Текст книги "Ловцы желаний"

Автор книги: Михаил Сельдемешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Михаил Сельдемешев
ЛОВЦЫ ЖЕЛАНИЙ

– Ох, и воняет же здесь, – Капустин поставил одну ногу на подножку экипажа и начал счищать грязь с лакированного ботинка скомканным листком, вырванным из своего блокнота. – Сколько еще ехать, доктор? – обратился он ко мне.

– Чуть больше часа, – ответил я и только хотел уверить его, что к запаху быстро привыкаешь, как меня перебил возбужденный женский голос с другой стороны экипажа:

– Жорж! Здесь действительно дьявольское место! Я кожей чувствую какую-то зловещую ауру!

Извозчик, сидящий на козлах, покачал головой и перекрестился. Место и в самом деле не особенно подходило для загородных прогулок: абсолютная тишина, не нарушаемая даже птицами, унылый пейзаж, скучное однообразие которого подчеркивали бесконечно тянущиеся вдоль дороги потемневшие стволы деревьев, замершие в неподвижной болотной жиже. Ее испарения Капустин уже не раз поминал за время нашего пути. Я не был в этих местах очень давно, но каждый раз, когда оказывался здесь, у меня возникало одно и то же ощущение: эти края каким-то образом отстали от безостановочного движения времени…

– Ах, надо было взять с собой мадам Левскую, ей бы поправилось в этом сатанинском захолустье, – обладательница возбужденного голоса часто использована в своей речи словечки «дьявольский», «адский», «зловещий» и им подобные.

Но пора было продолжить путь, и мне пришлось окликнуть ее:

– Госпожа Капустина, не удаляйтесь от дороги. Эти болота – чрезвычайно коварная штука, уверяю вас. Засосет – не успеете оглянуться.

– В самом деле, Лизон, – вмешался ее супруг, управившийся, наконец, со своим ботинком. – Не увлекайся. Да ты испачкаешься, в конце концов!

Мадам Капустина, держа обеими руками подол платья, скакала по кочкам, как большая белая цапля.

– Все-таки надо было взять хотя бы астрологическую доску – сейчас мы могли бы устроить здесь сеанс, – не унималась она.

Лицо ее раскраснелось. Она подскочила к мужу и чмокнула его в щеку:

– Думаю, Жорж, у тебя все получится!

– О, да, – Капустин пригладил напомаженные волосы. – Я уже начинаю чувствовать, как вдохновение нахлынуло на меня, – его лицо сделалось чрезвычайно важным и самодовольным. – Это будет потрясающая книга… Ну что, пора? – обратился он ко мне.

– Конечно, пора ехать, – мадам Капустина полезла в экипаж. – Мне не терпится увидеть это адское место.

Извозчик в очередной раз покачал головой, что-то проворчал, и мы наконец-то снова тронулись в путь…

А теперь стоит ненадолго вернуться к событиям, предшествующим нашему путешествию. Итак, обо всем по порядку.

Вчера утром ко мне домой прибыл курьер из уездного полицейского управления. В кои-то веки я понадобился своему бывшему начальству. По прибытии меня самолично встретил Семен Ипполитович Кресс, уполномоченный по тюремному хозяйству.

– Ну, здравствуй, здравствуй, Яков Михалыч! Небось позабыл уже сюда дорогу? – Мы пожали друг другу руки, и он провел меня к себе в кабинет.

– Вот, решил организовать разминку твоим старым костям. Наверное, скучновато на пенсии-то?

– Да, старость подкралась незаметно, – я огляделся по сторонам. – Пока поднимался по лестнице, успел порядком запыхаться.

За пять с половиной лет здесь почти ничего не изменилось. Громкие ходики с потемневшими от времени ангелочками отсчитывали мгновения неумолимого хода времени. Покосившийся шкаф, заставленный пыльными книгами. От беспорядочно наваленных сверху папок он покосился еще сильнее, даже боязливо было лишний раз прикасаться. Еще несколько стопок распухших папок, перевязанных веревочками, громоздились в углу прямо на закапанном чернилами и усеянном сургучной крошкой полу. И на все это безразлично взирал Государь со стены. Более молодые посетители кабинета, чье зрение поострее, могли, приглядевшись, заметить, что высочайший лик засижен в нескольких местах мухами.

