевяжу. Надо только стекло убрать, чтобы тебя перевернуть и вытащить.

Я метнулся к противоположной стене, где стояла подборная фанерная лопата, совки и веники, которыми убирали зал. Взяв лопату и веник, поспешил к «заминированному» Семёнычу. Собрав стекло со стороны его спины и распинав сапогами не разбившиеся бутылки, подобрался к телу и освободил его от впившихся в него осколков. Хорошо, что под «балахоном» у Семёныча была куртка, а потому, кроме распоротого донышком плеча, на теле раны имелись, но, вероятно, не глубокие.

Удалив торчащие из тела осколки, я перевернул старика на спину и осмотрел его руки. К тому времени свет в зале уже горел. Сбегав за аптечкой, припасённой мной заранее, я повыковыривал ножом из ладони «спецназовца» крупные и мелкие осколки, залил йодом, наложил и забинтовал. Как не странно, левая рука порезана не была. Вот, что значит, – специальная подготовка! Ушёл в перекат, мать его!

Правая рука, действительно имела перелом предплечья, ибо вспухла.

Раздев старика и убедившись, что предположения о спине совпали с её фактическим состоянием, обработал раны йодом, большую засыпал стрептомицином и наложив тампон, заклеил лейкопластырем. Уточнил на счёт сотрясения мозга.

– Н-е-е… Голову не ушиб, – проговорил Семёныч, одеваясь.

– Ну, и что мне теперь с тобой делать, парашютист ты этакий? – спросил я. – Высота ниже минимальной, а ты прыгаешь, руки ломаешь!

– Нормально, Женёк. Сухожилия, вроде, целы. А это – главное. Чуйка работает. По касательной прошло. Пальцы ещё держат, бля. Иначе бы пи*дец рукам. Ой! Извини, Женёк! Что-то я с тобой по-взрослому заговорил. Ловко ты меня обработал и забинтовал. А делать ничего не надо. Завтра в травмпункт пойду. Скажу, поскользнулся, упал, закрытый перелом.

– Кстати о гипсе… Сейчас я тебе что-нибудь типа шины организую.

Открыв «кладовку» под сценой, я нашёл там картонную коробку в которой лежала ионика и отрезал ножом кусок. Согнув гофрированный картон в виде трубки, наложил его Семёнычу на руку и забинтовал.

– Ловко! Я бы и не допетрил! Молодец! Эх… Болит, зараза! Жаль мы всю водку с Петровичем выпили, – вздохнул парашютист-неудачник.

Я хмыкнул.

Водка, допустим, у меня есть, но ты уверен, что завтра в травмпункте тебя нормально примут с таким свежим выхлопом.

– Херня! – махнул Семёныч рукой, скажу, не стал тревожить ночью и дома боль снимал. Рука сломана – факт. Куда им деваться? Доставай заначку, Женёк! Болит всё, терпежу нет!

Поднявшись на сцену и нырнув в «закрома», достал поллитровку и отдал её, поднявшемуся на подиум Семёнычу.

– Закуски нет, – огорчился я.

– Ничего, мы водичкой запьём. Сгоняй⁈

Я сгонял к умывальникам и набрал в опустевший электрический чайник воды из под крана. Принёс Семёнычу, тот дёрнул пробку за козырёк, вскрыл бутылку и прямо из горла её ополовинил.

– Ты тоже ловкач! – покрутил я головой. – Я бы так не смог…

Семёныч закашлялся от смеха.

– Ну, ты, бл, Женёк! Смерти моей хочешь? Не смог бы он! Кхэ-кхэ-кхэ! Какие твои годы? Подрастёшь – научу, дай Бог мне дожить! Хороший ты пацан, Женёк! Жаль мне старуха детишек не дала и сама, зараза, рано ушла. А мне тяжко одному, Женька! Ох, как тяжко! Особенно теперь! Ложишься спать и не знаешь… Кхэ-кхэ-кхэ!

