Текст книги "Ловцы желаний"

Автор книги: Михаил Сельдемешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Санаторий, ей-богу, санаторий, – покачал головой писатель.

– Да, чуть не забыл, еще есть окошко в двери. – Я вышел, прикрыл за собой дверь, открыл окошко и, подражая дежурному, прокричал: – Заключенный Капустин, обед!

– Надеюсь, осетрина свежая? – откликнулся писатель.

Я вернулся в камеру.

– И так жить годами! – поразился Капустин. – Да здесь поневоле сойдешь с ума…

Жена тронула его за локоть, и он слегка сконфузился, поглядев на меня:

– Извините.

– Все в порядке. В неделю раз полагалась прогулка, – добавил я. – При отсутствии замечаний, конечно.

– Неужели больше ничего?

– Еще книги, – произнес я.

– Книги? – переспросил Капустин.

– Люди у нас сидели в основном образованные. Позволялось читать разрешенные цензурой книги. Здесь даже небольшая библиотека имелась.

Капустин присел за стол и начал что-то писать в своем блокноте. Я сел на кровать. Мадам Капустина осматривалась со скучающим видом.

– Сто одиннадцать, – сказала она через некоторое время.

– Простите? – не понял я.

– Камера номер сто одиннадцать, – она показала на открытую дверь, на которой был выбит этот номер.

Три единицы. Камера с этим номером была связана для меня с событием, которое навсегда отпечаталось в моей памяти. Хотя это и было очень давно.

– Вы хотели услышать одну из моих историй? – спросил я писателя.

Его лицо оживилось.

– Надеюсь, не одну, – он подчеркнул что-то в блокноте и приготовился записывать. Мадам Капустина присела рядом, на кровать.

Позже он назовет этот мой рассказ так:

Свидетель

Этот случай произошел на первом году моей службы в Зеленых Камнях. Возможно, именно поэтому он и произвел на меня столь сильное впечатление.

Поначалу, конечно, поражали меня условия, в которых приходилось работать. Меньше всего это походило на «места не столь отдаленные». Особенно в сравнении с моими предыдущими тюрьмами. А вежливость и манеры обычных солдат первое время приводили меня в самое настоящее замешательство. Привык я, правда, к новым порядкам быстро.

Однажды около двух часов ночи меня разбудил дежурный офицер. Он путано сообщил, что один из заключенных странно себя ведет: он вот уже почти два часа молотит в дверь и требует начальника тюрьмы, время от времени впадая в истерику и рыдая. Дежурный офицер умолял меня что-либо предпринять. Разбудить начальника тюрьмы в столь поздний час он не решился.

– Я было подумал, в карцер каналью, – оправдывался он, пока мы поднимались по лестнице. – Да так прикинул, что с Букиным что-то не то. Все время тихий, смирный, а тут…

Мы подошли к камере, возле которой стоял охранник. Из-за двери раздавались громкие металлические удары, ругательства и не менее громкие всхлипы.

– Кружкой по двери прикладывает, зараза, – прокомментировал солдат и тут же прикрикнул в сторону камеры: – Вот ты сейчас шомпола-то у меня отведаешь!

– Отставить! – Дежурный офицер распахнул оконце в двери камеры и грозно рявкнул:

– Отойти от двери, Букин!

Только тут я обратил внимание на номер камеры: сто одиннадцатый, три единицы. В этой камере сидел один из тех, кто был осужден на смертную казнь…

Дежурный замер в ожидании. Я сделал шаг к двери и, напрягая взгляд, вгляделся через оконце в полумрак камеры. Букин оказался коренастым мужчиной лет сорока. На его лице смешалось выражение страха и растерянности. Он стоял у противоположной от двери стены и молча смотрел на меня, часто и тяжело дыша.

– Чего вы хотите, Букин? – спросил я его.

– Мне нужно в другую камеру, я должен поговорить по этому поводу с начальником тюрьмы. – Ему приходилось прилагать усилия, чтобы четко выговаривать слова.

– Откройте дверь, – обратился я к офицеру.

Тот какое-то мгновение колебался, затем приказал охраннику отпереть камеру. Вблизи состояние заключенного оказалось гораздо хуже, чем можно было предполагать: беднягу била дрожь. Я попросил его сесть и успокоиться. Букин сел на нары, обхватил голову руками и какое-то время сидел так, что-то бормоча и покачиваясь из стороны в сторону. Наконец, видимо собравшись с духом, он выпрямился и, насколько мог спокойно, произнес:

– Я видел Трофима-Болотника.

