Текст книги "Хроники неотложного"
Автор книги: Михаил Сидоров
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Крича сиреной, мы тащились по загруженному проспекту.
– Хватит, Ген, не дави на мозг, выключи.
Приползли, сдали. Феликс пошел отзваниваться. Вернулся злой и расстроенный.
– Еще транспорт [37]37
Транспорт (жарг.) – перевозка пациента из квартиры или из поликлиники в стационар.
[Закрыть]. Необследованную, с угрозой [38]38
Угроза – здесь: угроза прерывания беременности.
[Закрыть]на Балканскую.
– Откуда берем?
– С Пестеля. Поехали, Ген.
Везет как утопленникам: из центра, через пробки, на самую на окраину.
– Я посплю, ладно?
– Валяй. – Осконцев понимающе подмигнул.
– Дай подушку.
Генка вытащил мягкий квадрат, я устроилась у него на плече.
– Не мешаю?
– Нормально.
– Приглуши радио, Че.
– Сейчас.
– Ну, приглуши, пожалуйста.
– Дай дослушать, а? Это же Харрисон. Стш май гито джентли уипс…
– Блин, Феликс!
– Ай до но уа-а-ай, ноубоди толд ю…
Генка вывернул до нуля громкость.
– Вы слушали песню в исполнении Харрисона.
– Падлы!
– Отдыхай, Феликс.
– Спасибо, Ген.
– Не во что, Лар. Спи.
ЧеремушкинРазбудить ее все же пришлось – на углу Московского с Ленинским сбило велосипедиста. Хорошо сшибло, в мясо. Молодой парень лет восемнадцати.
– Доставай, Че.
Я полез в карман за наркотиками.
– Шинировать здесь будем?
– Ага. С Седьмой все равно скоро будут. – Алехина стянула с парнишки рукав и вставила в уши дужки фонендоскопа.
– Ну как?
– Низковато. Сто на шестьдесят. Ставь систему.
Воткнули капельницу, ввели промедол. Генка принес шины.
– Звони, Ген, на Центр – штурмы [39]39
Штурмы, штурмовики(жарг.) – реанимационно-хирургическая бригада.
[Закрыть]нужны. И носилки давай. И тетку в кабину пересади. Держи ногу, Феликс.
Я держал, она обматывала бинтами.
– Перекруты делай.
– Не учите дедушку кашлять.
Над нами затоптался гибэдэдэшник.
– Ну чё? Серьезно?
– Тяжелый. Прямо на стол пойдет.
– Помочь надо?
– Когда грузить будем. Ты пока свистни кого-нибудь…
Подошли мужики. Леха безуспешно пыталась порвать марлевую полоску. Рвалось как угодно, только не вдоль.
– М-да, ну и оснащеньице у вас.
– Трофейное, немцы при отступлении бросили. Значит, мужики, один под плечи, другой под пояс, третий под колени, понятно? Ты держишь капельницу, я ногу. По команде.
Взялись.
– Раз, два…
Подняли, положили, задвинули. Закрыли дверь.
– Как давление, Лар?
– Скинул. Девяносто на пятьдесят – от промедола, наверное.
– Погромче сделать?
– Давай.
Я повернул колесико на системе. Закапало чаще.
– Дышит?
– Дышит.
– Череп проверь.
Она осторожно, двумя руками, посдавливала ему голову.
– Нормально вроде.
– В ушах крови нет?
– Нет.
Отъехала дверь, влез объектив. Долетел обрывок фразы:
– …находясь в нетрезвом состоянии…
Алехина, не оборачиваясь, задвинула дверь обратно. Заблокировала собачкой. Но репортер попался настырный: обошел сзади, открыл и снова засунул к нам свои линзы вместе с мохнатым, как собачья шапка, микрофоном.
– …состояние расценивается как тяжелое. Поэтому…
– Пошел на X…! – Леха с грохотом захлопнула створку. Немного помолчала и спросила: – Че, кого это я послала?
Я глянул в окно.
– ТНТ, если не ошибаюсь. О, едут!
Подрулили штурмы и линейная с Семерки.
– Что тут?
– Череп, открытая голень, давление девяносто. Промедол, двести полиглюкина, транспортная иммобилизация.
