Текст книги "Ловцы желаний"

Автор книги: Михаил Сельдемешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Объяснить это все, конечно, затруднительно, – ответил Алфимов. – Но здесь еще во многом следует разобраться. Мне, например, кажется, что часовой Гвоздухин, дежуривший в ту самую ночь в секции Вендорфа, кое-чего недоговаривает. И я в самое ближайшее время собираюсь основательно побеседовать с ним.

Я попросил Алфимова дать Гвоздухину возможность слегка оклематься в лазарете, хотя и понимал, что несчастному часовому избежать серьезного разговора все равно не удастся. Это было связано с натурой старшего офицера Алфимова: цепкий характер и внимание к любым мелочам не оставляли его подчиненным ни малейшего шанса утаить что-либо от сурового начальника. Мы не раз между собой шутили о том, какого ценного сотрудника в лице Алфимова потеряла служба сыска.

– Допустим, что Гвоздухин чего-то недоговаривает, – парировал Юрковский. – А остальные часовые, дежурившие на этаже, а караулы, вахты, патрули тоже чего-то недоговаривают? Вся крепость чего-то недоговаривает. А может, и мы здесь не все сидим договариваем?

Мы с Алфимовым молчали.

– Значит так, господа, надо все хорошенько обмозговать и разобраться в этой истории. Нам подобные фокусы совершенно ни к чему…

– Кстати, о фокусах, – вмешался Алфимов. – Я тут провел кое-какие наблюдения: сразу после побега Вендорфа очень сильно оживился Фокусник. Он просто сияет от счастья. На прогулках гораздо чаще стал закатывать целые представления. Раньше, бывало, просто фокусами довольствовался, а теперь всякие веселые номера выкидывает. Охранники говорили, будто он даже поет у себя в камере…

– Этот театр пора прекращать! – вскипел Юрковский. – Сколько можно пользоваться нашей лояльностью? Здесь, конечно, не каторга, но все ж таки исправительное заведение. И нельзя превращать его в балаган. Алфимов, у меня нет времени на всю эту чепуху, но вы-то почему допускаете подобное? Проследите, чтобы этот артист умерил свои эмоции и вел себя подобающим для сего заведения образом, – произнес Юрковский, уже несколько смягчившись. – Объясните ему, не хотелось бы силу применять.

– А этот Фокусник и вправду настоящий артист, – сказал мне Алфимов, когда мы вышли из кабинета начальника тюрьмы. – Сам видел на днях, как он изображал Юрковского: походка, хрипловатый голос – точь-в-точь. Я, стыдно признаться, хохотал так, что чуть живот не свело. Талантлив, каналья…

Не прошло и недели, как Алфимов в очередной раз доказал, что слава о его поразительной наблюдательности закрепилась за ним не напрасно. Каким-то невероятным образом ему удалось обнаружить на стене возле двери в камеру Фокусника едва заметный даже при пристальном взгляде нацарапанный на известке кружок наподобие тех, что были обнаружены внутри и снаружи камеры барона Вендорфа.

Алфимов, не долго думая, организовал за камерой Фокусника скрытое наблюдение (уж не знаю, как ему и это удалось). Вскоре его старания были вознаграждены: разносчик еды Селиверстов был схвачен охранниками в тот момент, когда он, уверенный, что его никто не видит, пытался нацарапать на стене возле камеры Фокусника очередной кружок.

Селиверстов недолго отпирался и под натиском знающего свое дело Алфимова выложил все начистоту. Алфимов, кроме того, устроил ему очную ставку с Гвоздухиным, безнадежно пытавшимся укрыться в лазарете, и часовой тоже во всем сознался.

Дело обстояло следующим образом. Почти сразу после прибытия в Зеленые Камни Фокусник каким-то образом завоевал доверие Селиверстова и попросил его об одной услуге – поддерживать переписку, с кем бы вы думали? Верно, с бароном Вендорфом, за что обещал научить Селиверстова некоторым своим иллюзионистским трюкам. Фокусник заверил его, что переписка носит сугубо личный и безобидный характер, но Селиверстов конечно же первое время записки вскрывал и читал. Естественно, что ничего подозрительного, с его точки зрения, в них не было, и вскоре он стал просто добросовестно доставлять корреспонденцию по назначению, не особо интересуясь содержимым.