– Да ты присаживайся, – Кресс пододвинул к столу одно из кресел. – Сейчас чаек подоспеет…

– А ты, я вижу, все корпишь над бумажками? – кивнул я на груду исписанных листков на его столе.

– Эх, – он вяло отмахнулся. – Скоро тоже отправлюсь на пансион. У меня это хозяйство – вот где! – он хлопнул себя по загривку. – Нынче вообще прыгаю, как черт – комиссию ждем. Вздохнуть некогда, а тут еще этот писака привязался…

– Какой писака?

– Да Капустин. Ты не знаешь его? Весьма популярная в Петербурге личность. – Кресс встал и разлил по стаканам подоспевший чай. – Пишут со своею женой всякие страшные книжки. Барышни страсть как любят его писанину. И мои дочери туда же: начитаются этой галиматьи перед сном, а потом визжат от каждого шороха, как резаные. – Он отхлебнул из стакана и крякнул, обжегшись. – Так вот, этот каналья решил написать новую книжку, – он исподлобья глянул на меня. – Про Зеленые Камни…

Зеленые Камни – это довольно значительный кусок моей уже почти прошедшей жизни. Так называли крепость, в которой в свое время размещалась тюрьма. В ее стенах я имел честь служить врачом в течение почти четверти века. Вот уже несколько лет как тюрьма закрыта, но пустующая крепость так и осталась в ведении управления.

– Так пусть себе пишет, покуда хватит фантазии. Небось не запрещено, – высказался я.

– Просто так не желают-с. Хочет прежде осмотреть крепость, пощупать все сам, побеседовать с очевидцами – метода такая, – Семен Ипполитович ехидно усмехнулся.

– Послать его ко всем чертям, невелика птица. – По взгляду Кресса я понял, куда он клонит.

Он развел руками:

– Нельзя-с. Имеет связи и бумагу оттуда, – он показал пальцем в потолок. – С предписанием оказывать содействие и не препятствовать творческому поиску.

Семен Ипполитович тяжело вздохнул:

– Просьба у меня к тебе, Яша. Свози ты его туда, поводи, расскажи что-нибудь. Потратишь на них не больше дня, а мне ну никак! Ни минуты у меня свободной. – Он достал платок и утер лоб.

– Вот так-так, – я взял стакан с чаем и откинулся в кресле.

– Ты уж выручи меня, Яков Михалыч, а писатель в долгу не останется – оплатит тебе за беспокойство, сколько скажешь. Да и все равно лучше тебя Зеленые Камни никто не знает. – Тут он усмехнулся и достал что-то из стола. – Вот, подарил мне свою книжонку, называется «Кровавое послание мертвеца», хе-хе. Даже автограф для моих дурех чиркнул – вот будет радости-то.

В это время раздался стук в дверь и в кабинет вошли двое: элегантный господин в модно пошитом костюме и лакированных туфлях и дама с блестящими глазами, одетая в пышное белое платье.

– А вот и наш любезный господин литератор, – Кресс проворно выбежал из-за стола. – Позвольте вам представить доктора Савичева Якова Михайловича, о котором я вам рассказывал.

«Старый хрыч, – подумал я. – Уже и рассказать что-то успел».

Господин приподнял шляпу, под которой показались напомаженные волосы:

– Очень приятно-с. Жорж Капустин. А это – моя супруга. Мадам Елизавета Гурич-Капустина.

Мадам Капустина кивнула.

– Мое почтение, – я тоже встал и поклонился в ответ.

– Покорнейше благодарю, господа, за расположение к моей задумке, – продолжал писатель.

– Осмелюсь доложить, что еще ни с чем не согласился, – возразил я.

Мои слова не произвели на Капустина никакого эффекта, а вот его супруга сразу изменилась в лице, сделавшись совершенно растерянной.

– Мы как раз с Яковом Михайловичем обсуждали перед вашим приходом, – поспешил объясниться Кресс. – Я толком не успел ему объяснить всех деталей.

