Текст книги "Цена светлой крови"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Арсолан – или неведомый мудрец, потрудившийся над Книгой Тайн, – это знал. Определенно знал! Ибо сказано на золотых Титах: что есть человек? Существо, наделенное телом, свободой и разумом. И дальше: что есть разум? Свет минувшего в кристалле будущих свершений. Что есть плоть? Драгоценное вместилище разума. Что есть свобода? Право распоряжаться своим телом и разумом, жить или умереть по собственной воле.

Те же слова один в один повторялись в Пятикнижии. Ни пропусков, ни искажений... После них в современном издании шла речь о могуществе и власти. Задумчиво хмурясь, Джумин проча i ал эти вопросы и ответы:

Кто всемогущ? Тот, кто познал силу разума. Он знает: чтобы воздвиглось новое, должно рухнуть старое. На чем зиждется власть? На согласии между правителем и народом.

Он заглянул в старинную рукопись и вздрогнул: там, перед вопросом о могуществе, был текст, отсутствующий в Пятикнижии. На мгновение причудливые майясские буквы заплясали перед глазами Джумииа, будто пустившись в веселый танец чиа-каш, но он призвал их к порядку усилием воли. Его взгляд скользнул по строчкам; золотые знаки покорно сложились в слова, слова превратились в фразы, и смысл написанного запечатлелся в сознании Джумина.

Возглас удивления слетел с его губ. Боги и правда отличались основательностью: сказав о человеке, о его разуме и плоти, о свободе распоряжаться тем и другим, могли ли они умолчать о дарованных ему годах? Конечно, они не забыли об этом! Они сказали даже больше, чем мог надеяться Джумин.

Он прочитал это место вслух. Звуки древнего языка Юкаты, то резкие, щелкающие, то плавные, как медленное течение вод, таяли в теплом весеннем воздухе.

– Каков срок человеческой жизни? Тридцать лет, и еще тридцать, и, быть может, еще десять... Бы же, избранники богов, будете одарены годами вдвое и в трое против других людей, но появятся среди вас такие, чей срок будет вдвое и втрое дольше вашего. Не завидуйте им, ибо тяжела их участь: долгая жизнь на излете своем жжет огнем ненависти и горька, словно земляной плод. Горечь эту понесут они людям словно посев зла; немногим суждено, не очерствев сердцем, справиться с болыо утрат и сохранить в себе человека...

Темное место, решил Джумин. Ясно, почему этот текст изъяли – кто из храмовых служителей сможет растолковать его верующим? Кто объяснит, что были, как утверждает непогрешимая Книга, избранники богов, жившие по два столетия? В рациональный век науки это кажется нелепостью... Да и в нормальном сроке жизни есть ошибка – люди живут теперь дольше семидесяти лет. Конечно, в среднем, подумал он, вздыхая; отец умирает в шестьдесят восемь, а вот Грзе – за девяносто...

Печаль, охватившая Джумина, была искренней, по все же ее сменило чувство торжества. Долгожительство... За несколько лет он просмотрел массу источников, все, что нашлось в Сплетении, включая ряд старинныхе хроник, но повсюду были лишь намеки – мифы, легенды, сказания о сагаморах Первого и Второго Средневековья, о владыке Арсоланы Че Чантаре, о воителе Джиллоре Одиссарском и его брате Дженнаке Мореходе, о Джемине Великом Строителе, сыне Чоллы Арсоланки, который замирил Риканну и стал ее владыкой. В «Трактате о загадочных исчезновениях», принадлежащем Ангиру из Хайана, говорилось, что тар Дженпак будто бы умер в конце семнадцатого века, а первый морской поход в Лизйр и Иберу, тоже под его водительством, случился в 1532 году, в начале Второго Средневековья. Но значит ли это, что Дженнак прожил два столетия? Разумеется, нет; Дженнак, о котором писал Ангир, мог оказаться совсем другой личностью – например, внуком Морехода. Сведения о Джемине были более точными – в хрониках «Завоевание Риканны» утверждалось, что он прожил 132 года и почил в мире и славе в своей столице Сериди, где и стоит по саргофаг. Саргофаг там действительно был, но остальное казалось очень сомнительным – хронику составили двести лет назад арсоланские жрецы, почитавшие род сагамора не меньше, чем шестерых богов, а потому склонные к преувеличениям Как, впрочем, и другие люди, много, много более трезвые – например, считалось, что Банкирский Дом «Великий Арсолан» был основан потомками Строителя Джемина. Семейное предание?.. Или правда?.. Отец и Никлес брились, но борода у того и другого была редкой, а у Джумнма вообще не росла. Значит, была в их семье эйпонская кровь! Старый Катри Джума на сей счет помалкивал, а брат Никлес безмерно гордился их происхождением и, беседуя с Джумииом по видеосвязи, иногда напоминал, что имя ему дали в честь потомка арсоланских сагаморов.

