Текст книги "Борода из ваты – пули из серебра. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Михаил Северный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Тихо! – махнул рукой Заика. – Не бойся, друг. Мороз скоро придет и защитит нас. Он уууу же здесь. Обернись!

Кошатник послушался, но никого не увидел.

– Всё, Дену больше не наливать. Перестань искать спасителя, друг. Никто тебя не защитит кроме тебя самого. Мы тут сами по себе и каждый сам за себя.

– По-потому мы и проиграли.

Кошатник опять осмотрелся и тихо парировал.

– Это ещё не факт. Мы просто стараемся ужиться вместе с ними, стараемся вернуть прежние отношения или хотя бы видоизменить их не так резко, а Мороз сломал все наработки. Говорят, что Касьян Великий очень зол на него из-за этого. Я могу его понять. У меня вчера в доме был обыск: два мента и двое активистов ОКН искали непонятно чего. Обидели жену, напугали детей, угрожали. А где я и где Мороз? Разнесли всю квартиру, телевизор разобрали, и пропали две золотые брошки. Вещи, которые они вывалили из шкафа, Оксана собирала целый вечер. Знаешь, если бы я встретил Деда, честное слово, сам бы его сдал на опыты. И не смотри волком на меня – от него одни проблемы.

– Это все на-на-на клёп. Мороз не такой.

– Все мы не такие. Он фронтовик. У них, у всех крыши текут, у деда просто потекла особенно сильно, вот и уехал. Ты слышал, что он с селюками сделал? Убивал всех людей не исключая детей, порубил на куски и в мешок сложил. Огромный такой мешок получился, я по ящику видел. Эх, теперь и не посмотреть из-за него.

– Не-не-не

– Правда. Сам великий Касьян-переговорщик подтвердил – правда это. Люди ищут Мороза и скоро найдут, наверное.

Он хотел сказать что-то еще когда заика схватил его за воротник и потряс так что снег полетел во все стороны.

– Ты чего? – попытался вырваться перепугавшийся любитель кошек, но собеседник вцепился плотно.

– Ннне, нее, нне, найдут. Мороз – профессионал и не людишкам его ловить. А ка-ка-ка-ка

– Касьян.

– Да. Он отсиделся в штабе, когда дед воевал. Не возьмут они его никогда.

– Отпусти!

Он отпустил. Кошатник отпрыгнул назад и отряхнул снег с рукавов. Злобно посмотрел на уже бывшего друга и хотел что-то сказать этакое, чтобы задеть больнее, чтобы тот заикаться не переставал неделю, но вспомнил, что бывший друг все еще должен ему некоторую сумму и благоразумно тему сменил. Хотя бы попытался.

– Говорил мне брат, никогда не спорь о политике. Ничего никому не докажешь, а хорошего друга потеряешь. Ну его этого Мороза вместе с Касьяном, сейчас мои вернутся из магазина – пойдем чай с бубликами пить.

– Мороз – это не политика, – упрямился почти не заикаясь бывший друг. – Касьян – это политика. Искуство угождать сильным и успокаивать слабых. Это про него. Мороз – это стихия! Мороз – это братство и сила природы. А ещё Мороз это праздник и теплота!

– Ну ты выдал, – одобрительно закивал воняющий кошками. – Даже не заикался! Я теперь знаю как тебя вылечить зацепить политикой и ты забываешь о своем недостатке. Кстати, завтра в театре спектакль запускается о Морозе «Разборки на Автостанции номер тринадцать». Билеты доступны всем, а играть будут неделю. Я никогда в театре не был, но пойду ради такого случая. Взял билеты себе и жене. Ты идешь?

