Текст книги "Борода из ваты – пули из серебра. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Михаил Северный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Дед опустил ствол вниз и вставил первый патрон, за ним второй и защелкнул. Механическое тупое действие дало время остыть, успокоиться. Так хотелось пристрелить этого упыря, но Снежка не велит, да и сам он понимает что нельзя. Слишком много злобы здесь в воздухе кружит, он может сорваться и начать куролесить, как безумный клоун с ружьем.

Фома смотрел на процедуру и мог напасть, мог использовать свой шанс пока ружье не заряжено. Он молодой, крепкий мужик – а напротив старик, так может подумать упырь, но не думает. Он – хищник и у него инстинкты хищника, он чувствует опасность, чувствует силу и не полезет в атаку, может только «отгавкиваться», но не сейчас. Сейчас он боится, понимает с кем имеет дело. Какая сила стоит напротив, разломив двустволку надвое. Нечистая сила. Злая и обиженная сила.

– Не стреляй, – голос у него дрожит, но он не плачет. Просит о пощаде, но не умоляет, готов принять смерть. Готов пойти вслед за другом, но перед этим попробует торговаться. – Я всё расскажу, всё что хочешь знать. Чего тебе нужно, Нечистый?

– Нет, – говорит Лютый. – Что нужно тебе? Зачем меня взяли? Куда хотели отвезти?

– Ты правда не знаешь? Дед, ты с Луны свалился или что?

Но Лютый уже практически догадался. Много оговорок вокруг, странных слов, несовпадений. Он как будто был в страшном сне, в долгом нескончаемом кошмаре. И как всякий кошмар он страшный, но нереальный, ты спишь и ты знаешь, что спишь.

– Какой сейчас год? Число, месяц?

Фома удивился, но назвал всё точно.

– Страна? Какой политический строй?

– Россия. Да не знаю я. Коммунистов нет давно. Империя Зла. Да не знаю я. Капитализм, социализм – я телевизор последний раз в детстве смотрел. Нечистый, ты бы чего попроще спросил.

– Почему вы так нас называете? Почему такое отношение? Что изменилось?

– А ты что не знаешь?

Теперь пришел черед Лютого удивляться.

3

Он действительно не знал. Бедный, наивный чукотский юноша – дедушка с особыми способностями. Он не знал сколько стоит его голова. Он не представлял, как ценится его кровь и главное почему. Он не убьет Фому, пока не получит информацию, не вытянет все до капли. А Фома постарается тянуть время как можно дольше. Галка закончит свои дела и нагрянет сюда вместе с племянниками. Это опасно, но дед не станет их убивать. Он отвлечётся – это главное. Отвлечётся и станет уязвим. А может быть и раньше, когда ослабнет хватка на прикладе уже заряженного ружья. Схватить его и шмальнуть сразу из двух стволов. Но сейчас нужно выжить, нужно продержаться. Да, он заставил его побегать, связывал, стрелял в него, но это ведь мелочи жизни. Подумаешь, можно простить, хорошо что до пыток не дошло.

– Чего я не знаю? – спросил дед. Два черных глаза ружья смотрели Фоме пониже груди, белый палец лежал на спусковом крючке. Если он надавит чуть сильнее раздаться грохот, Фому ударит в грудь, впечатывая его в стену (Мама говорила «Стенка больше даст») и при свете луны красное пятно будет казаться черным.

– Отвечай!

– Вас называют нечистыми уже сотни лет. Вас не любят и не любили всегда. Не смотря на все ваши ухищрения, подарки, фокусы и полеты под луной вы всегда будете нечистыми. Существами с нечистой кровью. Только ты не стреляй, сам ведь спросил. Я не виноват, мы тут живем, вы там.

– Где там?

– В местечке неподалеку. Рядом с городом построили поселение. Его называют Нечистым Кварталом или Вонючий Улей или Столица Неправильных.

Дед вдруг побагровел, выпрямился во весть рост и головой достал до перетрусившей, как и Фома луны. Поднял ствол и шагнул к нему, ткнул как палкой пацаны тычут в костер, чтобы разворошить горячие угли. Толчок получился пониже носа, ломая верхний зуб кончик ствола, юрко как змея и твердо как копьё, влез ему в рот принося вкус железа, масла и грязи.