Семен Ипполитович стоял между нами с писателем, переводя взгляд с одного на другого.

– В таком случае мы могли бы пока… – Капустин кивнул в сторону двери.

– Что вы, что вы! – засуетился Кресс. – Мы сию же минуту устраним все недоразумения. – Его красноречивый взгляд в мою сторону заставил почувствовать себя виноватым.

Наступила неловкая пауза. Женщина так глядела на меня, что вынудила нарушить молчание первым. «Экая впечатлительная особа», – подумал я, а вслух произнес:

– Значит, книжки сочиняете?

– Пытаемся, в меру своих сил, – Капустин самодовольно ухмыльнулся. – Многие находят весьма забавным-с.

– Про мертвецов? – я хитро прищурился.

Писатель искренне расхохотался и пригладил свои волосы.

– Жорж хотел сказать – его творчество почитают, – вмешалась Елизавета. – От его историй становится просто дьявольски страшно, сердце так и стучит…

– Дорогая, не смущайте же меня перед любезными господами, – Капустин поцеловал жене ручку Но в облике его не промелькнуло и тени смущения. – Знаете, Яков Михайлович, я оказался приятно удивлен впечатлением от нашей встречи. По словам Семена Ипполитовича вы представлялись этаким, извините за выражение, нелюдимым сухарем.

– Вот как? – я посмотрел на Кресса – тот всем своим видом взывал к заступничеству писателя.

– Нет, вы не подумайте, – поспешил объясниться Капустин. – Это я образно, с присущей мне тягой к преувеличению. Разрешите же засвидетельствовать вам наше с Елизаветой самое искреннее почтение.

Я взглянул на его супругу, которая как раз собиралась что-то добавить:

– А вы книги любите, Яков Михайлович?

– Бывает, конечно, но не увлекаюсь, – ответил я. – Особенно ежели страсти всякие. Оно ведь как выходит: пока молодой – все времени в обрез, а состаришься – и глаза устают, и разумения не хватает…

– Полноте вам! – недоверчиво улыбнулся Капустин.

– А что читаете, если не секрет? – продолжала Елизавета.

– Бывает, что стишки там разные… – я засмущался.

– Господа, вынужден вас прервать, – вмешался в нашу дискуссию Кресс. – Вы уж не серчайте, но служебные обязанности неволят. Надобно мне сегодня еще несколько поручений исполнить.

– Что ж, Семен Ипполитович, тогда не смеем тебя отвлекать, – я оглядел всех присутствующих. – Полагаю, от меня ожидается решение? Раз на то воля Божья, чтоб употребить старика к делу, пусть оно так и будет.

Краем глаза я заметил, как сразу посветлело лицо Елизаветы Гурич-Капустиной.

И вот теперь известный писатель, его супруга и ваш покорный слуга едем в крытом экипаже в бывшую тюрьму под названием Зеленые Камни, в стенах которой я последний раз находился, если не ошибаюсь, почти десять лет назад. Внутри экипажа было гораздо уютнее, поскольку болота остались там, снаружи, а деревья, проплывающие за окном, вносили столь недостающий элемент движения в весь этот остановившийся пейзаж.

– Неужели это единственная дорога туда? – спросил меня Капустин, сидя напротив и покуривая папиросу через длинный дорогой мундштук. Похоже, запах болот больше его не раздражал.

– По крайней мере, единственная известная, – ответил я. – Наверняка есть какие-то тропы, про которые ведают лишь охотники да дикое зверье.

– Интересно, а долго его искать пришлось, путь этот?

– Насколько мне известно, никакой дороги раньше и в помине не было, – продемонстрировал я свои познания. – Ее очень долго прокладывали, перевозили сюда несметное число подвод с камнем и землей. Сколько в трясине сгибло рабочего люду и животины – тоже не счесть.

– Экая штука! – покачал головой Капустин. – И ради чего все затевалось? Иного места, что ли, сыскать не могли?

– Но даже после окончания работ несчастных случаев было – хоть отбавляй, – продолжал я. – Чуть отклонится какой-нибудь экипаж от дороги – и прямиком в болото. Особенно зимой плохо дело было: едешь как будто по твердому, а это лед. А подо льдом – сами понимаете что.