– Не.не.не.не – пытался ответить бедняга заика, когда заметил кое-что. Сначала он как в замедленной съемке увидел расширяющиеся глаза соседа, который смотрел куда-то вдаль за его плечом. Потом заика обернулся и увидел дорогу. Стандартная двухполосная дорога с двусторонним движением. Слева едет военный грузовичок, набитый солдатами под завязку. Грузовичок еле двигается и кряхтит от напряжения, фарами он бьет вдаль ослепляя всех, кто не дальше пары метров, дальше фары просто не пробивают снежную стену, таким плотным потоком чертов снег валит с неба. «Карачун разошелся», как говорят в народе. Зато двоим мужчинам со стороны видно все очень хорошо. Слева едет громадный грузовик и вслепую как из пушки фигачит фарами. А через дорогу спотыкаясь переходят две фигурки. Большая и маленькая. Обе закутаны в шарфы, польта, шапки и платки, на ногах валенки. Лиц не видно, но ясно что это женщина и ребенок. А еще ясно, что шофер их не видит. Слишком густой падает снег. Слишком сильно ветровое стекло замело снегом и щетки не справляются, очищают только небольшой обледеневший кусочек. А две маленькие, невероятно маленькие фигурки продолжают идти не замечая надвигающейся опасности. Еще немного и машина раздавит их, размазывая о капот и подминая под себя: вдавливая в снег, подпрыгивая на телах и оставляя кровавый след на месте трагедии.

– Нет, – сказал заика, но его друг-кошатник шагнул быстрее.

Машина приближается, ещё буквально пару метров, и если бы не плохая погода, снег и ужасная дорога она уже встретилась бы с заснеженной парочкой, но пурга дает людям шанс на выживание. Перед тем как получить пряник нужно наесться грязи – таковы правила жизни. Особенно сильный порыв ветра должен был родиться из белого безмолвия именно в эту секунду. Раз, и шквал силой 25 метров на секунду ударил женщину в грудь и все силы он вложила в то, чтобы удержаться на ногах, чтобы не упасть на спину и не покатиться по дороге, нелепо размахивая руками и теряя рукавицы. Она смогла, как любая женщина может, опережая в выносливости самого сильного мужика, прогнулась почти горизонтально, позволив ветру проскочить мимо, с визгом прокатиться по ее спине и с воем уйти прочь. Опасность миновала и нужно быстрее попасть домой, успевает сообразить женщина, когда понимает, что она больше не держит маленькую ручку в своей. И плотную темноту снега пронизывает яркий свет двух железных глаз – фары. Они все еще посреди дороги и дочка то ли бежит, то ли катится навстречу четырехколесному монстру.

«Неет!»

Столкновение неизбежно, шофер потерял бдительность и уже не так внимательно смотрит сквозь размытое снегом лобовое стекло и как раз зачесалось правое яйцо, желание которое нужно удовлетворить немедленно и он отвлекается на приятный процесс и не видит клубка снега, который подозрительно тяжело катится в его сторону, как будто желая остановить движение тяжелой, семитонной машины.

«Кошатник» отходит на безопасное расстояние от друга и останавливается, тот не спешит за ним – знает, что сейчас будет, подходить сейчас опасно, нужно дать ему время и кошатник разламывается на части. Одна человеческая фигура занесенная снегом превращается в четыре, они ярко светятся и выскакивают из оригинальной тремя подделками – клонами. Ярко светящиеся в темноте, как ангелы в готических клипах фигуры разлетаются в стороны, махая руками как крыльями. Одна бросается влево, вторая вправо и третья вертикально вверх, оставляя за собой яркий след-послед. Сам кошатник вздрагивает и падает, раскинув руки лицом вниз – снег принимает его в свои обьятия, а яркая тройка аватаров несется разрезая темноту.

Солдаты угрюмо сидят в кузове стараясь не заснуть, когда машина резко тормозит и они сыплются друг на друга ругаясь.

Первый аватар молнией блеснул перед кабиной, подхватил ребенка и ушел вверх. Второй крестом встал на дороге останавливая смертельный ход ни в чём ни виноватого грузовика. Ударило жаром так, что запотело стекло и расплавился снег вокруг, а водитель закричал, закрывая глаза и ударяя по тормозам. Но это ему бы не понадобилось, потому что третья, яркая как солнце фигура, уже сделала это за него. Она просто открыла дверь и села рядом, превращая кабину грузовика в парилку из сауны – тонкая, как будто вырезанная из картона фигура, очерченная яркими полосками света.