– Не ври мне, мальчик. Какой еще квартал, кто там живет и почему? Не заставляй дедушку злиться, замерзнешь.

Он выдернул ствол, вытаскивая кусок зуба вместе с ним, но Фома не кричал, не выл и не показывал недовольство. Просто большая слезла потекла вниз по щеке, пробивая дорожку в грязи. Лучше бы пошел дождь, скрывая это непотребство.

– Все ваши. Все, кто со способностями. Не бей меня больше, я не вру.

Он плюнул под ноги, стараясь избавиться от поганого вкуса мокрой ржавчины во рту и похолодел. Плевок вышел аккурат под ноги деда, как будто-он специально по киношному красиво решил послать его перед смертью.

– Извините. Это я не хотел. Я не специально. Под ноги себе хотел. Так получилось, простите.

– Перестань бормотать и извиняться. Рассказывай про вонючий улей, если хочешь жить. Мне нужно знать всё.

4

Он слушал деревенского мудака и наливался злобой как помидор соком. Если это правда, если всё это, все что талдычит опустив глазки этот мудак… Чёрт, даже в голове не умещается весь этот бред. Если бы он не побрился двенадцать часов назад, то сейчас бы поседел и волосы посрывались бы как листья с осенних деревьев. Нет, он не обманывает этот трусливый холоп – убийца соседей, но как это может быть правдой? Они со Снежкой. С его любимой Снежкой выходили на поверхность стабильно раз в год. Тридцать первого декабря одевались как на парад и выходили. Он тащил огромный неподъемный мешок, а Снежка просто шла рядом и счастливо улыбалась.

Они ходили по квартирам, по домам и встречали счастливых детей, веселых и уже пьяных родителей. Собаки лаяли им вслед, плакали от счастья старушки и уступая дорогу сигналили машины. Целые сутки, а иногда и двое неустанно они работали на благо людей, несли минуты счастья в дома и теперь они получили это?

– Да как это блядь может быть?

Лютый сам не заметил как ударил пленника. Да, не по-военному и не по-человечески, но и это всего лишь пощечина. Голова Фомы мотнулась в сторону, и он завыл. Тихо, не крича, но глаза которыми он посмотрел на Лютого выдавали его с головой. Страх и ненависть перемешались там глубоко в тени, как белый снег может перемешаться с красной кровью. Ненависть можно выбить, если тщательно поработать над пленным и тогда останется страх, а ненависть заменит рабская покорность на грани с обожанием.

«Не убивай, – стонал он, – не убивай, пожалуйста. Я всю правду расскажу. У меня жена и дети»

– У твоего друга тоже дети. И ты его убил.

– Нет у него никого. Сам он. Ни жены, ни детей, ни родителей. Даже друзей нет, ты последних убрал.

– А я думал ты последний. Никого нет говоришь?

Дед задумался. Ствол продолжал смотреть «деревне» пониже груди, пусть не расслабляется. «Обтекай, мразь», так говорит молодежь?

– Совсем – совсем? Кто его искать будет? Может с работы или из милиции?

– Не работает он уже лет десять, как и все мы. Торгуем понемногу – я налаживал сбыт, он чистая торговля. Ну да, клиенты приедут, конечно за товаром, но я всё улажу. Его никто и не вспомнит. Ты только не убивай меня, отпусти, дедушка. Давай забудем все обиды, ведь на Новый Год нужно забывать старое, оставлять в прошлом все плохое.

– Ишь ты как заговорил. Про Новый Год вспомнил. Чего-то я тебя и не припомню на своих утренниках.

– Так был я, чего не был. Как и все ходил, дедушка. Только я застенчивый был, ага. Вот и на глаза не показывался, на коленках не сидел, вирши Снегурочке не рассказывал.

– Как ты ее назвал?

Фома охнул и замер, начал дрожать и вдруг на колени упал:

– Чего же я не так сказал, дедушка? Ты меня извини по-братски. Ничего плохого не хотел сказать.

– Как ты назвал внучку мою?

– Эм… – он молчал и смотрел в лицо старику снизу вверх, боялся оступиться, хитрый колорадский жук.

– Ну?

– Сне… гурочка? Это не я придумал, все так вашу внучку называли. По доброму, без задних мыслей. Снегурочка, внучка дедушки Мороза?

