Текст книги "Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Ха! Но не потеряли же!

– Надо было заранее отводить дивизии с Дальнего Востока, – буркнул куратор.

– Ага! Чтобы японцы напали на нас⁈ Большие знания – большие печали… Мало знать будущее, надо иметь ресурсы и смелость для его изменения.

– А ты точно уверен, что рыночная экономика – плохо? – вдруг спросил Рамзин.

Глава 27

– Не уверен, – покрутил головой я. – Но тогда о социальной справедливости надо забыть. Рынок – это точно не коммунизм и даже не социализм. Рынок вдруг может закрыться и тогда мы будем грызть свой хрен. Те, у кого нет подсобного участка, родственников в деревне или дачи. Мы, например, выживаем только за счёт деревенской картошки, что всем скопом выращиваем у бабушки. Без неё и солёных огурцов с помидорами, было бы тяжко.

– Ну, ты не прибедняйся. В последнее время ты сколько заработал на футболках и усилителях? «Волгу» уже можешь купить? – сказал и пробасил Рамзин.

Осуждающе глянув на него и хмыкнув, я сказал:

– Прошу заметить, что ключевые слова в вами сказанном – «в последнее время». И, ещё заметьте, я ничего не украл, а сделал своими руками.

Дальше эту тему я продолжать не хотел, а Рамзин и не пытался.

– Но ведь это тоже рынок? Ты сделал, продал, обогатился и живёшь намного лучше других. Где, как ты говоришь, социальная справедливость?

– А её и нет, потому, что Хрущёв уничтожил ту рыночную нишу, которую создал Сталин. Уничтожил подсобные хозяйства и кооперативы. А Сталин регулировал рынок. Зачем рынок совсем убивать? Вот, убили, и результат? Повсеместный дефицит. Да и не могут все в строю идти. Всегда найдутся индивидуалы: портные, сапожники, столяры. Страдивари и Амати, например.

– Или радиомеханики…

– Или, мать его! – согласился я, выругавшись. Я не понимал к чему клонит Рамзин. Или он просто хотел вывести меня из психического равновесия, а потом и на «чистую воду», и «расколоть» меня, как какого-нибудь «агента влияния»?

– Таких, как я, раньше сажали в «шаражки» и заставляли работать на государство, – с сожалением сказал я.

– Почему это раньше? И сейчас сажают. Целые города закрытые есть.

– Прям таки и сажают⁈ – удивился я.

– Сажают-сажают. Всегда есть за что посадить. Любого. Человек ведь грешен, да? – вопрос Рамзина прозвучал зловеще.

– Наверное, – пробурчал я.

– Но не пугайся. Некоторые, действительно, добровольно заточаются. Там и снабжение получше.

– Вот! – вскинул я палец вверх. – Справедливость – справедливостью а уравниловки быть не должно. Каждому по труду! Вот в чём справедливость. И это есть – социализм. Поэтому, то, что я стал зарабатывать своим, замечу, трудом и на эти деньги стал лучше жить – это и есть социализм. Нельзя допустить эксплуатацию человека человеком, а всё остальное – да пожалуйста. Взять, например, артели. Золото добывают, охотятся. Работает же схема⁉ Работает!

– Работает, – согласился Рамзин. – А будет что?

– Будет то, что запад разрушает СССР и ему не важно, какой в нём строй. Хоть здесь будет капитализм, им всё равно. Они хотят нас иметь. В смысле, не нас именно. Народ наш им не нужен. Как германцам во время второй мировой войны. Ресурсы – вот их цель и вожделенный пирог. Для этого они и разрушают государственность, чтобы грабить. Так было всегда. От смуты семнадцатого века, революции семнадцатого года, и грядущей «перестройки». Вывезут всё, нахрен! Нефть, золото, стратегические резервы. Народ ограбят денежными реформами, заводы, фабрики, сельское хозяйство. Всех ограбят и всё, что можно будет вывезут. Как то так…

– Это пи*дец! – не выдержал Рамзин.

– И, главное, что кое кто там наверху, – я ткнул пальцем вверх, а у самого пробежал по спине мороз, – кое кто наверху выстраивает эту комбинацию ещё от Хрущёва.

