Текст книги "Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Я включил «Ноту». Зазвучал наш школьный новогодний «концерт». Потом я поднёс палец к губам и, подойдя к письменному столу, выдвинул его верхний ящик. В ящике лежала коробочка, наполненная самородным золотом. Я ещё раз приложил палец к губам и, обведя комнату рукой, показал на уши.

– Хорошо звучит. Кто играет? Незнакомые песни.

– Это мой ансамбль играет на школьном новогоднем вечере. Это моя музыка и песни. Нравится? – спросил я, показывая пальцем на золото.

– Очень! – сказал цыган, и улыбнулся. – Какому цыгану не нравится… хорошая музыка. Цыган любит… музыку. Много у тебя… такой музыки?

– Много. Готов отдать на реализацию. У вас, у цыган, получится это, – я показал пальцем на золото, – продать?

– Конечно. Отличная музыка.

Цыган ткнул пальцем в магнитофон.

– Это по Московским студиям звукозаписи разойдётся легко. Но их там не так уж и много.

– С каждой студи по паре тысяч и нормально. У меня три часа отличной музыки. Предлагаю это, – я ткнул пальцем в магнитофон, – переписать на кассеты и продавать в поездах. В студиях звукозаписи есть кассеты по сорок четыре минуты. Вот, считай, сколько концертов можно записать.

– Редко у кого сейчас есть кассетники. Но это ерунда. Мы решим, что можно сделать с твоей музыкой. Ты меня сильно удивил, Евгений. Мало того, что твои музыканты хорошо играют, но и репертуар очень необычный. Слушай, Евгений, у вас тут рядом есть неплохое кафе «Лотос». Мне нравится, как там готовят купаты. Это такие жаренные колбаски с помидорным соусом. Пойдём, пообедаем?

– Пошли. Мы с мамой туда ходили иногда, когда гуляли по городу. Там ещё бульон с яйцом и пирожком дают.

Мы оделись и вышли на январский морозный воздух.

– Давай прогуляемся? – спросил я. – Продышаться надо.

– Давай. Там площадка есть… Там вид на море прекрасный. Ветерок правда…

– Ничего. Нормально.

И мы пошли не к «Лотосу», а сначала по направлению к нему, наверх по улице Пограничной, а потом повернули направо к кинотеатру «Океан» и выше. Там имелась площадка с видом на море, где можно было без опаски поговорить. До неё мы просто шли и молчали, так как в подъём на морозе и ветре разговаривать не хотелось.

– Сколько у тебя? Откуда, я не спрашиваю, но хотелось бы знать степень, э-э-э, зависимости тебя от других лиц, – спросил цыган, когда мы отвернулись к морю и наши губы стали «не читаемы».

– Товара много, – начал я, предварительно включив ультразвуковой шумоподавитель диктофонов. – Товар найден мной лично в моём доме. Остался с прежних времён от предка. Он занимался до революции в Приморье его добычей.

– Примерно сколько?

– Около сорока тонн… Может и больше. По объёму посчитал.

Цыган замер и на некоторое время перестал дышать, потом выдохнул:

– Твою мать!

– Да… Вот такая вот хрень случилась со мной. И главное, что за ним в любой момент могут прийти люди в сером. Я у них на контроле.

– Нихрена себе! И ты мне предлагаешь опередить, э-э-э, этих людей в сером? Это же вышка! Тебе всё сойдёт, а мне – вышка!

– Не хочешь, не надо. Тогда можешь и не возвращаться в квартиру. Сразу езжай в аэропорт. Это я не про то, что мне жалко тебе дать пристанище, но ведь в любой момент могут зайти «они». Может быть, они уже там и тебя ждут? А я тогда прямо отсюда пойду в… Туда, куда надо. Только, действительно, пошли, сходим в кафе, а то я ещё толком не обедал. В школе только перекусил, но там такая еда, что тут же есть хочется.

Я выжидательно посмотрел на цыганского барона, который, не гладя на меня, уставился в заледенелую голубую бухту, покрытую разноцветными парусами буеров, пролетающих, словно бабочки, вдоль берега.

Не дождавшись ответа, я тоже повернулся лицом к ветру и уставился на ледовое шоу.

