Текст книги "Хроники неотложного"

Автор книги: Михаил Сидоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Алехина

Увидев штабель, мы поняли – не жилец. Толстенные, с метр, бревна; присевший под тяжестью лесовоз; обвисшие клешни погрузчика. Мраморная кожа, прерывистое дыхание, раздавленные, вперемешку с осколками ребер, внутренности. Тридцать пять лет. Он непрерывно, задыхающимся шепотом, кричал. Громче не мог – нечем. Мы работали как сумасшедшие – ему оставалось сидеть двадцать дней.

– Давление?

– Шестьдесят. Промедол, реланиум, гормоны с полиглюкином.

– Преднизолон? Сколько?

– Я сам забодяжу, – Северов быстро ломал носики ампул, – ты давай полиглюкин заряжай.

Вен не было. Я, сантиметр за сантиметром, ощупывала бледную кожу в поисках любой захудалой жилки. Северов, с заряженной системой [2]2
  Система (жарг.) – капельница.


[Закрыть], приплясывал рядом.

– Дай я!

Он сместил меня в сторону, перехватил иглу и прямо так, без перчаток, ткнул ей куда-то вниз. Плеснуло кровью.

– ЦВД [3]3
  ЦВД – центральное венозное давление.


[Закрыть]большое, – он подсоединил капельницу, стер марлей кровь и зафиксировал иглу полосками пластыря, – давай промедол… Терпи, дорогой, полминуты осталось.

Промедол с реланиумом дал белую взвесь. Северов сунул шприц обратно.

– Анальгина добавь, быстро!

Раствор приобрел прозрачность. Он тем временем нашел еще вену и – раз-раз-раз! – поставил вторую систему. Умеет.

– Перчатки-то надень.

– Да пес с ним, уже испачкался! Готово? Давай.

Я ввела обезболивающее. Северов пытался ускорить подачу полиглюкина. Капало хреново; он выругался. Проткнул иглой пробку, нагнал шприцем воздуха во флакон – давление повысилось, раствор побежал веселее. Больной, отвалив челюсть, провалился в спасительное забытье.

– На трубу посадить не хочешь [4]4
  Посадить на трубу (жарг.) – заинтубировать, ввести в дыхательные пути трубку, к которой подсоединяется аппарат искусственной вентиляции легких (ИВЛ).


[Закрыть]?

– Да, пожалуй что надо.

Он ковырялся ларингоскопом, я стояла наготове, держа прозрачную трубку.

– Ни хрена не вижу, в крови все… надави на кадык… еще… хорош! Трубу!

Дала.

– Все, фиксируй.

Мы ждали конвоя. Северов дергался. – Ну, скоро? – Ща, второго найдут.

– Да не сбежит он, не бойтесь.

– Не положено.

– Так ищите быстрее, довезли бы уже!

– Вень.

– А?

– Кислород.

Стрелка на манометре подходила к нулю.

– Еще есть?

– Ингалятор, заморский. Два литра баллон и переходник для амбушки [5]5
  Амбушка (жарг.) – дыхательный мешок Амбу, нечто вроде мяча для регби с маской и с переходником к интубационной трубке. Используется для искусственной вентиляции легких вручную.


[Закрыть].

– Давай. Расход пореже поставь.

Хватило минут на десять. То да се, пока ехали, пока шлюз проходили, пока конвой оружие сдал, пока санитаров нашли, пока заносили – привет! Умер.

– Готов.

– Вижу.

– Жалко.

– Пошли отсюда.

Выехали за ворота, остановились и закурили.

– Обидно, правда?

– Не говори. Хотя, если честно, не светило ему. Хорошо еще – не в машине откинулся: во гемор был бы! Прикинь, Вов, пять лет мужик отсидел, три недели осталось.

– А за что сидел?

– А хрен его знает. За что он сидел, доктор?

– Не знаю, я не спрашиваю никогда. Звонить?

– Звони.

– Один-четыре-восемь-шесть, свободны.

– Вы где?

– Из тюрьмы. Освободились.

– Пишем: Харьковская, четыре, квартира шесть. Двадцать три года, избили.

– Харьковская, четыре-шесть. Едем.

Избитым оказался студент-сириец – на скинов напоролся. Его товарищ, волнуясь, пытался объяснить произошедшее прибывшему наряду. Менты слушали вполуха, с интересом рассматривая покрытые арабской вязью ближневосточные паспорта. Перепуганная бабка, хозяйка квартиры, маячила у них за спиной.

Парня тошнило. Он содрогался в мучительных спазмах, изо рта свисали сосульки крови. Северов осторожно ощупывал его голову, челюсти, нос. Раздвинул веки, всмотрелся в зрачки.

– Анизокория [6]6
  Анизокория – разный диаметр зрачков: признак тяжелой черепно-мозговой травмы.


[Закрыть]. Запроси: перелом основания, перелом костей свода, ушиб мозга с внутричерепной гематомой.