– Страху нагнали, Яков Михайлович, – снова покачал головой писатель. – А наш-то возница не заплутает?

– Не беспокойтесь, – поспешил я его успокоить. – Еще на моем веку по краям дороги столбики вкопали. Но начальство все равно наведываться в крепость из города не жаловало. Только в самых непредвиденных случаях.

– А были такие? – сразу оживился Капустин.

Я молча кивнул.

– А ведь это, на самом деле, была отличная идея, – он стряхнул пепел за окно экипажа. – Тюрьма, окруженная со всех сторон болотами. Наверное, сбежать отсюда было чертовски непросто?

– Вы абсолютно правы, – согласился я. – Единственная оттуда дорога, по которой мы сейчас едем, блокировалась несколькими кордонами, а соваться в болота, как вы понимаете, было равносильно самоубийству.

– Неужели никому не удалось убежать? – спросила мадам Капустина, вздремнувшая на плече мужа.

– Было несколько случаев. Правда, беглецам удавалось покинуть лишь саму крепость, а так как вариант с дорогой исключался, единственный их путь лежал через болота. Ну а там их судьба была полностью в руках Всевышнего. По крайней мере, никто о большинстве из этих людей никогда уже не слышал.

– Значит, все они… – Елизавета многозначительно недоговорила.

– Кто знает… Может, кому-то и повезло, но это маловероятно. Скорее всего, сгинули в трясине. Некоторых, кстати, впоследствии находили – пренеприятное зрелище, доложу я вам.

– Сколько невинных душ покоится на дне этих мрачных болот, – задумчиво произнес Капустин и что-то чиркнул в своем блокноте.

– Вот видишь, Жорж, я не зря чувствовала какие-то дьявольские флюиды! – снова ожила его супруга.

– О, да, дорогая, это кости утопленников звали тебя к себе, – замогильным голосом изрек Капустин и неожиданно схватил жену за плечо.

– Перестань! – она отмахнулась от него перчаткой. – Простите, доктор, я ненавижу, когда Жорж относится ко всему этому так несерьезно.

– Получается, что это была одна из самых надежных тюрем, – Капустин заложил руки за голову. – Именно поэтому у нее была особая клиентура, не так ли, мсье Савичев?

– А вы, я вижу, прекрасно осведомлены, мсье Капустин?

– Совсем немного. Прошу вас, Яков Михайлович, расскажите мне о Зеленых Камнях поподробнее. Да что там, я желаю узнать о них все!

Я улыбнулся, посмотрел в окно, в котором то и дело мелькали ветви низкорослого болотного кустарника, и спросил Капустина:

– А почему вам вдруг вздумалось написать именно о Зеленых Камнях?

Он внимательно посмотрел на меня, словно мой вопрос озадачил его, затем рассмеялся:

– Видите ли, писать все время о демонах, кознях дьявола и оживших мертвецах утомляет. Да и этим сейчас не удивишь нашу огрубевшую публику, а взволновать все это может разве что, пардон, только наивную девственницу-гимназистку. Мое же мнение таково, господин доктор, что реальность гораздо страшнее вымысла. Ведь после прочтения коротенькой заметочки в бульварной газете о каком-нибудь несчастном, удавившемся в порыве отчаяния, становится жутковато и погано на душе, чего роману про чудовищ достичь не удастся никогда, как бы живописно автор их ни изображал. Страшная реальность – вот что привлекает и пугает одновременно.

– В какой-то мере согласен с вами, – произнес я.

– Ну а что касается Зеленых Камней, – продолжал он, – о них ходит столько всяческих слухов и небылиц, что я решил удовлетворить неподдельный интерес публики, но не придумывая фальшивые байки, а описав несколько реальных моментов из жизни тюрьмы, лично побывав в ее стенах, окунувшись в ее атмосферу и поговорив с вами, живым очевидцем. Вот скажите мне, Яков Михайлович, есть ли во всех этих историях, что гуляют по Петербургу, хоть малая толика правды?