– Молодые люди⁉ – услышал я обращение сзади и заметил, как цыган вздрогнул. Я с деланным любопытством обернулся «по-детски хлопая ресницами».

Глава 12

Буквально на следующий день мы начали операцию, по выносу золота.

Оклик сзади словно сбил с цыгана окалину. Это, слава Богу, оказался кто-то из прохожих, попросивший прикурить, но Роман сказал, что не курит, хотя я точно знал, что он курил. Может это был и не настоящий прохожий, а обычный сотрудник «конторы». Но после этой встречи, цыганский барон словно сбросил старую шкуру, или, как уже было сказано выше, окалину.

Он заискрился улыбкой и задвигался импульсно. Он едва удержался от того, чтобы не подбросить меня вверх. Но остановился на том, что просто потряс меня за плечи, чуть присел и заглянул в глаза.

– Нормально, Евгений! Страха нет, один задор. Завтра же всё решим. Мы подгоним машину и продадим твою старую мебель.

– Хорошо, – согласился я. – Пойдёмте, поедим купат.

Назавтра в школу я не пошёл, потому, что с самого утра приехала грузовая машина «Мебель» и четыре гражданина цыганской наружности занесли мне ящик с двухкамерным холодильником, ящик с большим телевизором «Рубин – 401». Две других цыган, разобрав стену, вынесли буфет, шкаф, стол, этажерку, коробки, старый холодильник, старый телевизор, диван «Ладогу» и другую мебель. Вместе с коробками и мебелью цыгане вынесли около пяти тонн золота.

На следующий день ввоз и вывоз «мебели» продолжился. Я обновил кухонный гарнитур, электроплиту, спальный гарнитур, обзавёлся итальянской стиральной машинкой-автомат фирмы «Мерлони Проджети» и инверторным кондиционером «Хитачи». В этот день вынесли в чём только возможно и вывезли в неизвестном для меня направлении ещё около пяти тонн самородного золота.

На третий день туда-сюда «шастали» «строители» с сумками и наконец-то пришёл участковый. Хорошо, что он меня, как и Семёныча, хорошо знал, а Семёныч был мной предупреждён, что я решил перестроить свою спальню, надстроив второй этаж, и поэтому у нас работают строители. К этому времени стену уже заложили, и разобранную стену у входа в «Тайную комнату» заложили.

Участковый прямо из нашей квартиры позвонил Семёнычу, поговорил с ним и, попрощавшись, вышел. «Строители» после ухода участкового продолжили выносить из квартиры в мешках «мусор».

Второй этаж они мне тоже, кстати, соорудили: с лестницей и рабочим местом под верхней частью окна. И пол, кстати, профуговали и отциклевали везде в квартире. Мешали мы соседям неделю, но вполне законно. Жалоб от них участковому более не поступало, но он наведывался ещё два раза по собственной, как он говорил, инициативе.

* * *

– Да ты не расстраивайся, Евгений. Думаю, мы за дня три управимся.

– Ну, тогда я на больничный уйду, – махнул я рукой.

– Какой у тебя «больничный» передразнил меня следователь. – Справка у тебя. А чем болеть будешь?

– Нога у меня что-то болит. Колено подвернул на тренировке. Не смогу далеко ходить. Поболею лучше дома.

– Поболей-поболей, вдруг нам понадобишься.

– А вы точно, Евгения Семёныча не заберёте?

Следователь посмотрел на меня.

– Вот если к профессорам в «Политех» съездишь пообщаться, не заберу.

– Вот сука, – подумал я и тут же мысленно продолжил. – Сам ты сука, подумал следователь.

– Съезжу, – улыбнулся я.

– Значит – без обид?

– Без обид. А может быть скажете, что вы там нашли?

– Если начальство разрешит сказать, ознакомим.

– А имущество наше не пострадает? Новое всё-таки…

– Где ты такое приобрёл, кстати? – хитро прищурился на меня следователь.

– Цыган знакомый поспособствовал. Я его дочку летом от хулиганов защитил, вот он и расщедрился. Всё хочет меня женить на ней.

– Тебя⁈ Женить⁈ А женилка выросла⁈

– Так и я говорю ему, что не выросла, а он говорит, что они подождут. Очень ему нравится, что я радиотехникой занимаюсь. Вон, все мои усилители увёз. Сказал, его цыгане разберут.