Мифы, легенды, игры тщеславия! Но вот – подтверждение, по всяком случае в том, что касается владык: вы, избранники богов, будете одарены годами вдвое и втрое против других людей... Прочее же непонятно, подумал Джумин. Если верить Книге Тайн, были среди избранников такие, коим отпущено пять или шесть веков, а это явный перебор. Этого быть не может! Или может?.. А вдобавок еще эти странные фразы о горечи и ненависти, о боли утрат и посеве зла... Кому они адресованы? И что они значат?

Предупреждение, внезапно догадался он, предупреждение. Джумии не знал, откуда явилась эта мысль, по был уверен в ее справедливости. Откинувшись на спинку сиденья, он замер, не спуская глаз с древней рукописи. Бессчетные годы проходили перед ним, словно ему самому довелось их прожить – четыреста лет Первого Средневековья, триста – Второго, и даже, быть может, тысячелетнюю Древность... Человек, чья жизнь столь длинна, многое теряет, мелькнуло у него в голове. Родители это естественная утрата, но даже она причиняет горе. Что же говорить о друзьях и возлюбленных? О детях, внуках и младших родичах? Каково это – знать, что любой из дорогих и близких скончается раньше тебя, и ты, проводив его на погребальный костер, будешь искать новую привязанность? Будешь вынужден это сделать, чтобы не остаться в одиночестве, в холодном доме, не согретом любовью... Но, отыскав ее, вкусив ее тепло, ты все равно несчастен, ибо знаешь – недолог отпущенный срок... Поистине трудно не ожесточиться, не возненавидеть род людской! Ведь люди определенно виноваты – в том, что так мало живут, так быстро умирают!

«Завтра, в День Пчелы, я расскажу об этом, – подумал Джумин. – Расскажу о свидетельстве, найденном в древней книге, и о том, как я его понял. Расскажу, что в долгой жизни не только счастье, но и горе – кто знает, чего больше!»

Но рассказывать об этом ему не пришлось. Утром Никлес сообщил о смерти отца, и Джумин, сев на воздушный корабль, вылетел в Большие Башни, а оттуда – в Ханай.

* * *

Для Логра Кадиани эта ночь была наполнена трудами, но отнюдь не на пользу Банкирскому Дому «Шо-Кам». Будучи в банке вторым человеком, он мог располагать своим временем и появлялся на службе в те дни, когда ему хотелось. Не затем его прислали в Куат, чтобы росли доходы «Шо-Кама» – этим вполне успешно занимался управляющий О’Ткара. У Кадиани же была другая миссия, о которой его начальник имел смутное представление, но не сомневался в ее важности.

О’Ткара, мужчина не слишком любопытный и умудреный возрастом, в чужие дела не лез. Происходил он не из кейтабцев, как можно было бы решить, узнав его имя, а являлся потомком мореходов с Пайэрта, обосновавшихся в Южном Лизире еще в те времена, когда там распахивали целину и дрались с немирными чернокожими. С той поры много воды утекло и многое переменилось. Южный Лизир стал страной больших возможностей, чему способствовали алмазные копи, залежи медноникелевых руд, заводы с машинами Ута, неисчислимые стада Г ха ко», а главное – предприимчивость населения. Эта черта была кейтабекой, но к ней добавились упорство тайонельцев, сила сеннамитов, хитрость одиссарцев и другие качества, коими обладали переселенцы из Эйпонны. Что касается местных племен, то от них лизирцы унаследовали воинетвенность, а в некоторых случаях – курчавые волосы и темную кожу. Однако кейтабские привычки доминировали, и, не ограничиваясь собственной изрядной территорией, предприниматели из Южного Лизира расползлись по всем краям, где удавалось вложить капиталы с особой выгодой. Так что Банкирский Дом «Шо-Кам» не был исключением.