Так продолжалось какое-то время. Для Селиверстова все это не составляло какого-либо труда – он передавал и принимал послания от узников во время разноса пищи. Для этого ему не пришлось даже задействовать кого-либо из охранников.

Но вот, по прошествии двух месяцев, Фокусник попросил Селиверстова о другой, уже весьма странной услуге: нанести на стену возле камеры барона Вендорфа замысловатые изображения каких-то кружочков, окаймив ими дверь камеры по всему периметру. Объяснил Фокусник эту необычную просьбу своей приверженностью древним традициям: узор якобы должен оградить его старинного приятеля барона Вендорфа от злых духов.

Для исполнения этой задачи Селиверстову уже пришлось привлечь охранника, дежурившего в тот вечер в секции Вендорфа. Это был Гвоздухин, и ему, в отличие от Селиверстова, было плевать на тайны иллюзионистского мастерства. Поэтому для него Фокусник передавал через Селиверстова деньги.

Получив от Фокусника образец рисунка, Селиверстов принес заключенному Вендорфу ужин и задержался у его двери, чтобы под присмотром Гвоздухина проделать шилом одну из самых нелепых вещей в его жизни. Когда изображение кружочков покрыло периметр двери, Гвоздухин смел насыпавшуюся на пол известку, а Селиверстов отправился восвояси. Наутро же барон Вендорф исчез из Зеленых Камней…

А что же наши друзья? Гвоздухин, как нам уже известно, слег в лазарет, а Селиверстов забеспокоился. Его волнение особенно усилилось, когда Фокусник попросил его повторить упражнения в настенной росписи, но теперь – у двери в камеру самого Фокусника. Селиверстов попытался отказаться, но Фокусник привел ему два веских аргумента, которые совершенно убедили Селиверстова. Во-первых, тюремное начальство сильно бы удивилось, узнав о переписке Фокусника с бароном Вендорфом. И оно еще более удивилось бы, узнав, кто был главным почтальоном. Во-вторых, раскрытие секретов особенно интересных фокусов стало бы тогда невозможным.

И вот наш гравер-оформитель вновь вооружился шилом и приступил к уже привычной работе: порче казенных стен. Но помимо желания как можно скорее овладеть «мастерством честного обмана» Селиверстова также охватывал страх быть пойманным и разоблаченным. И в этот раз он решил нанести кружочки на стену нс единовременно, а растянуть работу на несколько вечеров. Возможно, что эта осторожность (плюс прозорливость Алфимова) его и сгубила.

Итак, мы снова в кабинете начальника тюрьмы. Помимо Юрковского, Алфимова и вашего покорного слуги здесь сидели еще Селиверстов и господин Фокусник собственной персоной – в сопровождении двух часовых.

– Допустим, все было именно так, – произнес Юрковский после того, как Алфимов вкратце изложил суть дела. – Но тогда получается, что мы все должны поверить какой-то нелепице, мистике. Помнится, два иноземца уже успешно водили нас за нос. Все чудеса в результате обернулись хитроумным заговором.

Николай Кондратьевич, заложив руки за спину, ссутулившись, ходил из угла в угол своего кабинета. Внезапно он резко остановился, шагнул в направлении Фокусника и произнес:

– Вам придется многое объяснить, господин иллюзионист. Вы, может быть, наивно полагаете, что попали в цирк шапито и позволили себе здесь черт знает что! Так вот, вынужден вас огорчить: вы находитесь в тюрьме и, начиная с сегодняшнего дня, ваши гастроли оканчиваются: никаких больше фокусов и представлений. А если вдруг времяпрепровождение в обычной камере покажется вам скучным, к вашим услугам будет предоставлен карцер… – На этой фразе голос Юрковского сорвался и он разразился кашлем, который ему удалось остановить лишь испытанным средством: порцией порошка и глотком воды.