Блеск вдохновения в его глазах был настолько сильным, что я решил немного подлить масла в огонь:

– Честно говоря, я толком почти не слышал ни одной из них, но могу вас уверить, что те реальные случаи, очевидцем которых я был, заставляют поблекнуть все сказки, которыми тешит себя скучающая публика.

– О-о-о, – мадам Капустина прикрыла рот ладонью.

– Очень надеемся услышать хотя бы некоторые из них, доктор, – писатель сделал умоляющее лицо. – Но сначала все-таки расскажите немного об особенностях этих мест.

– Ну что ж, – я прокашлялся. – Тюрьма Зеленые Камни действительно имела особый статус. Состояла она целиком из камер-одиночек, что обусловливалось, как вы изволили заметить, уникальной ее клиентурой. Узники Зеленых Камней не были простыми уголовниками. Здесь сидели настоящие гении этого дела, особо опасные для общества личности, знатные и известные люди, а также много иностранцев.

– Иностранцев? – изумился он. – А этих-то каким ветром?

– Ну как же, – попытался объяснить я. – Шпионы там всякие, послы, замешанные в преступлениях.

– Теперь понятно.

– Каждый из них находился на особом попечении, – продолжал я. – Персонал тюрьмы соответствовал уровню подопечных. Высочайшие требования предъявлялись даже к рядовым охранникам. Брали только солдат с достаточным опытом и не имеющих ни одного нарушения за время предыдущей службы.

Мало того, каждый кандидат подвергался дополнительным испытаниям, пройти которые очень непросто.

– Каким, например? – заинтересовался Капустин.

– Всяческим. Помимо собственно отменного здоровья, физической выносливости и навыков меткой стрельбы: внимательность, память, сообразительность, реакция. Кроме того, солдат должным образом подготавливали с учетом специфики, а также регулярно проверяли на пригодность. Можете представить, как отбирался на службу офицерский состав?

– Да уж! – понимающе закивал писатель. – А вас, Яков Михайлович, тоже проверяли по-особенному перед тем, как допустили к работе?

– Мало того, после успешного прохождения этой проверки я был направлен на своеобразную практику в несколько обычных тюрем поочередно. Ох и насмотрелся же я там! Был, признаюсь, повод задуматься о своей дальнейшей карьере.

– И все же решились?

– Как видите, – развел я руками. – Помимо специально обученного персонала и усиленной охраны Зеленые Камни разительно отличались от остальных тюрем условиями содержания. Не то чтобы узникам сиделось вольготно, но отношение к ним было безупречным, чего я опять же не могу сказать о других местах заключения, в коих мне довелось до этого служить.

– И все-таки, в конце концов Зеленые Камни прекратили существование, – заметил Капустин.

– Да, – вздохнул я. – Тюрьму закрыли, узников распределили по действующим на тот момент заведениям. Но это должно было случиться. На самом деле, хорошо, что все повернулось именно таким образом.

– Что вы хотите этим сказать, Яков Михайлович?

– Видите ли, господин Капустин, Зеленые Камни существуют уже много десятилетий и, насколько мне известно, эту крепость всегда использовали именно для этого – наказания провинившихся. За все эти годы здесь накопилось столько зла, что оно стало ощущаться почти физически.

– Интересная мысль, – Капустин снова открыл блокнот.

– Вы сами почувствуете, как угнетают стены, когда находишься внутри здания. От долгого нахождения там развивается, выражаясь медицинскими терминами, депрессивное состояние. Я ощущал это на себе, наблюдал те же проблемы у своих коллег и заключенных, просидевших значительное время. Случались и экстраординарные случаи, о которых позже. Не знаю, поставили вас в известность или нет, но дело в том, что в течение почти полугода после того, как меня уволили со службы, я находился в психиатрической лечебнице.

Судя по изумлению в глазах моих попутчиков, я понял, что сей факт моей биографии не был освещен инстанциями, порекомендовавшими семье Капустиных мою скромную персону в качестве экскурсовода. Что ж, придется сделать это самому:

– Более всего там угнетает белый цвет: стены, потолки, халаты, наволочки, смирительные рубашки, лица соседей по палате. Да, угрюмые, бледные, не знающие солнца лица. И когда вокруг только белое, день за днем, так хочется туда, где буйствуют остальные краски. Из-за толстых стен кажется, будто мир снаружи ярок до необычайности.