– Не дрейфь, Семёныч. К нам приходи! Мамка хорошо о тебе отзывается. Не нарадуется на лоджию, что вы с Петровичем соорудили. Приходи! Можешь и у меня ночевать! Мамка не против! Я спрашивал, чесслово!

– Иди ты! Правда, что ли⁈

– Не вру, Семёныч. Мне кажется даже, что ты ей нравишься.

– Тьфу на тебя, Женька! Охренел, что ли! Женить меня хочешь⁈ Кхе-кхе-кхе!

Я подошёл и стукнул его в спину.

– У, бля! Ты что⁈ Больно. Чуть душу не выбил! Ни чего себе ударчик у тебя!

– Не будешь плеваться на меня!

– Да, когда, же я в тебя плюнул? – удивился старик.

– «Тьфу на тебя» ты сказал?

– А-а-а… Ты это? Кхе-кхе-кхе… На базаре поймал?

– А то? Спать будем? Ложись на раскладушку!

– Зачем? С неё вставать легче.

– С раскладушки? Шутишь? Не-е-е… Какой мне сейчас сон лёжа? Сяду у стеночки… Подремлю… Только свет погаси…

Я погасил свет, и мы продолжили коротать ночь.

Утром Семёныч уехал на «Буханке», увезшей не только его, но и костюмы зверей и «Акаи»: пару дек и пару усилителей. А я, сидя дома, задумался о том, что надо на квартиру ставить сигнализацию прямо уже сейчас. Телефон обещали подключить пятого января, на пятое мы вызвали и техников вневедомственной охраны. Но до пятого нашу квартиру могли «выставить» в любой момент. Придётся дома сидеть. ТО никто на районе не знал, что у меня полная квартира японской аппаратуры, теперь знают все, и не только в нашем районе, но, наверное, и «высоко в горах».

– Надо мастерскую делать где-то поближе к центру, – подумал я и крикнул. – Мам!

Мать появилась, как Сивка Бурка Вещья Каурка. Мне даже стало стыдно. Но я устал за эту ночь и, честно говоря, сидел и не мог подняться с дивана. Мать знала о наших с Семёнычем ночных приключениях и только-только успокоилась, а то всё порывалась бежать звонить в милицию. Знала, что я уставший, потому и откликнулась.

– Что, сынок?

– Слыш, мам, а что ты думаешь, если я на время каникул перееду к Семёнычу. Ты видишь, у него правая рука совсем никудышная, а левая вверх не поднимается. Как он сам управится?

Мать посмотрела на меня очень внимательно и как-то напряжённо.

– Хотела поговорить с тобой позже, но как видно, придётся сейчас. Ты как к Евгению Семёнычу относишься?

У меня ёкнуло сердце.

– Нормально отношусь. А что?

– Ну, как?

– Да, ты что, мам⁈ Нормально, говорю. Друг он мне настоящий…

Мать странно улыбнулась.

– Это хорошо… Мы, понимаешь, с Евгением Семёнычем тоже, э-э-э, подружились. Поэтому пусть он кнам приезжает и живёт в твоей комнате. Всё равно… Э-э-э… Вы… Э-э-э…

Мать покраснела.

– Понимаешь, мам, – я поморщился, не зная, как ей сказать, то, что хотел, а она вдруг замахала на мня руками и чуть не заплакала.

– Ты, что? Успокойся! Я хотел сказать, что тогда будет лучше, если Семёныч тут поживёт в моей комнате, а я у него. Не хочу я, чтобы сюда музыку возили. Не квартира, а магазин какой-то…

А ты поухаживаешь за ним. Он хороший. А я и сам справлюсь. Ты же знаешь. Я себе и борщ сварю, и кашу, и картошку пожарю. Тебе за одним мужиком легче будет ухаживать. А ему помочь надо. Он же меня защищать бросился. Думал, что меня там убивают.