– И ты знаешь кто? – спросил он.

Я кивнул.

– Тогда тебе надо делать ноги, малыш, – хмыкнув, сказал Рамзин. – За твою жизнь теперь никто не даст и копейки. Впрочем, как и мне… Да и товарищу полковнику. Да-а-а… Вот ты нас подставил, Евгений.

– Ещё никто ничего не знает. Только вы с полковником. А записи, – я обвёл взглядом комнату, – можно и размагнитить.

* * *

– У тебя есть решение, – утвердительно произнёс полковник. – Почему то я уверен. И почему-то мне кажется, хоть я и не люблю это слово, что ты не сегодня узнал о грядущих событиях.

– Конечно не сегодня. Я рассказывал Сан Санычу.

Мы сидели на камнях и смотрели в море. Вдвоём. Катер типа «Горбач» – разъездной катер контрразведчиков – дрейфовал в бухте Джигит метрах в пятистах от косы, ведущей с острова Русский на остров Шкота. Нас высадил, а сам отошёл и лёг в дрейф, ожидая сигнала полковника.

– Ты рассказывал о всякой чепухе… Олимпиада, там, погранец пьяный. Про «перестройку», мать её, ты не говорил. Или не знал про неё? Только не ври!

Я вздохнул.

– Знал, товарищ полковник.

– Можешь звать меня по имени отчеству, – разрешил собеседник.

– Не хочу.

– Почему? – удивился полковник.

– Вы не мой родственник и не друг мне. И отношения у нас сугубо профессиональные.

Полковник, мотнул головой, хмыкнул…

– Спасибо за откровенность. Ну, так как?

– Знал, конечно. Не так как вчера, но знал. Образы всплывали, события, видео всякое. Танки в Москве, жертвы. Три человека погибнут под танками. Ельцин, как Ленин на броневике и Кержаков в бронежилетом. Много всего было. Тревожно, но не понятно.

Я врал задумчиво с толком и расстановкой. Самозабвенно врал, но с творческим подходом, осторожно.

– И что ты придумал? Вижу же, что придумал!

Голос полковника тоже был ровный и даже безразличный. Он смотрел в море и бросал в него мелкие камешки. Не далеко бросал. Буквально сразу у берега. В набегающую волну.

– Хотел удрать к цыганам, – врал я. – Спрятаться у них и лепить контрафакт.

– Что такое контрафакт?

– Это когда выпускают свою продукцию с эмблемой известных брендов. Э-э-э… Известных марок.

– А-а-а… Понятно. И что не сбежал?

Я помолчал, а потом тихо сказал:

– За державу обидно…

Полковник обернулся ко мне и примерно с минуту смотрел мне в глаза. Мне, действительно, было обидно за нашу державу, а потому я смотрел ему в глаза смело, и с некоторым вызовом. Потом я криво улыбнулся, а он, сжав губы и нахмурив брови, отвернулся и продолжил бросать в море камешки.

– Да-а-а… И всё-таки… Ты так и не ответил на вопрос. Что делать?

– Спустить штаны и бегать, – сказал и рассмеялся я. – Что я вам, Дом Советов? Нет у меня для вас готового решения. Мне-то по себе ничего не ясно. Пру, как на дрожжах. В зеркало смотреться страшно. Монстр какой-то растёт. А вы меня спрашиваете, что вам делать? Нормально? Работать, наверное. Шпионов ловить и разведывательную информацию добывать.

– Ага, – помолчав, сказал он. – Добыли уже. Только что с ней делать, с этой информацией?

– А по моему всё у вас всё должно быть предельно просто. Главная ваша ценность это что? Правильно – информация и её источники. Так?

Полковник снова посмотрел на меня.

– Ну, так.

– Значит, что? Прятать надо и то и другое… Источники в первую очередь. Агентуру прятать, сотрудников.

– Ха! – развеселился полковник. – Как же её спрячешь⁈ Все учёты там! У нас тут мелочёвка. Многих нелегалов мы и сами не знаем. Только псевдонимы и почтовые ящики.

– Это уже много. Консервировать надо агентуру. А всех новых, завербованных вами, переводить на тайный учёт и финансирование.