* * *

«Спасибо!» – говорила неизвестная женщина и обнимала, целовала, дёргала и тискала довольного ребёнка. Аватар, тот, что упал с неба вместе с её чадом, уже пропал, хлопком растворившись в воздухе. Тот, что встал грудью, закрывая её от надвигающейся железной смерти, и принёс сюда, моргнул и исчез, улыбнувшись, а с земли поднимался призыватель. Он стоял на четвереньках, откашливаясь и роняя слюни, как бездомный пёс. Использование такой силы так просто не даётся – обязательно приходит «обратка». А ещё от него воняло бездомными кошками.

– Что же вы так не-не-не-не, – запнулся второй человек, который стоял немного в стороне смущенный и незаметный. – За-за-за заставили пе-переживать. Спа-спа…

– Спасибо, за спасение. Я уборкой занималась, хозяин не отпускал долго. Пока добралась до Улья, пока контроль прошла и дочку забрала из сада, то разбушевалась вьюга. Карачун сегодня необычайно свиреп.

Спаситель попытался встать, но опять упал, слишком уж ослаб и женщина бросилась ему на помощь. Кряхчя попыталась поднять его, удерживая за воротник, но в итоге сама села рядом. Заика и девочка смотрели молча на её потуги и не пытались помочь.

– Да что же вы стоите? – крикнула она в сердцах. – Мужчина!

И запнулась. Мужчина изменился. Он весь сжался, съежился, превратился в тряпочку из проколотого шарика. Она проследила за его взглядом и вздрогнула. Из закрытого кузова остановившегося грузовика выскакивали солдаты. Военные, один за другим прыгали в растаявший снег, в растекающиеся от внезапного жара лужи. Осматривались по сторонам и вставали в подобие строя

– Мммолчи жженщина. У ннас проблемы из-за тебя.

Военные выглядели жутко в своей организованности и молчании. Одинаково, как клоны, одетые и у каждого оружие в руках и дубинка за поясом, они смотрели на тех, кто их остановил. То один повернется и сверкнет глазами, то его сосед, то следующий похлопает соседа по плечу и оба поворачиваются посмотреть на живые причины остановки.

– Мама мне страшно.

Заика улыбнулся:

– Я думал, ты немая. Возьми мамочку за руку и уходи очень быстро не оглядываясь.

Из грузовика выскочил последний, отличающийся ото всех остальных военный. Он что-то крикнул и люди в камуфляже выпрямились. Построились и потащили наружу резиновые дубинки.

– Быстро, – сказал заика, – уходите. Не оглядываясь. Увидимся на Рынке.

Женщина уже схватила девочку за руку и собиралась уйти, когда обернулась последний раз. Спасший им жизни плохо пахнущий человек лежал лицом вниз и дрожащие руки скрестил на затылке. Заика медленно опускался на колени и дрожал. Военные шагали ровно, размеренно и дубинки держали у бедер, как фаллосы. Женщина дёрнула дочку за руку и быстро-быстро мелкими шажками пошла прочь. Она не оглядывалась и старалась даже не прислушиваться к тому, что происходит позади. Но ее никто не позвал и не приказал вернуться.

4

Ферст вошел в барак первым, как и следовало старшему брату. Секонд прикрыл дверь, отрезая жилище от внешнего мира. Ветер, снег, толчок в спину и коварный лед под ногами остались там. Здесь был дом и было тепло.

Плюсом улицы была свежесть. Здесь очень воняло, особенно после чистоты кабинетов Касьяна Всемогущего. Вонь множества потных немытых тел, опилок на полу, носков забытых по углам, немытых ног, засаленных волос, наполненных детскими экскрементами подгузников, перегара, вшей, грязных трусов, недопитой водки, плохо прожаренной требухи, крови, сырой земли и грязной воды. А всё вместе это запах недостаточной вентиляции и плохого настроения. Запах безысходности и отчаяния.

– Когда разбогатею, ноги моей не будет в бараках, никогда, – сказал Ферст уверенно, как только мог. Он знал, что вырвется отсюда рано или поздно, но иногда сомнения побеждали нокаутом в голову. Особенно если открывал рот братец, а он был тот еще скептик тире реалист.

– Ага, – моментально подтвердил он свой статус, – сначала Карге за тарелочку нужно ответить.