– А тебе его дочка нравится?

Я покрутил головой.

– Красивая, конечно, но… Вий смотрели? Вот там «паночка» – вылитая Татьяна.

– Там Варлей снималась. Она, что на Варлей похожа? Такая же красивая?

– Ещё красивее. Но мне во сне снится, как она меня пытается задушить.

– Фу, мля, страсти какие. Даже перекреститься захотелось. Можешь ты жути нагнать, Евгений. У меня аж мороз по коже пробежал. Тебе в следователи надо идти работать. Есть в тебе, э-э-э, магнетизм. Тебе никто об этом не говорил?

Я отрицательно покрутил головой, но и сам почувствовал, что пробил «шкуру» матёрого следака.

– Так, что на счёт сохранности имущества? Опись, протокол, сдал-принял, отпечатки пальцев…

– Имущества, нажитого непосильным трудом? На какие доходы куплено это всё, можешь сказать?

– Сказано же уже – подарок Романа Григорьевича Жемчужного. Вон и документы на всю мебель, материалы и оборудование. Там же и его адрес с телефоном. Можете звонить, вызывать на допрос.

– Это ты ему телеграмму «молнию» слал?

– Ему.

– Привёз транзисторы?

– Привёз.

– Заплатил ты ему двойную цену?

Я нахмурился.

– Знаете, что, гражданин следователь, вы злоупотребляете служебным положением. Допрос окончен?

Следователь с улыбкой кивнул.

– Вот и разговор окончен. Евгений Семёнович. Прошу вас, как моего официального представителя, проследить, чтобы переданное мне Романом Григорьевичем имущество, было описано и внесено в протокол осмотра места происшествия и опись.

– Не беспокойся, Женёк, – усмехнулся Семёныч. – Твоё приданое останется в целости и сохранности. Уж я прослежу.

– Так вы, что, тоже в курсе про сватовство вышего, э-э-э, двенадцатилетнего сына? Это противозаконно, жениться по цыганским обрядам и традициям.

– Ни кто никуда не женится. Сказано, же вам… Благодарность это такая за спасение дочери цыганского барона.

Следователь фыркнул.

– Какого «барона»? Выдумаете тоже…

– Короче… Будете опечатывать квартиру? Описывайте. Нет – прошу покинуть помещение, если опончили процессуальные действия.

– Ещё один законник выискался, – вздохнул следователь и достал бланк описи.

* * *

Три дня я бегал кроссы – снег уже, какой был, стаял, и земля на склонах сопок подсохла – и ни на какие тренировки не ходил. Зато Семёнычу понравилось «стоять на лапах». Вернее, на одной лапе, так как его правую руку ударами нагружать мы опасались. Но и одной левой он умудрялся перехватывать мои удары.

Причём, я научил его максимально поворачивать корпус за счёт вращения таза, и это ему так понравилось, что он словно приобрёл в движении новую молодость. Улучшение кровообращения в нижней части туловища ему сейчас было очень полезно, как «молодожёну».

Только вернувшись домой, я понял, что у Женькиной матери и Женькиного новоявленного отца на личном плане всё очень серьёзно. Я в квартире чувствовал себя «третьим лишним» и поэтому старался поменьше «отсвечивать», а больше проводить времени на улице: заниматься спортом, гулять.

Ещё раз подрался с Валеркой Греком. Вот, его жизнь не учит! Сходил на рыбалку на краба с Вовкой Гульсари. Очень презанятнейшее мероприятие, скажу я вам. На воду ставится деревянный ящик со стеклянным дном – так называемый «телевизор» – и через него выискиваются крабы. Вовка знал «тропу», по которой они куда-то идут толпой. В эту толпу на толстой леске опускается «кошка» и на неё подсекается краб.

За один выход мы достали больше двадцати крупных, до полутора метров от когтя до когтя, особей. Краба мы сварили прямо на берегу в бочке с морской водой, стоящей на костре, и тут же разделали, достав из фаланг мясо и расфасовав его по полиэтиленовым пакетам. Ну, а дома меньшая часть крабового мяса была обжарена на огромной сковороде на сливочном масле и съедена, а большая часть отправлена в морозилку на хранение.

На третий день моего «больничного» позвонил «следователь». Что интересно, он так и представлялся: «Это, Евгений, следователь звонит. Ты обещал приехать в Политех. Сегодня сможешь?».