Дежурный, стоявший у стены перед нами, выругался, после чего добавил:

– Вроде бы взрослый солидный господин, а до сих пор верит в сказки. Нет, ну вы поглядите только – этому долдону кошмары снятся, так он всю тюрьму готов разнести, бесов сын!

– Да не спал я сегодня! – огрызнулся Букин.

– Господа, – вмешался я. – Не знаю, как вы, а я бы хотел сегодня еще хоть немного поспать после чертовски трудного дня. Сейчас же я не могу взять в толк – о чем мы тут беседуем.

– Господин доктор! – Букина снова начало трясти. – Меня необходимо перевести в другую камеру, потому что беда не в том, что я его видел, а в том, что Трофим-Болотник тоже видел меня…

– Довольно! – Я резко поднялся и обратился к дежурному офицеру: – Значит так, распорядитесь, чтобы заключенного отвели в лазарет. Скажете санитару, чтобы дал ему успокоительное. Утром доложите обо всем начальнику тюрьмы.

– Надо было все-таки в карцер его, – сказал дежурный, когда Букина увели.

– Он бы закатил истерику и там, – ответил я. – Кстати, о каком «болотнике» он твердил?

– Так вы еще не слыхали? В здешних местах бытует легенда. Много лет назад у одного помещика родился сын. Папаша, видимо, был наказан за какие-то грехи, так как ребенок родился уродом, каких свет не видывал. Ну а родители, стало быть, не долго думая, взяли и свезли мальчонку в болота. Да там и бросили. Так вот, поговаривают, будто бы несчастный выжил и теперь мстит людям, зверски убивая их. Вот такая слава у наших болот… А Букин просто сбрендил, – сделал он вывод. – Ему же в последней апелляции отказали недавно. Больше года здесь сидел, а вот теперь виселица ему светит уже по-настоящему. Не выдержал, да и все тут.

«Возможно», – вяло подумалось мне, когда я возвращался к себе в барак. Той ночью мне пришлось долго ворочаться и задремать удалось лишь под утро.

В какой-нибудь другой тюрьме нарушитель спокойствия из госпиталя отправился бы прямиком в карцер. Но это были Зеленые Камни, и поэтому на следующее утро заключенный Букин, дежурный офицер и я сидели в кабинете начальника тюрьмы.

Каждый предмет обстановки напоминал здесь о тяжелом характере хозяина. Массивный стол покоился на толстых резных ножках. В углу стоял внушительный железный шкаф с торчащим из его дверцы ключом. Остальная мебель была под стать. Выпадала из общей картины лишь чернильница на столе. Она хотя и была достаточно объемной, но возлежащая на ее крышке легкомысленная русалка с отломанным кончиком хвоста никак не соответствовала царящему в этих стенах духу.

Николай Кондратьевич Юрковский, хозяин кабинета, прохаживался из угла в угол, заложив руки за спину Он занимал эту должность уже около семи лет. Я же на тот момент еще не вполне освоился на новом месте и знал Юрковского недостаточно хорошо.

Молчание, царившее в кабинете, нарушил Букин. Он выглядел гораздо лучше, чем вчера, и, казалось, совершенно успокоился.

– Я прошу лишь одного, – произнес он тихим, но уверенным голосом. – Перевести меня в любую другую камеру.

– А я в свою очередь, – голос Юрковского был слегка хрипловатым, – прошу обосновать ваше требование. Вы думаете, что у меня больше нет других забот, кроме как выслушивать какие-то бредовые истории? – Юрковский закашлялся. Мне было известно, что хронический кашель давно мучил его. Я, едва прибыв на место, стал готовить ему порошки, которые слегка помогали облегчить симптомы болезни.

– Я готов все объяснить, но прошу уделить мне какое-то время. – В глазах узника читались тревога и отчаяние. На лице его проступили красные пятна.

– Ну, хорошо, у вас есть пятнадцать минут, – Николай Кондратьевич сел за стол.

– Вчера вечером, – начал рассказ Букин, – я, как обычно перед сном, смотрел в окно. Луна была почти полная, и было достаточно светло, вдалеке различались даже отдельные деревья. Мне нравилось, как луна отражается от водной глади болот…

– Пятнадцать минут, Букин, – перебил его Юрковский. – Если можно, избавьте нас от художественных подробностей.