– Умеешь ты настроение испортить, братец.

Они медленно пошли вдоль коридора. Длинный серый коридор напоминал кишку по которой еда скатывается из горла в желудок, там переваривается и лезет дальше в сторону выхода, но с комнатами по обе стороны. Называть это жильем страшно, но люди привыкают и не к такому. Всегда есть надежда на лучшее, а сейчас ютятся в комнатках отделенных друг от друга картонными листами, а от коридора занавесками. Там внутри стоит одна-максимум две койки и тумбочка для вещей. Туалет для всех один, как и душевая общая для мужчин и женщин, да и теплой воды там больше нет, чем есть.

«Я обязательно выберусь», – упрямо подумал Ферст и уверенно прошел мимо своего убежища. Они с братом и там жили вместе, как неразлучные двое из ларца, одинаковы с лица. Но сейчас нужно было пройти дальше, в самый конец коридора там где живет Карга.

Секонд шел следом, решил брата перед лицом опасности не оставлять, хотя помочь он не смог бы ничем. Если уж Карга разозлится и захочет вырвать Ферсту язык, то Секонд защитить его не сможет, скорее станет вторым близнецом без языка, что и соответствует его имени.

– Братец, – тихо позвал он сзади и Ферст чуть не вступил в чей-то горшок.

– Что?

– Боязно мне.

– Так не иди. Я тарелочку брал, мне и отвечать.

Он не оглядывался, но дыхание позади не затихло, как и шаги.

– Нет, братец. Тарелочку смотрели вместе и отвечать за все будем тоже вместе.

Длинный коридор остался позади. Ферст уткнулся носом в тяжелый ковер, пятнистой леопардовой расцветки, который закрывал убежище старухи от любопытных глаз. Ферст кашлянул и оглянулся на брата, тот опустил глаза и переминался с ноги на ногу.

– Ты что ли мнешься на пороге первенец? – заскрежетал голос из-за ковра и братья синхронно вздрогнули – Забыл, что у меня глаза везде? И вторячка с собой припер? Удивительно. И тарелочки я не вижу. Ну заходите, разберемся.

Карга жила одна уже много десятков лет. Поговаривают, что у неё была любимая сестра-близнец, которая погибла при очень странных обстоятельствах: то ли схлестнулись они в интригах против третьей сестры, то ли против падчерицы – и в итоге проиграли. Ну и где-то там, в поединке, Карга и потеряла сестричку. После этого она очень быстро постарела, пострашнела, спилась и потеряла уважение граждан.

Она жила каргой как до Улья, так и внутри него. Даже когда её поселили не в хоромы, а в забитый людьми, как тараканами, барак, Карга оставалась верна себе и была одинока. Когда шторки открывались и народ собирался вместе праздновать день рождения, Новый год или день какой-нибудь неведомой людям фигни, Карга сидела за своим персидским ковром и носа не высовывала навстречу веселью. Её пытались звать, подсовывали записки под ковёр и звали хором весёлых голосов – Карга бурчала и отказывалась наотрез, даже не смущаясь.

Когда особенно пьяный сосед слева по коридору (вместо двери – душевая занавеска) попытался шутя вывести её силой, многие поняли, почему не стоит нарушать личное пространство Карги. Соседа ещё долго пытались отодрать от асфальта. А когда к бабке явились так называемые охотники за сокровищами (или сталкеры), переломанные тела нашли далеко за пределами Улья, плавающими у берега местной реки.

Соседи слышали, как бабка разбирается с вооружёнными бандитами, и боялись пошевельнуться, чтобы случайно не попасть под раздачу. Или, как говорят, «под рикошет».

Не любила Карга никого, даже саму себя. От этого и прозвище такое получила, нехорошее. В лицо старуху так никто не называл, зато за спиной не стеснялись. «Карга опять что-то у себя жарила. Или кого-то судя по крикам». «Карга не мылась уже полвека. Хотя если бы она вошла в душевую, все бы с радостью уступили бабушке все помещение на неограниченное время». «Если Каргу хорошо попросить, она покажет яблочко, которое скачет по тарелочке и показывает, все что захочешь увидеть. Но плата может оказаться непосильной. Особенно для красивого и молодого парня. А красивым девочкам она отказывает автоматически». «Карга стирала свои трусы и говорят, что в соседнем доме задохнулся новорожденный. Совпадение? Не думаю». «Карга держит труп своей сестры под кроватью. Поэтому такая страшная вонь идет из комнаты». «Карга любит близнецов. Особенно с чесночком».