Я повернулась к телефону. Второй парнишка о чем-то спросил Северова, и тот ответил. На арабском:

– Андух исхабат хатыра [7]7
  У него тяжелая травма (искаж. арабск.).


[Закрыть].

Все охренели. Сирийцы тоже. Северов негромко обратился пострадавшему, типа: не дрейфь, брат-араб, прорвемся, где наша не пропадала! Тот слабо улыбнулся и невнятно ответил. Веня взял его за плечо, слегка сжал и снова что-то сказал.

Снесли в машину, воткнули капельницу, повезли в академию. В дороге он загрузился: уронил давление, уредил пульс, ушел в сопор [8]8
  Сопор – одна из степеней угнетения сознания.


[Закрыть].

– Сэй джиддан?

– Нам. Лейса джейид [9]9
  Совсем плохо? – Хуже некуда (искаж. арабск.).


[Закрыть].

Второй сириец заплакал.

– Растрясли. Дышит?

Северов нагнулся и, вслушиваясь, посмотрел на часы. Часы он носил циферблатом внутрь, как мой дед; тот лет тридцать на Севере отлетал и часы носил точно так же – чтоб видеть время, не снимая рук со штурвала.

– Двенадцать. Нормально пока. – Довезем? – Довезем. В каком только виде – вопрос!

Академия стояла на низком старте. Одно слово – военные. Дисциплина. На раз – раздет, на два – в рентген, на три – уже на столе. Анестезиологи вьются, хирурги моются, оперсестра инструментом гремит. Курсант на видео пишет – опыт накапливают. Пять минут – рентгенолог снимки несет, водой капает. Америка. Сериал «Скорая помощь». Сто евро в месяц со всеми накрутками.

Северов написал направление; мы постояли, наблюдая, у входа в операционную, потом вышли.

Было холодно. Порывы ветра сдували с сигарет искры.

– Ты где арабский-то выучил?

– В институте. Полгруппы арабов: Алжир, Мавритания… Вот я за шесть лет и заговорил.

– И читать можешь?

– И писать тоже. Заодно и французский освоил – это ж колонии бывшие, два языка государственных.

– Клево. Звонить?

– Давай. Обедать-то не пора еще?

– Самое время.

* * *

Но на обед не пустили – услали подобрать тело на Арсенальной. Там, на остановке, уткнувшись мордой в снег, лежал пьяный. Рядом скучал мент.

– Привет. Что скажешь?

– Вот, лежит.

– А чего хмелеуборочная говорит?

– А она не возьмет – битый.

Лоб и щека пострадальца сочились царапинами. Из ноздрей ниспадали мутные, зеленые сопли.

– Хорош, чертяка! Точно не возьмут?

– Сто пудов. Хоть одна ссадина – наш.

– М-да. Он с документами?

– Я не смотрел.

– Так посмотри.

Сержант с отвращением зашарил по мокрым карма нам. Извлек закатанный в пластик пропуск.

– О, ваш коллега!

– Ну-ка, ну-ка, дай-ка. Стародубцев Михаил Дмитриевич, больница Сэвэ Георгия, отделение терапии… Кладем.

Загрузили, задвинули, включили печку.

– К Сент-Джорджу, плиз!

– А если не возьмут?

– Да куда они денутся – своего да не взять? Э, але, тихо там!

Попавший в тепло терапевт, пытаясь подняться, махал конечностями, будто космонавт в невесомости. В расстегнутой сумке звякали порожние банки.

– С дежурства шел, хороняка. Интересно, мент его пощипал?

– Не. Сумку, похоже, только просканировал. Будем актировать – увидим.

В приемнике откровенно скучали.

– Во, явились. Че привезли-то?

– Доктора вашего, с терапии.

Встревожились.

– Елен Ванна, там доктор ваш… С чем?

– Асфальтовая болезнь, общее переохлаждение.

Вкатили.

– Ё-моё, он же сегодня нормальным ушел!

– Ну, стало быть, не дошел, сморило. Так что – берете? А то мы его сейчас в Третью Истребительную [10]10
  Третья Истребительная (народн.) – больница номер 3 в Питере.


[Закрыть]перекинем.

– Берем, конечно.

– Тогда актируйте, а то потом скажет, что часы от Картье сперли, миллион наличными и бриллиант «Кохинур».

– У нас аванс сегодня.

– А-а, ну тогда все понятно. Святое дело: с устатку, после суток, с аванса… Бабло, кстати, на месте?

– На месте, – сестра поковырялась в размокшем бумажнике, – не все пропил, засранец. Лежи, волк позорный. Стыдуха какая!

– Да ладно, чего вы – ну, не рассчитал человек, бывает.

В подтверждение сказанного Миша Стародубцев, горя глазами, что-то горячо и нечленораздельно озвучил.

– Видите? Человек, можно сказать, не в себе, а и то понимает. Скажи, Мишань?

– Н-ну-д-к-т-ы-ш-х-х-с-с-с.

– Во. Ладно, заболтались мы с вами. Звони, Лар, пора еду есть. Горячую.