– Итак, – продолжил узник, – я смотрел на воду, как мое внимание вдруг привлекло какое-то движение. Поначалу я подумал, что мне показалось, но вскоре в просвете между деревьями я увидел человека, бредущего по колена в болотной жиже. Он что-то тащил за собой, но поначалу я не мог разглядеть, что это было. Через некоторое время человек выбрался на небольшую поляну и выволок из воды свою ношу – это оказались два больших мешка. Когда он выпрямился, внутри меня все похолодело: это был он – Трофим-Болотник!

– Но почему именно он? – не выдержал дежурный офицер.

– Да с чего, собственно, вы это взяли? – поддержал его начальник тюрьмы.

– Уверяю вас, господа, если бы вы тогда увидели его, то нисколько бы в том не сомневались. Дьявольское порождение, а не человек: огромного роста, с неестественно длинными мощными руками. Но что было особенно неприятным, так это его голова. Она выглядела так, что можно подумать, будто ему на нее надели большой горшок. И это при том, что шея практически полностью отсутствовала. Называть его физиономию лицом я не смогу, это святотатство. Свирепая чудовищная морда! Его движения были абсолютно несогласованны, но в то же время он был чертовски ловок. Самое же ужасное началось позже. Он развязал мешки и вытряхнул из них, словно щенят, каких-то двоих людей!

– Еще не лучше! – хлопнул себя по колену дежурный, но Юрковский жестом попросил его не мешать.

– Я было подумал, что несчастные мертвы, – не обратил внимания Букин. – Но это было не так. Трофим наклонился над телами и начал чем-то в них тыкать. Чем-то похожим на посох. Когда один из лежащих слабо зашевелился, Болотник переключился на другого. И тут, воспользовавшись моментом, первый вскочил и бросился бежать. Но у самой воды он внезапно обо что-то запнулся и со всего маху рухнул в болотную жижу. Трофим-Болотник стремительно, в два прыжка настиг его, схватил за ногу и, словно беспомощного ребенка, выволок обратно. В его резких движениях было что-то от насекомого. Омерзительное зрелище! Болотник занес над головой беглеца то, что я поначалу принял за посох. Это был какой-то металлический прут, толщиной примерно в два пальца…

– В два твоих или трофимовских? – не удержался от комментария дежурный офицер, видимо, не находивший в словах заключенного ни малейшего оправдания ночной выходке.

– Вас действительно волнуют такие подробности? – на этот раз начальник взглянул на своего подчиненного так многозначительно, что сразу отбил у того всякое желание демонстрировать собственное остроумие. – Что ж, Букин, ответьте ему.

– Обычных два пальца, – узник наглядно продемонстрировал, подняв вверх руку, выжидающе поглядел на уставившегося в пол дежурного и продолжил рассказывать: – На конце прут был усеян крючками. Человек, который так неудачно пытался убежать, отчаянно защищался руками. И в этот момент Трофим начал наносить удары. Он действовал без суеты, почти механически. Вскоре все вокруг него было залито кровью: в свете луны она казалась черной. Он методично наносил сокрушительные удары своим орудием и буквально разрывал им беднягу на куски! Было достаточно далеко, но мне кажется, я слышал звук раздираемой плоти, который уже никогда не забуду… Мне надо было тут же отпрянуть от окна, но я словно оцепенел. Меня парализовал ужас, я боялся пошевелиться! Не прошло и пяти минут, как от еще недавно живого человека осталось лишь кровавое месиво. После этого Трофим-Болотник отбросил прут, подошел к краю поляны, начал зачерпывать руками болотную воду и пить. Утолив жажду, он неспешно вернулся, подобрал прут и начал проделывать то же самое со вторым несчастным. Тот уже даже не пытался сопротивляться: похоже, что был без сознания или попросту умер от страха. Когда Трофим закончил, он некоторое время еще стоял и безучастно созерцал то, что натворил…

Я заметил, что Букин снова дрожит. Казалось, что он закончил говорить и Юрковский собрался было высказать свое мнение, как заключенный, словно собравшись с силами, продолжил:

– Внезапно он резко повернулся в мою сторону и увидел меня! Я тут же сполз вниз, и меня начало трясти. Я даже дышать боялся! Через некоторое время меня охватила такая паника, что я бросился к двери, начал колотить в нее и кричать. Мне в тот момент казалось, что Трофим-Болотник снова поднял свой железный прут и направился за мной… Ну а дальше вы знаете. – Букина била крупная дрожь, и я дал ему понюхать нашатырь, чтобы привести в чувство.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание. Юрковский ходил из угла в угол, заложив руки за спину. Наконец он остановился и произнес:

– Значит так, Букин… Даже если бы для беспокойства была хоть ничтожнейшая доля основания, я без промедления удовлетворил бы вашу просьбу о переводе в другую камеру. Но и я, и вы прекрасно осведомлены об условиях содержания, бытующих в Зеленых Камнях. Знать о той тщательности, с которой охраняется крепость, и бояться, что сюда проникнет кто-то посторонний, есть самое настоящее слабоумие. Да сюда целая армия просто так не прорвется, не говоря уже о каком-то лешем из детских сказок…

Лицо Букина сделалось растерянным. Он поочередно переводил взгляд на каждого из нас, словно ища поддержки, пытался что-то сказать, но вместо этого издавал непонятные мычащие звуки.

– Я вообще не понимаю, – вмешался дежурный офицер. – Ты же и так вот-вот перед Богом предстанешь. К чему весь этот концерт? Мы ведь не очень благодарные зрители, согласись…

– Да, мне уготована виселица! – зло огрызнулся Букин. – И я готов окончить жизнь в петле, а не так, как те двое несчастных на болоте…

– Ну довольно! – Юрковский сел на свое место за столом. – Я нахожу в данной ситуации две возможные причины: либо заключенный Букин решил над нами всеми поиздеваться, устроив эту комедию, либо ему пришла в голову не слишком оригинальная идея разыграть из себя сумасшедшего и таким образом увильнуть от виселицы. Считаю, что вопрос исчерпан в любом из этих случаев, и не вижу смысла уделять ему еще какое-либо внимание.

– Есть еще третий вариант, – сказал я начальнику тюрьмы, когда охрана вывела причитающего Букина из кабинета.

– Какой же? – спросил Юрковский.

– Он мог действительно сойти с ума…

– Послушайте, доктор, – Юрковский пытался быть со мной снисходительным. – Я прекрасно помню, что вы упоминали о своем опыте работы в лечебнице для умалишенных. Там содержатся несчастные больные люди, им не на что надеяться. Наших же клиентов отличают прежде всего расчетливый ум и холодный рассудок. Поэтому подобные типы, вероятно, пока еще могут производить на вас впечатление своими байками. Я же за многие годы успел изучить этих людей достаточно для того, чтобы распознавать все их гнусное лицедейство без особого труда.

– В таком случае, Николай Кондратьевич, Букин – очень хороший актер, поверьте моему хоть и небольшому, но опыту.

– Скажу больше, Яков Михайлович: большинство из сидящих здесь заткнет за пояс любого профессионала. Все они настолько расчетливы, хладнокровны и циничны, что потеря рассудка – последнее, что может с кем-либо из них произойти. Вы уж поверьте мне.

– Если не секрет: за что Букина приговорили к смертной казни? – спросил я Юрковского перед тем, как покинуть его кабинет.

– Он методично, одного за другим, умертвил своих родственников, претендовавших на большое наследство. Не исключено, что не менее зверскими способами, о коих мы сегодня услышали из его уст.

Беседа с Юрковским вызвала в моей памяти случай одного из пациентов сумасшедшего дома. Я наблюдал его несколько месяцев. Больного одолевали видения, в которых архангел сходит с небес и карает грешников священным огнем. Я посчитал беднягу безнадежным, им занялся мой коллега. Шло время, а описания, которыми больной делился с доктором, становились все подробнее, пока в видениях не начали фигурировать адреса и фамилии «грешников». Доктор навел справки, после чего пациентом заинтересовались в жандармерии. Оказалось, что описываемые им люди на самом деле пострадали когда-то давно от пожара. А вскоре свидетели опознали в нашем пациенте поджигателя. Зачем он все рассказывал, в конце концов выдав себя правосудию? Быть может, пытался примириться с совестью, переложив свою вину на плечи вымышленного персонажа, но зашел в игре своего воображения слишком далеко? И не то же самое ли происходит с Букиным? Не спросить ли у него имена тех несчастных с болота?

Следующий день был насыщен обыденными заботами, которые полностью вытеснили из моих мыслей инцидент с Букиным. Вспомнить о нем мне пришлось через пару дней, когда рано утром меня снова разбудил все тот же дежурный офицер и сообщил, что необходимо засвидетельствовать смерть заключенного Букина из сто одиннадцатой.