– Сегодня? А потом после встречи с профессурой домой можно?

– Нет, домой сегодня пока нельзя.

– А завтра домой можно? Вы говорили, что на три дня…

– Завтра, скорее всего, можно будет.

– Ну, тогда и в Политех завтра. Ага?

– Ну, ты и наглый! – даже восхитился в трубке следователь.

– Я не наглый, я – ленивый. Из дома выходить не хочется просто так и вгород переться.

– Ну, ты и жук! – восхитился следователь. – Ты же спортсмен. Ладно… Завтра, так завтра. Я позвоню.

Завтра следователь позвонил часов в десять и сказал, что Семёнычу можно ехать домой и принимать имущество, а меня к двенадцати ждут в Политехе. Я, вздохнув, сказал: «Ага» и стал собирать своё имущество, с которым на время «переехал» с Семёновской: гитару, ноты, магнитофон «Нота» и так, по мелочи. Мать ещё надавала соленьев-вареньев, поэтому пришлось заказывать такси и ехать сначала на улицу Семёновскую, а уже потом в институт.

Экзаменов в Политехе я не опасался и профессуры не стеснялся. Даже интересно было повстречаться с теми, у кого сам лично учился с семьдесят девятого по восемьдесят третий годы. Когда-то учился… Да-а-а… А вот буду ли учиться теперь? Нужна ли она мне? Вопрос… Только время терять на высшую математику и физику с химией? Была бы возможность сдать радиотехнику экстерном, и закончить ещё и институт физкультуры… Но вряд ли я что смогу сдать экстерном. Память, это не персональный компьютер. Да-а-а…

Вот, дилемма! Нужна мне эта радиотехника⁈ Но если поступлю и окончу институт физкультуры, то придётся распределяться в среднюю школу и учить наглых оболдуев, которых и пальцем не тронуть? Не-е-е… Лучше уж радиотехника и работа в оборонке. Там хоть пользу какую-никакую, но реальную принесу. Может быть, лет на десять раньше построим подводный щит Родины?

Так я думал до тех пор, пока «следователь» меня не ввёл в знакомую и почти родную по прошлой жизни лабораторию акустических исследований, где меня ждали, сидя за столами, как студенты, пятеро преподавателей кафедры. На лабораторном столе лежали: один из проданных мной усилителей, машинка, которую я делал Адрею-барабанщику, Громовский магнитофон «Нота», и гитарные «примочки»: дистошн, фленджер, сустэйн, фуз.

– Хрена себе. Примочки они что, выкупили через музыкантов, что ли? А «Нота» как тут оказалась? – подумал я и пожалел, что не нашёл времени, чтобы зайти к Громову. Вот же чёрт! Хотел, но забыл. Сразу ведь думал, что «секретные» детали в его «Ноте» стоят.

– Здравствуйте, Евгений, – поздоровался со мной гладко выбритый очень худой и высокий, типа меня, мужчина. – Нас пытаются уверить, что сии приборы созданы вами и только вами. Мы, естественно, не верим и полагаем, что вам кто-то помогал из взрослых. Разрешите, Евгений, наш спор, пожалуйста.

Я вздохнул.

– Скорее всего, разочарую вас, товарищи, сообщив, что ваше предположение не верно. Это всё делал я сам: и компоновку, и пайку и настройку.

– Кхе! – кашлянул вопрошавший. – У вас дома имеются приборы, на которых вы тестируете детали и проводите настройку приборов?

– К сожалению, самые простейшие. Но в основном я настраиваю свои конструкты на слух.

– Эт-т-о, как эт-т-о на слух? – спросил профессор, сразу превратившись в «прибалта».

– Всё просто. Для этих конструктов важен результирующий звук, правильно. А его качество определяется промежуточными токами. Вот я и проверяю сборку поэтапно на слух. У меня такая слуховая особенность. Слышу в специально настроенных динамиках в полосе от пяти до пятидесяти тысяч герц всё, что выходит из прибора, и, разделяя, на нужное-ненужное. Так и настраиваю фильтры.

– Пятьдесят тысяч герц не слышит ни одно человеческое ухо, молодой человек, – с усмешкой сказал профессор. Остальные преподаватели тоже разулыбались.