Семёныч, действительно, когда очнулся и нащупал пустую раскладушку, подумал, что меня украли или ещё чего хуже. Вот и кинулся спасать. Я Мишку кинулся спасать и чуть не утонул, он меня и чуть не убился… Тенденция, однако… Да-а-а…

– Но как же? Что соседи подумают? – растерялась мать. – Чужой мужик в доме?

Я устало вздохнул.

– Пусть завидуют молча. И… Ты же сама предложила…

– То с тобой, а то без тебя… Скажи – родственник он.

Мать налилась пунцовой краской.

– Не-е-е… Так нельзя…

– Ты, главное, не оправдывайся. Спросят, улыбайся. Говори, что мой знакомый.

– Да, не-е-е… Так тоже нельзя!

– Что ж такое⁈ Ты, мам, определись тогда сама! Я, короче, сегодня вечером переезжаю. Передам твоё предложение Евгению Семёнычу. Сами решайте, как жить будете. Врозь или вместе.

Мать посмотрела на меня непонимающим взглядом.

– Я не понимаю тебя.

– Мамулечка, давай я посплю?

– Спи, мой хороший, – сказала мама ласково.

Я завалился на подушку, и тут же уснул. Вечером я переехал к Семёнычу, который, откровенно говоря, меня не ждал и находился в слегка «изменённом состоянии».

– О, Женёк! В гости зашёл. А у меня и пожрать нечего. Не держат, бля, руки. Колбаски, хлебушка и маслица взял и всё. А с правой рукой хотели в больничку положить, да я отказался. Вон… Гипс наложили. И это… Тебя похвалили. И кто это вам, говорят, такую шину замечательную наложил. Даже гипс накладывать не надо. Женёк, говорю, мой. Дружок закадычный. А он, – хорошие у вас друзья, говорит. С такими и в разведку не страшно пойти. Представляешь, Женёк⁈ Это он про тебя!

– Нормально, Семёныч. Я тебе продуктов принёс.

– Продукты, это хорошо, Женька. А ты вот скажи… Ты со мной в разведку бы пошёл?

Взгляд старика стал цепкий и пристальный, пьяная муть вдруг рассеялась и глаза прояснились.

– Ты, Семёныч, для меня друг, товарищ и командир. И с тобой я бы в разведку пошел, если бы ты меня позвал.

Семёныч улыбнулся.

– Правильно сказал, Женёк. Ты продукты, какие принёс? Я, бля, не в кондиции.

– Отдыхай-отдыхай… Сам справлюсь.

Нажарил картошки в кожуре и ромбиками. Так она меньше слипается, и чистить не надо. Напёк целую гору оладушек на кефире, заварил крепкий чай. У Семёныча в заварнике стоял плесневелый. Поставил вариться бульон на хорошем куске говядины и свиной «сахарной» голяшке легко поместившиеся в огромной алюминиевой кастрюле.

Сегодня ко мне зашла не Валентина, а Водитель «Буханки», который кроме деталей доставил мне ещё несколько коробок с аппаратурой, которые я попросил перевезти к Семёнычу вместе со мной. Сразу гарантировал ему пятёрку, и он согласился.

Вместе с бракованными «Акаями» мне привезли и коробку, на которую водитель указал пальцем сказал: «Подарок Ирины Григорьевны». Эту коробочку с надписью «Technics SL-1200» опечатанную «простым» советским очень, блять, липким скотчем, я первую и вскрыл. В коробочке лежала записка, в которой Ирина Григорьевна поздравляла меня с новым годом и сообщала, что такие подарки лучше дарить до праздника, а не во время, или, тем более после оного. В конце стояла приписка: «Естественно, он рабочий. Ирина Григорьевна».

Я стоял и смотрел на настоящую «живую» легенду проигрывателей грампластинок и в душе у меня ничего не трепетало. А в той жизни – трепетало.