– У тебя чего на обед?

– Пока ничего. Заехать надо.

– Мне тоже. Давай, Володя, к Столбам.

Вова Бирюк молча кивнул и подрулил к грязно-желтому, пленными немцами строенному особняку. Внутри, меж колонн, светился маленький продуктовый. Народу было немного. Уборщица выводила на полу затейливые узоры.

– Что будем брать, Лар?

– Не знаю. Давай червячков и по куриной ноге.

– Червячки – это что, макароны, что ли, одноразовые?

– Ну да.

– Что-то мне не хочется. Давай лучше блинов возьмем? Шесть с мясом на первое и шесть с джемом к чаю. У тебя чай есть?

– Да чай-то есть. Блины дорогие.

– Не бери в голову. С мясом и с абрикосовым джемом, пожалуйста. Масло есть?

– Не знаю. Есть, по-моему.

– Еще пачку «Валио», будьте добры.

– Слушай, да, по-моему, есть масло.

– Да ладно. Будем потом бегать, искать… Не пригодится нам, пригодится кому-нибудь. На крайняк бутеры забацаем вечерком.

* * *

Народ обедал. Все собрались одновременно и теперь, в ожидании очереди, стояли у микроволновок. На двух конфорках грелись в мисках супы, две других оставались свободными, и Северов, распустив масло на сковородках, приступил к жареву.

– Ты не много масла-то положил?

– Нормально. «Кашу маслом не испортишь», – сказал байкер, выливая отработку в гречиху.

– У нас, кстати, сегодня был байкер. Скользко, на повороте повело, и готово: колено в хлам. Штаны кожаные – задолбались по швам пороть;

– Так порезали бы.

– Жалко.

За столами сидели вплотную.

– А Пашку с Егоркой сегодня в сериале снимали.

– Труп увозили?

– Угу. Все как обычно: минуту как застрелили, и уже криминалисты роятся.

– Ха!

– Ну. Приезжает скорая, всех подвигает, хвать убиенного – и след простыл. Шесть дублей. Мы режиссеру говорим: уважаемый, мы покойников возим, только если смерть в машине произошла, всем остальным вызывается труповоз. А на убийстве скорая ментам вообще не указ. Наш номер шестнадцатый: констатация, направление в морг, отзвон – все.

– А он?

– А он, сука, очки снял, дужку так задумчиво покусал и говорит: да-да, конечно, но мы все-таки снимаем кино, а это совершенно другой мир. Пусть будет по-прежнему.

– Во придурок!

– Не говори. Больной на всю голову.

Динькнул звонок. Бирюк, обжигаясь, пробалансировал через кухню с налитой до краев тарелкой.

– Они такие. Снимали как-то, в очередной раз, так там, по ходу, подходит бригада к телу, открывает чемодан, а у него на крышке – голая баба. Артисты у них свои, чемодан тоже – от нас им только машина да куртки форменные. Ну, и такая подстава! Мы к режиссеру: дяденька, не позорьте нас и сами заодно не позорьтесь. Вот, смотрите, наш чемодан – места живого нет. Хотите, вам отдадим? Знаешь, что он ответил? Не, говорит, оставим, а то шарма не будет!

– Им, мудакам, лишь бы шарм. Помню, журналиста прислали. На обычные вызова не ездил, все криминала ждал. Мы ему: родной, покатайся с нами, асоциалов нюхни, салон от крови отмой на морозе. На топчане поспи в фельдшерской – десять рыл в комнате…

Это сильное испытание, особенно если в смене одни мужики. Впечатление такое, будто на псарне спишь – в смысле звуков и запахов.

– …а утром мы тебе свои бумажки покажем, расчетные – обхохочешься. А он нам: мы на эту тему уже писали, а сейчас нас другое интересует. И как раз Сильвера с Пашкой на падение с высоты дергают. Он сразу: «Я с вами!» – и давай «кэнон» свой расчехлять. Ему говорят: друг, это некрасиво, там люди кругом. А он: не дрейфь, пацаны, все пучком будет, я из-под руки сниму, скрытой камерой типа.

– Послали?

– Само собой. А через месяц перестрелка в метро, и он нас с головы до ног обосрал: «И, как обычно, скорая приехала только спустя час после выстрелов…» Урод! Ребята с Одиннадцатой впереди ботинок примчались, стояли, ждали, когда скажут: идите, можно!

Блинчики подрумянились. Северов разложил их на двух тарелках, сервировав ножами и вилками. Ели, пили чай, слушали.

– …автуха у ЛМЗ, лобовое, в жестяной блин оба. Там рядом пожарка, они через минуту были, а потом мы всей станцией подтянулись. Четверо пострадавших, и все живы, врубись? Так даже не ждали, пока машины порежут: катетеры в шею ставили, капельницы через окна тянули…

Да-а, круто было – до сих пор вспоминают.

– …втиснешься внутрь, вену в темноте ищешь, а над головой кузов кромсают: хруст, скрежет, стекло сыплет – усраться!

