Текст книги "Ловцы желаний"

Автор книги: Михаил Сельдемешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Через некоторое время мы мчались по направлению к крепости. Извозчику было обещано щедрое вознаграждение, и он не жалел лошадей, но все равно – пока мы добрались до крепости, показалось, что прошла целая вечность…

Нас встретил взволнованный Наумыч.

– Где он? – крикнул я на ходу.

– Там, внутри, – Наумыч махнул в сторону тюрьмы. – Я думал – он меня зашибет: глаза безумные, в руках мотыга…

– Не надо было ему ключи давать, – сказал я.

– А мне что, – оправдывался Наумыч. – Кому охота – пущай. А я в то проклятущее место и за штоф водки не сунусь. У меня же ружье никогда не заряжено, ты же знаешь, Михалыч. А у него – мотыга…

– Ну ладно, дай нам фонари, – распорядился я.

Мы с Елизаветой поднимались по ступеням крепости. Она бежала впереди, а я поотстал – годы давали знать о себе. На последнем этаже тюрьмы в воздухе висела пыль. Елизавета бросилась к пролому в стене. Я хотел остановить ее, но тяжелая одышка помешала мне это сделать. Немного постояв, я тоже направился к разрушенной Капустиным стене. Повсюду валялись обломки кирпичей и штукатурки. Кирка лежала неподалеку.

– Елизавета! Жорж! – я заглянул внутрь пролома. Печально известная камера была закрыта. – Откликнитесь, где вы?

– Заходи, Михалыч, – услышал я очень знакомый голос.

Я прошел внутрь пролома и осветил фонарем дальний угол. Там на полу сидел человек, опершись спиной о стену. Несмотря на полумрак и ухудшившееся в последнее время зрение, я узнал Алфимова. Он выглядел так же, как и много лет назад.

– Писателя уже не спасти, – произнес Алфимов. – Изголодавшийся Медлес добрался до него. А тебе, Яша, ходить туда не стоит. Не ходи туда ни под каким видом, ты понял меня?

Я хотел было что-то спросить, но Николай перебил меня:

– Я кое-что узнал о нем за все эти годы, Яша. О Медлесе. Он ведь раньше тоже был узником, но его грех оказался так велик, что он занял место того, кто извлек его прегрешения на свет. Теперь и сам Медлес желает избавиться от своего бремени, но для этого ему нужен еще более страшный грешник, чем он сам. Уходи из этого места как можно скорее, Яша. Забирай женщину и уходи. Ее муж уже обречен, но ее попытайся отсюда вытащить. Это будет трудно – ведь на этот раз Медлес пришел не один.

– А ты, Коля? – спросил я.

– А мы с Катюшей еще немного посидим и пойдем домой, – ответил он.

Только теперь я заметил, что он бережно держит на коленях платок с красивым темно-синим узором, внутри которого было что-то завернуто…

В этот момент двери камеры отворились, и оттуда вышел Капустин. Даже не взглянув на меня, он быстрым шагом направился прочь. Я попытался последовать за ним и услышал позади голос Алфимова:

– Тебе надо было навсегда забыть о Зеленых Камнях, а ты этого не сделал, Яша.

Не оборачиваясь, я ринулся за писателем, стараясь двигаться так быстро, как позволяли мне мои старые ноги. Но все-таки Капустин очень быстро скрылся из виду.

– Жорж! Остановитесь ради вашей жены! – кричал я, пока не сорвал голос.

Кое-как доковыляв до первого этажа, я вышел на улицу. Ко мне бросился перепуганный Наумыч.

– Ружье отнял, каналья! – запричитал он.

– Где он сейчас?

– В сторожке, – ответил Наумыч и добавил: – Там патроны.

– Елизавета выходила? – спросил я.

Наумыч отрицательно помотал головой. Твердым шагом я направился к дверям сторожки, но не прошел и пяти шагов, как оттуда грянул выстрел и на стекло изнутри брызнула кровь.