Наконец-то я произнёс ключевое слово.

– Финансирование? Это вообще не наша прерогатива.

– А сделайте своей. Как «Коминтерн».

Тут полковник не выдержал и, вскочив с камня, забросил все оставшиеся камешки в воду. Камешки вылетели и с характерным звуком «фрых» врубились в набегающую волну. Потом полковник взял камень побольше и зашвырнул его максимально далеко. Видимо ему было, что мне сказать, но он не мог себе этого позволить.

– Глупости говоришь, – наконец сказал он. – У меня и денег таких нет.

– А я? – спросил я наивным тоном. – Забрасываете меня за кордон, я открываю фирму по радиотехнике. И составляю конкуренцию западу. Куда-нибудь в Югославию, например. Они не входят в Варшавский договор.

– Ты не знаешь Югославский.

– Я хорошо знаю английский.

– Югославия далеко от нас, – покрутил головой полковник, явно задумавшись над моим предложением. – Если только Сингапур… Там у нас и банк есть, который кредит даст на развитие.

Я промолчал на счёт банка и кредита. У меня на этот счёт было своё мнение.

– Нужны Британские или Американские документы, – сказал я. – И всё. Мы создаём свою фирму. Если я говорю свою, то это именно «своя» фирма. Наша фирма, товарищ полковник. Она сканет выполнять роль донора… Или как там у вас это называется?

– И что ты будешь выпускать? Усилители? И твои, как их, примочки?

– Да, – кивнул я головой. – А ещё буду записывать музыку и печатать на конвертах русские названия. ВИА «Молодость», например. А вы будете искать во Владивостоке этих музыкантов, которые посмели записаться за границей. Хе-хе…

Полковник смотрел на меня с ужасом на лице, но постепенно этот ужас таял. Растекался-растекался, и вдруг его лицо просветлело.

– А ведь ты дело говоришь, Женька! Денег категорически не хватает. Валюта же. Выбиваем с треском, млять! Так-так-так… А ведь это решение всех проблем. И с тобой, и с агентурой… Тебя отправим в интернат для одарённых детей. Куда-нибудь в Новосибирск…

– Только не надо, чтобы я умирал для матери. Она не перенесёт.

– Мать твою мы так спрячем, что её никто не найдёт. Есть у нас официальные основания её спрятать, но мы обойдёмся без них. Вот её мы, действительно, спрячем в каком-нибудь «ящике». От туда и выезд сложный и заезд. И тебя мы не в интернат, а в «ящик» спрячем. Ты, вроде как, вундеркинд. Она поймёт. Главное, писем побольше напиши. А мы ей слать будем два раза в месяц. Во-о-от… Как-то так, как ты говоришь… А ну ка, расскажи подробнее, что ты станешь выпускать? Неужели твои запасы радиотехнических новинок так обширны, что ты сможешь поддерживать интерес к своей продукции.

– На самом деле, усилители и другая бытовая аппаратура, это для начала. Дальше видно будет. И, это… Надо будет получать патенты, а для этого придётся позиционировать себя легальным бизнесменом и чьим-то гражданином с железобетонной легендой. Нужно будет получить образование. Желательно где-нибудь в Европе. Например в Хельсинском университете.

– Ха! Тогда, дружок, тебе придётся отслужить в армии нашего потенциального противника.

– Какого?

– Финляндии. Если ты станешь её гражданином.

– А если я буду гражданином Британии, например, или США? Там же нет воинской повинности?

– В Британии нет, а в США сейчас есть. Они воюют во Вьетнаме. А на момент военных конфликтов они граждан призывают.

– Война закончится в следующем году, – проговорил я машинально.

– Да? – удивился полковник. – Ну и ладно. Тебе сейчас всё равно больше шестнадцати не дашь. Хотя, что с тобой дальше будет? Не изве-естно. Допустим, – Британия. Есть у меня туда каналы. Было дело, когда я ещё в сорок шестом году опером во втором главке Британию курировал, встретился я с одним нашим нелегалом, который остался в Британии. Там в Британии и встретился. Поговорили и ликвидировать я его не стал. А должен был… Да-а-а… Короче… Есть у меня там сейчас надёжный канал и надёжные документы. Настоящие документы, Женя. Настоящие…

Полковник замолчал, что-то обдумывая.