Ствол уперся ему в лоб и перепуганный завыл, кося взглядом в сторону, искал кого-то или ждал.

– Де де де дедушка Мороз, – он почти прошептал окончание и зажмурился ожидая грохота и удара в лоб, который выключит свет в его комнате навсегда. Пуля с такого расстояния пробьет голову насквозь и выйдет через затылок, унося с собой на стенку ошметки плоти и мозгов.

5

Лысый не убил его. Только подвигал морщинами в попытках подумать. Фома мысленно выдохнул, «спасибо что живой», как говорится. Где Галка пропала? Какого хрена её так долго нет? Прошло достаточно времени чтобы вернуться, начать, блин, беспокоиться о муже и пойти на поиски. Где дети? Где племянники? Где хоть кто-нибудь? Почему когда он им нужен, то быстро прибегают, а как помощь нужна отцу ни одного отпрыска нет и близко. Может они залегли неподалёку и следят за ними? Боятся подобраться ближе? Ну так пока они будут думать старик его всё-таки порешит. Уже пришлось отсосать двустволку, что дальше? Куда нечистый надумает вставить ствол следующий раз?

– Ладно, вставай.

– Зачем? – голос предательски дрогнул. – Спасибо я посижу.

– Вставай. Пойдем снежного ангела лепить.

– Что?

– Пойдем, поможешь мне. Если всё пройдет хорошо – отпущу. Руки опусти.

Они обогнули стену и через пролом вернулись внутрь, на место гибели Женьки. Фома шел первым, ощущая двойной взгляд стволов на спине и непроизвольно ёжился, как от холода. Дед топал за ним и молчал пока они не остановились у тела погибшего.

' Не надо, – вдруг Фома четко понял, что дед хочет сделать. – Не убивайте. Боже, у меня дети. Я боюсь, не убивайте. Только не здесь.'

Он не падал только потому что не хотел рухнуть коленями в кровь, которая обтекала Женьку, как море большой остров. Сил у него уже практически не осталось. Легкое дуновение ветерка унесло бы его в соседнее село. Если бы лысый хлопнул в ладоши у него бы лопнуло от страха сердце.

«Обернись и посмотри мне в глаза».

Он не мог повернуться. Ноги не слушались. Они ослабли и дрожали, если бы он повернулся, то потерял бы равновесие и лег лицом на деревянное покрытие пола.

«Обернись!»

Он постарался. Медленно переставил левую ногу, развернул туловище и переставил правую следя за тем, чтобы его не занесло, как машину на повороте. Так потихоньку движениями инвалида он развернулся и увидел деда. Тот опустил ружье и странно смотрел на него.

«Разве я похож на того, кто хочет убивать, человек? Посмотри на меня.»

Он посмотрел увидел старика, который стоял перед ним весь в грязи, обритый наголо, с морщинами под глазами и невероятно изможденный.

«Послушай.»

Фома вдруг услышал совершенно чуждые звуки. Колокольчики. Фыркание животных. Шум городской улицы. Смех детей и негромкие разговоры взрослых. Звуки шли отовсюду и ни откуда. «Морок, – подумал Фома – наводит на меня гад гипноз свой, нечистый». «Хо-хо-хо!» – кричал кто-то глупым голосом.

«Что ты слышишь?»

«Не знаю. Городскую улицу. Ярмарку может быть».

«Ты слышишь радость. Ты слышишь детское счастье. Взрослое тоже. И ещё праздник. Это – моя стихия, а не убийства людей даже плохих. Вот что меня интересует, и в какую атмосферу я хочу окунуться снова и снова. Но кое-что произошло, и я перестал понимать происходящее. Я вышел раньше срока как недоношеный ребенок и вокруг меня происходят странные вещи. Я родился не в том мире в котором должен был, понимаешь? Меня выплюнуло не туда. Здесь злые врачи, акушерка с черными глазами и пропали родители, а стены роддома покрыты слизью.»

«Чего?»

«Это метафора, человек. Не ломай голову, зря я тебе это рассказываю. На самом деле всё просто. Сейчас мы спасем твоего друга и он пойдет со мной. А ты пойдешь домой к своей жене и детям. Мы забудем друг о друге и простим обиды.»