Штурмовик оценил ситуацию:
– Перегружать не будем, везем на вашей.
– У нас пациент на борту. Остановка в пути – угрозу везли, на Балканскую.
– Перекидывайте на Семерку.
– Только с Центром поговорите, лады?
Тот сунулся за рацией, перетер пару минут. Обернулся к своим: – Пересаживаемся. У вас «Пневмокомп» [40]40
«Пневмокомп» – еще один тип аппарата искусственной вентиляции легких.
[Закрыть]на ходу? – Это уже нам. – Не. Это так, декорация. Амбушка есть, если что. – Да у нас и своя есть. Ладно, погнали…
А смена уже аж истомилась в ожидании.
– Ну, рассказывай.
– Что тебе рассказать?
– Как там у вас было?
– С кем?
– Да ладно, можешь не прикидываться, все только и говорят…
Алехина нехорошо улыбнулась:
– Кто говорит?
– Все говорят.
– А тебе кто сказал?
– Ой, я не помню уже…
Вот так всегда – как только речь заходит о первоисточнике, все сразу теряют память.
– И что ты хочешь от меня услышать?
– Ну, не знаю…
– А чего тогда спрашиваешь?
– Интересно.
– Интересно? – Леха оглядела остальных. – Кому еще интересно?
Ей не ответили.
– Ну, чё засохли-то? С утра ж слюной истекаете – ходите, трусы мои нюхаете.
Глаза на еду, жевательная мускулатура задействована до последнего волокна.
– Вот так-то лучше. – Лариска презрительно глянула на тарелки. – Пельменщики…
Ах, пельмени-пельмени, вечная скоропомощная еда.
В любое время, на любой станции морозилка забита надорванными упаковками. Раньше все остатки ссыпали в один пакет, объявляя коммунизм на получившееся ассорти, – любой мог прийти и отсыпать себе звонких, твердокаменных от мороза комочков, – а в дни, когда коммунизм отменяли, было принято оставлять записки:
«14.09. Доела «Боярские». Верну с аванса. Жужа».
Шло время, приходили новые люди, как-то незаметно традиция отмерла, и скандалы из-за ложки «Провансаля» давно не в диковинку…
* * *
Покурили после обеда и сели спать. Леха влезла в кресло с ногами – раз, и в отключке.
– Феликс Аркадьевич!
Принцесска.
– Ммм.
– У нас работа без права сна.
Блин!
– А мы и не спим, Виолетта Викентьевна. Да, Ларис?
– М-му-гу.
– Я вижу, как вы не спите.
– Нет, серьезно, Виолетта Викентьевна. Мы медитируем
– Медитировать, Феликс Аркадьевич, надо в нерабочее время. Лариса Евгеньевна! Я к вам обращаюсь. Мало того, что опоздали сегодня…
Лариска влезла в тапочки и, ни слова не говоря, отдалила в коридор. К водилам пошла. К ним заведующая почти не заглядывает, потому там и курить можно. До того их Принцесска достала, пепельницы выкидывая, что приволокли они бетонную урну и к полу приклеили. Молекулярным клеем. Выдавили большой тюбик и поставили сверху; она через минуту приклеилась насмерть, и отрывать ее теперь – все равно что перепланировку делать. Так что закуривай, не стесняйся!
А еще она точно туда не заглянет, потому что нынче Котька Патрикеев работает. Он ее всякими вопросами двусмысленными донимать любит, а накануне Дня медика, когда отработавшая смена в полном составе нарезалась у водителей, Котька бегал за Принцесской по станции, совал ей фужер и, норовя прихватить за упругое, кричал: «Пей, а то заложишь!»
Только и там Лехе не удалось – дернули всех: кого на пожар, кого на кровотечение, а нас, как всегда, на пьяную травму.
Федя-травматолог был нынче явно не в духе.
– Да етит твою… у вас что тут, прикормлено? Достали, ё! Целый день «скорая» под окнами. Лодыжка?
– Наружная. Было б две – свезли б в Александровскую, а так – сам понимаешь…
– Ё! Оттащите на рентген, а то у меня никого сейчас.
Рентген здесь на четвертом. Травма на третьем, рентген на четвертом. Очень удобно.