– Не думал, что придётся использовать их так. Всё думал в главк вернуться и на это направление сесть. Но, видимо, не судьба. Ты точно уверен, что мне тут сидеть придётся? До девяносто первого?

– Точно, товарищ полковник.

– Тогда тебе придётся в Британии в колледж поступать. Осилишь?

– У меня, говорят учителя, Лондонский акцент.

– А! – полковник махнул рукой. – Много они понимают ваши учителя! Покажу я тебя кое кому. Послушают, оценят.

Он посмотрел на меня и его лицо мне понравилось. Полегчало полковнику. Явно полегчало.

– Спасибо тебе, Евгений, что доверился мне. Такое доверие дорогого стоит. И спасибо тебе, что сам предложил такой разворот. Почему-то я уверен, что у тебя получится стать нелегалом. Это очень сложная работа, Женя. Очень сложная. И я тебе сам её хотел предложить, но немного потом и по другому профилю. Но так будет даже лучше. И тебя мы спрячем, и воспользуемся твоими умениями на благо Родины. Да и знаниями будущего, что ты озвучил, мы тоже воспользуемся. Только аккуратно. Без шума и пыли.

– И вам спасибо, товарищ полковник, что поверили.

– Не поверишь тут! – мотнул головой полковник и достал из внутреннего кармана куртки небольшой коричневый эбонитовый цилиндр.

– Сигнальная шашка, – подумал я.

Раскрутив с одной стороны колпачок, он дёрнул его и из открывшегося отверстия цилиндра повалил оранжевый дым. Полковник бросил шашку в воду, где она продолжила активно дымить, а катер увидев сигнал, начал приближаться к нам. Тут я почувствовал, что солнце, стоя в зените, жарит почти по летнему. А во время разговора меня морозило. Да-а-а… Вот, что значит – субъективное восприятие реальности.

* * *

Репетиции шли своим чередом, а подготовка к нелегальной работе за рубежом своим. Как, в прочем и учёба в школе и тренировки по боксу. Я реально готовился к какому-то международному чемпионату в Белоруссии с какой-то гэдээровской командой тамошнего «Динамо».

Скорее всего, я на эти соревнования не поеду, но это будет потом, а сейчас надо делать вид, что я на них рвусь со страшной силой. Да и организм мой требовал критических нагрузок, на которые моя психика пойти не могла, жалея своё тело. А тренер, которому поставлена задача свыше, мог. И грузил меня по полной. Причём, как я заметил раньше, чем сильнее я нагружаю организм, тем скорее он взрослеет и мужает. А мне оно уже было надо.

Как сказал полковник, у него для меня имелись документы на некоего Джона, – Надо же! – Сомерсета – якобы внука того нашего перебежчика. Оказалось, что его «усыновил» сам известный английский писатель Сомерсет Моэм, отдавший, как все английские аристократы, несколько лет жизни разведке. Традиции у них такие, у английских аристократов. Как и гомосексуализм. Хе-хе… Вот на не традиционных для СССР сексуальных отношениях и погорел наш разведчик. Сначала вовлёк его Сомерсет в интим, потом перевербовал, а потом и «усыновил», когда наш разведчик «спалился».

Однако, оставаясь идейным «коммунистом», нелегал продолжал работать на нашу разведку, поставляя интересные и полезные сведения о Великобритании и её сателлитах. Однако не знал Джон Сомерсет,– его тоже назвали Джоном при «усыновлении», что работает он не на СССР, а, фактически, на одного человека.

У Джона Сомерсета появилась жена, дети, внуки. Он на самом деле не был гомосексуалом. Он посчитал правильным «стать им» с целью вербовки Моэма, а попался на этот «крючок» сам. Хе-хе… Так бывает, что рыбака съедает рыба, если эта рыба – акула. Моэм Сомерсет был акулой разведки.