«Хорошо».

'Не отвечай так поспешно, выдаёшь желание обмануть. Просто делай как я говорю и не вздумай хитрить. Не пытайся меня убивать ты не того уровня, чтобы злить Лютого. Ты веришь мне?

Фома верил и опять поспешно кивнул. Деду это не понравилось и он презрительно скривился.

«Ладно. Сейчас мы вдохнём жизнь в твоего друга. Немного холода ему в крови не помешает. А мне не помешает напарник».

Дед присел рядом с трупом и вроде как проверил у него пульс на шее.

«Чтобы сделать из человека снежного ангела нужно заменить кровь бродящую по кругу в его организме на холод. Я могу сделать это, но сначала нужно выцедить из него всю кровь до капли. Нельзя допустить смешения холода и человечности – это может привести к самым разным реакциям. Ты подержишь тело, пока я вскрою его в районе горла, вены на руках, надрезы на ногах и животе. Обычно мы развешивали тела на ветках деревьев, так было легче работать и кровь выходила быстрее, но здесь я не знаю как всё провернуть идеально, инструментов тоже нет подходящих.»

«Нечистые. Не зря вас так называют. Вы же звери. Сволота. Как так можно с человеком?»

«Это было давно и уже не практикуется сотни лет. Я и сам почти забыл каково это лепить снежного ангела.»

«Так зачем ты это делаешь?»

Фома понял, что забывается, но остановиться уже не мог. Его коробила эта ужасная ситуация, все человеческое естество сопротивлялось тому, что им предстояло сделать. Лысый смотрел на него как на безногого нищего – жалея.

«Странные вы люди. Ты же сам меня вынудил. Твои друзья меня заманили в ловушку и собирались продать, как раба. Твои родственники и друзья стреляли в меня. Ты привязал меня к мотоциклу и собирался пытать. Ты рассказал мне про Вонючий Улей и спрашиваешь зачем мне Ангел? Без друга и напарника мне не выжить в вашем мире. Мне нужен тот, кто прикроет мне спину и поможет разобраться, слишком много у меня здесь дел. Разобраться в происходящем, освоиться в вашем мире, найти Бабу и тех, кто обидел меня вчера. А потом я вернусь домой. Распечатаю вход, поставлю самовар, наношу воды, нагрею её, выкупаюсь и буду пить чай с малиной которую собирала и закручивала в банки моя…»

Он замолчал, не желая называть имя.

' Но сейчас мне придется слепить Ангела и нарушить ещё много правил. Она будет надрываться в моей голове, будет кричать, будет просить чтобы я не делал этого. Но мне придется делать страшные вещи, я чувствую это. И мне это не нравится. А еще больше это не понравится тем, кто встанет у меня на пути.'

Фома вздрогнул. Ему показалось, что льдинка упала сверху и растаяв у него на вороте протекла холодным стремительным ручьем между лопаток.

«Ты ведь не будешь мешать мне, человек?»

Глава 10

Рождение Ангела

1.

«Слепить Ангела!» Если человек хочет сотворить какую-то безумную дичь, то он обязательно назовет её благородным, красивым словом. Ангела, блин. Лысый некромант хочет оживить труп и ещё Фому впутывает в это. Где подевалась Галка, черт бы ее побрал?

Дед поднял бесхозный кинжал, подошел к мертвецу и встал у него между расставленных ног, внимательно осмотрел – поднял одну руку, потряс ею, потом вторую и кажется остался доволен. Обернулся и махнул рукой:

– Иди сюда!

– Не надо, – еле слышно просипел Фома, – пожалуйста, не надо.

– Что такое? – удивился лысый. – Что случилось? Ты обещал помочь. Нужно придумать как его подвесить повыше. Ты же местный – соображай. Быстрее сделаем, быстрее простимся.

– Не надо, – шептал Фома еще тише. Он уже не замечал, что стоит на коленях и руки к здоровяку как к иконе тянет. – Не надо так. Не впутывайте меня. Я не хочу.

– Эво как, – удивился дед. Или сделал вид, что удивился. – Незадача. Не поймешь тебя. То пойду, то не пойду. Чего ты не хочешь? Другу помочь?

– Кровь, – шипел как змея Фома и подползал на коленях ближе, – кровь.