Да, когда не о чем поговорить – вспомни Каргу, всегда найдется парочка интересных историй. На девяноста процентов выдумка и на четыре с половиной враньё. Правды ни знал никто. Вот только близнецов Карга действительно любила, относилась с почтением и даже могла помочь советом или парой кредитов. Ферст и Секонд знали об этом не понаслышке и удачно этим пользовались. Карга даже доверила им яблочко на тарелочке и теперь вернуть им было нечего. Касьян Тупоголовый уничтожил бабкину игрушку, а отвечать придется парням. Как сказал Секонд: «Я даже наиграться не успел, а теперь умирать из-за неё».

Они вошли внутрь, осторожно отодвинув ковер, почти на цыпочках и Карга заиграла желваками. С чего бы это бравые молодцы стали тише воды, ниже травы? Похоже кто-то сильно накосячил.

Она сидела по турецки на своей тумбочке, укрытой ковром как Чингис Хан на троне и прищурившись разглядывала выражения лиц близнецов. Пацаны приносили ей книжки «на почитать» и в серии старых рассказов она вычитала про дедуктивный метод и от скуки пыталась его применять на всём, что видит. Сейчас она видела двух перепуганных сорванцов.

Первенец побледнел и семенит бочком как принц заколдованный раком. Это значит он себя здесь неудобно чувствует. Если учесть, что раньше он ходил павлином и горлопанил, дразня бабушку выглядел типчик виноватым. А раз он бледнеет у нее дома – значит виноват он перед ней. Элементарно, мистер Ферст.

Вторячёк идет следом. Этот не рачкует, но входит медленно, неуверенно. Ей в глаза не смотрит, следит за братом. Опять чувство вины? Избегает встретиться с ней взглядом чтобы не выдать себя раньше времени? Следит за братом потому что тот должен открыть карты? Потому что он умнее?

Еще детали? Еще наводки на мысль? Думай, Карга, думай! Она вращает глазами и скрипит извилинами, а близнецы испуганно кланяются, пряча стеснительно руки за спиной.

Стеснительно. Руки. Руки пустые. Стоп! А где же игрушка?

Глаза у старухи расширяются, и из старой китайской старухи она превращается в сову с огромными глазами и мохнатыми бровями. Руки взлетают вверх и машут, подобно крыльям. Рот изображает оскал из ожерелья гнилых зубов, а глаза наливаются беспредельной красной яростью. Цветастый платок слетает с головы, открывая длинный седые волосы, сейчас заложенные пучком и поддерживаемые костяной брошью. Когда-то взмахом черных, как ночное небо, волос она покоряла с десяток мужчин, сейчас красота ушла и осталась ярость и ненависть.

– Где тарелочка? – шипит старуха, почти как змея и язык в ее рту раздваивается, болтается и манит как пальцем к себе, для поцелуя. – Где яблочко? Где моя игрушка?

Ферст падает на колени и с размаху ударяет лбом в пол. Не задумываясь, на инстинктах. Только так можно спастись, только так можно упросить старуху о прощении, только так можно избежать ее взгляда. Ферст методично бьется лбом о цементный пол и плачет от боли и унижения, от каждого удара лоб пронзает болью и сопля из носа то прилипает к полу, то втягивается обратно в ноздрю, как в норку, не желая вылезать.

Секонд падает в коленчатую позицию секундой позже. Гордость и боязнь унижения отходят на задний план, тем более кроме них здесь никого нет. Но он молился бы сейчас даже если бы Алёнушка смотрела с презрением. Бывают такие моменты в жизни, когда нужно сломать себя через колено и это всегда больно. Но уж куда лучше чем смертельная легкость небытия.

– Бабушка, прости нас! Беда! Беда! Подарок твой мы того… этого?