– А ведь я мечтал когда-нибудь написать о заведении подобного рода! – воскликнул Капустин, видимо надеясь на мои услуги консультанта и по этой части.

– Ничего интересного для читателя, поверьте, – заверил я. – С виду все размеренно, тягостно и скучно. Страшно там, внутри, но понять этого, не ощутив, невозможно. Собственный недуг усугубляется безумием окружающих. От умалишенного можно ожидать всего, в любой момент. И чем больше рассудка осталось в человеке, тем труднее ему его сохранить в подобных условиях…

– Вам, как я полагаю, помогли, – прервал нить моих рассуждений Капустин. – А вообще, многих удается излечить от умственной болезни, по вашему личному опыту?

– Вы имеете в виду мой опыт пациента? – уточнил я.

Писатель кивнул.

– Только очутившись по ту сторону решеток, я осознал, насколько бессмысленна наша современная медицина с точки зрения душевных расстройств. Человек освобождается от безумия исключительно по воле Божьей – таково мое мнение. А все эти глупейшие издевательские процедуры и снадобья лишь мешают, а порой и губят все дело.

– Я почему-то именно так и полагала, – высказала свои мысли вслух Елизавета.

– Думаете, почему я смею с такой уверенностью делать выводы? – продолжал я. – В начале своей медицинской карьеры я имел опыт работы в одной из психиатрических лечебниц. Еще во время учебы я интересовался психиатрией, готовился посвятить себя именно этому разделу медицины. Возиться с человеческими органами мне казалось неинтересным и бесперспективным занятием.

– И долго вы там работали? – поинтересовалась женщина.

– Не очень. Ознакомившись с методами, применяемыми к умственно неполноценным пациентам, а также попытавшись привнести что-то свое, я в результате разочаровался. Хотя честнее, конечно, это назвать полнейшим непониманием предмета.

– Но, тем не менее, этот предмет вам удалось познать с обеих сторон, – подытожил Капустин.

– Как, наверное, вам пришлось тяжело, – посочувствовала мне его супруга.

– На самом деле мучился я, как вы изволили заметить, недолго. Ибо три года, проведенных в палате душевнобольных, я существовал лишь физиологически, мое сознание было полностью отключено от внешнего мира. Я продолжал находиться в Зеленых Камнях. Но, тем не менее, мне удалось выкарабкаться. Мой мозг все-таки смог переварить все это.

– А вы не боитесь, что… – Капустин замялся.

– Что по возвращении туда у меня могут снова начаться проблемы? – договорил я за него. – Не думаю. Я пережил это раз и навсегда, да и визит наш туда будет настолько мимолетен, что для каких-либо беспокойств нет ни малейшего повода.

Некоторое время мы ехали молча. Слышны были лишь поскрипывание колес да топот и похрапывание лошадей…

Очнувшись от полусонного состояния, в которое погрузила меня наша размеренная езда, я протер глаза и встряхнулся, прогоняя остатки сна. Капустин смотрел в окно. Его жена дремала, снова положив голову мужу на плечо: шляпка ее немного сползла, рот был чуть приоткрыт.

«А она недурна», – подумал я.

Капустин, видимо, догадался о моих мыслях и понимающе улыбнулся.

Сидя напротив своих благополучных экскурсантов, явившихся из совершенно другой жизни, я еще не предполагал, какая трагедия их ожидает. Это, конечно, моя вина: я не должен был соглашаться везти их сюда. Не следовало ворошить прошлое. Не следовало…

– Приехали! – крикнул извозчик.

Мы выбрались из экипажа. День был в самом разгаре. С другой стороны железных ворот раздался знакомый недовольный голос:

– Кого там еще нелегкая принесла?

– Открывай, Наумыч! – откликнулся извозчик. – К тебе писатель из города. Про тебя книжку будет писать.

Забренчала цепь, и из приоткрывшихся ворот показалось усеянное глубокими морщинами лицо с густой рыжей бородой. Это был Наумыч – бессменный сторож уездного тюремного управления.