– Что кровь? Да что с тобой, человек? Ты что без ружья и говорить разучился.

«Было бы у меня ружье, – трусливо мелькнула мысль у Фомы, – мы бы говорили по другому. И на коленях в крови ползал ты, а не я».

– Расчленить…

– Кого расчленить?

– Его, – Фома показал дрожащей рукой на Женьку, – не надо.

– Тьфу, выругался дед, – никто не будет его расчленять. Я по твоему кто? А хотя…

Он махнул рукой, отгоняя дурные воспоминания:

– Ничего я от тебя другого и не ожидал. Вот как вы нас представляете. Встань на ноги и не будь тряпкой. Подъём солдат. Смирно, раз-два!

Фома сидел и плакал. Слезы летели с подбородка и при свете луны маленькими светлыми молниями падали вниз. Лысый смотрел на него озадаченно.

– Да ну тебя. Сам сделаю. Как ни крути, все приходится делать лично. А ты говоришь, не делай ангела, не делай.

* * *

Все что происходило потом Фома хотел бы забыть, вынести за скобки, а еще он хотел потерять сознание и не смотреть, но зрелище рождения Ангела завораживало, оторваться так же невозможно, как и мерзко было смотреть на происходящее.

Дед положил тело на спину, руки врозь, ноги вместе. Разрезал одежду. Раздел и отшвырнул её в сторону. Хорошо, что не стал снимать штаны. Потом сделал разрез на белой холодной коже. Начал с правой руки и поехал резать по всей длине, приближаясь к груди, пересёк её не переставая вырезать неглубокую траншею и выскочил на левую, дошел до середины ладони и остановился.

Фома качался из стороны в сторону как сомнабула. Живот предательски булькал как ведьмин котел, готовясь выплеснуть варево наружу. По кишкам в горло и через дырку между губ наружу, но если он это сделает – лысый некромант не простит срыв ритуала. Поэтому оставалось только смотреть на происходящее максимально безучастно и держать вонь внутри себя. Поблевать время будет потом, если его оставят в живых. Надеяться нужно на лучшее, но Фома догадывался что с ним сделают. Восстанет зомби из мертвых, и зомби будет голодным. Мертвецы всегда голодны и его обязательно накормят. Свеженькие, тёпленькие хоть и немного невыспавшиеся мозги сидят и ждут когда откроют черепную коробку как мясную консерву. Чпок, и «где моя большая ложка». Вот для чего он нужен – «консерва». Восстанавливающий ужин для живого мертвеца.

Дед тем временем собирался вскрыть себе вены на руке. Сделал разрез крестом на запястье и замер. Фоме стало холодно. Дед сидел к нему почти спиной, полуоборотом, но Фома видел как появился яркий синий свет, пучок синего фонтанчика ударил вверх, упираясь в полусгнивший потолок фермы. Дед как будто открыл дверь в своем запястье, дверь из темной мрачной комнаты вела туда где ярко светит солнце выжигая зрачки и воет пурга, там где свет отражается от снежного покрова, причиняя глазам почти физическую, невыносимую боль.

Ружьё он отставил в сторону. Прислонил к покорёженной дверце, через которую свинок выводили на убой. Фома старался не смотреть в ту сторону, старался не думать о том, заряжено оно или нет. Если бы у него не затекли ноги от долгого сидения в неудобной позе, если бы его не тянуло рвать каждые пять минут, если бы он так не ослаб от страха и кушал не десять часов назад. Как только дед отвлечется достаточно сильно можно было бы рвануть вперед, тихо, еле слышно, но быстро, и схватить ружье. Вскинуть его к плечу (конечно бесшумно) подвести мушку так чтобы она смотрела в этот лысый морщинистый затылок, который уже начинает покрываться колючей черной щетиной лезущих вверх новых волос и плавно нажать спусковой крючок. Нет, сразу два! Или так нельзя? Лучше не рисковать. Сначала нажать правый и пуля с грохотом вылетит из ствола бешено крутясь и пробивая затылок занимающегося фигней деда. Серебро проскакивая через его плоть и кровь будет оставлять свои следы, светлые мазки на кусочках плоти, будет впитываться в кровь, в мясо и распространяться вниз, всей своей серебряной заразой так чтобы урод не смог регенерировать, а мертвые части умирали навсегда. А Фома пуле поможет и выпустит ее подружку. Повернёт ствол за дернувшейся спиной, чтобы не промахнуться и нажмёт спусковой крючок ещё раз. Бах, и подружка вгрызётся, куда бог пошлет. Хоть в затылок, хоть в спину, хоть, блин, в правую пятку. Лишь бы впустить серебро в него, пусть делает свое благородное дело, пусть уничтожает нечистого по корень. Говорят, что после серебра от нечистых остается только лужица, в которой растворяется тело полностью: кости, плоть, кожа – все. Бог даст – проверим.