– И все в бензине кругом. Пожарные это дело снимали, а потом стоп-кадр в КП. И текст: тыры-пыры, пока пожарные пробивались сквозь искореженное железо, спеша на помощь к кричащим людям, привычно-неторопливая скорая дружно дрочила поодаль.

– Какие, к херам, крики – все в коме были. Кричали они, блин…

– Не, моя стонала. У нее две голени открытые [11]11
  Открытые – здесь: переломы. Например: открытый череп – открытая черепно-мозговая травма.


[Закрыть], череп тоже открытый и ребер штук пять, с гемотораксом [12]12
  Гемоторакс – скопление крови в грудной полости.


[Закрыть].

– Не суть. Главное, репортеров там не было. Пожарные говорят, приезжала одна, видео клянчила. А на следующий день статья в газете. Погнали было волну, да как-то на нет сошло со временем.

Включился селектор:

– Восемь-шесть – снимают с обеда.

– Опаньки! Мы ж вроде только что начали?

– Так поэтому и снимают, Вень. Типа, еще сесть не успели. Чего ты хочешь – город. У вас разве не так?

– У нас? Обед – свято! Только на теракт, ну, или там самолет упадет…

– А у нас на срань всякую. Сейчас сам увидишь…

В подворотне, свернувшись в крендель, спал алконавт.

– Блин, до чего ж они одинаковые! Их, наверное, в парниках растят, на говне: созрел – сорвали – на улицу, созрел – сорвали – на улицу!

В общем, так оно, наверное, и было. Все они походили друг на друга как близнецы: турецкая куртка, штаны с пузырями, ушибленная рана затылка… Гегемон, пахнущий китайской лапшой и тушенкой.

– Спорим, у него «Беломор» в кармане?

Северов ощупал кожанку:

– «Прима».

– Один хрен. Паспорт есть?

– Есть. Ух ты, Вячеслав Добрынин!

Он протянул мне паспорт. Надо же – тезка.

– Смотри – композитор! Сла-а-ава-а-а, ау! – Он защемил алкашу мочки ушей. – Нажми на клавиши, продай талант.

Добрынин зашлепал губами и стал вяло отталкиваться руками.

– Сла-а-ава, подъем! Дай нашатырь, Лар.

– Соски бы ему вывернуть…

– Так встанет. Давай, мужик, нюхай. Нюхай-нюхай.

– М-м-м-м-м-м-м-ы-ы-ы-ааа.

– Едкая, да? Ну, давай еще разок.

– Ы-ы-ы-м-м-ммм.

– И я о том же. Па-а-аберегись!

Разбрасывая сопли, Добрынин чихнул. Потом еще, потом разошелся. Утих, очухался, размазал по лицу рукавом. Попытался подняться. Северов присел перед ним на корточки.

– Вставай, родной, поедем «Овацию» получать.

– Ш-ш-ы-ы-ш-ы-то?

– Поднимайся, говорю, изумление. Синий туман, мля.

– И-и-д-д-и на х…

– Открой дверь, Ларис.

Веня ухватил Добрынина за воротник, отчего тот сразу утонул лицом во вздыбившемся свитере, и подтащил к «форду». Вдвоем с Бирюком они закинули его внутрь.

– Значит, так: лежать смирно, ничего руками не трогать. Шевельнешься – убью.

– Куда его?

– В Кузницу, куда ж еще?

* * *

Проспект Солидарности. Семнадцатая больница. Она же Александровская, она же бывшая Двадцать Пятого Октября, она же Кузница здоровья. Принимает нескончаемый поток занедуживших чуть ли не со всего правого берега. Все что ни есть пьяного, битого, обезножевшего, неподвижного, усеянного насекомыми, плевками и прилипшими окурками – все везется сюда и сваливается на многострадальный, испачканный грязью, кровью и прочими физиологическими жидкостями кафельный пол пьяной травмы.

Упившиеся подростки. Измазанные сукровицей работяги. Обложенные множеством пакетов бомжи. Хрипатые девушки в уродливых сапогах с ромбовидными, расплющенными, как суринамская жаба, носами. Лежащие ничком, сочащиеся мочой тела по углам. Испуганные лица случайных интеллигентов. И запах: стойкое, неповторимое, ни с чем не сравнимое амбре – помесь бомжатника с привокзальным сортиром…

* * *

Влекомый за шиворот, Слава Добрынин, дергая ножками, въехал в эту юдоль скорби. Сегодня здесь было людно.

– Да у вас тут аншлаг, как я погляжу.

– Задолбали, падлы! С утра перчаток не снимаю.

Зуля – сестричка, берущая кровь на этанол, – вгляделась во вновь прибывшего:

– Блин, опять он! Добрынин, ех, тебе что тут – дом отдыха?

– Что, завсегдатай?

– Да чуть ли не прописался уже, гоблин. С утра ж только выперли …лядь, опять здесь! Что ему ставите?