– Не, Федь, извини – грань физического истощения.
– Сволочи.
Федя бесхребетен, как ланцетник, подчиненные его в грош не ставят – уйдут курить, и с концами, – так что отказ ему только на пользу: авось психанет как-нибудь да и прижмет их.
– Уж какие есть, Федя.
– Катитесь отсюда, чтоб я вас больше не видел.
– А печать? А подпись? А отзвониться?
– А по…ться вам не завернуть?
Федя, бурча под нос, чирикнул в карте вызова подпись и пришлепнул сверху печатью.
– Свободны.
Леха оторвалась от телефона.
– Сейчас мы тебе, Федор, – злорадно пообещала она, – нового пациента привезем, так что не расслабляйся. Мы через полчаса будем, можешь пока чаек заварить.
– Знаете, когда столько лет врачуешь травмы, возникает неодолимое желание кому-нибудь их нанести.
– Где-то я это уже слышал. Это угроза?
– Ну что ты! – Федя любовно пощелкал щипцами для снятия гипса. – Констатация факта.
Инструмент у травматологов и вправду впечатляющий; киношники, например, от него просто кончают. Разложат на подносе в пыточной, приведут героя и: открой тайну, несчастный, открой тайну!!!
Спускаясь по лестнице, мы услышали знакомое татаканье фордовского мотора.
– Ну, сейчас Федька точно на стенку полезет. Интересно, кто это?
Оказалось – Санька Сильвер. Увидел нас, – подмигнул:
– Чё я вам ща покажу!
Он распахнул дверь, и в предбанник ввалился в дымину пьяный, измазанный землей пролетарий. Пахнуло мочой и застойным, недельным выхлопом. Сильвер, довольный, картинно протянул руку:
– Знакомьтесь, это тоже Феликс.
– Сейчас тебе Федя покажет.
– Мне не покажет. Он у меня студентом практику проходил, – Саня поднял кулак, – вот тут вот был!
– Свежо издание, но ксерится с трудом. Идем, Че, за новой порцией…
* * *
Пять вызовов подряд, и Че восстал: – Все…ля, не могу больше – пошли они в жопу со своими болячками! Поехали к Наташе, блинов треснем. Это так блинная называется. Порцайка блинов – пятнашка и чай трешка. Подъезжаем, а там уже стоят, с Девятнадцатой. Гасконец, ругаясь, стал искать подворотню, чтобы загнать машину, а то, не ровен час, линейный контроль нос сунет: с чего вдруг пустые «скорые» у кафе?
– Привет! Можно мы с вами?
– Валяйте. Притомились?
– Есть малость. Девушка: три с селедкой, три со сгущенкой, три двойных чая.
Скорая тут без очереди, долго ждать не пришлось. Коллеги уже расправились с блинами и теперь не торопясь хлебали душистую жидкость.
– Жалко, курить нельзя.
– Ничего, потерпишь. Третью пачку уже открыл.
– Так довели ж! – И пояснил: – У нас сегодня махыч на адресе был. Приезжаем: сидит битый гоблин. Весь на нервяке, дерганый – воркуем, успокаиваем, лечим. Влетает баба и с ходу меня за лацканы: суки-падлы, козлы вонючие, не уйдете, я ребят позвала, ща они вас тут заделают! Вцепилась – пьянющая, глаза белые – ни хрена не соображает. Я ей спокойно, с расстановкой: ошибаетесь, мы – скорая, вашего сыночка вот лечим, помощь ему оказываем, в травму свезти хотим, у-сю-сю, ля-ля-ля… по барабану! Сказал я раз, сказал два. Три сказал. Потом оторвал от себя, рывком – ка-а-ак заорет, будто ее «Дружбой» пилят, этого козла переклинило, и он на Машку. Покажи, Маш.
Девчонка, отогнув ворот, продемонстрировала огромный, похожий на засос, синячище.
– Короче, я его сзади вырубил, успел, и тут как раз ребята нарисовались. Мы в комнату: я дверь держу, а Машка диван волохает. Забаррикадировались, ментов вызвали, а сами розочки из бутылок сделали и встали, как в «Не бойся, я с тобой!».
– Ментов долго ждали?