– Да что же это делается? – заголосил сзади Наумыч.

Я подбежал к сторожке и заглянул внутрь – с Капустиным было все кончено.

– Гони в город за полицией! – крикнул я извозчику.

Сам же развернулся и пошел обратно к крепости.

– Не ходите туда, Яков Михайлович! – взмолился Наумыч. – Не оставляйте меня с мертвяком!

– Дождись полицию и все им объясни, – сказал я и вошел в здание тюрьмы…

– Елизавета! – эхо моего голоса гулко отразилось от стен первого этажа.

Мне никто не отвечал. На ум не приходило ничего, кроме как камеру за камерой обыскать все здание.

Поднявшись на второй этаж, я увидел то, чего никак не ожидал: маленькая нарядно одетая девочка лет четырех бегала за солнечным зайчиком, снующим по полу тюремного коридора. Когда зайчик замер, девочка подошла и попыталась накрыть его ручонками – зайчик отпрыгнул на некоторое расстояние и снова замер. Девочка пошла за ним. Так они постепенно удалялись, пока не скрылись за углом. Я направился за ними, завернул за угол и у меня вырвался крик от увиденного: растерзанное детское тельце было разбросано по всему полу. Солнечный зайчик скакал между окровавленными останками…

– Они всегда так кричат, – услышал я позади себя и обернулся на голос.

В глаза мне резануло светом, и я зажмурился. Раздался гнусный смешок. Когда я снова стал различать предметы, то увидел человека, стоящего у стены. Он подышал на маленькое зеркальце, которое держал в руке, протер его отвратительно грязным носовым платком и спрятал в карман. Это не был Медлес.

– Я люблю, когда они громко кричат, мои малютки. Жалко только, что они так быстро умирают, – он расплылся в улыбке, обнажив гнилые зубы.

Это был невзрачный человечек с желтым болезненным лицом и длинными узловатыми пальцами на руках.

– Их родители прозвали меня Лесным Пауком, – продолжал он. – За то, что я всегда заманивал их крошек в лес. Они считали, что виселица – слишком легкое наказание за то, что я творил с их детишками, и поэтому они подкупили охранника, чтобы тот подсыпал мне в пищу порошок бурого цвета. О, это была страшная штука! Я умирал шесть дней в невыносимых мучениях. А потом Медлес решил взять меня к себе. Ну а сегодня он нашел для меня работенку. Он сказал, где-то здесь заблудилась маленькая девочка Лиза. Медлес пообещал, если я найду ее, то могу с ней немного поиграть. Я так давно не играл с маленькими девочками, я так соскучился по ним…

– Только попробуй ее тронуть, гадина! – гневно закричал я.

– Не слишком ли самоуверенно для дряхлого старикашки? – он снова обнажил свои сгнившие зубы.

– Чтобы выбить из тебя твою тщедушную душонку, у меня хватит сил! – огрызнулся я.

 
Вот – доктор Савичев стоит. Он стар и жалок.
Кто первым Лизоньку найдет, тому – подарок, —
 

пропел он омерзительным фальшивым голосом, отступил в темноту и пропал.

– Елизавета! – закричал я что было сил. – Откликнитесь, это я – Савичев!

Но откликалось лишь эхо.

Обойдя весь коридор и заглянув в каждую камеру, я поднялся на следующий этаж. Но и там поиски ни к чему не привели. Так, этаж за этажом, я постепенно поднимался все выше и выше. В какой-то момент мне показалось, что по стенам скачет солнечный зайчик, но я старался не обращать на это внимания.

На одном из этажей я вдруг снова встретил Алфимова. Он, как и много лет назад, был облачен в униформу. Необычным был лишь завязанный в узелок темно-синий платок, который он по-прежнему бережно сжимал в руках.

– Где Елизавета, Николай? – произнес я с отчаянием в голосе. – Помоги мне найти ее.