– По полной: ЗЧМТ, СГМ [13]13
  ЗЧМТ, СГМ – закрытая черепно-мозговая травма, сотрясение головного мозга; начальная аббревиатура стандартного диагноза поступающего в приемное отделение битого алкаша.


[Закрыть], ушибленная теменной, общее переохлаждение, запах…

Подход правильный. Диагноз должен быть обширным, как диссертация. Иначе нельзя – всех, кто помер по недосмотру в приемном, повесят на нас. Патанатом правит бал – документация старательно переписывается, и нам, сирым, спасение только одно: гипердиагноз. Потому нас в приемниках и не любят. Площадно ругаясь, открывают и закрывают истории, тонкие, как дела НКВД, а упившиеся тела стаскивают в тигрятник. Забросят внутрь, – спи, чмо болотное! – лязгнут решеткой, и до утра. В сортир, естественно, не выпускают, потому и прет оттуда, словно от свиновоза, и такое порой рыло высунется – не захочешь, шарахнешься.

Забрел нейрохирург, глянул, узнал.

– В тигрятник гниду! Что ты будешь делать, прям хоть историю не закрывай!

– Так и не закрывайте. «За истекшие сутки больной трижды поступал в приемное отделение с диагнозом: ля-ля-ля… и после осмотра… перечень специалистов… ввиду временной утраты самоходности переведен в изолятор. Рентген черепа, биохимия, кровь на PB [14]14
  Кровь на РВ – RW, – реакция Вассермана: анализ на сифилис.


[Закрыть], на сахар…»

– График уровня этанола в крови.

– Ага, четырежды в сутки. И льготы – как постоянному пациенту.

– С примечанием: убедительно прошу вас, доктор, пива Шарикову не наливать. Распишитесь, пожалуйста, в получении.

Зуля изобразила в папке крючочек и палочку. – А штемпель? – В регистратуре.

Вдоль батарей, подобно птичкам на проводах, расселась скорая. Стоптанные кроссовки, куртки с потускневшими отражателями, щербатые, с отставшими буквами, надписи «СКО…Я…ОМО…Ь». От приляпанных к спинам крестов остались только полоски клея. Каждый второй – с тертой папкой со вложенным в нее стетоскопом.

Дымили разномастные сигареты. На линии, судя по рации, был полный завал, и отзваниваться никто не спешил. Используя законную отмазку – заполнение карты вызова, – все неторопливо вписывали в разграфленные листочки неразборчивые каракули, прислушиваясь к эфиру.

– Кошмар какой-то. Падеж скота.

– Сегодня часом не полнолуние?

– Пес его знает, наверное. С восьми пашем не вынимая.

– Что-то нынче «баклажанов» [15]15
  «Баклажан» (жарг.) – опиатный наркоман в передозе. Прозван за характерный синюшный цвет лица.


[Закрыть]сверх меры. Не иначе Герасима [16]16
  Герасим, герыч (жарг.) – героин.


[Закрыть]завезли.

– Причем с ФОСами, в курсе? С карбофосом бодяжат.

– Откуда знаешь?

– У нас со Светкой был один, в пикете на «Ладожской». Чин чинарем: синий, не дышит, зрак узкий… классика, короче, только слюней море. А потом даже пена пошла. Ну, то да се, затрубили, РЯД [17]17
  Затрубить (жарг.) – то же, что и посадить на трубу; РЯД – искаженное для удобства произношения PEAT: портативный, удобный в работе аппарат ИВЛ.


[Закрыть]подключили, дышим. Я токсикологам звоню: типа, чё как?

– А кто там сегодня?

– Рахманов. Он и говорит: спокуха, все ништяк, это герыч, только с ФОСами. Вентилируете? Ну, зашибись. Атропином ширните, пусть высохнет… Пять кубов сделали – порядок. Подсох, зарделся, зрак расширил – победила наука, типа. Потом восстал, с трубы снялся, и в отказ: мол, я не я, лошадь не моя, какие наркотики, что вы? И в мыслях не держу! А у самого трассы [18]18
  Трассы (жарг.) – множественные следы инъекций по ходу вен.


[Закрыть]до горла.

– Ка-з-зел!

Мы с Веней втиснулись на свободное место.

– Здорово, Леха. Кого это вы так нещадно?

– Вячеслава Добрынина.

– Е! А у нас первым вызовом – Каролина Сысолятина, новорожденная.

– Охренел народ, не иначе.

– И стар и млад причем. У нас, к примеру. Иллюзия Свербло есть.

– Что-что у вас есть?

– Иллюзия Свербло, шестьдесят три года. Каждую ночь вызывает, сука рваная, реланиум хочет.

И сразу следующий:

– А я однажды ДТП обслуживал, так там цыган был – Ихтиандр Свиногонов.

– Да ладно гнать!