Старуха приподнимается и страшно кривит рот, но к счастью парней они этого не видят. Уж слишком лицо отдаёт потусторонним ужасом, чем-то чему не место на этом свете. Глаза горят красными огнями и если только на секунду заглянуть в них, то через секунду уже вспарываешь себе живот хохоча во славу черт знает кого.

– Вы потеряли мою тарелочку, мёртвые братья?

Они хорошо слышат, какое прилагательное употребила Карга, и просят её о пощаде ещё сильнее. На полу перед Ферстом образовалась небольшая красная лужица, а он всё стучит и стучит лбом об пол, и из раны между глаз торчит невесть откуда взявшаяся деревянная стружка. Она шатается и стремится выскочить при каждом ударе, но, как одинокий солдат, остаётся в строю.

– Мы не потеряли, бабушка! Это Касьян! Это все он!

Карга слышит ненавистное имя и успокаивается: складывает руки на груди и вопросительно смотрит.

– Касьян Переговорщик? Ваш начальник? Зачем ему бабушкино яблочко?

Ферст слышит перемены в голосе старух и надежда возвращается, он смотрит на неё осторожно, из-под лба и отвечает:

– Не зачем! Сломал он артефакт, бабушка! Вырвал у меня из рук и разбил тарелочку, а когда я попытался спасти хотя бы фрукт диковинный, то раздавил его своим черным сапогом.

Старуха воет и, задрав башку, ругается, да такой рёв идёт из старческой беззубой пасти, что не только в бараке, но и на улице у людей лопаются стаканы, гнутся ложки, взрываются приборы и моргает свет. Старуха материт Касьяна на одном языке – родном ей и всем жителям Улья, но делает это так мастерски, что может посрамить словарный запас любого: хоть бича, хоть академика-филолога. Старуха способна выиграть баттл с самим Сатоной или кто там у них главный, потому что её чёрный язык чернее самой чёрной ночи.

Она винит Касьяна во всех своих бедах и неприятностях. Она называет его предателем и человеческим лизоблюдом, мерзким жополизом и гондоном, наполненным кровью из его же члена. Она называет его уродом и однояйцевым. Она снова вспоминает про гондон из крайней плоти Касьяна и предлагает ему засунуть туда свой крючковатый нос, понюхать, чем пахнет раздавленное мужское яйцо, проколотое серебряной шпилькой.

Она желает ему утонуть в жёлтой подводной лодке и мечтает увидеть его труп, повешенный на ёлке. Она хочет накормить его козявками и летучими мышами-андроидами. Она зловеще улыбается и замирает на миг.

Двое из ларца, одинаковых близнеца, стоят, уткнувшись лбами в холодный цементный пол, который окрашен только их кровью, и каждый думает, жив он или мёртв.

– Не знаю, где ты сейчас Лютый, – шипит Карга и расплывается в улыбке. – Но я желаю тебе удачи, старик. Желаю прийти сюда, ворваться в этот гавёный мир и уничтожить их всех – поганых людишек и тех, кто им прислуживает. Ворваться в их дома и расстрелять в постелях, перевернуть колыбельки с младенцами и наслаждаться плачем. Идти по улице, расстреливая ментов, прохожих и дворников, приближаясь к рынку, где можно поджечь эшафот вместе с палачом. Ты будешь подходить всё ближе и ближе, а Касьян будет ждать тебя, вздрагивая от звуков своего пердежа, потому что он будет знать, что Карачун близко. Мороз идёт за ним, и скоро его яйца покроются льдом! Как же я хочу увидеть эту финальную разборку! Но не смогу, потому что два однояйцевых просрали мою тарелочку.

Она поворачивается и братья охают. Улыбка Карги стала шире широкого моря, а глаза краснее красной планеты. Первым не выдерживает Фёрст и на этот раз бьет об пол затылком, да там и замирает. Брат его не видит падения старшего и только следит безумным взглядом, как кряхчя поднимается со своего места старух с огненно-красными глазами.

5.

В дверь постучали и Он непроизвольно вздрогнул. Кто это пришел в такой мороз? Кому дома не сидится? Он поймал взгляд жены, которая что-то там вязала рядом, мелькая спицами и Она кивнула.