Моэм Сомерсет умер в шестьдесят пятом году, оставив «небольшое» наследство единственному его «сыну». В 1962 году Моэм выручил на аукционе «Сотбис» 1,5 млн долл. за своё собрание французского искусства и получил при этом хороший доход: картину Гогена, приобретённую в 1917 году за 400 франков, удалось продать за 104 720 долл.; Моне и Тулуз-Лотрек за 12 лет выросли в цене более чем в 7 раз; Матисс и Ренуары – в 2 раза. Наиболее дорогим лотом стала ранняя работа Пикассо («Смерть арлекина», 1905). Эта распродажа предназначавшегося ей имущества вызвала возмущение дочери Моэма, которая отсудила у отца часть полученного дохода. Усыновлённый Джон судиться не стал, хотят и мог, и за это получил по завещанию виллу в Ницце, где Моэм и умер.

Глава 28

С шестьдесят пятого года Джон Сомерсет проживал в Ницце, а его дети и внуки кто в Лондоне, кто в других городах Британии, а кто и в Австралии, или даже в Европе. У Джона было много детей, а ещё больше внуков. Такова была установка «партии и правительства» в лице его советского куратора. Все они, как и их «предок» обучались в Королевском колледже Лондона. Мне тоже придётся учиться в этом престижном учебном заведении по документам одного из «внуков» Джона. Где находился настоящий внук Джона и почему меня должны принять все его многочисленные сыновья и дочери, я не знал, но предполагал, что все они работают на СССР. Хотя, может быть, и не все…

Самое интересное было то, что у Джона Сомерсета была своя частная не государственная школа, основанная ещё Моэмом, но получившая государственную лицензию уже после его смерти. Школа предназначалась для детей с различными отклонениями по здоровью. В том числе и излишне одарённых.

Вообще в Англии примерно с сорок четвертого года, когда был принят закон об образовании, стали возникать «школы иного образа обучения». Государство пыталось с этим боролся, но всё больше и больше родителей хотели давать образование своим детям самостоятельно. В начале 1950-х некая Джой Бейкер стала одной из первых родителей, отказавшихся от школьной системы образования в пользу «иного пути». Она провела десять лет, борясь с властями, которые настаивали на том, чтобы ее дети посещали школу. В итоге она победила и частные школы стали одна за другой получать лицензии. Школа Моэма получила лицензию одна из первых[1]. Инициатором идеи открытия частной школы выступил Джон. Он долго убеждал «усыновителя», обосновывая необходимостью индивидуального обучения одарённых детей и детей с отклонениями. Наконец, к концу жизни Сомерсет старший помог Джону организовать частную школу. Именно потому, что школа Сомерсета давала необходимые Джону документы, поступление в Королевский колледж было возможным. Главное – соответствовать стандартам обучения и указанным в документах квалификационным баллам.

Чтобы поступить в KCL (так сокращали название колледжа), абитуриенты должны соответствовать стандартным требованиям для курса, который они собираются изучать в университете. А каждый курс, предлагаемый в колледже, имеет свои особые требования для поступления, и абитуриенты должны получить требуемые оценки.

Мне нужно было поступать на факультет естественных, математических и инженерных наук, а поэтому кроме высших оценок по математике, физике (уровень «А»), нужно будет пройти практическую проверку по всем естественным предметам, чтобы поступить на этот курс. Да-а-а… Меня начинало колотить только от мысли об этом и я с радостью погружался в тренировки по боксу и музыку.

Заявления принималось колледжем с первого сентября до тридцать первого декабря, и рассматривалось примерно полгода. Процент поступивших в колледж едва достигал десяти процентов, но меня, как «отпрыска» семейства Сомерсетов, многие поколения обучавшегося в колледже, это не касалось. Главное – пройти проверку знаний именно по выбранной мной специальности. Ну и не погореть на «косвенных», как сказал полковник.

Хотя сильно «косвенных» я не страшился: культуру британцев я изучал ещё раньше тщательно, ибо общался с ними многажды, а вызывать у них брезгливость не очень хотелось, знал Лондон, как свои пять пальцев – о чём полковник, естественно, не знал. Так что… Мне «повариться» немного в том бульоне, пообщаться с родственниками, которых «долго не видел». Я ж откуда-нибудь из Австралии приеду? Или Новой Зеландии? Или Индии? Не определился пока полковник. Ждал подробностей от Сомерсета.