– Минут десять. Такие монстры приехали – мама не горюй! Джедаи. Квадратные, два на два, шире, чем я выше. Ладони на калашах – только стволы торчат, а рожи ваще застрелись! Особенно у старшего. Глянет – сразу под лавку хочется. Его обычно первым пускают. Вышибают дверь, он заходит, и там сразу все сдаются. А фамилия у него Мамин, и они его Мамусиком называют, ласково так…
Мы ели блины и запивали их чаем, заставив стол маленькими, на две чашки, керамическими чайничками. Сдвинули скамейки и, не привлекая внимания, сидели в самом углу.
– Часто тут зависаете?
– Да каждые сутки – рядом же.
– Хорошо вам. А у нас только шаверма на углу.
– Зато продавец хороший, может в кредит дать. Я, говорит, в прошлой жизни был инженером и прекрасно вас понимаю.
Доев, встали.
– Ну ладно, пока. Удачной охоты!
АлехинаЯ позвонила ему из будки на углу:
– Привет, Вень, это я.
– Привет. Как там у вас?
– Вдевают.
Пауза.
– Я скучаю по тебе, Веня.
– Я тоже.
– Можно я завтра приеду?
Он помолчал.
– Приезжай.
– Если не хочешь, скажи.
– Да нет, приезжай, все в порядке. Просто я в одиннадцать ухожу и часов в пять только вернусь – как раз выспишься.
Ура!
– Вы не представляете, доктор, как я…
Он перебил:
– Слушай, будь другом, никогда так ко мне не обращайся, ладно?
– Как скажешь.
– И по фамилии тоже. Не выношу, когда женщины своих мужчин по фамилии называют. – Все, что угодно, Вень. – Тогда до завтра. – Целую. Он не ответил.
ЧеремушкинА ночь мы провели удивительно спокойно. Ни одного вызова, только акушерка под утро смоталась, и все. Все выспались, бодренько отсидели на конференции и забазировались на кухне. – Ларис, чай! – Я не буду. Она переодевалась, стоя за дверцей шкафа. То и дело сбоку высовывался голый локоть, мелькал джемпер, а снизу переминались по тапочкам изящные ступни в черных колготках. – Двадцать седьмую в твои края отправляют. – Я не туда. – Они еще до метро крюк делают, Саню подкидывают. – Не, спасибо. – А я знаю, куда ты идешь. Она высунулась из-за двери, держа во рту заколки для волос. Показала кулак. – Понял? Хорошее настроение у девочки, даже глаза блестят. WomanInLove. Руки запрокинула, волосы собирая, грудь обозначила – загляденье. Трахаться едет. Еще полчаса и… И как-то сразу мне поплохело. Такая зависть вдруг поднялась, такая тоска… Леха из-за дверцы выпорхнула, сумку на плечо и на выход. Идет, пританцовывает – предвкушает.
А я, как обычно, домой. В одиночку. Бифштекс «Поморский», душ, канал «Дискавери». Старые «Вокруг света» Эрекция. Пойти куда-нибудь не на что, позвонить некому– задвинул меня Боженька на запасной путь, непонятно за какие грехи, и стою я на них, догниваю, лет десять как…
АлехинаСознание отстегнулось. Накрыло, застлало глаза, перехватило дыхание. Стучало под горлом. Падали волосы. Упиралось в бок твердое, руки блуждали, скользя по мокрому. Накатывало, чуть отступая, ближе и ближе. Вот, сейчас! Еще немного. Еще. Вот оно!!! Подхватило и понесло, проваливаясь в темь, скользя и вращаясь, взмывая и хватая за горло. Потом сдавило с хрустом, выдох в ухо – и второй приход, круче первого. И меркнет все, меркнет, как свет в кинотеатре…
* * *
Стопки оладьев, сгущенка, чай.
– Слушай, ну ты, блин, кадр. Оладьи. Офигеть!
– Да молоко просто скисло – не выливать же.
Северов забурился оладьиной в блюдце со сгущенкой.
– Хорошо получились.
– Любишь готовить?
– Пожрать люблю, в дороге особенно. Такую порой вкуснятину из ништяков [41]41
Ништяк (жарг.) – здесь: объедок.