Дед обернулся и подмигнул Фоме:

– Не бойся! Всё будет хорошо! ПрорвЁмся. Недолго тебе осталось!

Он улыбался и Фома улыбался в ответ. «Недолго тебе осталось», – сказало чудовище, разрезавшее его друга как сардельку, перед микроволновкой. В правой руке чудовище держало нож с кончика лезвия которого капала кровь чудовища. Чудовище улыбалось и подмигивало, желая отвлечь Фому, задобрить его, окрутить голову, одурманить, обцыганить. Нечистая тварь хотела, чтобы он сидел и покорно ждал своей очереди. Очереди стать консервой, а потом и вторым солдатом армии новогодних зомби. Вот зачем вылез лысый – собрать армию мертвецов и освободить нечистых из Улья и Фома с Жекой будут первыми солдатами.

Дед приставил кинжал лезвием к ране и улыбнулся:

– Не смотри сюда. Сейчас будет немножко страшно неподготовленному. Отвернись.

Фома отвернулся.

2.

«Ты заметил, какие взгляды кидал нехороший человек на твое оружие?»

«Заметил, Снежка. Не могу его винить, тот кто подержит её в руках хотя бы раз, никогда не забудет эти приятные ощущения».

«Он ведь не перехитрит тебя? Не схватит ружье, пока ты будешь занят Снеговиком?»

«Мы называем их Снежными Ангелами, Снежка. Почему ты продолжаешь упорствовать и называешь его таким глупым прозвищем?»

' Я шучу, дедушку. Я дразню тебя, как всегда, чтобы не забывал мой характер и меня вместе с ним'

' Я никогда тебя не забуду. Ты же знаешь.'

* * *

Лютый убедился, что Фома не смотрит и приготовился ко второму разрезу. Чтобы вылепить снеговика нужно передать ему часть своего мороза, часть силы. В тяжёлые времена они делали это разными способами: как быстрыми, так и долгими тягучими ритуалами. Кто-то отрезал конечности будущим помощником, перемешивал, менял местами, заливал энергию и оживлял. Кто-то просто снимал голову и насыпал внутрь снега, как в кувшин набирают молока. Были и те, кто вообще не заморачивались – замораживали тело на сутки, а потом как получится. Снежка не оправдывала ненужную жестокость и научила его переливать энергию цивилизованно, но сейчас был не тот случай. Задержанного нужно припугнуть, чтобы даже не думал хитрить.

* * *

Фома не собирался сидеть спиной к деду, этому выстрелить как плюнуть на землю. Поэтому Фома подглядывал, сначала осторожно, а потом почти без страха, только постоянно на взводе – развернуться и сделать безразличный вид. Лысый забыл о нем, забыл о ружье, он занимался таким непотребством, каким даже в тюрьме не занимаются, по крайней мере в родных русских тюрьмах.

Отмороженный на всю лысину дед вспорол себя так же как труп, лежавший на земле. Говорят «от уха до уха», но здесь был совсем другой случай. Он вскрыл вены на обоих руках и тянул линию разреза от одной кисти до другой, пересекая грудь как экватор. Перед этим разделся и аккуратно сложил одежду в стопочку рядом.

Фома замер, скованный страхом, и молча наблюдал, если бы морщинистый надумал резко развернуться и поймать его на подглядывании, то не прогадал бы. Но он был занят своим мерзким «педо-некро ритуалом». Закончив с горизонтальной линией он выдохнул, раскинув руки. Хорошо мерзкому извращенцу – не болит ничего и угрызения совести не мучают, за то что над мертвым издевается. Он так и сидел в позе распятого, а у его ног так же раскинул руки мертвец.