Все то время, пока начальник тюрьмы отчитывал Фокусника, в глазах последнего не промелькнуло и намека на какие-либо эмоции. Взгляд его оставался бесстрастным и высокомерным.

– К сожалению, среди нас оказались недобросовестные люди, пошедшие у вас на поводу, – сказал Юрковский, немного отдышавшись и бросив ледяной взгляд на Селиверстова. – Они понесут за это заслуженное наказание…

– А кроме того, глупые болтуны никогда не научатся настоящим фокусам, – неожиданно произнес Фокусник и тоже посмотрел на Селиверстова, наградив того едкой усмешкой.

Селиверстов сник. Казалось, слова Фокусника огорчили его гораздо сильнее, чем угрозы начальства.

– Вы не в том положении, чтобы выносить порицание другим, – осадил Фокусника Юрковский. – И, в конце концов, мы услышим сегодня объяснение тому, как эти чертовы рисунки связаны с побегом Вендорфа? – Начальник тюрьмы начал терять терпение.

Фокусник отклонился назад, опершись спиной о стену, и скрестил руки на груди. На его лице смешались выражения презрения и снисходительности.

– Впервые я проделал это, когда мне исполнилось двадцать восемь лет, – произнес он, глядя куда-то поверх наших голов.

Он говорил неспешно, то и дело вставляя значительные паузы между предложениями.

Во время представления в одном из городков на юге Индии какой-то местный факир попытался выставить меня на посмешище перед жаждущей зрелищ толпой. Мне нужны были деньги, и я договорился с ним, что также покажу со сцены пару трюков за умеренную плату. При этом обещал безупречную технику исполнения.

Началось представление. Факир поочередно извлекал из своего «чудесного» ящика инвентарь и демонстрировал самые тривиальные фокусы, не особо при этом заботясь о чистоте исполнения. Нетребовательную публику устраивало и такое.

Под завершение, когда ящик опустел, факир залез в него, снял тюрбан, а ассистентка накрыла факира покрывалом. После этого девушка поочередно воткнула в угадывающуюся под покрывалом голову три кинжала. Когда ликование зрителей поутихло, кинжалы были извлечены, а покрывало сорвано. Невредимый факир под одобрительные вопли людей водрузил тюрбан обратно.

После такого успеха мой номер показался слишком скромным. Я попросил у кого-нибудь из зрителей любой ненужный предмет. На этот раз мне передали абрикос. Я положил его на сцену и накрыл платком с вышитым хитроумным узором. Когда платок был убран, абрикоса, естественно, под ним не оказалось.

Но толпе зрелище показалось скучным и должного ликования я не заслужил. В общем-то, я и не расстраивался. Неожиданной оказалась реакция факира. Он, похоже, передумал делиться со мной выручкой и здесь же громогласно обвинил меня в мошенничестве. Якобы я привязал к абрикосу нитку, спрятал его в рукаве, а потом и вовсе проглотил. Это было неслыханной низостью. Толпа оказалась целиком на стороне факира. Она с удовольствием готова была надсмехаться надо мной.

Я был слишком молод и неопытен, чтобы уметь сдерживать свои эмоции. Рассказывать, что в своем коронном номере факир подставляет арбуз вместо своей глупой головы, я не стал. Вместо этого я тут же предложил остряку забраться в его же ящик, в котором он хранил свое барахло для одурачивания простаков. Мне запомнилась улыбка, которую он подарил публике перед тем, как скрыться внутри ящика. Он словно хотел сказать ею: «Через мгновение я вылезу обратно и мы вместе посмеемся над этим жалким хвастунишкой…» Толпа начала улюлюкать и свистеть. Еще немного – и в меня бы полетела всякая дрянь. Ярость захлестнула меня, лицо горело от стыда. Как только крышка захлопнулась за факиром, я быстро и небрежно покрыл ящик уже известным вам узором при помощи куска парафина.