– Ты что несешь, старый бес? – выругался он, настороженно оглядывая непрошеных гостей… – Яков Михайлович! – узнав меня, он сразу подобрел. – Уж не мерещится ли мне? Какими судьбами?

– Нет, не мерещится, Наумыч, – ответил я. – Ну как ты тут, как здоровьишко?

– Что мне станется…

– Одичал поди, болотная душа? – крикнул извозчик.

– Я вот сейчас возьму оглоблю и покажу тебе болотную душу, ядрена вошь! – огрызнулся Наумыч.

Извозчик добродушно засмеялся. Я подал сторожу бумагу от Кресса:

– Мы здесь с гостями немного побродим. Ты, Наумыч, мне только ключи дашь да пару фонарей.

– Бродите, сколько влезет, – он бросил беглый взгляд на Капустиных, открыл ворота, и экипаж неспешно заехал внутрь.

– Простите, любезный, а где у вас здесь уборная? – спросила мадам Капустина у сторожа. Похоже, ее слегка укачало.

– А вон там, за амбаром, – Наумыч указал рукой.

– Да-а, выглядит внушительно! – Капустин, задрав голову, оглядывал крепость.

На самом деле писатель конечно же пытался не подавать вида, будто Зеленые Камни его пугали. Не могла не внушать страх эта каменная глыба, выросшая среди болот и попирающая всегда мрачное затянутое тучами небо. Не мог не пугать завывающий в арках ветер. И уж безусловно внушала необъяснимое опасение эта огромная тень, отбрасываемая величественным зданием. Почему-то рядом с ним всегда оказываешься в тени, всегда зябнешь, несмотря на время года.

Я тоже смотрел на знакомые стены. Сердце слегка защемило от воспоминаний. Вот я снова здесь. Только теперь не наблюдается никакой суеты – мрачная крепость слилась с тишиной, навсегда поселившейся в этом месте.

Мы подошли к входу в здание.

– И вправду, «зеленые камни», – Капустин ощупывал стену, кладку которой покрывал зеленоватый налет, напоминающий мох. – Это из-за болотных испарений?

Я кивнул. К нам подошли посвежевшая мадам Капустина и сторож с ключами и фонарями в руках. Он уже предусмотрительно зажег их. Один я дал Капустину, второй взял себе.

– Глянь-ка, Лизон, – писатель кивнул на стену. – Зеленая.

Елизавета достала лорнет и долго пристально вглядывалась сквозь него в один из камней. Она даже поднесла руку к стене, но тут же отдернула, не успев дотронуться. Время от времени женщина что-то тихо бормотала. Слов я не слышал, но почему-то подумал, что она снова пожалела о позабытой астрологической доске.

– Ну ладно, Наумыч, я дальше сам, – сказал я сторожу.

– Ну, ежели чего, я у себя, – он развернулся и побрел к домику, возле дверей которого его поджидал извозчик.

Я отыскал в огромной связке ключ от главных дверей и отпер их. Они отворились с неприятным скрежетом.

– Давненько не смазывали, – усмехнулся Капустин. Я вдруг разозлился на него: ведь он совершенно посторонний человек; я входил и выходил из этих дверей много лет напролет, а для них это совершенно ничего не значит. Зачем они здесь?

– Еще не передумали? – холодно спросил я супругов.

Елизавета покачала головой, а Жорж снова рассмеялся. Я вздохнул и шагнул внутрь.

Писатель изъявил желание в первую очередь провести небольшую экскурсию по зданию. Мне было все равно, я ему не противоречил.

Первый этаж занимали служебные помещения. Весь представляющий какую-либо ценность инвентарь из них был своевременно вывезен. Мы оказались в просторной кухне. Несколько печей выстроились в два ряда. Посудные полки, развешанные по стенам, были пусты.

– И что здесь обычно готовилось? – стало интересно писателю. – Каша какая-нибудь постная?

– Бывала и каша, и много чего другого. Не забывайте, условия здесь особые. Кормили осужденных добротно. Столовались мы одним рационом, так что могу утверждать с полным знанием дела. Осетрины и расстегаев с икрой, конечно, не подавали.