– И почему? – спросил я сам себя и тут же ответил. – Да потому, что нет ни одного диска который бы я не послушал. Нет! Даже «цифровики» у меня были все, которые когда-то выходили. Джаз, блюз, рок, рок-н-рол, поп, диско. Только фолк и кантри я игнорировал там и буду точно игнорировать здесь. Винил, однозначно буду собирать весь, что у меня был, но без ажиотажа, переплаты и криминала. Никаких «заряжаний» моряков валютой. Как соскочил тогда? Не выдал Андрюха. На себя всё взял. А мог бы… Да-а-а…

Я накормил Семёныча картошкой и оладьями с чаем – сам он тяжелее рюмки поднять левой рукой ничего не мог – и уложил спать на такой же, как и у меня «Ладоге» на правом боку. Под его вытянутую загипсованную правую руку подставили табуретку и пуфик, а под спину положил подушку, чтобы он не переворачивался на левый бок.

После этого я немного поковырялся в «Акаях», но ничего нового в них не нашёл и тоже завалился спать пораньше. Что день грядущий нам готовит? Спрашивают. А ночь? Мне и Семёнычу надо было пережить эту ночь. Допинг у него к середине ночи закончится и ему будет больно. А завтра я ему пить не дам. Хотя… Завтра будет завтра. Если будет…

Ночь прошла сложно, но наконец-то закончилась и она. Столько лет прожил, а не могу понять, почему ночью всё болит, а только встаёт солнышко и боль проходит. И сам много раз «экспериментировал» и приходилось наблюдать за чужими мучениями. Самое тяжёлое почему-то время после четырёх утра. Это какая-то кульминация мучений, что ли⁉ И врачи говорят, что очень часто тяжёлые больные «отходят» после четырёх утра. После четырёх Семёныч вырубился.

Утром, как и было заранее договорено, я позвонил в райком партии. Наличие у Семёныча в квартире городского телефона, тоже было существенной причиной моего к нему переезда. Даже звонок в райком, ночуя я эту ночь у себя дома, дался бы мне нелегко, так как звонить пришлось пять раз. То есть мне пришлось бы пять раз бегать к телефону-автомату. А так я сидел в тёпой квартире, пил чай с оладьями и звонил с промежутком в полчаса. На пятый раз не очень симпатичная помощница Игоря Ивановича с усталостью в голосе спросила:

– Может лучше мне тебе перезвонить?

– Перезвоните, – тут же согласился я и продиктовал номер.

Она перезвонила через час, но времени я не терял. Кроме поедания оладьев я починил два усилителя, причём, выявилась закономерность, проверяя которую, я находил поломку. И эту закономерность я бы продал фирме. Ха-ха-ха! Надо было достать правильный осциллограф, собрать маленький генератор-импульсник и продать фирме «Акаи». Да-а-а… Деревня!

Позвонив в магазин, я сказал, что они могут забрать готовый товар и попросил, чтобы меня отвезли в райком. Теперь, чтобы мне до него добраться, надо было ехать на двух автобусах с одного конца города на другой. Это время, а время, как уже доказано – точно посчитанные деньги.

Машину мне, конечно же выделили и я сначала завёз в магазин отремонтированную технику, подарил Ирине Григорьевне – с теми же словами, которые она написала мне – бобину с записью нашего концерта и поехал в райком.

Глава 3

Третий секретарь по идеологии райкома КПСС находился у первого секретаря. Они только что прослушали запись выступления вокально-инструментального ансамбля средней школы шестьдесят пять.

– Что ты думаешь насчёт всего этого? – спросил первый.

– Я думаю, что этого не может быть. Мы с тобой слышали много записанных музыкальных композиций исполненных в разной манере и с разной степенью виртуозности. Но здесь другое всё.

– Вот-вот. Я бы сказал, не другое, а чужое. Пока не чуждое нам, нашему обществу, – нет. Но чужое. Словно нашу музыку и песни исполняет какой-нибудь американский рок-ансамбль. Или как? Рок-группа, да?

– Да. В манере исполнения чувствуется скрытый протест, какая-то недосказанность, издевка, что ли…

– В игре гитары Дряхлова, да?

– Ну, да! Он играет так, словно готов убежать вперёд и оставить их всех позади. Нервна какая-то игра.