Прошло не более десяти секунд, которые показались мне вечностью, когда ящик едва заметно дернулся, а парафиновые знаки оплавились. В то мгновение лишь я один понял, что сумел это сделать. До этого я никогда не испытывал подобное на живых людях! Толпа внизу продолжала галдеть и оскорблять меня. Но мне уже было плевать на этот сброд. «Вы хотели развлечений?» – крикнул я и что есть силы пихнул ногой ящик к краю помоста, на котором мы находились. Он соскользнул и рухнул на каменную плиту у подножия помоста. От сильного удара стенки ящика не выдержали, он треснул и развалился по швам. Внутри никого не оказалось…

– И куда же делся факир? – спросил я после очередной паузы Фокусника.

– Не знаю, – ответил он. – Мною тогда двигало лишь оскорбленное самолюбие, и не было времени, чтобы все просчитать и подготовить. Но этого человека я больше никогда не видел. Зато видели бы вы толпу, которая онемела, когда ящик оказался пустым! Правда, на следующее утро меня обвинили в связи со злыми духами и мне пришлось убраться из города. Мне еще повезло, что у бедняги не оказалось родственников в тех местах.

– И вас после этого не мучила совесть? – спросил я.

– Совсем недолго, – усмехнулся Фокусник. – Но вскоре я искоренил в себе и это никчемное чувство…

– А какие еще, если не секрет? – поинтересовался я.

– Сострадание, любовь… Да их много – этих вредных лишних барьеров, стоящих на пути того, кто стремится к истинному познанию и совершенству…

– Ну довольно! – вмешался Юрковский. – Вы действительно думаете, что мы примем за чистую монету всю эту околесицу?

– Нет, я так не думаю! – Бледное лицо Фокусника исказила гримаса злобы. – Вы все замкнулись на усвоенных однажды элементарных объяснениях окружающего вас мира. Вы безропотно приняли готовые чужие идеи вместо того, чтобы разобраться во всем самим. И поэтому все, что выше вашего понимания, ваш жалкий разум незамедлительно отметает. Вы боитесь прикоснуться к необъяснимому и правильно делаете, потому что оно ужасает, и способны на это лишь избранные…

– Не слишком ли вы много на себя взваливаете, голубчик? – вмешался Алфимов. – И какое же разумное объяснение вы можете дать исчезновению людей из закрытых пространств?

– Вам трудно будет понять – ведь вы мыслите одномерно. – Фокусник снова вернул лицу маску безразличия. – Вы считаете, что, окружив человека четырьмя стенами, полом и потолком, вы тем самым целиком изолируете его от внешнего мира? Меня, право, трогает ваша наивность…

Алфимов попытался было что-то возразить, но Николай Кондратьевич жестом остановил его.

– Говоря языком, понятным обывателям, – продолжал Фокусник, – можно использовать термин «параллельные миры». Три измерения окружающего мира, которые человечество за всю свою историю привыкло осознавать, – это еще далеко не все. Окружающая нас обстановка пронизана несчетным числом тех самых «параллельных миров», о которых подавляющая масса людей, обитающих на Земле, никогда даже и не догадывалась. Лишь только применив специальные знания, можно войти во взаимодействие с каким-либо из параллельных миров. И тогда перед тобой открываются поистине безграничные возможности, в ряду которых стоит и мгновенное перемещение в пространстве – одна из самых простых и обыденных вещей. Великие познающие умы древности по крупицам собирали эти знания и овладевали ими. Невежество и страх толпы перед подобными знаниями во все времена обусловливали гонения на таких людей, их знания пытались выжечь на кострах инквизиции. Но истинные познания нельзя уничтожить. С юных лет я странствовал по миру, желая обучиться тому, что недоступно другим. Много лет я провел в Индии, изучая древние манускрипты и отыскивая еще оставшихся в живых старцев. Я, словно губка, по капле впитывал в себя остатки информации, которая едва держалась в их уже выживших из ума и убеленных сединой головах. То, что постепенно приоткрывалось моему взору, восхищало, но в то же время ужасало до такой степени, что в какой-то момент я чуть было не бросил все. Лишь благодаря невероятной силе воли я переборол страх и продолжил путь по тропе в неизведанное…

– А интересно было бы узнать – много ли вообще людей владеют подобными знаниями? – спросил я, когда Фокусник замолчал, погрузившись в свои мысли.