... Пальцы Кадиани проворно бегали по клавишам игровой приставки, на экранах перед ним шли в атаку одиссарские воины в старинных панцирях из черепашьих щитков, мчались, потрясая сопорами, тасситы на огромных косматых быках, маршировали мрачные атлийцы, а тайонельские Дети Волка натягивали тетину упругих луков. Он прошел первый, второй и третий уровни, разгромив со своим одиссарским воинством державы Первого Средневековья, то есть Тайонел, Коатль и Мейтассу; следующий этап, четвертый, был посвящен экспансии в Риканну, где Великий Сахем покорил диких бритунцев и иберов. Играя за него, Кадиани справился с этой задачей и основал два города, Сериди и Лойдах. Теперь настала очередь кровожадных пиратов мхази и грозных суровых норелгов, которых полагалось привести к покорности, чтобы добраться до таинетвенной пещеры на острове близ берегов Атали. Луна за окном еще не успела пройти зенит, как Кадиани победил и этих варваров, перебравшись па пятый уровень. Тут он очутился в уже знакомом месте, под темными нависшими сводами, перед внушительным, плотно закрытым сундуком из розового дуба; все это виднелось на левом экране, а на правом маячила крышка сундука в увеличенном изображении и требование ввести пароль.

В этот момент Кадиани остановился, чтобы поразмыслнеь. Он знал, что пароль не является комбинацией цифр – это проверяли многократно при помощи дешифраторов, перебиравших числа с огромной скоростью. Не был пароль и каким-то словом на одном из эйпонских или риканских языков; эту гипотезу точно не доказали, но за последние десятилетия, с тех пор, как в Сплетении появились словари и программы перевода, подобрать нужное слово не составляло труда. Несомненно, конструктор модуля, включенного в игры с поиском сокровищ, такой вариант предусмотрел и выбрал нечто более надежное – фразу или даже более обширный текст. Это тоже проверялось, как любителями игр, так и профессионалами; в основном, подставляли притчи из Пятикнижия и других старинных текстов, но безуспешно. Попытки взломать модуль-ядро, чтобы извлечь оттуда код, также ничего не дали – модуль при этом самоуничтожался. Видно, с умом его делали!

Подобные игры были известны как Завещание Кайна Джакарры. По не очень точным данным этот Кайн являлся потомком Джена Джакарры, исторической личности, сыгравшей важную роль в период россайнских войн за независимость. В те годы, полтора столетия назад, Джен, владевший огромным богатством, будто бы финансировал отряды наемников, что оказали помощь росковитам, и даже построил мощный флот, который, заняв Кейтаб и пролив Теель-Кусам близ Лимучати, смог преградить броненосцам аситов дорогу к одиссарским и арсоланским берегам. К великому сожалению историков, эти подвиги Джена Джакарры не имели документального подтверждения, так как был он человеком скрытным и никаких письменных свидетельств не оставил. Но хоть не виден мешок с серебром, а звон все равно слышен – просочились сведения, что его гигантским состоянием, перешедшим в урочный срок к сыну, а затем – к внуку, управляли Банкирские Дома в Бритайе, Одиссаре, Норелге и самый крупный из них ханайский «Великий Арсолан». Но была ли ситуация такой же во времена Кайна Джакарры, полвека назад? И верно ли, что Кайн – потомок Джена? Если кто и знал об этом, так только старый Катри Джума да его сыновья-наследники. Но старый Джума не человек, а кремень, и Никлес такой же – эти тайн своих не выдадут. Правда, есть еще младший сын, но нот с памятью у него плоховато...