– Это, Игорь, называется синкопы. Он играет джаз.

– Да, знаю я, что такое синкопы. У меня самого музыкальная школа по фортепиано. Про джаз нам рассказывали.

– Вот-вот… Рассказывали… А он играет так, словно вырос среди этой музыки. В негритянском гетто Лос-Анджелеса, например. Меня ещё просто сводит с ума, как играют остальные музыканты. Ведь Это, – первый показал на бобину, стоящую в его музыкальном центре «Текникс». – игра сыгранного коллектива, Игорь. А сколько мы их с тобой повидали в разной степени сыгранности? Эти играют вместе всего три недели.

– Тут ты не прав. Это с Дряхловым они три недели, так-то они и раньше собирались.

– Я тебя умоляю, Игорь. Что там они играли⁈ – Юрий Иванович махнул рукой. – Сам Попов младший… Ты помнишь его глаза и испуг? Когда он тыкал пальцем в бобину и чуть не плача утверждал, что это не он играет. Что он так играть не умеет.

– Не умеет, а сыграл, – задумчиво произнёс Игорь Иванович. – И что ты сам об этом думаешь?

– Думаю, Игорь, что если этот Дряхлов не инопланетянин, то нам с тобой охренительно – другого слово не подберу – повезло.

– Это в чём это? – удивился резкому переходу третий секретарь.

– А в том, Игорь, что у нас с тобой… Заметь… У нас с тобой, а не где-то высоко в горах, появился профессиональный музыкальный коллектив. Да-да! Не побоюсь этого слова. И профессиональность его в том, что он за короткий промежуток времени совершил невероятное. Не знаю, в какой степени на профессионализм влияют сами музыканты, но Дряхлов показал себя как сильнейший организатор.

– Но ему двенадцать лет! – воскликнул третий.

– И тем не менее. Факт остаётся фактом. Ты кстати обратил внимание на то, что в тетради со стихами есть несколько стихов, явно не его сочинения.

– Конечно заметил. Такие песни грех не заметить. Они звучат из каждого холодильника.

– И что он этим хочет сказать, что написал их он?

– Вряд ли! – покрутил головой третий. – Думаю, они ему просто понравились и он записал их к себе в тетрадь. Для вдохновения, так сказать.

– Допустим…

– И что нам с этим коллективом делать? Отправить его на конкурс художественной самодеятельности?

– Ну, ты даёшь! Какой конкурс? Они не самодеятельность, а взращённый нами коллектив. Это мы с тобой поручили Дряхлову, заметив его талант организатора, создать детский вокально-инструментальный ансамбль высокого, я бы сказал – международного, уровня. У нас что-то в Японии намечается? Какой-то музыкальный фестиваль?

– Не в Японии, а в Находке, – усмехнулся третий. – И не фестиваль, а приём делегации по обмену между городами-побратимами. Они свой коллектив привозят на «корабле-дружбы», а край свой выставляет.

– А-а-а… Точно! Чёрт! Ну, так ещё и легче! Это же первый приезд делегации после подписания договора… Э-э-э… Я вспомнил! С Нагано? Да?

– Так точно!

– Ну вот! Засветятся наши здесь, поедут и с-с-с… С этим… Да! С ответным визитом.

– Не-е-е… Наших не возьмут. Там балалаечники, ложкари… Та ещё камарилья!

– Думаю, когда в крайкоме послушают эту запись, они про своих лошкарей забудут. В конце концов, Дряхлов и ложкарей вставит в свои «Валенки» или «Ухаря-купца» и балалаечников заставит играть под свою дудку.

– Плясать, Юрий Иванович…

– Правильно! И плясать заставит.

Первый секретарь райкома развеселился, однако у «третего» настроение почему-то ухудшилось.

– Что тебя смущает в моей идее?

Третий вздохнул.

– Мы ещё не знаем, что скажут «товарищи», – он ткнул пальцем в левое плечо, где у «товарищей» имелись погоны.