– Я же предупреждал, чтобы вы с ней поскорее уходили отсюда. Теперь ты знаешь, где ее искать. – Он прошел мимо меня и начал спускаться по лестнице.

– Николай! – крикнул я ему вслед.

Но он не обернулся и вскоре скрылся из виду.

Прекратив бесполезное обследование камер, я поднялся на последний этаж и направился к пролому. Камера внутри была приоткрыта, и из нее сочился тусклый свет. Поколебавшись немного, я зашел внутрь.

Елизавета лежала на кровати, руки ее были сложены на груди, а глаза закрыты. Медлес сидел у нее в изголовье.

– Ну наконец-то, Яков Михайлович Савичев, собственной персоной! – захрипел он и расплылся в улыбке. – А я уж боялся, что не заглянете к нам. Вы же самый желанный гость в этом паршивом месте…

– Что с ней? – не скрывая злобы, спросил я.

– Ничего, – Медлес извлек откуда-то перышко и поднес к губам женщины – от ее дыхания перо колыхалось. – Самый тяжкий грех в ее жизни – это разбитая ваза, вину за которую она, будучи маленькой девочкой, свалила на гувернантку. Мне она не интересна – ведь разве же это грех, Яков Михайлович?

– Тебе о грехах известно больше, Медлес, – холодно возразил я.

– Скромничаете, Савичев, скромничаете. – Медлес встал и начал ходить из угла в угол камеры. – Признаюсь, что в прошлый раз вам удалось обмануть меня. И что самое удивительное – вам удалось обмануть самого себя, доктор. Получается, что вы и в самом деле достигли невозможного в области психиатрии, раз сумели запудрить свои собственные мозги!

– Не понимаю, о чем вы, – обронил я.

– Ну вот – что я говорил! И ведь я верю, что вы и действительно не понимаете. Высший класс, доктор! Браво! – Медлес захлопал в ладоши. – Но это пока. На этот раз вам не удастся меня одурачить…

– Этого раза не будет, Медлес, – оборвал я его. – Ни этого, ни какого-либо другого. Я забираю Елизавету, и мы уходим…

– Не спеши, Яша, – голос Медлеса снова стал зловещим и неумолимым. – Выйти отсюда будет намного сложнее. Ведь любитель детей и солнечных зайчиков – далеко не единственный, кто бродит по закоулкам Зеленых Камней. И уж конечно же он – не самая серьезная фигура в моей свите. Не думаю, что тебе захочется встречаться с остальными. И тем более это не нужно нашей безгрешной сударыне, – он махнул в сторону Елизаветы.

– Но там есть и мои друзья, – возразил я.

– Ошибаешься, Савичев. У тебя не осталось друзей. А Коля Алфимов – э-эх, несчастнейший человек. Самому иногда больно смотреть, как он мучается. Разве он не достоин большего, нежели жалкая горстка пепла, завернутая в платок? Я думаю, вполне достоин. Нужно лишь доказать это, верно? Я пообещал вернуть ему Катю на три дня. За это время он успеет ей сказать все, что накопилось в нем за эти годы одиночества. А за это он всего лишь должен принести на жертвенник сердце нашей Елизаветы…

– Да что тебе от меня надо? – не выдержал я.

– Мне надоела моя ноша, я устал, – Медлес подошел и впился мне в плечи своими ледяными пальцами. – Я давно ищу себе преемника, и только теперь мне это удалось. Тогда, несколько лет назад, ты утаил свой истинный грех, подсунув мне вместо него наспех сляпанную фальшивку Я чуть было не добрался до истины, но ты успел заблокировать свое сознание, поплатившись, правда, за это многими месяцами, проведенными в психлечебнице. До сих пор не устаю восхищаться, как тебе удалось сотворить с собственной психикой такое, что ты на самом деле забыл те страшные вещи, которые я сейчас заставлю тебя вспомнить…

– Но ведь я недостоин занять твое место, Медлес. – Внутри меня шевельнулось какое-то жуткое предчувствие.