– Это Вася. Твой друг. Ты тоже его чувствуешь, зачем скрывать? Открой другу.

Конечно, это был Васька. Аура этого человека дышала жаром, как сердце Жар-птицы и они всегда знали о его приближении. Правда сегодня с ней было что-то не то. Не такие ощущения. Не тот запах, не тот оттенок цвета. Он не мог понять, что не так с этим человеком, но взгляд жены напоминал ' Открой ему. Не нужно с ними ссориться, пока у нас есть крыша над головой и это не доски барака'.

Он встал и подошел к двери, когда друг, одноклассник жены и свидетель на свадьбе начал помогать кулакам ногами. Дверь слегка тряслась и прогибалась посередине, но сдаваться не собиралась.

– Горбун, открывай! Открывай, Горбуша, я знаю, что вы дома! Свет в твоем окне, как он нужен мне!

– Быстрее открывай, – попросила она. – Соседям не понравится, что у нечистых вечером такой шум.

– Слишком быстро ты согласилась с ними, – сказал он. – Не хочу больше таких слов в своем доме.

И два раза провернул ключ в замке.

– Извини, – сказала Она тихо, но Он уже не услышал. Он понял, что было не так с аурой человека.

Гость был пьян. Люди говорят «мертвецки пьян».Он выглядел как пьяный, воняло от него как от пьяного, и одежда растрепана как у пьяного. А ещё это хамское неаккуратное поведение. Пьяные всегда немного наглые, даже если застенчивы. Что-то отключается в моторике и вот уже вежливый, интеллигентный тихий друг вопреки всем слухам и недомолвкам дружащий с так называемыми «нечистыми» уже отпихивает плечом хозяина квартиры и входит.

– Здров, – и пошатываясь идет между расставленными на земле туфельками с одной стороны и ботинками с другой, как по мостику. Даже руки расставил для равновесия. – Горбун, наливай.

– Зачем ты так его называешь? – спросила Она и гость остановился, крякнув. – Ты у нас в гостях. Некрасиво.

Гость замолчал на мгновение и уставился на хозяйку дома. Она сидела у окна и черный точеный профиль ярким силуэтом выделялся на фоне, за которым кружила метель. Гость дернулся как от удара, некрасивым жестом почесал у себя между ног и клоунски поклонился:

– Мне бы чайку, хозяюшка. Не откажешь гостю и бывшему другу?

– Это почему бывшему? – она встала и указала на любимый диванчик одноклассника. – Присаживайся.

– Шутка. – Гость подкатился колобком к диванчику и плюхнулся в него выдохнув. – Бывших друзей не бывает, к сожалению. Вот поэтому и проблемы у людей. Мы слишком постоянные.

Она оглянулась через плечо, перед тем как исчезнуть на маленькой кухоньке и печально улыбнулась, но улыбку заметил только Он. Друг таких мини-знаков понять был не способен, поэтому он и остался только другом двадцать лет назад.

Горбун закрыл дверь и вернулся к своему месту, пуфик в ногах у супруги – на этот раз его занял гость и сидел теперь покачиваясь. Горбун остановился напротив толстяка – гостя и они уставились друг на друга: два толстяка-шарика, только один идеально круглый, упитанный и немного попахивающий спиртом, а второй деформированный посередине, будто-его пнули изо всей силы. Зато ухоженный и пахло от него молоком и дорогими духами.

– Что? – вдруг спросил гость и отвернулся. – На улице буря, какой сто лет не было, в новостях говорят. Но мы все знаем, что они скрывают. Толерантность современная, как я ее люблю. Лишь бы не обидеть нечистых.

Горбун вздрогнул.

– Извини, забыл, что ты не любишь когда вас так называют.