[Закрыть]замастыришь – хоть в повара нанимайся.
– Здорово. Я тоже хочу. Возьмешь меня с собой как-нибудь?
– Нет.
– Почему?
Он серьезно ответил:
– Один свободен как птица. Вдвоем не то. Я в одиночку больше люблю – феноменальное ощущение!
– Не скучно?
– Нет, конечно, что ты? – Веня посмотрел на часы. – Мне пора. Полезай в душ, постель я новую постелил. Одеяло теплое – открой балкон нараспашку, чтоб посвежей, а я вернусь – разбужу.
Повернулся от двери:
– Спи спокойно, дорогой товарищ. Я пошел. Пока!
– Вень…
– А?
– Постой.
Я встала и обняла его.
– Погоди еще минутку.
Он решительно высвободился из моих рук.
– Слушай, я не на войну ухожу. А продолжительные прощания вообще терпеть не могу. Уходишь – счастливо, приходишь – привет! Как в песне. Так что пока, Ларис.
– Счастливо, Вень.
* * *
И опять сон не шел, ночью выспалась. Поставила «Джене», смотрела альбомы. Крым, Северов и маленькая, ладная, светловолосая девушка. Шорты милитари, сандалии, облегающая белая маечка. Аккуратный рюкзак. Сидит на корточках – изогнулась, попку отставила, – прям хоть в «Плейбой». И весь альбом с ней. Я перевернула страницу, и на одеяло упал вырванный из блокнота листочек.
Стихи. Его. Его почерк.
Ухожу. Прошли все сроки.
Прочь сомненья – быть, не быть…
Спеты песни, стерты строки,
Значит, время уходить.
Ухожу. Меняю кожу.
С болью. Всю. Цена одна.
Пожалев. Не раз. Но все же!
Исчерпав себя до дна.
Ухожу. Пора. Монета.
Жребий. Можно не ловить.
Карнавал. Оркестр. Лето.
Танцы. Время уходить.
Вот и все. Можно ничего не доказывать – не затянется у нас с ним. Прав был Че, не отсюда он, Веня Северов, из параллельных миров проездом…
Вложила листок обратно, задернула шторы. Залезла под одеяло. Было грустно – словно в конец повести заглянула. Лежала себе, лежала, да и заснула…
* * *
Он разбудил меня очень нежно, как будил отец в раннем детстве. Всмотрелся… почувствовал.
– Ты чего смурная?
– Не знаю. Тоскливо чего-то…
– Пойдем тогда, пивка треснем.
На столе уже стояли два литра «Очаковского», копченые ребра и ржаной круглый.
– Что празднуем?
– Ничего. Ужинаем.
– Фига себе ужин.
– Дык!
Пришел голод. Мы рвали мясо, отправляя в рот куски теплого хлеба и оставляя на стаканах жирные отпечатки.
Настроение улучшалось.
– Вень.
– Ммм?
– А на станции уже в курсе.
– Ну и что?
– Кругами ходят, что да как, знать хотят. Особенно
Феликс. Он в тебя просто влюблен – ждет не дождется, когда работать будете вместе. У него, кстати, как у тебя, куча книг дома.
– Значит, будет о чем поговорить.
– Вам-то? Да-а-а. Его как подменили – всю осень хмурый, неразговорчивый, выхлоп от него вечно, а сей час словно Бога нашел… Ты б его раскачал, Вень? Он парень умный, только вот, куда приткнуться, не знает.
– Слушай, я ему не помощник. Тут каждый сам решает – клопов ему на диване давить или, скажем, норвежское побережье на попутках проехать.
– А почему на попутках? По путевке разве нельзя?
Он покачал головой:
– Не то. Посмотрите налево, посмотрите направо… стоянка двадцать минут… туалеты сбоку… в цокольном этаже расположен ресторан национальной кухни, в фойе можно приобрести сувениры, а также видеокассеты и фотоальбомы с видами норвежской природы. А вот когда утро в горах, воздух хрустальный, водопады поют и ты в теплом спальнике просыпаешься, а далеко внизу по фьорду лайнер идет… такое в душе рождается – никакая религия не нужна.
Хмыкнул, поскреб подбородок.