На мою «дикость» и отдалённость от «Великой Британской Родины» можно будет и мои погрешности в культуре общения извинить. У англичан очень всё сложно с общением. Они вопросы не задают прямые о работе, о проблемах… О многом. Например, даже о том, далеко ли находится дом собеседника они спрашивают намёками. «На каком автобусе приехали?», допустим. Ну и много ещё есть тонкостей в общении «истинных» и хорошо воспитанных англичан.

Эти тонкости я когда-то знал, и сам стал с возрастом сдержанным, а здесь, по причине моей «необычности», мне как-то удобно было общаться с окружающими именно так, как общались англичане. Я не лез в чужие дела и проблемы, и сам не делился своими. Не жаловался, соблюдая, как говорят англичане, «твёрдую верхнюю губу». Ни с кем, по правилу «вежливого согласия», не спорил. Зачастую преувеличивал чужие достоинства и преуменьшал свои, например с моими музыкантами. Джоном, всё-таки Женьку прозвали не зря. Он и раньше отличался индейской сдержанностью. Джо, если кто помнит, звали индейца в «Томе Сойере». Женька своей сдержанностью был похож на этого индейца.

Сейчас, разглядывая себя в зеркало и примеряя маску британца, я вполне себе нравился. У меня был высокий лоб и красивый затылок. Оттопыренные уши не портили внешность, тем более, что я прятал их в отросших до плеч волосах. Нос прирастал горбинкой, но был тонок, хоть и длинноват, челюсть не сильно выпирала, но и не была «запавшей». Губы имели чётко очерченную форму. Сейчас я внешне походил на короля Карла Третьего в молодости, когда он был ещё принцем Чарльзом. Или на Ринго Стара. Ха-ха!

– Вот забавно будет взять в к себе барабанщиком Ринго, – подумал я, разглядывая себя в зеркало. – У него не очень будет получаться сольная карьера. А деньги, для его найма у меня, я надеюсь, найдутся. Из тех тонн золота мне причиталось, по последним подсчётам пять тонн. Семь взял себе Роман, около двадцати осталось в подвале и изъяты гэбэшниками. И надо иметь ввиду, что песок и самородки надо ещё переплавить, а это около десяти процентов технологического угара. Плюс изготовление ювелирных изделий – ещё четыре-пять процентов угара. Так, что в итоге у меня должно остаться около четырёх тонн.

Официальный курс – пять миллионов долларов за тонну, но кто же мне их даст? Дадут, от силы четыре. Но всё равно, сумма у меня должна скопиться приличная. Думаю, на «покупку» Ринго Стара миллиона должно хватить. Запишем с ним альбом. Ему должна понравиться работа со мной и тот эффект, что альбом произведёт. Как-то так.

У меня, естественно, имелась и своя заначка. Вынес из подвала и спрятал,прикопав в разных местах за городом, около двадцати килограмм золотого песка. Была у меня привычка бегать с утяжелителями на ногах и поясе. И об этой привычке знали многие, кто мной интересовался. Вот я и бегал по лесу в районе городского кладбища, раскинувшегося от «Академгородка» до Седанки. Причём, я примерно знал, где в двухтысячные годы станут возводить коттеджи, и прикапывал золотишко чуть дальше.

Земля в начале весны не отличалась мягкостью, да и не была от обилия корней «пухом», а потому, использовав для укрытия несколько камней и сместив маршрут пробежки к кладбищу, я нашёл хранилище для своего богатства там. Чего проще положить сокровище под могильную плиту? Тем более, что я нашёл там тяжёлый лом и использовал его при каждом посещении погоста.

Я и сейчас продолжал совершать кроссы по пересечённой местности в том районе, периодически пробегая мимо «хранилищ». В центре города совершать пробежки было опасно для здоровья. Малое наличие машин на улицах города, компенсировалось большим количеством ядовитых выхлопов и дымом ТЭЦ-1. На Тихой тоже имелась ТЭЦ-2, но её дым зимой уходил в море, а летом от моря. Муссоны, однако… Да-а-а… Поэтому, там можно было заниматься пробежками, а в центре города далеко от моря бегать не хотелось, а вдоль моря не побегаешь. Нет вдоль моря дороги. Скалы, склады какие-то ТЭЦ-1, с закрытой территорией.