Он лежал прямо на пороге камеры. По словам охранника, тело узника буквально вывалилось в коридор, когда он отпер дверь. Лицо Букина было искажено гримасой безумия. Глаза остекленели, уставившись в потолок. Спустя некоторое время я определил, что смерть наступила в результате остановки сердца. Охранники перенесли тело Букина в мою лабораторию, где мне предстояло подготовить его к отправке в городской морг.

Я как раз собирался приступить, как услышал приближающийся кашель Юрковского. Я быстро плеснул в стакан воды и вместе с порошком подал появившемуся на пороге начальнику тюрьмы.

Когда его отпустило, Юрковский еще какое-то время молча сидел, уставившись на бездыханное тело Букина.

– Грех на мне, – наконец вымолвил он.

– Полноте вам, Николай Кондратьевич, – попытался я его успокоить. – Уступи вы ему, разреши перейти в другую камеру, Букину и там бы что-то привиделось. Не вполне здоров он был рассудком. Мои предположения все-таки оправдались.

– Но мне прощенья нет. Пошел на поводу инструкций – и как вышло. – Юрковский как будто совсем меня не слушал.

– Да поймите, – продолжал я попытки убеждения. – Приговор Букину вынесен не вами, а судом. И даже суд ни при чем – Букин сам себя наказал, когда нарушил закон и заповедь. Не вчера, так через неделю бы его повезли на эшафот. И удар мог хватить его в дороге. Ваше решение ничего не изменило, Букина все равно ждало одно.

– Но жене его было не все равно, – неожиданно произнес Юрковский.

– Какой жене? – не понял я.

– Приезжала на днях, красивая такая женщина, статная. И печальная очень. Большие печальные глаза. Но не позволил я ей встретиться. Не разрешил свидания с Букиным.

– Его жена здесь была? – удивился я. – Вот те на! Но вы права не имели разрешить, Николай Кондратьевич, ведь только перед казнью можно.

– Вот-вот! – Юрковский поднял вверх указательный палец. – А я не разрешил.

– Но откуда вам было знать?

– А она знала, чувствовала, а я… – начальник тюрьмы поднялся и подошел к лежащему на столе телу. – Эх, Букин, Букин. Такая красивая жена была. Глаза какие. Что же тебе, брат, по-человечески-то не жилось?

Я в это время насыпал в кулек травяной сбор и подал Юрковскому:

– Заварите это кипятком и выпейте на ночь, Николай Кондратьевич. И обязательно сегодня ложитесь пораньше. Не дело это – так утомляться.

Юрковский машинально взял у меня кулек, развернулся и побрел прочь. Я же, как только он удалился, вернулся к Букину.

Проведя необходимые приготовления, я уже собирался было накрыть тело простыней, как вдруг заметил, что в кулаке трупа что-то зажато. Не без труда мне удалось разжать пальцы, которые сжимали какой-то круглый плоский предмет, с легким стуком выпавший и покатившийся по полу. Подняв его, я узнал деревянное колесико из разряда тех, что используются в незатейливых детских игрушках наподобие деревянных лошадок. В тот момент я подумал, что это был некий талисман Букина. Вскоре его тело увезли, еще через некоторое время все забыли о неприятном инциденте.

Прошло около трех месяцев. Я находился у себя в лаборатории, когда прибежал один из солдат и сообщил о некоей ужасной, по его словам, находке.

– Куда идти? – спросил я солдата, как только мы спешно покинули лабораторию.

– С той стороны крепости сарайчик такой ветхий знаете? – Он семенил чуть впереди меня, показывая дорогу.

– У нас на территории много ветхих сарайчиков, насколько я помню.

– Этот к самой крепости приткнулся, – пояснил солдат. – Там соль хранится, которой обледенелые дорожки посыпаем зимой.

– Не помню, но это не важно. Что именно произошло?

– Не открывали-то его давно, – продолжал подходить к сути солдат. – А крыша совсем у сарая худая. Управляющий хозяйственной частью увидел ее сверху и заставил подлатать. Дожди-то вон какие льют – изведут всю соль подчистую…

– Не латать же мы эту чертову крышу идем! – начинал я терять терпение.