– Я не говорю, что моё ухо слышит в этом диапазоне. Так настроена колонка, а я что услышу, на то и реагирую.

– Ваша колонка выдаёт такие частоты? От пяти до пятидесяти тысяч герц?

Я грустно кивнул.

– По крайней мере, она так настроена. И то, что слышу я, мне хватает, для сглаживания синусоиды звука в пределах двадцати – двадцати тысяч.

– На слух двадцать тысяч? – тоже недоверчиво спросил профессор.

– Да. Двадцать тысяч я слышу.

Они долго охали и ахали, предлагали пройти тест моего слуха, но я отказался, сказав: «Хотите, верьте, хотите, не верьте. Мне всё равно».

Они ещё некоторое время поохали, и поахали, а потом другой «профессор» спросил:

– А каким образом вы, молодой человек, закодировали звуки ваших электро-барабанов? У вас есть перфорационный считыватель? Где вы добыли перфокарты ритм-бокса? Это же секрет фирмы!

– Нет. Я пошёл другим путём. Сделал преобразователь акустического сигнала в цифровой формат, записываю его в определённый слот памяти, потом задаю темп, частоту повторов и записываю в «ритмбокс». Каждый слот памяти «ритмбокса» рассчитан на тридцать шесть тактов. Всего слотов пока восемь. Можно сделать сколько угодно.

Все «профессора» впали в ступор, но по-разному. Кто-то просто «завис», пытаясь сказанное мной уложить в свой стандарт восприятия информации, кто-то отвесил челюсть, кто-то с кем-то стал перешёптываться, судя по всему, совершенно не по этой теме.

– И где этот прибор, преобразующий и кодирующий акустический сигнал? Он есть в реале? – спросил главный «профессор». – Это ведь, как я понимаю, уже конечный прибор на который записаны синтезированные звуки?

– Да. На этом устройстве можно ввести тоже тридцать шесть тактов ударных инструментов. А программатор у меня дома. Приезжайте ко мне. Я предлагал товарищу, э-э-э, чтобы вы приехали ко мне. Там бы и посмотрели все мои приспособления. И… Вы ещё не видели мои акустические системы из берёзового шпона.

– Колонки из берёзы? И чего в них удивительного?

– Диффузоры в колонках сделаны из берёзового шпона. Звук – изумительный.

Рты профессоры раскрылись ещё шире.

– Это как это? Из целлюлозы мы делали, но чтобы целиком из дерева⁈

– Из тонкого берёзового шпона. Приходите, посмотрите.

Да, именно здесь, на кафедре акустики, я научился рассчитывать и клеить диффузоры, а так же отливать резиновый держатель. Забавно… А теперь их учит Женька, то есть – я, а учить они будут через пять лет меня… Другого меня… Парадокс, ядрён батон!

– Можно же товарищам преподавателям ко мне в гости? – спросил я следователя.

– Конечно можно, – кивнул головой товарищ в сером костюме.

– Ну, тогда, не буду разводить жидким по твёрдому. В качестве подарка на день рождения можете преподнести вон тот осциллограф.

Следователь стукнул себя ладонью по лбу. О чём он подумал, я не знаю, но лицо его стало напряжённым, а глаза заметались, словно, в поиске выхода.

Но, зато он предложил меня подвезти до моего дома на Семёновской.

– Хоть шерсти клок, – подумал я, молча глядя в окно серой «Волги» ГАЗ-24.

Самое трудное для меня – это было удержаться от рекомендаций. Я видел, над чем они работают. Вернее, не они, а эта лаборатория. Я почему и не стал интересоваться, так как не был уверен, что меня опрашивают настоящие преподаватели Политехнического института. И и на диффузор из берёзового шпона они отреагировали как-то слишком резко. Из чего мы только не делали диффузоры в этой лаборатории… Даже из простого куска фанеры. Может это уже позже, а сейчас они даже и не думают в этом направлении? Может быть, может быть…

– Разрешишь, подняться вместе с тобой? – вдруг спросил Следователь.

– Да,, когда же это кончится? – подумал я, но спросил спокойно. – Зачем?

– Я у вас забыл кое-что своё, – проговорил человек в сером костюме и сером пальто, несколько стесняясь.