– Я как-то фотки из Норвегии показал – загорелись одни, семейные. Выбили три недели в июле, получили отпускные, а через два дня приходят на станцию и сидят, слепого за яйца тянут: ты с кем сегодня? а водила кто? что-нибудь интересное было? а у нас, помню, та же ботва случилась… Я их и картой снабдил, с пометками, объяснял, рисовал, а они вместо всего этого бытовую технику решили купить: холодильник, домашний кинотеатр и пылесос. Навороченный пылесос – на сдачу, говорят, взяли. При том что холодильник, телевизор и пылесос у них уже были. Понимаешь, о чем я?
Зазвонил телефон. Веня снял трубку.
– Да… Здорово… Дома… Конечно… Как ехать, помнишь?.. Пивка возьмите. – Он повернулся ко мне. – Маленькое суаре. Эх, жаль, на работу завтра!
– Кто это?
– Да так… ебуржане одни.
– Кто?
– Екатеринбуржцы, автостопщики. Вписаться хотят.
Он вытащил пакет с картошкой: – Пожарь, пока я за цыпленком смотаюсь. Они голодные, целый день из Петрозаводска катили…
– Змей.
– Макар.
Патлатые, с рюкзаками, в одинаковых желтых комбезах. Очкастые, бородатые и с гитарой.
– Лариса.
– Очень приятно. Вень, я в душ сразу…
– Может, пожрете сначала? Птица с картошкой.
– Мы тут бифштексов приволокли.
– Завтра. Давай, а то стынет.
Они сели за стол.
– А вы?
– Лопай-лопай, Склифосовский, заслужил.
– Это откуда?
– Реклама такая была, лет пять назад. Целая серия: Михалков под космонавта косил, Ефремов троллейбусом управлял…
– А, помню-помню, там еще слоган был, в одном: «Это мой город!» У нас его переделали. Идет кекс, кругом парки, фонтаны, и голос диктора: это мой город! Заходит в переулок, там его гасят трое, он зубы сплевывает, и диктор: район не мой…
Веня заварил чай.
– Вы откуда?
– Из Троссингена, на фестиваль ездили.
– А в Петрозаводск-то вас как занесло?
– Не поверишь: под Штутгартом две фуры застопили – в Мурманск шли из Италии.
– Наши, что ли?
– Угу. Два брата на двух фурах. Через Германию, Данию, Швецию и Норвегию.
– Ни хрена, кружочек вы дали!
– Ниче, будет что вспомнить.
Гости быстро расправлялись с курятиной.
– В Питер надолго?
– Не. Денек погуляем, потом на Москву и домой.
– Слушай, я на службу завтра, ключи оставлю. Будете уезжать, просто дверь захлопните – у меня вторые есть.
Не вопрос. Ты давно дома?
– Недели две.
– Где был?
– В июне уволился и в Прибалтику. Оттуда, через славян, в Турцию, а дальше Сирия, Ливан, Иордания… Три недели в Египте – и домой чартером.
Крепко заваренный чай, сушки с маком, сухари с ванилином.
– У тебя курить можно?
– На балконе.
Мы, все четверо, держа кружки, вылезли на балкон. Открыли створки. Ударил ветер, сыпануло капелью, стало сыро и неуютно.
– А ты. Сева, приподнялся – балкон застеклил.
– Так даром почти; Народ на стеклопакеты переходит, рамы выбрасывает, а они тик в тик сюда вписываются. Подобрал, подкрасил, стрельнул перфоратор: банка краски, коробка гвоздей, баллон «Макрофлекса» – три сотни за все про все. Стираться будете?
– Будем.
– Вот здесь и развеситесь.
– Не высохнет ни фига.
– Обогреватель подгоним – утром сухое снимешь.
* * *
– Вень, а что такое Троссинген?
Макар был в душе, а Змей озабоченно сортировал предназначенные для стирки вещи. Мы убирали на кухне.
– Городишко в Германии, там блюзовые фестивали проводят.
– А они музыканты?
– Ебуржане-то? Змей на гитаре, Макар на гармонике. Фильм «Перекресток» видела?