– Ты Ленечку Старикова знаешь? Вот он подтвердит: сидит парниша, жалуется на боли в груди, я ему: вас как зовут? А он замялся так, на секунду, и говорит: называйте меня Саша. Беру паспорт – Ихтиандр! – еле сфинктеры удержал. А еще мы как-то у Пенелопы Потаповны Ратгаузен были.

Хмыкают.

– В Швеции режиссер есть, Лукас Мудиссон. Прикинь, Аля, замуж тебя такой позовет: «Дорогая, давай поженимся. Уедем в Стокгольм, ты там Алевтиной Мудиссон станешь».

– Очень смешно.

По-моему, да.

– А я когда учился, к нам на нефрологию привели девчушку по фамилии Безденежных. У нее пиелонефрит и аномалия развития почки – два мочеточника. Всего, стало быть, три. Ну, то да се: УЗИ, анализы, тра-та-та… а вот посмотрите, коллеги, интересная особенность: наряду с характерным для пиелонефрита заполнением лоханок видна аномалия… девочка и так впечатлительная, а тут ее еще и прогрузили по полной – заплакала. Препод ее так приобнял: не расстраивайтесь, говорит, ну и что, что вы Безденежных – зато у вас три мочеточника…

– Начмед!

К нам приближался Коля Третьяков, замглавного по медчасти, непримиримый, как Бен Ладен, борец с нарушителями дисциплины. Немного не доходя, Коля, одетый в новую форму, уселся в продавленное кресло, извлек из папки историю и стал скрупулезно заполнять многочисленные графы. Народ прикрутил громкость, веселость пошла на убыль, и кое-кто потянулся к телефону отзваниваться.

И тут в холл ввалился Рубен и, не замечая начмеда, обратился к Северову:

– Слушай, целый день езжу, да? С порога услали – штаны не дали переодеть!

Рубик-джан и впрямь наполовину состоял из гражданской одежды.

– Одного в больницу, второго в больницу, третий вообще в коме! Потом туборга [19]19
  Туборг (жарг.) – больной туберкулезом.


[Закрыть]на Тореза [20]20
  Тореза – проспект Мориса Тореза, на котором расположен туберкулезный стационар.


[Закрыть], а потом снова сюда. Дай направление, слушай, не знаю, когда на станцию попаду.

Веня протянул ему пару бланков.

– По какому праву вы передаете записанные на вас направления на госпитализацию?

Северов глянул через плечо:

– По праву сильного.

Коля ростом с собаку. Его еще, когда он диссертацию защитил, «доктором кукольных наук» прозвали, и Венина реплика его, мягко говоря, покоробила: пожелтел, закаменел скулами и стал катать по ним мощные желваки.

– Я – начмед скорой помощи Третьяков. Ваша фамилия и номер подстанции?

– Фельдшер Светин, эсэмпэ [21]21
  Эсэмпэ – СМП: станция медицинской помощи.


[Закрыть]Всеволожска.

– Я немедленно поставлю в известность вашего заведующего.

– Пожалуйста. Восемь-гудок-двадцать семь-ноль-два ноль-четыре-двадцать пять.

Веня неторопливо направился к выходу, показав мне глазами: сиди, не светись. Мудро – Третьяк меня знал, да и публика после этого рассосалась, так что я улизнула вместе со всеми.

– Ну все, кранты тебе, док. Колюня злопамятный.

Северов придвинулся и негромко заговорил:

– Представь: низкое небо, ветер, несущиеся над землей облака, – он вещал, словно актер в радиопостановке, – мокрые листья в черной воде каналов…

Тепло дыхания у самого уха; кожа цепенеет внезапным ознобом и, срываясь, молотит пульсом в висках.

– …каре сотрудников, барабанная дробь. Начмед, подпрыгивая, срывает с меня светящиеся полоски и, встав на стульчик, ломает над моей головой носик двадцатки [22]22
  Двадцатка – здесь: шприц на 20 мл.


[Закрыть].

Теплой волной в лицо, и так хорошо сразу, так хорошо.

– Все-таки зря ты при всех.

– А чего он как не родной? Можно подумать, никогда в жизни без направлений не оставался… Вов, давай к той хрущевке.

– Зачем?

– Живу я там, забрать кое-что нужно.

Мы подкатили к запечатанному домофоном подъезду, Веня выскочил из машины и минут через пять вернулся, неся фотографию в рамке.

– Это тебе, Ларис. С днем рождения.

Обалденный закат, даже не верилось, что такие бывают. Классная фотка.

– Супер. Это где такой?

– В Сирии.

– Сам снимал?

– Угу. Месяца два назад.

– То-то я смотрю, такой загорелый. Работал там?

Он мотнул головой:

– Путешествовал.

– По путевке?

– Своим ходом.

– Это как?

– Ну, как… Сначала в Эстонию поехал, потом в Латвию, оттуда в Литву, из Литвы в Польшу. И понеслось: Словакия – Венгрия – Румыния – Болгария – Турция – Сирия – Ливан – Иордания – Египет.

Ни фига себе!

– Это ж какие деньги надо иметь?

– Шестьсот зеленых.