– В нынешнее время – лишь единицы, – ответил он. – Правда, есть еще «счастливчики», которым не надо никаких знаний, чтобы столкнуться с параллельными мирами, но они, как правило, не в состоянии справиться со свалившимся на них даром и коротают свои дни, надежно упрятанные в клиниках для душевнобольных.

«Интересная версия», – подумалось мне, но размышлять было некогда, я боялся упустить из разговора что-нибудь интересное. Ничего подобного слышать мне никогда ранее не доводилось.

– Исходя из всего вышесказанного, можно сделать вывод, что вы применили ваши знания, чтобы помочь барону Вендорфу бежать из-под стражи? – подвел итог Юрковский.

– Наверное, можно сказать и так, – спокойно согласился Фокусник. – Я посылал ему записки, в которых давал подробные инструкции по нанесению узора на стены камеры…

– А кстати, что это за узор? – поинтересовался Алфимов.

– Трудно объяснить в терминах обычного восприятия… – Фокусник ненадолго задумался. – Что-то вроде формулы, заставляющей один из параллельных миров на какое-то время соприкоснуться с нашей реальностью. Когда Вендорф завершил свою часть работы в камере, наш общий друг, – Фокусник кивнул на Селиверстова, – подвел итог, нацарапав узор так, как я его научил, снаружи камеры. Как результат – Вендорф теперь в другой стране, за тысячи миль отсюда.

– Интересно, а что испытывает человек, перемещаясь в пространстве таким образом? Вы сами проделывали это? – спросил я.

– Да, неоднократно. Испытываешь сильную боль и страх. После этого еще какое-то время пребываешь в состоянии психического шока, который проходит через несколько дней.

– Вы все так откровенно выкладываете потому, что любой орган правосудия сочтет это бредом сумасшедшего? – спросил Алфимов.

– Правосудие примет все на веру, как только я на глазах у всех заставлю исчезнуть его наиболее самоуверенных представителей, – Фокусник бросил на Алфимова ледяной взгляд.

– Трюкам с исчезновениями положен конец! – вскочил из-за стола Юрковский. – Вы ведь хотели отправиться вслед за Вендорфом, не так ли?

– Да, я выполнил здесь то, что от меня требовалось, и на днях тоже уйду.

– Ошибаетесь… – Николай Кондратьевич заблаговременно глотнул воды из графина, чтобы не закашляться. – За вашей камерой будет установлено круглосуточное сменное наблюдение. Никакого общения с персоналом. Любые попытки заняться настенной живописью отныне будут немедленно пресекаться…

Фокусник пропустил сказанное мимо ушей и продолжил:

– Есть много других способов шагнуть в параллельный мир. Я все равно уйду отсюда, несмотря ни на что. Вы можете ужесточить условия моего содержания, что ж – это будет даже интереснее для моей практики…

– Довольно! Увести его, – сухо бросил начальник тюрьмы.

Когда мы все вышли из его кабинета, я услышал, как Юрковский все-таки разразился кашлем…

Ошеломленный признанием Фокусника, я долго не мог сосредоточиться на работе. Как и остальные. У нас даже не хватило духу обсуждать услышанное между собой. Я все время пытался сопоставить изложенную им теорию с собственными представлениями о мироздании, но эти попытки совершенно ни к чему не приводили. Фокусник, безусловно, мог лгать, издеваться над нами, но то, с чем не поспорить – это факт исчезновения человека из закрытого помещения. И все мы в данный момент ничем не отличались от той галдящей толпы, которая враз замолкла перед развалившимся на части пустым ящиком.

Начальник тюрьмы сдержал свои угрозы и применил в отношении Фокусника более строгие меры, чем полагались узникам с обычными условиями содержания: у дверей камеры теперь круглосуточно дежурила охрана, в обязанности которой входило регулярное наблюдение за арестантом, прогулки его были значительно сокращены, а общение с кем бы то ни было категорически запрещено.