В камнях на обрывистом склоне сопки, спускающейся к морю, где была набережные Динамо и спортивного общества ТОФ – летом я там нырял с вышки[2] – сделал несколько небольших золотых «нычек». В банки от леденцов «монпансье» – такие, что нашёл главный контрабандист в фильме «Брильянтовая рука» – насыпал песочек и положил баночки под камешки. Делов то…

* * *

В крайкоме КПСС согласовали репертуар наших концертных гастролей легко, похвалив меня за отличные песни, и в июне мы с Лерой «прокатились» вместе с артистами филармонии по городам и весям края. Андрей и Григорий от поездки, отказались сославшись на вступительные экзамены. Я их понимал и даже не расстроился. Музыканты, что ездили с нами были вполне себе профессиональны и новые партитуры разобрали мгновенно.

Руководитель ансамбля «Фрегат» пытался навязать мне свою аранжировку песен, но я категорически отказался. Тогда он отказался «давать» своих музыкантов и мы с Лерой первые два концерта отыграли на фонограмме. Очень даже неплохо отыграли, между прочим. Публика города Артёма, ближайшего к Владивостоку городка, не избалованная хорошим исполнением восприняла нас на «ура» и в первый день, и во второй. Второй концерт прошёл даже более горячо. Пришли и новые слушатели, и, вероятно, вчерашние. Так как зрителей было много больше, чем в первый день.

Мой гитарный звук понравился музыкантам и они, плюнув на своего руководителя, стали расспрашивать «почему». Я показал аппаратуру и в городе Спасске они уже играли через мой пульт. Шумы в колонках исчезли, звук из них лился, словно из радиоприёмника. Ровно и чисто.

Основным эпитетом, которым награждали музыканты мою аппаратуру было слово: «е*ануться!». То один из музыкант, придя из зала, где он слушал звук, говорил это слово, то другой, то третий. И все с одной и той же задумчивой интонацией и с немым просом в глазах обращённых ко мне. Я только посмеивался.

На гастроли мы потратили три недели и все сильно устали. Лера, уехала уже через неделю. Просто сказала: «Да, нафиг мне это нужно⁈», села на поезд в Имане[3], и покинула наш мужественный и терпимый к невзгодам коллектив. Да и слава Богу. Женщина в мужском коллективе к раздору. И хоть музыканты в каждом городе или селе находили себе женщин и девушек, готовых скрасить вечер и ночь, почти все музыканты попытались «подкатить» к Лере, не смотря на то, что ей едва исполнилось шестнадцать лет.

А Лера, не смотря на то, что я ей запретил «делать мужикам глазки», продолжала кокетничать на право и налево. Вот я и высказал ей всё, что о ней думаю.Она обиделась и уехала. Я мысленно перекрестился, так как собирался сразу после возвращения из гастролей из Владивостока исчезнуть на долго.

Июнь во Владивостоке месяц традиционно туманный и скучный, но у меня он прошёл насыщенно и весело. На «материке» вовсю бушевало лето и домой я вернулся загорелый и, как не странно, отдохнувший морально. Да и физически я не особо вымотался. Организм требовал нагрузок и я ему их давал. Поперетаскивай ежедневно аппаратуру из машины в клуб из клуба в машину…

Почти в каждом населённом пункте приходилось драться с местными. Первую неделю за Леркины перемигивания, остальные разы за мои перемигивания с местными девчонками. А как мне не перемигиваться с девушками, если я исполняю, например: «Гляжусь в тебя, как в зеркало…». Что мне на луну выть?

Под предлогом, что уехала Лера, я «сочинил»: «Зеркало»[4], «20 лет»[5], «Анастасия»[6], «Я иду тебе навстречу»[7] и «Море»[8]. Коллектив был хороший и «срисовали» партитуру мгновенно. Немного повозились с «Я иду тебе навстречу». Там вступать надо «поперёк ритма», но так как пел песню я сам, то в конце концов всё у нас получилось. И конечно же я всё писал, если не играл под фонограмму или не устраивал дискотеки. Бывало и такое.