Бродила среди знающих людей легенда, что на закате дней Кайн Джакарра что-то сотворил со своим богатством, то ли вывел его из-под Банкирских Домов, то ли продал свои рудники п верфи, заводы, земли и прочее имущество, а выручку припрятал, обратив ее в ценные камни и металлы. Проблем в таком случае не намечалось – пусть лежат себе сокровища тысячу лет, пока не наткнется на них какой-нибудь удачник. Но подругой версии Кайн ничего не прятал, а вложился в промыслы из числа самых доходных, оставив своим преемникам некий секретный документ, гарантию права владения. Ни сыновей, ни дочерей у него не имелось, зато причуд хватало, но он вполне мог сыграть в игру: кто первым найдет, тот и наследник. Так что месторождения сайбернита в Бихаре, или лизирские алмазные копи, или другие столь же важные источники сырья могли в одни из дней сменить хозяев. Нанимателей Логра Кадиани это весьма беспокоило – настолько, что к делу привлекли лучших экспертов. Проблему полагалось решить раз п навсегда.

Сейчас, привычно поглаживая бородку, Кадиани размышлял о том, что удастся выжать из Джумина Поло. За годы знакомств, можно сказать, даже дружбы, тот никогда не номинал о семейных секретах – может, его не посвятили в эти тайны, или он забыл все столь же основательно, как забывает прибрежный утес лизнувшую его волну. Но и с утесами бывают перемены – что уж говорить о людях! Наблюдение за ним не тяготило Кадиани, как и жизнь на краю земли. Джумин оказался приятным человеком, а Южный Куат – очаровательным городком, сулившим кое-какие радости, и не только в «Пестром керравао»; посещали Куат красивые женщины, к которым Логр Кадиани, как истый аталиец, был неравнодушен. И компания здесь сложилась подходящая, как раз такая, где он не выделялся, ибо каждый в сайре «Теокалли» имел свой пунктик, не очень понятный обычным людям, а уж сениамитам – тем более. Здесь Кадиани, большой любитель всяческих загадок, мог заниматься не только порученным делом, но и следить за трудами Джумина, Рикара Аранны и остальных. Это, да еще женщины, хороший стол и умные беседы делали жизнь исполненной смысла. За такие удовольствия ему еще и платили – причем очень неплохо.

Уставившись на крышку сундука, Кадиани взвешивал шансы разгадать секрет. С одной стороны, наниматели его не торопили, и это было хорошо; с другой, за четыре года Джумин не произнес ничего полезного. Он не казался угрюмым и замкнутым, совсем наоборот, и не скрывал своей беды и своего происхождения – видно считал, что Куат слишком далек от Ханая, чтобы делать из этого тайну. Он был терпелив и расположен к людям – Кадиани не помнил случая, чтобы Джумин кого-то унизил или сказал резкое слово. Он, несомненно, был человеком образованным – амнезия, лишив его памяти, не затронула ума и обширных познаний. Наконец, он был щедр – оплачивал застолья в «Керравао», морские прогулки, вылазки к Проливу и другие развлечения санры. Последнему, впрочем, не приходилось удивляться – Кадиани знал, какие суммы переводят Джумину из Ханая. При желании он мог бы построить в Куате дворец, завести десяток любовниц и жить как сагамор! Однако богатством семьи не чванился и вел себя достойно. Словом, Джумин внушал Кадиани симпатию.

Но не только ее, еще и любопытство. Не так уж важно, что он сказал и чего не говорил – птицу видно по полету! – вертелось в голове у Кадиани. И птица та – не из Ханая! Память может покинуть человека, и словами он не расскажет о прошлом, однако прошлое не умерло, оно живет. Пусть бессилен разум, но память тела сохранилась, и жесты, мимика, осанка красноречивее слов; их безмолвный язык понятен для опытного наблюдателя. Кадиани же умел не только смотреть, но видеть, а из увиденного – делать выводы. И казалось ему, что к ханайским банкирам Джумин относится не более, чем сокол к попугаям.