– Мдять, не презервативы использованные, случайно, в моей двуспальной кровати? – подумал я.

– А ведь я ни разу не видел вашего служебного удостоверения и даже не знаю, как вас зовут, – задумчиво произнёс я. – А вы мне уже, как родной. Что же вы забыли у нас дома, таинственный незнакомец?

– Кхэ-кхэ, – откашлялся следователь и не громко сказал. – Я позволил себе переписать у тебя музыку.

Хмыкнул даже водитель служебной «Волги».

– Что ты хмыкаешь, – озлился следователь, обращая гнев на водителя. – Знаешь, какие у него записи⁈

– Вам нравится западный «рок»? Хотя… Разве есть «рок» не западный? Хе-хе-хе… Ну, переписали и переписали. Плёнка хоть хорошая? Не «тип шесть»?

– НЕ-е-е… Я на свой кассетник писал. На «Весну».

– Понятно, – скривился я. – Хотите, я вам вашу «Весну» переделаю? Будет лучше японского звучать…

Следователь оглянулся и посмотрел на меня.

– А долго? У моей дочери тоже день рождения. Ей семнадцать исполняется. Ей в подарок купил.

– Сегодня и перенастрою. Там делов на пару часов. Разбирать и собирать дольше, чем «лечить».

– А не сломаешь?

Я глянул в глаза следователю и улыбнулся. Он судорожно сглотнул.

– Хорошо. Тогда я, что ли, оставлю магнитофон и кассеты?

– Оставляйте.

Имя и отчество свои следователь так и не сказал. Вот, жук!

Глава 13

В квартире на улице Семёновской было чисто прибрано. Везде чисто прибрано, даже на первом этаже и в подвале, где раньше стояли деревянные окованные металлом ящики, наполненные самородным золотом. Ящиков в подвале тоже не было, а жаль. Ящики были качественные: не высокие, с застёжками и ручками для переноски. Ящики были похожи на снарядные времён второй мировой войны, или на небольшие сундуки времён раньших.

– Ну, нет и нет, – подумал я, уже точно зная, что и первый этаж и подвал мне удержать не получится. Тут как бы обе «тайные комнаты» сохранить. Одну, находящуюся в доме с моим адресом, ещё может быть, а вот вторую, расположенную в доме номер десять по улице Пограничной – навряд ли получится. Поэтому, ничего в них строить или устанавливать – типа студий или мастерских – я не собирался. Пользуюсь пока дальней комнатой, как мастерской, ну и ладно. Всё в этом мире временно и нет в этом ничего постояннее… Да-а-а…

Кожаный чемодан типа «дипломат» лежал на диване в зале. В чемодане находился кассетный магнитофон «Весна» и кассеты. Ферум оксид, кстати…

– Нормально живут следователи комитета! – подумал я, вздохнул и прошёл на кухню, с целью найти, что кинуть себе в рот. Утомили меня пустопорожние разговоры с преподавателями «Политеха».

В холодильнике лежали остатки вчерашнего именинно-праздничного пирога, крабового и мясного салатов, холодец, а в нижнем ящике морозилки лежали лепленные ещё зимой пельмени из изюбрятины, купленной мной в магазине «Дары Тайги».

Достав пельмени, я подумал, что в этом году надо уговорить дядьку, живущего в деревне, взять меня на охоту. Я и раньше просился, но он, оценивая взглядом, мою хилую комплекцию, лишь отрицательно крутил головой. Думаю, сейчас он сильно удивиться, когда я снова появлюсь летом в деревне.

То, что я поеду в деревню к бабушке, я уже решил точно. Я прикинул, что мы очень неплохо прокормились зиму собранной в деревне картошкой и соленьями-вареньями, а без людских рук оно само собой не вырастет. Бабка с дедом, совсем старые, но пашут на огороде, чтобы прокормить меня с матерью и других отпрысков, как «проклятые». Конечно, дядька с женой и его дети, тоже помогают с огородом, но у них свои огороды имеются. А я уже вырос, чтобы работать на себя в полную силу. Быстро вырос, между прочим. Мне, то есть Женьке, вчера исполнилось тринадцать, но чувствовал я себя на все шестнадцать. Да и выглядел неплохо. За зиму вырос из всего, что купили летом перед школой.