– Сколько-сколько?!

– Шестьсот.

– Это на какой срок?

– С мая по конец октября.

Мы с Вовкой пытались осмыслить услышанное.

– Сотка в месяц? Три доллара в день?

– А чего ты так удивляешься? Я здесь, дома, после всех вычетов, тоже на сотку в месяц живу. Баш на баш получается – уж лучше мир посмотреть за ту же самую трешку в день.

– Погоди, а передвигаться – тоже ведь деньги нужны?

– Не нужны. Я на попутках передвигаюсь, автостопом.

Бирюк поразился.

– Все время?

– Ну да.

– И что, берут?

– Конечно.

– А спишь где?

– Где хочу. В гостях, в лесу, на крыше.

– И не боишься?

– Чего?

– Ну, не знаю.

– Вот видишь – сам не знаешь, чего боишься.

– Мало ли, наркоман набредет…

– Ночью? В лесу? За городом? В километре от трассы?

– А в городе? Сам же говоришь, что на крышах ночуешь.

– Кто полезет ночью на крышу? Преступники? Они на улицах промышляют.

– Ну хорошо, а мыться, стираться?

– В каждом городе баня есть, копейки стоит, в Европе все заправки душевыми оборудованы, не говоря уже о вокзалах. Даже если жаба давит, приходишь и говоришь: так, мол, и так, с деньгами напряг, пустите помыться? Редко отказывают. А на Востоке просто в первую попавшуюся дверь стучишь – и помогают. Другая ментальность у людей. Первый же встречный в гости зовет, можно вообще без денег путешествовать.

– На халяву то есть.

Северов вздохнул.

– Вот сел ты, Вова, в автобус без проездного. Ехать одну остановку, кондуктор к тебе с гарантией не успевает. Скажи как на духу: пойдешь платить или нет? Только честно.

– Пойду.

– Врешь.

– Почему?

– О! В твоем вопросе – ответ. Спросил – значит соврал. А сказал бы правду – среагировал бы по-другому. Возмутился, к примеру.

А ведь верно, ловко он.

– Это у тебя от зависти, Вов. Сидишь ты всю жизнь на одном стуле, и вокруг тебя все такие же. Одинаковые, как яйца из холодильника: жены, дети, квартиры – шубы, вузы, ремонты. Вкалывай, обеспечивай, халтурь агентом недвижимости. А тут вдруг я: забил на все и поехал через двенадцать стран, просто так, из интереса. И тебе сразу невмоготу. А халявщиком меня обозвал – и вроде как полегчало, сразу себя крепко зауважал. Национальная гордость великороссов: лучше парадняк обоссу, но проситься в платный сортир не буду.

Бирюк коротко глянул на него. Северов выдержал.

– Обидно, да? А ты думал, я молча сглотну?

Тот промолчал.

– Ладно, не злись. Один – один.

Мне понравилось – не дает на себя наступать. Вовку классно побрил, особенно про парадняк хорошо получилось.

– Получается, ты все «колеса» [23]23
  «Колеса», «колесные» (жарг.) – надбавка за выездной стаж; достигала 70 % и обнулялись, если стаж, независимо от причины, прерывался более чем на месяц. Отменена в январе 2006-го.


[Закрыть]себе обнулил?

– У меня, честно говоря, их и не было. С сентября по май отработаю – и привет, до осени. Устроюсь на новое место – и до весны.

– И не жалко?

– Не-а. Все надо делать в свое удовольствие, Лар, даже работать. Без надрыва, спокойно, с периодом восстановления…

Бирюк злился, чувствовалось.

– И что, не подрабатываешь нигде?

– Зачем? Мне хватает.

– Ничего. Женишься – запоешь по-другому. Быстро приучат о будущем думать.

– Едва ли. Все равно ж пойдет не так, как планируешь. Копишь, скажем, на четырехкомнатную, как баян жмешься, вдруг – хоп! – дефолт, и плакали твои денежки. Берешь кредит старшему на финэк, младшему на юрфак, ишачишь на трех работах, сладок кус не доедаешь – бамс! – инфаркт. Оклемался: еле жив, ничего нельзя, а денег нет – пролечили. И думаешь:… твою мать! Сейчас надо жить, здесь, чтобы обидно не было.

– И ты это проповедуешь?

– Ничуть. Я не навязываюсь. – Он защелкал пальцами и, подражая Миронову, запел:

Кто верит в Аллаха, кто строит рай земной – пожалуйста, разве я мешаю? Я верю в кружочек на карте мировой и вас с собою не приглашаю…

– К чему ломить против ветра? Земля круглая: развернулся, парус поставил – раз! – и уже на месте. Смотришь на остальных, а они все там же – уперлись и ни на шаг, а ты и цели достиг, и время провел замечательно…

Наркоман. Синий, как наша форма, и дышит– три раза в минуту. Передоз. Двадцать лет. Туфли от Гуччи, портки от Версаче. Стильная комната, второй уровень двухэтажной квартиры. Интерьер вокруг – как в Царском Селе.