Сердце колотилось как свинья, которая поняла, куда её везут, но Фома молился о том, чтобы не потерять сознание. Он ведь может уже не очнуться, если потеряет сознание, а с другой стороны где-то там в глубине его подсознания спряталось признание. Он отталкивал его, выгонял и публично отказывался признавать, но ему было страшно интересно, что будет дальше и чем всё закончится. Лысый и полуголый нечистый умел интриговать. Страх заполнил всю душу Фомы, как гелий воздушный шарик, но любопытство не давало ему уйти. Ни в прямом ни в переносном смысле.

* * *

Лютый отлично видел реакцию человека в отражении на лезвии ножа. Да, сейчас он не думает о том, как перехватить оружие. Сейчас он думает о том, что «тут бл. происходит». Боишься нечистых, гад? Надо поддать жару.

Лютый сжал кулаки и завыл, как перекидыш. У него не получалось так красочно, мощно и грозно как у настоящего вовкулаки (а он знал парочку), но существо человеческое задергалось как под напряжением.

«Переборщил», – уточнила Снежка.

«Хорошо. Добавим молитвы».

Дед начал громко и максимально невнятно читать что-то похожее на христианскую литанию задом наперед. На самом деле он выдумывал идиотские звукосочетания на ходу и старался завывать как можно более нечленораздельно, чтобы не попасться на хитрости. Невольный слушатель вытаращил глаза и сглатывал слюну, не переставая таращиться на него. Дед улыбнулся и придал скорости. Теперь он походил на черного проповедника, можно было еще поплясать и покричать «Аллилуйя, братья! Мы идем к нему!» Но это было бы смешно, а Лютому был нужен страх. Поэтому он продолжил импровизировать.

* * *

«Что тут происходит? – думал Фома – Что он творит? Где выход?»

Мышцы на спине лысого напряглись когда он приподнялся на коленях, запрокинул голову вверх и завыл на луну как бешеный волк.

«Да он к тому же еще и качок. С такими „широчайшими“ по бокам не рождаются. Интересно где он ходил на тренажеры? В гостях у сказки?»

Сжал кулаки и воет. А если он сейчас подскочит, развернётся, встанет на все четыре, зарычит и бросится на него? Что тогда делать? Ждать, как перепуганный ягненок? Ну а что он может?

Фома почувствовал как его трясёт. Непроизвольно, как будто чужой рвался изнутри, но плотная ткань кожи не давала вырваться наружу и Фома трясся, в почти эпилептическом припадке. Неосознанно, сам не желая того, просто тело так реагировало вырабатывая слишком много адреналина.

Дед перестал выть и опустил руки, а потом начал молиться. Обычные прихожане молятся тихо, почти не слышно, себе под нос и только священники да ксёндзы могут позволить себе рокотать под куполами храмов. Лысый надрывался во всю мощь горла и это был чистой воды сатанизм. В его молитве не было ни грамма смысла, Фома напрягся, пытаясь разобрать отдельные слова, но слышал только бессмысленный, но очень жуткий набор букв. Нечистый оживлял мертвеца, что он должен был петь ' С новым годом, Крошка?' Адские песнопения были как раз в тему, а потом он запричитал еще быстрее и поднял вверх руки в молитвенном жесте, как чертов мусульманин.

Вот урод, ему нужно вниз смотреть, а не наверх. Не туда где райские кущи, а вниз к котлам, адскому пламени и чертям, размазывающих грешников по сковородкам. Там самое место этому некроманту.

Лысый вдруг запищал идиотским голоском и рухнул лицом вниз прямо на труп. Расставив руки как труп. Закрыв собой труп. Труп на труп. Картина Дали, бля – «Снежные гомосеки».

Он лежал полуголый на раздетом трупе и не шевелился. Его поза повторяла позу Женьки, а точнее он лежал на нем, рука к руке, нога к ноге и морда к морде. А потом он задымился.

– Твою мать! – закричал истерично Фома. – Я этого не выдержу, блядь! Чё за херня!

Он продолжал выкрикивать бессвязные ругательства, бесполезные словосочетания, а из-под рук Женьки и Мороза валил густой синий дым. Так крестом он и уходил в крышу, там ударялся о деревянное перекрытие и расплывался тучами направо и налево.