Музыканты настолько поверили в мои силы, что иногда позволяли себе пропускать концерты, особенно если они проходили где-нибудь в деревне «Осиновка» на танцплощадке. Они иногда от души «нарезались» ещё днём и вечером на сцене только изображали «артистизм». Я же старался от души, иногда выдавая на сцене кренделя, как Марти Макфлай в «Назад в будущее». Ха-ха… Пьяных музыкантов не трогали, а меня за это почему-то иногда пытались бить. Хулиганил, короче, я, ибо на третью неделю гастролей по Приморью мне стало скучновато.

По возвращении во Владивосток в почтовом ящике меня ждала телеграмма от Романа, в которой он сообщал, что радиодетали привёз и они находятся у Ирины Григорьевны. Я перезвонил ему. Он подтвердил, что посылка уже прибыла к Ирина, так как она ему об этом сообщила по телефону. И посылка тяжёлая. Мы с ним поговорили немного о погоде в Молдавии и во Владивостоке и я рванул в «Радиотовары». Ещё было не поздно.

Посылка оказалась очень тяжёлой, килограмм тридцать, и доставили её явно не почтой, а поездом. Не собираясь волочь тяжёлый ящик, я разломал его и переложил радиодетали в сумку. Там же лежали «паспорта» на квадрафонические головки, которые я просмотрел при Ирине Григорьевне, небрежно засунул себе за пазуху и оставив часть деталей у неё в кабинете, отправился домой. Вместе с паспортами на магнитофонные головки у меня во внутреннем кармане куртки лежал паспорт гражданина Румынии, приехавшего в Молдавию «погостить» к родственникам.

* * *

– Молодец, – похвалил меня полковник. – Хорошие документы. Настоящие. И мы не засветимся. И будет у тебя запасной канал выхода. Главное – под румынскую разведку не попади. Тебя могут на границе ждать. Британский паспорт получишь только в Греции и то только после того, как поймём, что тебя ни кто не ведёт.

– Роман поможет, – успокоил я. – Он с табором тоже выезжает в Румынию за день до моего перехода. Там встретит, пристроит в таборе, выдаст следующие документы.

– С румынским языком как?

– Да, никак, – махнул я рукой. – Обычные фразы выучил. Заикаться буду. Дадут сопровождающего, он объяснит пограничникам.

– Ну-ну… Так банально, что может сработать. Не боишься?

– Конечно боюсь, – сказал я. – Трясёт, как зайца. Не видно разве?

Полковник внимательно посмотрел на меня, а я на него.

– Не видно, – пожал плечами он. – В Югославии получишь документы, по которым вылетишь в Грецию, а от туда в Британию. Путь долгий, но относительно надёжный.

– Поздравляю тебя, – сказал полковник.

– С чем? – удивился я.

– Твоё первое предсказание сбылось. Назначили меня начальником управления.

– Ну, теперь важно, чтобы другие предсказания по вам не сбылись, – хмыкнув, высказался я. – Что-то придумали по поводу «перестройки»?

Мы снова находились на косе, соединяющей остров Шкота с островом Русский. Снова в полумиле дрейфовал катер контрразведчиков.

– Думаем. За назначением летал в Москву. Поговорил кое с кем. Так… В общем по обстановке в стране… Да, я и раньше чувствовал, что не туда идём. Многие чувствовали, да мало кто говорил. Там в Москве такой бардак, если честно… Министерства рулят, кто куда хочет. Приписки сумасшедшие, количество плановых показателей с начала семидесятых годов снова выросло, предприятия переходят на теневой выпуск дефицита. Я не вникал в эти процессы. Моё дело была контрразведка. А оно вон оно что!

– Запомните… Со мной многое, что может случиться. Главное, это нельзя вводить ГКЧП. Из за него КПСС обвинят в попытке государственного переворота и запретят. А имущество конфискуют. Нельзя этого допустить. Похоже, ГКЧП – это была намеренная провокация реформаторов.