Пока был дома на Космонавтов, измерил себя в день рождения на «шкале жизни», как брат называл отметки на дверном косяке. Оказалось, что за год я вырос на тридцать семь сантиметров. Мать сильно удивилась такому росту и обратила внимание на ставшие короткими мне джинсы. Именно поэтому я и перестал их носить.

Первой, кто заметил мой «вырост», оказалась «завмагша» Ирина Григорьевна. Она, как-то увидев меня в начале апреля, охнула.

– Слушай, Евгений, а что это ты такой, э-э-э, рослый стал. Хорошо кормят?

– Не жалуюсь, Ирина Григорьевна. Есть, слава Богу, на что есть. Ха-ха-ха! – скаламбурил я.

– Есть, то, есть, но почему, паршивец ты этакий, своим французским альбомом торгуешь не через нас?

Сборник французских песен под названием – «Джо», я запустил в торговый оборот через цыган. Всего двенадцать лучших песен, украденных мной из творчества Джо Дассена, и Криса Ри, выпущенных ими в будущем, принесли мне тайную славу. Кассетный альбом расходился, «как из пулемёта», но никто не знал ни автора песен, ни их исполнителя. Первой песней на первой стороне кассеты я поставил «Et Si Tu N’Existais Pas»[1], потом шли: «L’été indien»[2], «A Toi»[3], «Siffler sur la colline»[4], «Le Chemin de Papa»[5], «L» Amerique'[6], «Si tu t’appelles mélancolie»[7]. Вторая сторона была заполнена: «The Road to Hell»[8] «Driving Home For Christmas»[9], «And You My Love»[10], «Looking for the Summer»[11], а так же: «Shape of My Heart»[12], «Fields Of Gold»[13] и «Fragile»[14] – Стинга.

Однако на кассете имелась вкладка с перечнем песен и моей цветной фотографией в полный рост и с акустической гитарой, стоящей у правой ноги. Фотография была не совсем фотографией, так как была перефотографированной картиной, – написанным мной лично гуашью на листе ватмана автопортретом.

Покупатели и почитатели думали, что это какой-то новый французский певец, однако девчонки и мальчишки-продавцы, организованные цыганами, лишь таинственно улыбались и разводили руками. Через «Дом быта», наладить сбыт кассет не представилось возможным. Его руководство продолжало меня игнорировать.

– Не хочу вас подставлять, Ирина Григорьевна. Ведь это же уголовная статья чистой воды. Незаконное предпринимательство… До пяти лет лишения свободы с конфискацией имущества, между прочим… И я в распространении своих песен не принимаю ни какого участия. А тем более в незаконном предпринимательстве, то есть в торговле кассетами. Это не я. Это – цыгане. Я – человек творческий… Для меня, главное – написать и исполнить песню, чтобы её слушали люди. А если кто-то наживается на творчестве скромного музыканта, так пусть это останется на их совести.

Я и в правду не кривил душой. Мой возраст не позволял мне зарабатывать на «моих» песнях, но позволял «продвинуть» моё имя, передаваемое из уст в уста и написанное мелкими буквами в виде подписи художника в нижнем правом углу картины, где было написано: «Евгений Семёнов г. Владивосток».

– Слушай, Евгений, ну, ты ведь убиваешь всю нашу эстраду. Твои французские песни сногсшибательны, а вторая сторона с английскими и с великолепной гитарой – просто умопомрачительны. Я не удивлюсь, если статистика отметит в этом году резкий скачок деторождаемости.

Она засмеялась и почему-то залилась пунцовой краской.

– Чёрт! Всё не могу осознать, что тебе всего двенадцать лет.

– Скоро тринадцать будет, – сказал я с гордостью.

– Ну, слава Богу! Вырастай уже скорее, Евгений. А то рост уже вона какой. Тут на кассете ты совсем взрослый. Кто это тебя нарисовал? Хорошо получился… Лет на десять только постарше. Хе-хе-хе… Но, похо-о-о-ж…

– Сам и нарисовал, – сказал я. – Что тут рисовать? Смотришь в зеркало и рисуешь…

– Да? – сильно удивилась Ирина Григорьевна. – Ты не перестаёшь удивлять, Евгений. Правильно говорят, что человек талантливый в одном, талантлив во всём. Но… Хотела спросить тебя, Женя… На этой кассете песни… Ведь они же мужским голосом поются. Как так?