«Вас что там приваривают, бля! Отпусти, Женьку, бля! Я милицию сейчас вызову бля! И отдел контроля, бля! »

Как будто услышав лысый дернулся, перевалился на бок и упал на спину, открывая Женькино тело.

3.

Лепка прошла успешно. Давно не занимался дед художествами и сомнения были в том, что получится нормальный ангел, но сила нечистой крови не подводит, если делать с головой. Конечно он посмеялся над придурошным мужиком изображая гребаного вуду, но по сути делал все правильно. Надрезы на теле снеговика символизировали отход человеческой сущности, раны на его теле изображали безвозмездную передачу нечистой крови. Старая как мир традиция лепки снежных ангелов или как их называли раньше «снеговики». Снежка любила старый термин, но дед предпочитал новый – здесь они как будто один раз поменялись душами или характерами. Обычно дед был консервативен, а Снежка продвинутая, но тут они споткнулись.

«Ангелы, – презрительно фыркала она – Ми-ми-ми. Какая прелесть. Фу, дедуня, на тебя это не похоже».

«Ты видела снеговиков? – фыркал он в ответ, обжигаясь горячим чаем – Ты же любишь людей, любишь их реальность и жизнь, а как выглядят кругляки с морковкой не знаешь? Так я тебе расскажу, но только один раз. Три вылепленных из снега круга, большой, средний и маленький ставят один на другой изображая типа фигуру. Вместо глаз лепят камни, вместо носа морковку, рот иногда упускают, оставляя снеговика немым и по бокам две ветки втыкают, изображая ручки. Меду верхним и средним шаром обвязывают человечий шарф, типа на шею. На голове шляпу, цилиндр, немецкую каску – что придумается. Вот как они видят снеговика! Ты видела его не раз. Вот это и есть ми-ми-ми и противно, так что не трогай моих ангелов».

«Когда я вижу твоих ангелов, то первая мысль бежать подальше, это не ангелы. Это демоны, дедушка.»

«Ну и точно не снеговики. Хватит спорить».

И он прекращал спорить с внучкой. Все равно она победит. А потом Война закончилась и потребность в Ангелах (снеговиках!) отпала, они думали, что навсегда. Воистину «никогда не говори никогда».

4.

Мёртвый Женька дернулся и Фома закричал. Он всякое видел в своей дрянной жизни и приходилось делать тоже разное, но конвульсии мертвецов после смерти – он слышал только в байках об этом. Теперь он видел, как мертвец выгнулся дугой, будто его разрывали изнутри. Секунду, но голова и зад уперлась в землю, а тело рвалось вверх, как ракета на старте. Потом он упал назад и замер. Фома понял, что эту ночь он не переживет, если не убьют то сойдет с ума и тогда мертвец сел.

Он сидел полуголый с разрезанной грудью и смотрел на Фому.

«Нет», – прошептал Фома и пополз назад на жопе, как тупая собака – Нет'.

Фома не кричал, он шептал. Он шептал потому что боялся разбудить зло. Лысый лежал неподвижно рядом с мертвецом, которого поднял, и Фома не верил, что дед сдох. Нет, не с его счастьем. Нет, сер. Нельзя кричать, нельзя шуметь, иначе он тоже поднимется, как поднялся упырь.

У мертвеца не было глаз, так показалось ему сначала. Нет, зрачки черные как уголь, ни пятнышка белого, темнота и мрак. И взгляд тупой, безжизненный, как грязный пол. Мертвец начал медленно подниматься, опираясь рукой о землю. Фома попытался встать, так быстро и так бесшумно как только мог, но ноги, всегда служившие ему – не удержали дрожавшее тело. Он упал. Мертвец тоже с конечностями не сильно дружил, но у него прогресс шёл быстрее. Он уже стоял на своих двоих, стоял раком, держась одной рукой за грязную деревянную подпорку: ноги у него дрожали, но мертвец держался и косился на Фому. Дед лежал мешком и вставать не собирался.

Мертвец посмотрел на Фому и выпрямился, отпустив опору. Его шатало как на палубе пиратского корабля, но он стоял и смотрел на Фому. Потом он сделал первый шаг.