Северов сунул ему меж зубов ларингоскоп. Протянул руку:

– Трубу.

– На кадык надавить?

– Так войдет.

Не касаясь клинком идеального, дорогой клиникой сделанного напыления, он ввернул трубку. Родня, стоя в дверях, обалдело наблюдала за происходящим.

– Принеси РЯД, Ларис, я пока вручную его подышу.

Вернувшись, я застала Веню сидящим на корточках. Нагнетая в элитные легкие воздух, он сжимал-разжимал амбушку и спокойно, с медлинкой отвечал на сыпавшиеся со всех сторон оскорбления. Атмосфера в квартире была грозовой.

– Почему вы не ставите капельницу?

– Не вижу необходимости.

– Человек без сознания – это что, не необходимость?

Человек передозировал героин, в таких же случаях главное – вентиляция легких.

Налоксон у нас только спецам выдают, а к нам он от них попадает, только когда у него срок годности на исходе. Эффектная штука – на игле встают и уходят. И проблем меньше с родственниками: вот, пожалуйста, убедитесь – никаких сомнений, специфический антидот. Эти вон тоже окрысились.

– Повторяю для слабослышащих: ЭТОГО! БЫТЬ! НЕ МОЖЕТ!!!

– И тем не менее это так.

– Мы вызывали специализированную бригаду. Вы – специализированная бригада?

– Нет, мы не специализированная бригада, но диагноз очевиден.

– Да-а… и кто вам только диплом выдал?

– Эй, любезный, а ну-ка давайте держаться в рамках. Вы, между прочим, в моих услугах остро нуждаетесь, а ведете себя при этом будто царек туземный.

– Ваша фамилия?

– Северов.

– Считайте, что вы уволены.

Веня был спокоен, как мамонт. Подключил РЯД, вы ставил частоту и объем.

– То есть я вам больше не нужен?

Нам не ответили.

– Они, Вень, тебя потом уволят, когда отработаешь.

– Не поверишь, девятый год это слышу, редкое действо не увольняют…

И тут же вклинились.

– Ничего, недолго осталось. Алло! Мне нужен главврач… Это депутат Законодательного собрания Зверинцев…

Собрание вышло, старательно притворив дверь.

– Что, не могут поверить, что звезда курса и гордость родителей героинит?

– Ну. Их чуть кондратий не обнял. Я аж испугался, думал, порвут. А еще у них бабушка – до сих пор какой-то кардиологией рулит. Так что протяни-ка ты пару пленок [24]24
  Протянуть пленку (жарг.) – снять кардиограмму.


[Закрыть], для разборки. О, возвращаются!

– Вас к телефону.

Веня взял трубку:

– Да. Северов… Да… Острое парентеральное отравление неизвестным препаратом наркотического действия… Нет, вежливо и корректно… Убедить не могу… Уже консультировался… Заинтубирован… Стабилен… Прошу токсикологов в помощь… Вот пусть от них и услышат… Понял… Возьмите трубку.

Я склонилась к его уху:

– Ну, чего там?

– Порядок. Сейчас кишкомои [25]25
  Кишкомои (жарг.) – токсикологи.


[Закрыть]приедут, разводить будут… О, смотри, оживает.

Клиент потянулся рукой к трубке.

– Стой-стой-стой, не дергай. Не дергай, говорю, связки вырвешь. Ты меня слышишь?

Тот кивнул.

– Понимаешь?

Опять кивнул.

– Трубку я сам выну. Ты лучше скажи: сколько? Четверть?

Молодой юрист пожал плечами.

– Друг, у тебя свежая дырка в левой локтевой. Ну – четверть [26]26
  Четверть(парк.) – 0,25 грамма.


[Закрыть]?

Тот показал пальцем на Веню: ваша, дескать, вы сделали. Вот суконец!

– Ай-ай-ай, как не стыдно! Мы тебя, паренек, ничем не кололи.

Северов пересек ножницами тонкий прозрачный шланг; манжетка ниже голосовой щели сдулась, позволив трубе беспрепятственно покинуть трахею.

– Лежи, не вставай. Герыч?

– Что?

– Не валяй дурака. Думаешь, ты у нас первый такой?

– Ничего я не знаю.

– А дырка откуда?

– Отстаньте от него, он же вам сказал…

Веня хмыкнул.

– В левой локтевой области след от инъекции. Мы, как вы изволили возмутиться, никаких уколов не делали. Напрашивается вывод.

В дверь позвонили. Вошли токсы.

– Ну?

– Се человек. Двадцать два года. На момент осмотра сознание отсутствовало, реакция на внешние раздражители тоже, зрачки узкие, на свет не реагировали. Выраженный цианоз [27]27
  Цианоз – синюшность кожных покровов;


[Закрыть], периоды апноэ [28]28
  Апноэ – отсутствие дыхания.


[Закрыть]. След инъекции в левой локтевой. Интубация трахеи, ИВЛ кислородом.