Капустины рассмеялись. Следующей на нашем пути оказалась прачечная. Перевернутые кадки для белья так и стояли здесь вдоль стены, уже давно рассохшиеся. В углу стояла бочка, накрытая крышкой. Кажется, в нее раньше засыпали хлорку.

– А здесь, наверное, госпиталь был? – догадалась Елизавета о назначении следующего помещения.

– Так точно-с, – улыбнулся я. – Лазарет.

– Браво, мадам! – обрадовался и писатель.

От инвентаря остались только равномерно расставленные койки да стопка грязных рваных матрасов, сложенная у стены.

– А эта кабинка не для сиделки, случаем? – Капустин указал рукой в сторону непонятной комнатки с окошком, примыкающей к лазарету.

– Почти – для часового, – уточнил я. – Но пойдемте же дальше, мне не терпится показать вам свою гордость.

Это была моя лаборатория. Когда-то была. Сейчас здесь не осталось даже мебели.

– Прошу прощения, – извинился я. – Здесь я занимался приготовлением лекарств.

– И, наверное, алхимией какой-нибудь помаленьку? – пошутил Капустин, заслужив укоризненный взгляд от жены.

Но я не обиделся. В кабинеты начальства и бытовки для дежурной охраны мы просто заглянули – смотреть там было совершенно не на что.

– А там что за дверь? – писатель кивнул в сторону конца коридора.

– Выход на улицу: к баракам, где жили солдаты и офицеры, а также к хозяйственным постройкам, – объяснил я.

После беглого осмотра первого этажа мы поднялись на второй, с которого начинались собственно камеры. Мы шагали по длинному мрачному коридору, с одной стороны которого тянулась глухая стена, освещаемая лишь нашими фонарями, а с другой – металлические двери камер с выбитыми на них номерами.

– Мне рассказывали, – нарушила тишину мадам Капустина (она шла, держась за руку своего мужа), – конечно, это глупости, но я слышала, будто бы не всех узников выпустили, когда тюрьма закрылась. Кое-кого забыли…

– И сейчас, когда погаснет последний фонарь, они заскребутся в своих кельях, – пробасил Капустин.

– Ну я же просила, Жорж! – она стиснула его руку. – Ты, право, как ребенок.

– Насколько я помню, – ответил я ей, – все камеры оставили открытыми. Кстати, сейчас проверим, – я подошел к ближайшей двери и толкнул ее. Она почти беззвучно открылась.

– Вот здесь обычный узник коротал свои бесконечные дни и ночи, – пояснил я. – Остальные четыре этажа состоят из таких же камер, как эта.

– В точности таких же? – не мог поверить услышанному писатель. – И кроме камер больше ничего?

– Еще коридоры, но и они ничем не отличаются от этого.

– Получается, здесь больше нечего смотреть? – голос Капустина звучал разочарованно.

– Уверяю вас, если вы побывали в одной из этих камер, можно смело утверждать, что вы побывали и во всех остальных. Видите ли, господин писатель, тюрьма – это довольно скучное место. Люди в ней по большей части не живут, но существуют. Все их развлечения здесь. – Я пригласил супругов внутрь камеры и зашел после них. – Вот – окошко с толстенными решетками – единственное, что связывает несчастного с внешним миром…

– Погодите, а свидания с близкими? А письма? – остановил мое повествование Капустин.

– Никаких свиданий, – разъяснил я. – Корреспонденция один раз в неделю только с ближайшими родственниками и после внимательного изучения цензором.

– Эк сурово, – прокомментировал писатель.

– Вот – подобие стола, который служит для еды и написания тех самых писем, – продолжал я.

– Писать разрешалось только письма? – снова переспросил Жорж.

– Все, что душе угодно. Только бумага и чернила выдавались в ограниченных количествах. Поэтому романы никто не писал, – я улыбнулся. – Вот – скамья, она же – нары, которые служат для всего остального, то есть сна.

– Время подъема и отхода ко сну как-то ограничивалось? – продолжал допытываться Капустин.

– Это не каторга, – ответил я. – На работы никого не выгоняли. Главное – засвидетельствовать наличие узника утром и вечером.