В нем ощущались благородство и внутренняя сила. Его движения выдавали склонность к жизни переменчивой и бурной, так не похожей на тихое куатское существование; то были движения воина, а не купца – было заметно, что ему привычнее держать оружие, чем пересчитывать деньги. Ему с охотой подчинялись, ждали его похвалы или заключительного слова; похоже, Джумину это казалось естественным, а значит, он обладал некогда властью. Временами он делал странные жесты, и Кадиани, приглядевшись, узнал полузабытый язык киншу, бытовавший в Эйпонне много столетий назад. Это получалось у пего непроизвольно, будто бы руки и тело Джумина помнили, как выразить радость, сожаление или печаль, какую позу принять, говоря о богах или умерших, каким движением утихомирить спорящих. Выходит, когда-то он в совершенстве владел киншу! Поразительное умение для человека столь молодого!

А его лицо... Не очень-то он походил на аталийца. да и на любого мужчину Риканны! В прошлом те, кто вел происхождение от эйпонских предков, были безусыми и безбородыми, но теперь этот признак встречался лишь в недавних браках. Сомнительно, чтобы Катри Джума прижил дитя от арсоланки или одиссарки... Он вдовел много лет и, разумеется, были у него любовницы, но не из Эйнонны. Сведения вполне достоверные, собранные Кадиани в Ханае, еще до того, он отправился в Куат... Собственно, даже проныры из ханайских Листов Новостей не знали, что у Катри есть сын помимо Никлеса... Так что о происхождении Джумина можно было строить любые, самые смелые догадки – даже такие, ап коих Логр Кадиани ощущал озноб и слабость в коленях.

Однажды он поделился своей гипотезой с нанимателем, но услышал в ответ те же слова, что были сказаны недавно: нам безразлично, кто он такой, мы хотим выяснить, что он знает. Видимо, лизирский лорд не сознавал, что происхождение Джумина Поло – тайна более глубокая, чем Завещание Джакарры, и ключ к ним обеим хранится в одном и том же ящике. И Безымянные Звезды ему не интересны – хотя, если разобраться, эго бесспорно открытие века... возможно, всех веков земной истории...

Эти богачи бывают такими ограниченными, со вздохом решил Кадиани и выключил мелг. Погасли огни на игровой приставке, исчезли пещера и сундук, экраны подернулись серебристой мглой.

– Быть первыми в миг его прозрения, в день, когда сосуд опорожнится... – тихо произнес Кадиани. – Так он сказал! И не ответил на вопрос: что будет с сосудом?

Похоже, ничего хорошего, подумалось ему. Кто нуждается в пустых сосудах?..

Его охватили усталость и ощущение вины.

* * *

Старик умирал. Опухоль в горле душила его, он едва мог говорить, но хриплая невнятная речь была понятна Никлесу – за последние месяцы он привык слушать слабый голос отца и домысливать несказанное. Даже смертельно больным Катри Джума не выпускал из рук кормила на своем корабле и правил Банкирским Домом с прежней твердостью. Его указания касались многих незавершенных дел, сомнительных вложений, тяжб и имущественных споров, но больше всего он говорил о будущем. Он верил в прогресс и полагал, что в самые ближайшие десятилетия люди достигнут Внешнего Одисса и других Внешних и Внутренних Миров, а на Луне, в уже разведанном районе, заложат город – а там недалеко до горных разработок. Тем более, что машины Ута делались все совершеннее и могли не только дробить с тупым усердием породу, но также определяли профиль рудных жил, выбирая без вмешательства человека самые перспективные участки. Несомненно, говорил Катри, в грядущем их применят на астероидах, на заводах по переработке сырья, а продукция будет доставляться в обитаемые миры на ракетах-грузовозах. Это означало, что в отдаленной перспективе не стоит вкладывать средства в земную промышленность, кроме определенных отраслей – ракетостроения, транспорта, производства мелгов и комплексов, поддерживающих жизнь

ми других планетах солнечной системы. И Катри Джума, ворочая непослушным языком, бормотал снова и снова: «Делай с I лику на Очаг Великой Пустоты! Будущее – там! Там, Никлес!» Он тянул руку к окну пропахшей лекарствами комнаты, за которым открывалось небо.