– За многие годы я не встречал еще более достойного, – он был непреклонен. – Но довольно пустых слов! Пора вернуться в те годы, когда студент Савичев был на пути к познанию областей человеческой психики, недосягаемых до этого многими лучшими умами в сфере науки. Правда, городу, в котором он учился, пришлось заплатить за это слишком высокую цену…

Для городской полиции это были трудные годы. Все их усилия были напрасны. Но их можно простить – ведь невдомек им было, что тот, кого они так долго и безуспешно ищут, – не обычный тронувшийся умом душегуб. Они вступили в поединок с настоящим гением своего дела, и у них не было против него никаких шансов.

Студент Савичев совершенствовался от раза к разу. Он никогда не повторялся – ведь однообразие он ненавидел. То девушка с перерезанным горлом на берегу, сжимающая закоченевшими пальцами томик Мольера. То несчастная проститутка, задушенная в своей убогой квартирке, стены которой увешаны перевернутыми задом наперед картинами. И еще многие, многие загубленные души, тела которых полиция раз за разом находила во всех частях города.

И разве могли знать запуганные его жители, прячущиеся с наступлением темноты за дверями своих домов, что убийства для Якова Савичева – не самоцель. Что более важно – это исповеди, которые ему приходилось выслушивать каждый раз, прежде чем обрывалась чьи то очередная жизнь. Он с наслаждением впитывал в себя чужие души со всеми их радостями и невзгодами, с их жизненным опытом и разочарованиями.

Он достиг такого совершенства, что в один прекрасный день сумел разом вычеркнуть из своего прошлого и из своей памяти все сии страшные деяния, словно литейщик, выбрасывающий ставшую ненужной алебастровую форму. И город облегченно вздохнул.

А студент Савичев покинул его. Здесь ему было делать уже нечего. У него начиналась новая жить, а десятки жертв так навсегда и остались на совести местной полиции. Все, на что она годилась – это лишь обнаруживать и регистрировать. Впрочем, одна жертва обнаружена так и не была. Альбину искали многие: родители, друзья, несчастный влюбленный профессор Бексаров. А она лежала на дне пруда, с камнем на шее, завязанным ртом и туго стянутыми за спиной руками. Эта девушка была последней в его списке…

Дорожка, по которой ходят сюда люди, имеет два изгиба. Дворник метет ее два раза на дню, но это летом. Осенью метет чаще и сжигает листья, но этого не видно, доносится только запах дыма. Зимой счищает снег и посыпает дорожку песком. Все всегда повторяется. На двух ветках дерева, что виднеются слева, листья каждую весну появляются на одних и тех же местах (только бы дворник не надумал ветки спилить). Сосульки на уголке крыши всегда вырастают одинаково. Когда они стаивают, становится грустно. Облака разные, но их видно редко. Кусочек неба у меня совсем махонький…

Я стою и смотрю сквозь зарешеченное окно, как Елизавета удаляется по чисто выметенной дорожке. Она почти не изменилась за все эти годы. Лишь еще больше стало седых волос. Каждый месяц она приходит навестить меня. Здесь неподалеку находится могила ее мужа. Она приходит ко мне после него. Главврач делает мне поблажку: во время нашего свидания мне немного ослабляют ремни, удерживающие руки.

Я никогда не говорю с ней. Только слушаю. Она рассказывает мне о погоде, о мировых событиях, о моде. Когда она уходит, я долго стою у окна в своей палате. Таких палат в здешней лечебнице очень немного. И в каждой можно встретить удивительную и непохожую на других личность. Каждая из них таит в себе свою индивидуальность, свою тайну… свой грех.

Скоро, очень скоро я начну навещать их. Извлечение на свет чужих грехов – ответственное занятие, требующее особой сноровки. Но я найду свой подход к каждому из них. Уж это я сумею…

А после них настанет и ваша очередь. Кто знает – быть может, именно вы – мой будущий преемник?