– Ну, да, – сразу поскучнел «первый». – Однако, за рамки дозволенного коллектив не вышел и не думаю, чтобы у «них» имелись претензии. Но, вы совершенно правы, забегать вперёд паровоза не будем.

Третий же мысленно продолжил: «Раздавят и „ква“ сказать не успеешь», и глубокомысленно покивал головой.

– Да, подождём, что они решат по Дряхлову.

* * *

Я приехал в райком и попал в «тёплые», «дружеские» и не побоюсь этого слова «отеческие» объятия первого секретаря райкома. Он, действительно, пожал мне руку и обнял при встрече, радушно усадил за стол, и сказал:

– Рассказывай, как тебе удалось совершить невероятное? Мы прослушали запись, предоставленную нам Поповым Виктором и, скажу тебе откровенно, ошеломлены. Ошеломлены и качеством записи и качеством звучания инструментов, уровнем игры музыкантов, твоим владением гитарой. Всё просто великолепно! Как тебе это удалось?

– Да-а-а… – подумал я. – Виктор продолжает стучать. И уже, как бы, не брат выполняет свою работу, а Виктор – добровольный народный дружинник, мать его. Но чему я удивляюсь? Они таким образом дают мне понять, что всё у них под контролем.

– Я то что? – дёрнул плечами. – Понятно, что у меня получается играть на гитаре лучше, вот они и стараются.

– Стараться мало. Виктор говорит, что тебя все слушаются.

– Ну, вот… Точно, – стучит. «Говорит он…» Засранец, гори в аду, – мысленно проклял я Попова.

– Наверное, им понравились мои песни и они боялись, что я уйду. Вот и слушались.

– Не ожидал, не ожидал, – задумчиво проговорил Юрий Иванович и поправил себя. – Вернее, ожидали, что справишься, но чтобы так здорово. Такого не ждали. Какие дальнейшие планы?

– Надо аппаратурой заняться. Пульту придать «товарный вид», усилителям. С колонками беда. Не выпускают у нас акустику нужных для электроинструментов параметров.

– Почему не выпускают? – обиженно спросил Юрий Иванович.

– Пока было незачем? Сейчас надо, а ещё нет. Инерция. Все заводы на военных рельсах, – сказал я, а сам подумал. – И зачем я ему это говорю.

– И как ты будешь выходить из положения?

– Буду клеить сам.

– Что будешь клеить?

– Динамики.

– Как?

– Прямо сейчас рассказать? – удивился я.

– Да, – кивнул головой первый секретарь

Я пожал плечами.

– Возьму один большой «Кинап». Сделаю с него гипсовые формы. Формы залью папье-маше из картонных коробок замешенном с ПВА. Дам высохнуть. Намотаю катушку, отцентрую, приклею. Сделаю резиновые держатели тоже в формах,только в глиняных и из сырой резины. В этих же формах их вулканизирую. Всё склею. Могу ещё подробнее рассказать, но это слишком долго и скучно. Приходите в гости, покажу.

– Да, нет… И этого достаточно, чтобы понять, что ты серьёзно настроен помочь нашей промышленности. А на счёт прийти в гости… Наверное, стоит посетить такого неординарного мальчика. Любую твою работу можно смело отдавать на всесоюзную выставку юного технического творчества.

– Да тут и на Центральную выставку научно-технического творчества молодёжи социалистических стран, думаю, можно рассчитывать, – вставил Игорь Иванович. – Если бы он мог представить научно-техническое обоснование своим, э-э-э, изысканиям и поделкам, мы могли бы провести работы Евгения, как «изобретения» через отдел научной молодёжи ЦК ВЛКСМ. Но, скорее всего, научного обоснования у него нет. Тогда нужно, что бы Женя объяснил принцип работы его поделок ребятам из научного отдела райкома комсомола.

– Вот радость-то какая! – «восхитился» я мысленно.