Сегодня Катри видел небо в последний раз – темные небеса Хапая с яркими летними звездами. Жить ему оставалось недолго. Дочь, сын и супруга Никлеса уже простились со стариком и сидели вместе с лекарями в кабинете, смежном с опочивальней. В коридорах и зале приемов толпились служащие Дома с печальными лицами – хозяином Катри был строгим, но справедливым и щедрым, и своих в обиду не давал. Вокруг дворца стояла охрана, сотня сеннамптов и бритунцев, не подпускавших к решеткам, ограждавшим парк, досужую публику. Л ее, несмотря на ночное время, было преизрядно – шустрые молодцы из Листов и мелг-новостей, хроникеры со своими камерами, ханайская знать и простые обыватели. Не каждый день умирает один из невенчанных владык, столп Атали и мира, родич Протектора!.. Люди глядели на мачту с пампой, подсвеченной прожекторами: пока она наверху, Катри Джума жив. Но, по слухам, висеть ей там недолго...

– Бальзам, – прохрипел старик, – дай мне бальзам... я должен сказать...

– Не тревожься, отец, ты уже все сказал, а я – запомнил, – произнес Никлес, приблизив к его губам чашку с экстрактом коки. Прежде лекарств было много, теперь осталось одно, утолявшее боль. Знак полной безнадежности... Катри глотал с трудом, хрипел: «Не все... не все...» – и показывал рукой: наклонись, сын... ближе... ближе...

– Ты должен... должен все ему объяснить, – с внезапной силой произнес старик. – Понимаешь, все! Что мы знаем, пусть будет и ему известно!

– Есть ли в том необходимость? – с сомнением молвил Никлес. – Он счастлив в своем далеке... Стоит ли смущать его покой?

– Ты ему скажешь... такова моя воля... я обещал... скажешь!

– Обещал кому?

– Твоему деду. Это... наш... долг... – Катри с трудом выталкивал слова – каждое словно неподъемный камень. – И еще... еще предупреди... пусть будет осторожен... Пусть ищет себя... пусть ищет, познает: им интересуются. Разные люди...

Это было новостью для Никлеса. Склонившись к отцу, он спросил:

– Интересуются? Кто?

– Приходила женщина... очень красивая... по виду арсоланка... Еще был мужчина... и другие, другие... Кому-то он нужен, Никлес... Пусть не думает, что мы отказали ему в... в гостеприимстве... что сослали на край света... Только ради его безопасности...

– Я понял, отец. Я его не брошу. Буду помогать.

– Это... все... Живи, сынок... А я... я уже вижу мост из радуги...

Старик замолчал, и теперь из его горла вырывалось только тяжелое дыхание. Никлес сидел у его ложа, вспоминая смерть матери. Это случилось давно, он был еще мальчишкой и мог предаваться горю без помех. Сейчас ситуация другая. Горе... да, конечно, горе... но теперь на нем ответственность. Долг! Три столетия строилось могущество рода Джума... такое нельзя растерять... он в ответе перед предками...

Дыхание отца становилось все реже и слабее. Катри лежал с закрытыми глазами и, должно быть, в самом деле видел мост из радуги и лунных лучей, ведущий в чертоги богов. При жизни он не был религиозен, но смерть – особый случай, смерть требует почтения к богам, даже если раньше ты отказывал им в существовании. Но вдруг они и в самом деле есть? Светлый Арсолан, грозный Коатль, потрясатель тверди Тайонел, хитроумный Одисс, великий странник Сеннам и провидец Мейтасса, владыка времени... Шестеро древних богов Эйпонны, которым нынче поклоняется весь мир... Если бы их не было, подумал Никлес, стоило бы их изобрести. Их заслуга огромна – они вытеснили жутких демонов, тех, кому поклонялись в Риканне, Азайе и Лизире. Конечно, не без помощи людей, но 'поди те помнили: жестокий отправится в Чак Мооль по горячим углям. Воевали, да... много воевали... за земли, власть, богатства, но не за идеи... Сказано в Пятикнижии: за идеи воюют юлько глупцы.