Прошло два относительно спокойных дня, и вдруг раздался первый раскат очередной надвигающейся грозы.

Около восьми часов вечера работник тюремной кухни Крыцын собрался было приступить к своим обязанностям по уборке помещения, как внезапно наткнулся на тело разносчика пищи Селиверстова. Тот лежал на полу возле одной из печей и правой рукой сжимал шило, вонзенное в шею. Рубаха на Селиверстове была разорвана, и на оголившемся животе проступили порезы в виде треугольника, которые он, судя по всему, нанес себе все тем же злополучным шилом.

Алфимов рассказал мне, что прежде, чем увидеть труп, Крыцын, довольно грузный человек, поскользнулся, ступив в лужу крови, и, не сумев должным образом за что-нибудь ухватиться, рухнул рядом с Селиверстовым. Можно представить его ужас. Крыцын, дико крича, ринулся было прочь, но в панике еще пару раз падал на скользком от крови полу, словно в кошмарном сне. Когда я увидел его, то подумал, что с ним самим случилось что-то страшное – его фартук и униформа были в крови, лицо белое, как бумага, и всего его дико трясло. Я дал бедняге порядочную дозу снотворного и отправил отсыпаться.

Алфимов сообщил мне еще кое-что, когда я закончил процедуру подготовки тела Селиверстова к отправке в город. Охрана рассказала ему, что Гвоздухин, который после лазарета до выяснения всех обстоятельств по побегу Вендорфа был временно взят под стражу, узнав о Селиверстове, несколько раз кричал сквозь окошко в двери: «Мне не нужно шила! Мне не нужно шила!»

Охрана обнаружила то, что от него осталось, лишь следующим утром, во время обхода. Меньше чем через полчаса в камере были мы с Алфимовым и начальник тюрьмы Юрковский.

На то, что открылось нашему взору, было трудно смотреть. Даже мне – медику. Еще труднее все это было понять и осмыслить.

Гвоздухин лежал у стены, неестественно изогнувшись и раскинув руки. В животе у него зияла самая настоящая дыра, из которой на пол камеры вывалились внутренности и вылилась уйма крови, перепачкавшая по локти его руки. Причем правая рука была вымазана кровью вперемешку с известкой. Похоже, что этой самой рукой на стене, подле которой лежало тело, было нанесено крупное изображение треугольника, окаймляющего собою какой-то странный причудливый узор. При первом взгляде этот узор казался беспорядочным и хаотичным, но при более пристальном рассмотрении в нем угадывалась какая-то незримая логика.

Юрковский хмуро оглядел все, походил из угла в утл и вышел из камеры, так ничего и не сказав.

После обеда мы с Алфимовым снова сидели в его кабинете.

– Как же я устал от всего этого. – Лицо Николая Кондратьевича и на самом деле выглядело как никогда измученным и изможденным. – Ну почему вся эта чертовщина происходит именно в нашей тюрьме? Ох, чувствую я, что пора уже на заслуженный отдых. Староват я для всего этого. – Юрковский поднял на нас покрасневшие от недосыпания глаза. – Что будем делать, господа? Найдете вы какое-нибудь объяснение, в конце-то концов?

– Есть кое-какая информация о Фокуснике, – произнес Алфимов.

Лицо Юрковского исказила такая гримаса, словно он услышал имя своего самого злейшего врага, но он промолчал. Алфимов продолжил:

– Один из моих людей проговорился Фокуснику о том, что случилось с Селиверстовым и Гвоздухиным. На этот раз, правда, он тут же мне во всем признался…

Здесь Юрковский вскочил, пытаясь что-то высказать, но зашелся яростным кашлем. Прокашлявшись, он вымолвил:

– Да что такое с нашими людьми? Как этому безумцу удается подобное, он очаровывает с первого взгляда, что ли? Гипноз какой-то? Николай, я же просил приставить к нему самых надежных людей!

– Я так и сделал, Николай Кондратьевич, – оправдывался Алфимов, – но что-то у нас здесь с самого начала пошло не так.