– Так я, это… Голос пускаю через прибор такой… Он искажает голос и делает его грубым.

– Да-а-а… Удивительно! Главное, что такие песни любой мужик может спеть. Не надо надрываться, кричать… Молодец, Джоник. Побольше пиши таких песен. Они очень женщинам нравятся.

Завмагша снова зарделась. Я улыбнулся.

Таких и других песен, исполненных мной под гитару, или под фортепиано, было записано уже штук сто. Любую, если наложить на голос другие инструменты, можно писать на пластинку и получится «шлягер». Причём моя новая «машинка», которую я назвал «процессор», искажала не только гитарный сигнал, но и мой голос, как угодно. И её я не подарю и не продам ни кому.

Французскую и английскую попсу мы записывали вместе с Лерой, Андреем и Гришей, хотя мог бы записать и сам. Сам песни записал бы даже быстрее, но друзей-музыкантов занять чем-то надо было. Не бросать же их на произвол судьбы. Сам сбил с пути истинного и бросать? Они всё ещё надеялись на то, что нас позовут выступать на праздничный концерт в филармонию, хотя я сразу сказал им, что поругался с первым секретарём райкома КПСС, а организует концерт даже не горком, а крайком партии, так как филармония – структурная единица крайкома. А в крайкоме про нас не знают.

Но всё же мы хорошо отрепетировали любимую многими песню «Туман»[15] из кинофильма «Хроника пикирующего бомбардировщика, 'От героев былых времён» из фильма «Офицеры», песни группы «Любэ»: «Комбат – батяня»[16] и «Там за туманами»[17]. Эти четыре песни мы и оттачивали с того момента, как я перебрался жить в квартиру на улице Семёновской. А попутно играли и другие «мои» песни.

Причём, когда из того, что мы играли, вдруг получился мой франко-английский сборник, ребятак даже не поняли, что это они сами и играют. Они подумали, что это я им наконец-то показал оригинал, с которого я «передрал» песни. Мой голос был пропущен через синтезатор и, поэтому, узнать меня они не смогли. А я свой компрессор им пока не показывал. Так я и дожил до того дня – двадцатого апреля тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, – когда в пятнадцать часов дня в квартире не зазвонил телефон. Это была суббота, а по субботам у меня была вечерняя тренировка с Халиулиным.

– Ало, это квартира Семёновых? – спросил женский голос полный официоза.

– Семёновых, – согласился я.

– Здравствуйте, это звонят из Приморского краевого комитета коммунистической партии Советского Союза, – сказала женщина голосом Левитана.

Я встал перед телефоном по стойке смирно.

– Слушаю вас товарищ из Приморского краевого комитета коммунистической партии Советского Союза, – торжественно сказал я, но получилось вдруг так, словно я ерничаю.

В телефоне возникла пауза, и раздался неуверенный тихий, словно через руку, кашель. Но я попытался исправить свою оплошность и сказал:

– Я действительно слушаю вас, – на слове «вас» у меня от волнения вдруг пискнул голос, я дал сиплого «петуха» и закашлялся.

– Кто вы? – спросил строгий женский голос. – Зачем вы шутите, молодой человек? Мне нужен Семёнов Евгений Григорьевич, ученик шестого «вэ» класса шестьдесят четвёртой школы.

– Кхе-кхе-кхе, – откашлялся я в сторону, закрыв трубку, и сказал. – Я вас слушаю, товарищ из краевого комитета. Это Семёнов Евгений Григорьевич у телефона. Ученик шестого «вэ» класса шестьдесят четвёртой школы орода Владивостока.

– Вы издеваетесь надо мной? – спокойно спросила меня женщина.

– Почему вы так думаете? – спросило её я.

– Потому, что вы повторяете за мной мои слова.

– Я повторяю за вами ваши слова потому, что я сильно волнуюсь, – сказал я дрожащим голосом.

Вот же млять! Я действительно сильно взволновался!

Снова повисла небольшая пауза, потом в телефонной трубке фыркнули.

– Вы – или странный шутник, или я вас сильно напугала своим обращением. Так что ли?

– В-в-в… Второе, товарищ, э-э-э… Чёрт! – вырвалось у меня, и она рассмеялась.