Так размышлял Никлес, провожая отца в Великую Пустоту, п хоть терзала его тоска, он знал, что должен покорствовать неизбежному. Лишь боги живут вечно! Но это, скорее всего, придумано людьми. Люди страшатся смерти и нуждаются в утешении.

Дыхание Катри Джумы пресеклось. Никлес познал целителей, и когда те, осмотрев старика, печально развели руками, приблизился к окну.

Увидев его лицо, два телохранителя-бритунца сделали жест сожаления. Потом направились к мачте. Вампа медленно поползла вниз.

Глава 3

Ханай, погребальный костер. Росква, арсоланка с зелеными глазами.

Костер пылал, выстреливая в небо фонтаны искр – дрова были сухими, смолистыми, из стволов благовонного кедра, добытых заранее в лесах Сайберна. Народа на фамильном кладбище собралось тысяч пять или шесть, но места всем хватило: площадка в кольце кипарисов и надгробий могла вместить и большую толпу. Ее устроили лет двести назад, рассудив, что с каждым из рода Джума будут прощаться многие, и эта церемония должна происходить без толкотни и суеты, совсем неподобающих благородным людям. В первые годы площадка была засыпана песком, теперь ее покрывал желтый мрамор из сардских каменоломен.

Согласно обычаю, слева от костра стояли близкие, Джумин и Никлес с семьей, и три священнослужителя из ханайского Храма, тянувших сильными голосами Прощальные Гимны. Справа виднелась рослая фигура Протектора, окруженного советниками и помощниками; все – в черном и сером, цветах Коатля, божества Великой Пустоты. Дальше, также в траурных одеждах, широким кругом расположились знатные люди Хапая и Аталн, те, кто век за веком отдавал роду Джума своих сестер и дочерей и принимал супругами их женщин. Среди них были посланники Бритайи и Иберы, Норелга, Эллины, Объединенных Территорий и других держав, ибо для Дома «Великий Арсолан» границы, за редким исключением, не существовали, и его глава всюду пользовался уважением и долей власти. Пожалуй, лишь в Бихаре, Южном Лизире и Северной Федерации к нему относились настороженно – имелись там свои магнаты, не любившие соперников. Но и эти страны почтили его, прислав если не первых своих людей, то, во всяком случае, не последних.

За кольцом знати собрался народ попроще, работники Банкирского Дома и его филиалов, слуги из поместий и ханайского дворца, управители заводов, верфей, трансепортных компаний и энергостанций, акдамы морского и воздушного флотов. Дли них Катри Джума был хозяином тридцать два года, с той поры, как умер Гм, его отец. Те, кто постарше, еще служили Ги и вспоминали о нем с теплотой – он был не так суров, как его наследник. Хотя, если пахло выгодой, мог утопить конкурента в кружке пива.

Остальных ханайцев, не имевших к покойному прямого отношения, охрана оттеснила к обрамляющим площадку кипарисам. В этой толпе мелькали хроникеры из мелг-новостей, разносчики вин и соков, стражи порядка в полосатых плащах, вездесущие мальчишки и прочие любопытствующие. Здесь цветов Коатля было меньше, но люди стояли в молчании, глядя на костер и внимая Прощальному Гимну. Должно быть, не каждый в этой толпе грустил из-за смерти Джумы – хватало у пего завистников и врагов, – но порядок соблюдали все.

Жена и дочь Никлеса плакали, сын-подросток крепился, стараясь не выдать слабости. Джумин подумал, что даже не знает, как их зовут. Очнувшись после летаргии, он провел в Ханае, в фамильном дворце, слишком недолгое время и ни с кем не встречался, кроме отца, брата и целителей – да и те большей частью были из Нефати. Он смотрел на своих племянников, на жену Никлеса, Протектора, других мужчин и женщин, знатных и простых, но – странное дело! – не ощущал какой-либо связи с этими людьми. Он – ханаец из рода Джума?.. Возможно, так, но Ханай пока не стал его родным городом. Шесть лет, вся его сознательная жизнь – пусть вторая, не первая! – прошла в Куате, и Джумин уже тосковал по его тихим улочкам, запаху моря и сосен, шуму прибоя и своему одинокому хогану. Там скоро наступит весна, здесь же – осень... А что до одиночества – не так уж он одинок, есть у него друзья в Куате, Логр, Ират, Цонкиди-ако и остальные; где они, там и его отечество. Как говорилось в старину, у стен родного дома цветы благоухают слаще...