– Это где негр парнишку играть учит? – Примерно. Так вот тут то же самое. – А где работают? – Нигде. Путешествуют, Европу окучивают. – А живут на что? – Играют: в барах, на улицах… – И им хватает? – Ха! Да они в неделю зарабатывают больше, чем ты за месяц. Веня высыпал на тарелку «Принглс», разместив чипсы по кругу и заполнив середину горкой фисташек. – А ты их откуда знаешь? – Пересеклись как-то на трассе. Они у меня часто живут: то туда едут, то обратно. Вся жизнь в дороге. – А ты? – А я домосед. – Ха-ха, домосед! – Нет, серьезно. Я могу на полгода куда-нибудь ухерачить, спать под мостами и питаться с помойки, но мне обязательно надо знать, что у меня где-то дом есть. Тем более что я его сам сделал, по своему вкусу. – Это точно. Дом у тебя классный. – Еще бы! Тут мои книги, моя музыка, мой комп… Мне тут в кайф, я дома очень люблю сидеть. И возвращаться домой люблю: хоть с работы, хоть из Европы. Вернулись гости. Потемневшие от воды космы, камни с дырочками на ярких шнурках, деревянные «Т» на кожаных ремешках. Свежие неглаженные футболки, замысловатые татуировки на мускулистых плечах. – Ёлы-палы… Да из тебя, Змей, неплохой ридикюль можно сделать! А из Макара – абажур. – Ты, блин, чернушник! – Ладно, шучу. Открыли пиво. Над стаканами поднялась шапка и, малость подумав, стекла вниз. – Палец надо было поставить, – авторитетно заявил Макар.
– Ничего, вытрем. Ну, за встречу!
Они захрустели чипсами.
– Чего нового?
– Альбом записали, – Змей покосился на Макара, – наконец-то.
– Есть экземпляр?
– А как же – основная статья дохода.
– Берут?
– По червонцу – на раз. Возить только обломно, нам их до востребования высылают.
Макар сходил к рюкзаку и вернулся:
– Держите.
Закатное небо, степь, уходящее к горизонту шоссе.
– Кто снимал?
– Змей. В Венгрии. Сказал – для обложки сгодится.
Веня перевернул коробку, вчитался.
– Поставим?
– Да ну, лучше сыграем. Змей, ты как?
Змей сосредоточенно лущил фисташки.
– Змей, к тебе обращаются!
Он поднял голову. Сверкнул очочками. Маленький, забавный.
– Папаша, можно я поем немножко?
– Потом поешь. Расчехляй женщину.
– Пиво закипит.
– Не закипит, уберем в холодильник.
Змей пошел в ванную мыть руки. Вернулся.
– Там машина остановилась, развесить нужно.
– Да ладно, сыграем, и развесишь. Неси инструмент.
Он ушел в комнату. Слышно было, как он жужжит «молнией», достает гитару.
– И папочку мою, будь другом, захвати.
Он что-то ответил, язвительно, судя по интонации, но папку принес. Она была наполнена маленькими, серебристыми гармониками.
– Ого! А сколько их тут?
– Двенадцать.
– Так много? И все нужны? – До единой. Змей, такой серьезный, склонился над гитарой, прислушиваясь к звуку. – Ми дайте. Дали. Он едва заметно подстроил еще, потом еще и, наконец, вроде остался доволен. Надел на палец блестящую трубку. – Ну что, покатили? – Давай. И Змей дал. Змей так дал, что у меня кожа пошла пупырышками. Веня с Макаром ему не мешали, и Змей, отключившись, ездил по грифу, порождая скользящие и поскуливающие звуки, сменяемые смачными, звенящими металлом, басами. Он покачивал головой в такт, топал ногой и двигал челюстью, отбивая зубами ритм. Змей был великолепен. Дав ему натешиться, вступил Макар. Как они звучали вдвоем! Северов со своей гитарой почти не влезал. Змей ему уступал, но Веня, выдав загогулистое коленце, снова и снова показывал ему: давай сам! А еще они пели. Вернее, пел Змей, а Веня с Макаром ему подпевали.
Юноу ю шук ми. Ю шук ми олл найт ло-о-о-он…
Я сидела и думала: сюда б Феликса – как затащился б чувак, может, даже с мертвой точки своей сдвинулся бы…