– Это вы верно подметили, – согласился Юрковский, прилагая огромные усилия, чтобы не разразиться ругательствами. – Продолжайте.

– Так вот, охранник доложил мне, что подробности обстоятельств смерти своих, скажем так, недавних подельщиков произвели на Фокусника очень сильное впечатление. Поначалу он упорно допытывался про треугольники и в особенности про узор внутри одного из них. Разузнав все, он на какое-то время затих, совсем не притронулся к еде, а вскоре начал вдруг швырять по камере свои книги, сопровождая все это смесью нецензурной брани и какой-то тарабарщины. Разбросав книги, он бросился на пол и бился в истерике.

– А в каком состоянии он в данный момент? – поинтересовался я.

– Вот уже сколько времени сидит на полу камеры, обхватив голову руками, и что-то бормочет себе под нос, – ответил Алфимов.

– Час от часу не легче! – воскликнул Юрковский. – У меня этот тип уже вот где, – он хлопнул себя по загривку. – А теперь-то что с ним? Жалко стало людей? Но ведь ему чуждо сострадание. Придется нам снова беседовать с господином Фокусником, и в этот раз я хочу получить ответы на все вопросы…

Когда Фокусник, в сопровождении конвоя, вошел в кабинет начальника тюрьмы, я не поверил своим глазам. Это был словно совсем другой человек: от былого высокомерия и самодовольства не осталось и следа – в кабинет зашел отчаявшийся узник с загнанным взглядом, не способный вызвать у присутствующих ничего кроме жалости. Похоже, что и физическое его состояние изменилось далеко не в лучшую сторону, о чем недвусмысленно говорили осунувшееся лицо и мешки под глазами.

Посмотрев на Юрковского и увидев выражение его лица, я подумал, что он сейчас, в лучшем случае, попросту задушит бедолагу. К счастью, Николай Кондратьевич не оправдал моих опасений. Вместо этого он обратился к Фокуснику на удивление спокойным тоном:

– Гвоздухин и Селиверстов – это тоже ваших рук дело?

Фокусник опустил глаза и отрицательно помотал головой.

– Что-то не заладилось, ведь так? – продолжал допрашивать его Юрковский. – Грандиозный план дал осечку и лопнул ко всем собачьим чертям, верно, маэстро? Все эти шарики-кружочки полетели прямехонько псу под хвост…

– Перестаньте упражняться в красноречии, господин начальник тюрьмы, – тихо, но уверенно произнес Фокусник, чем слегка озадачил Юрковского, и тот не нашелся, что ему возразить.

– Я видел их всего один раз в своей жизни, много нет назад, – никто из нас не понял, о ком идет речь, и Фокусник не замедлил с разъяснением:

Я говорю о треугольниках, которые на днях появились в Зеленых Камнях. Судя по тому, что я слышал, это именно они. К сожалению, это они…

Произошло все во времена моих странствий по Индии – стране, хранящей несметное число древних тайн. Я был молод и полон сил. Зарабатывал деньги тем, что давал представления на базарах и площадях индийских городов. Со мной была девушка-индианка – самое удивительное и прекрасное создание, когда-либо встречавшееся в моей жизни. Ее звали Дая. Я подобрал ее на одной из дорог, где она нищенствовала и побиралась среди грязного людского отребья. Не знаю, как мне удалось различить ее в этом стаде? Наверное, меня покорил взгляд ее карих бездонных глаз и что-то еще, чего я не могу объяснить себе до сих пор.

Вскоре мы стали выступать с ней вдвоем. Я смешил публику всевозможными шутовскими выходками, Дая очаровывала всех своими неподражаемыми танцами, а в конце каждого выступления она заходила в сооруженный мной импровизированный шатер и… исчезала. Толпа начинала реветь, когда я, сорвав покрывало, демонстрировал, что внутри никого нет.

Вечерами после этого я всегда находил Даю в условленном месте, и мы устраивались на ночлег в одном из гостеприимных домов, где моя индианка танцевала лишь для меня одного. Я никогда не был так счастлив, как в те дни, ибо мне принадлежало не только ее нежное упругое тело, но и душа. Да, наши души были словно единым целым. Никто не понимал меня так, как Дая.