– Извините, но я не учёный. Я ученик шестого класса, – пришлось «напомнить» реалии партийным функционерам. – И то, чем занимаюсь я, – это не научно-техническое творчество молодёжи, а «кружок умелые руки». Я не выдумываю ничего нового, а чуть-чуть улучшаю то, что уже кто-то придумал и даже изготовил.

– Да-да. Сейчас как раз проходит всесоюзный смотр НТТМ. С семьдесят первого года по семьдесят пятый, замечу. Потом буде подведение итогов выставка, а в семьдесят восьмом лучшие работы направят на ВДНХ СССР. К этому времени, вполне возможно, ты станешь молодым учёным. Ну, по крайней мере, студентом какого-нибудь престижного вуза – точно.

– Да-а-а… Не торопятся жить коммунисты, – подумал я с брезгливым сожалением. – Узнаю, блять, «брата Колю». А эти ваши НТТМ в «перестройку» станут могильщиком СССР. Младореформаторы, блять! Надо войти туда, только чтобы головы им пооткручивать! А что, я как рас подхожу по возрасту. Мне в перестройку станет – если мерить с восемьдесят пятого – двадцать четыре. В своё время, я сторонился общественной и политической деятельности. Центры НТТМ и «обналичка» прошли мимо меня. Но ведь на самый коммунистический верх не залезть, а все решения принимались, и будут приниматься там. Остаётся плыть по течению? Наверное. Куда деваться из этого коридора жизни, по которому катится огромный шар предначертанного. Причём уэе сейчас этот шар движется со скоростью локомотива. Никак не успеть прорубить свой путь.

– Да, пожалуйста. Мне не жалко. Схемы усилителей и других электронных устройств могу предоставить, но пусть перерисовывают сами. Технологии изготовления диффузоров пусть ваши комсомольцы смотрят на заводах-изготовителях. Или у меня подсматривают, но я ничего никому рисовать не буду. Извините, не вижу для себя смысла. Повторюсь. Ничего нового и передового в моих работах нет. Это вам любой эксперт скажет.

– Ну, хорошо, – сказал первый секретарь. – Поживём – увидим, а ребят из политехнического института мы к тебе пришлём. Пусть посмотрят на твои схемы, аппаратуру. Может для себя, что полезное возьмут.

– Ага… Хрен я им что покажу! Полезное для себя… Ага! Хотя… У них там уже сейчас неплохая лаборатория. Осциллографы, генераторы… Можно настроить моего «монстра».

Так я называл усилитель выходной мощностью тысяча ватт, который пытался собрать в своём будущем, используя, вместо микросхем, соответствующий набор простейших деталей семидесятых годов. Имелся у меня такой «бзик». Схема была разработана с помощью компьютера, и я уже принялся собирать элементарную «базу»… Однако, деталей требовалось много – только транзисторов около пятисот штук – и я этот проект до конца не осилил. До своего конца. Да-а-а…

– Нужен ли он мне здесь и сейчас – большой вопрос. Полагаю, нет. Лучше наделать маленьких бытовых усилителей, продать и купить какой-нибудь трёхсотваттный «Текникс», – думал я, пока Юрий Иванович разглагольствовал на тему выполнения планов пятилетки и творческого участия в ней молодых, и количества открытых в Москве центров «Юных техников».

– Мне не хочется в Москву, Юрий Иванович. Я море люблю.

Первый секретарь улыбнулся и, видимо что-то для себя решив, сказал:

– Молодец, Евгений. Значит ты наш, приморский гражданин. А что ты думаешь о том, чтобы пообщаться с руководством «Радиозавода», где работает твоя мама?

– Это зачем ещё? – насторожился я.

– Мы при нашем «Радиозаводе» можем создать такой центр «Юного техника», понимаешь? – воодушевлённо заговорил «первый». – Туда будут ходить дети, и будут заниматься полезным делом.

– Э-э-э… Ну и пусть занимаются, а я то причём?

– А ты будешь у них примером для подражания, так сказать. Всегда нужен кто-то, за кем можно идти. Особенно детям нужен лидер. Пример для подражания.