Огонь ярился, взмывал вверх, и в ярких его сполохах уже не было видно ни тела отца, ни богатых носилок, увитых цветами, только догорало нечто черное, обугленное, уже неотличимое от объятых пламенем поленьев. Внезапно Джумину почудилось, что он уже видел это зрелище, видел не раз и не два, и слышал Песни Прощания – возможно, на других языках; в других местах, но это было, было! Сердце его сжалось от тоски, но горевал он сейчас не об одном лишь умершем отце, но о многих, многих людях, чьих имен не помнил, однако мнились они Джумину любимыми и близкими. То был отзвук канувшей в забвение первой его жизни, эхо былых утрат, еще более мучительное из-за того, что он не ведал, кто и когда им потерян. Дитя?.. Возлюбленная?.. Близкий друг?.. Мудрый наставник?.. Ему казалось, что вместе с отцом он потерял их всех. И, вспомнив слова древней рукописи, он подумал, что и не очень долгая жизнь может сделаться горькой как земляной плод, а если выплеснуть эту горечь, то станет она, как сказано в Книге Тайн, посевом зла. А потому нужно справиться с болью, смириться с неизбежным и сохранить в себе душу человеческую...

Должно быть, он побледнел, и это заметили – Никлес склонился к нему, прошептав:

Держись, Джу. Не только черные перья дарит жизнь. Возможно, ты...

Врат сказал что-то еще, но Джумин не расслышал – на него смотрели, и он ощущал этот взгляд будто касание солнечного луча. Смотрела женщина, затерявшаяся среди знатных ханайцев, так что он не видел ни ее фигуры, ни лица, скрытого под темной вуалью, но чувствовал с удивительной ясностью, что его изучают – внимательно, неторопливо и с большим интересом.

Впрочем, в этот день на него глядели многие. Он находился рядом с Никлесом и его семьей, а значит, был очень близок покойному. Но, кажется, в Ханае не знали, что у Катри есть младший сын, и Никлес, представляя Джумина Протектору, не назвал его братом, а сказал коротко: Джу.мин Поло из нашего рода. Очевидно, ханайскую знать, как и посланцев других держав очень занимало, что за человек стоит у костра – еще один претендент на наследство?., родич по женской линии?., потомок Катри от тайного брака?.. Так что смотрели на него нанайцы, поглядывали любопытные иберы, косились мрачные посланники Северной Федерации и росковиты из ОТА, а смуглые лизирцы и крючконосые бихара просто поедали Джумина глазами.

Но эта незнакомка глядела иначе. Как, он не сумел бы объяснить, однако был почему-то уверен, что ей безразлично, наследует он Катри или нет, поделят ли они с Никлесом состояние отца или Дом «Великий Арсолан» получит двух хозяев. Похоже, до этого Дома ей было как до пыли под ногами! Она стояла шагах в сорока от Джумина, и завеса вуали не давала увидеть ее черты и выражение лица, но он знал, что интерес у нее личный, тог, какой испытывает женщина к мужчине.

Внезапно она приподняла вуаль, и сердце Джумина глухо стукнуло.

У нее были яркие пухлые губы, маленьких рог, золотистая кожа, сияющие глаза и брови, подобные взмаху крыльев сокола. Очаровательная женщина... и будто бы знакомая... Но где он мог повстречаться с ней? На площадях и улицах Южного Куата? Вряд ли, вряд ли... Ират и Логр показывали ему всех прелестниц, явившихся из столицы и других городов – вечерами, когда гости Куата прогуливались по набережной от лавки к лавке, пили вино и веселились в кабачках. Джумин был совершенно уверен, что там он этой женщины не видел. Кадиани не пропустил бы такую красавицу!