И вот однажды, после очередного выступления я пришел за Даей в условленное место, но ее там не оказалось. Я побродил вокруг, подождал, но она не появилась. Тогда я пошел в дом, где мы ночевали последнее время, но и там ее не было. Я сильно волновался за нее, но мне ничего не оставалось, как ждать, так как знакомыми в том городе мы не обзавелись и искать ее было негде.

Еда в горло не лезла, и поэтому я, не ужиная, лег на нашу постель и остался наедине с тревожными мыслями, одна за другой приходящими в голову. Ближе к рассвету меня все-таки одолел сон.

Проснувшись и не обнаружив любимой рядом, я вернулся в то место, где мы должны были накануне встретиться – туда, куда я перемещал ее при помощи, как вы изволили выразиться, «шариков-кружочков». Это был древний полуразрушенный и заброшенный храм на окраине города, сразу за которым начинались джунгли. По куполу храма расползлась гигантская трещина, словно от обрушившейся сверху гигантской сабли. От тораны [1]1
  Торана – каменная решетка над входом в индийский храм с изображением сцен из жизни Будды.


[Закрыть] осталось лишь несколько жалких фрагментов. Дикая растительность подступила к самым стенам, наползала на древнюю постройку, словно хотела ее окончательно раздавить, поглотить в своей зеленой массе всякие следы человека. Уцелевшей выглядела лишь скульптура какого-то женского божества, выполненная из песчаника. Она была похожа на Даю, как мне тогда показалось, отчего сердце еще сильнее сдавила тоска.

Но, как и накануне вечером, Даи в храме не оказалось. Я заглянул почти за каждый камень, прочесал близлежащие джунгли, кричал и звал ее. Тревожные мысли роились в голове. Что с ней случилось? Чей-то злой умысел, дикие звери, что? Она была так наивна и доверчива!

В полном отчаянии я снова вернулся в развалины храма и уселся на каменный пол, прислонившись спиною к стене. Я внезапно осознал, что жизнь без Даи не имеет для меня никакого смысла. Не знаю, сколько я там просидел, терзаясь угрызениями совести и бесцельно блуждая взглядом по трещинам в стенах. Наступление полдня я не заметил. Не обращал внимания и на многочисленные рельефные изображения на стенах, облупившиеся от времени или, скорее всего, от чьего-то варварского вмешательства.

И вот солнце, пробившееся сквозь трещины, осветило угол храма, бывший все это время в тени, и мой взгляд упал на странный рисунок, которому я некоторое время не придавал значения, занятый переживаниями. Но что-то все же заставило меня встать и рассмотреть его вблизи.

Рисунок был нацарапан на стене и выглядел совсем свежим. Это было изображение треугольника, внутри которого размещался какой-то необычный узор. Что-то странное было в этом треугольнике – что-то приковывающее внимание. Какое-то время я разглядывал его и вдруг ощутил нечто жуткое. Меня охватил леденящий ужас, подобного которому мне никогда ранее не приходилось испытывать. День был в самом разгаре, а я просто оцепенел от всепоглощающего страха. Не помню, как я нашел в себе силы и ринулся прочь из развалин.

Придя в себя, я обнаружил, что бегу, не разбирая дороги, и громко кричу. Вскоре на моем пути повстречались люди, которые шарахнулись от меня в сторону и недоуменно переглянулись между собой. Грязные оборванцы, которым я впервые в жизни был несказанно рад за их появление. Я остановился. Меня трясло, словно в лихорадке. В изнеможении я сел на дорогу, без сил и мыслей, просидел некоторое время неподвижно, затем поднялся и побрел прочь…

Шли дни, но я никак не мог забыть мою Даю. Не было минуты, чтобы я не думал о ней. Но не выходил у меня из головы и тот треугольник в развалинах храма. Все это время я не переставал винить себя за то, что произошло. Видимо, я ошибся в расчетах и девушка оказалась в каком-то ином пространстве. Быть может, это было как-то связано с тем злополучным треугольником…