Горбун промолчал. Почему-то сегодня казалось безопасным не спорить с этим пьяным человеком. Вчера, позавчера, в другие дни когда толстяк приходил к нему в гости (на самом деле он шел к ней, к своей бывшей однокласснице) они могли спорить до хрипоты: о книгах, о фильмах, об истории и политике как внешней так и внутренней. Только было два нюанса. Толстяк особенно увлеченно и яростно спорил, когда Она была рядом, в комнате вместе с ними, а не на кухне. Когда её не было запал у него пропадал и они сидели практически молча, смущенно выпивая и перекидывались смущенными фразами. Почему-то без нее разговор не клеился и толстяк терял нить. Он пытался вернуть толстяка в строй и выдавал особенно смешную шутку или фразочку, а тот только криво улыбался и смотрел на дверь. Но вот когда Она возвращалась Василий оживал и расплывался счастьем по комнате, как кот, наевшийся сметаны. Споры вдруг продолжались и Она тоже участвовала в них смеясь до упаду над своими «мужичками».

И второе. Они никогда не говорили об Улье. Несмотря на то, что Василий работал в администрации города и был близок к некоторым кругам Она никогда не пыталась что-то узнать или порешать через него, как впрочем и ОН. Василий делал всё сам – молча и без пафоса. Поэтому и досталась им эта небольшая комнатка по соседству с нормальными людьми и поэтому никто ее не забрал до сих пор, а они не переселились в бараки. Поэтому соседи здоровались, хоть и сквозь зубы – они видели на какой машине приезжал к ним серьезный толстяк. Поэтому она громко смеялась, когда одноклассник приходил, поэтому поила его травяным чаем по своему рецепту, поэтому Он терпел противного гостя. Но раньше Васька не приходил пьяным.

– Я тут немного выпил, – он смущенно опустил глаза и покачал головой. – Любой бы выпил на моем месте. Даже напился бы до белых кроликов, а не просто выпил. Когда такое наваливается проще самому навалиться по синенькой. Эх, кому я говорю. Чаю!

Он вдруг заорал не по человечески громко и ударил кулаком по колену. Она удивленно выглянула из кухоньки и покачала головой:

– Ты почему кричишь, Васька?

– Настроение шикарное. Разве не видно? Чай будет или нет?

– Не командуй, – голова исчезла и где-то начал гудеть закипающий чайник.

– Бабы, – доверительным тоном сказал Васька и подмигнул, – все они одинаковые. Что обычные, что нечистые – поверь мне, все они одинаковые даже в том самом месте. Я проверял.

– Не нужно.

– Что не нужно?

Толстяк явно напрягся и хозяин дома задумался на мгновение стоит ли продолжать, инстинкты подсказывали «нет», не трогай его, не нужно тыкать палкой вонючее – будет вонять еще сильнее, но на этот раз слушаться внутреннего голоса он не стал. Может быть и дурак, но дурак с принципами.

– Не нужно говорит слово «нечистый» в моем доме.

Гость громко икнул и уставился на него своими свиными глазками. Взгляд его не предвещал ничего хорошего и Он видел ауру вокруг толстяка. Багрово-красное пятно как нимб следовало за головой гостя пульсируя, как сердце. А еще оно хлопало, как парус на ветру и неприятно било по ушам. Красный – цвет крови и цвет ярости или ненависти, а в таком виде это просто пульсация злобы, временно скрываемая внутри чьей-то больной башки.

– В «твоем» доме? Ты сказал в «твоем» доме? – Он прошипел это наклонившись в его сторону, специально тихо, не хотел, чтобы слышала Она. Но вот унизить хозяина он был не прочь. Это все аура. Она портит человека. – Ты забыл откуда взялась эта комнатка? Ты забыл в каком городе ты живешь и в какой стране?

– Не забыл.

– Вонючий Улей. Он настолько вонючий, что проезжая мимо его кирпичных стен подхватываешь вонь. Веришь, один раз мне пришлось пересечь границу буквально на пару минут – нужно было решить один вопрос с Фольклористом и вонь Улья вцепилась в меня намертво. Меня чуть не побили на улице, приняв за нечистого, меня не пустили в магазин из-за запаха, меня чуть не пустили в отель на деловую встречу. Понимаешь, что это значит?

Он замолчал и уставился на собеседника, буравя его глазками, а тот подумал, когда же Она наконец сделает этот гадский чай и придет сюда. Быстрее бы, очень уж сильно пульсирует и хлопает крыльями багряная аура. Очень уж налились красным свиные глазки. Очень уж ноздри сильно раздуваются и нос издает хлюпающие звуки.