– Не-е-т! – ухмыльнулся солдат, и я понял, что пойму все, только увидев своими собственными глазами. – Замок там от сырости приржавел, так его прикладами сбивали…

Протиснувшись сквозь толпящихся у сарая солдат, я оказался внутри. Увиденное повергло меня в шок. Там на мешках с солью лежало тело человека. Хотя «человеком» его можно было назвать лишь с большой оговоркой. По сравнению с любым обычным человеком это был просто гигант. Помимо размеров в глаза бросалась непропорциональность всех частей его тела. Было в нем что-то от перевернутого кверху брюшком насекомого, и это вызывало особое, до судорог, отвращение. Но более всего производила впечатление его голова. Она была неестественно огромной даже для его роста. А там, где у всех людей должно быть лицо, находилось такое, чего уже не забудет любой, раз увидевший. Это был монстр из самого страшного сна. К счастью, он был мертв. Похоже, сломал себе позвоночник, проломив крышу и упав с приличной высоты. Именно соль, на мешки с которой он рухнул, по-видимому, замедлила разложение тела.

В руке мертвец сжимал железный граненый штырь, усеянный крючками и покрытый ржавчиной и темно-бурыми пятнами. И еще запомнилась одна неуместная для всего этого деталь: к железному штырю, над тем местом, где его сжимала рука трупа, была привязана игрушка – маленькая деревянная лошадка. Краска, некогда покрывавшая игрушку, облупилась. Рассматривая ее, я обнаружил то, от чего у меня на какое-то время все похолодело внутри: у лошадки не хватало одного из колес, а оставшиеся были в точности такими, какое сжимал в руке Букин перед тем, как его сердце остановилось.

Я вышел на улицу и взглянул наверх: высоко, точно над крышей сарая находилось окно камеры номер сто одиннадцать…

– Вот и Трофимки время пришло. Поозорничал порядком, – тихо раздалось позади меня.

Я обернулся на голос и увидел Лоскутова – неприметного старичка, служащего при тюремной кухне.

Слыл он старожилом Зеленых Камней и работал здесь почти всю свою жизнь.

– Вы что же, его знали? – от неожиданности выпалил я.

– Знавал, – кивнул старик. – Токмо малой он тогда был. Не такой великан, как сейчас, но все одно – крепче любого дюжего мужичка.

– Это когда было? – Я все еще порядком не пришел в себя.

– Годков двадцать тому, а может и все тридцать, – пояснил он. – Точнее покамест не могу упомнить.

С Лоскутовым мы присели на скамейке неподалеку. Он раскурил трубку и по моей просьбе стал вспоминать подробности знакомства с Трофимом-Болотником:

– Жара тогда стояла, мочи не было терпеть. А в городе учудили – отправили нам в обозе корзину с рыбой сырой. Так та еще по дороге вся стухла. Воняла – хоть святых выноси. Куды девать-то ее? Решили подальше на болото снести, где бы ее птицы да гнус всякий поели. Взяли мы с поваром эту корзину и вместе с солдатиком одним пошли.

– И охота вам было в топь соваться? Не страшно? – спросил я его.

– Охоты в том не было. Но запах терпеть совершенно сил не осталось. Ругали мы дураков из города всю дорогу, пока шли. Икалось им, наверное… Служивый впереди нас шел, со слегой, тропинку нащупывал. Он вроде бы дорогу знал, потому и взяли его. Когда идти мочи уже не было, решили рыбу бросить. Вместе с корзиной, чтобы не отмывать. Тут-то Трофим и показался.

Душа, поди, в пятки ушла? – предположил я.

– Не без того, – кивнул Лоскутов и выпустил изо рта струйку дыма. – Только неразумным дитем он тогда был. Громадным, правда, и безобразным. Глазищи, что блюдца, ей-богу. Зыркает ими, аж мороз пробирает. И идет к нам прямо по жиже болотной, ручищи тянет. Солдатик наш не выдержал, схватил ружье и перезаряжать начал. Так Трофим у него враз отобрал, никто и пикнуть не успел. Солдат с испугу попятился – и в самую трясину. Мы ему слегу скорее, а сами на бесенка краем глаза глядим.

А тот что? – не утерпел я.

– Дитя малое, что с него взять. Крутит ружье, вертит, а понять не может – на что оно употребляется.

Солдатика мы из трясины с божьей помощью вытянули, и тут как бабахнет. Нашел, видать, куда нажимать надобно было. Испужалось страшилище болотное пуще нашего. Бросил ружье и убег, только и видали. И знал же тропинки, бестия, не оступился ни разу.

– А еще когда-нибудь свидеться приходилось? – спросил я, когда Лоскутов закончил.

– Меня Бог миловал. Арестанты же некоторые видели. Уже позже узнал я, что его Трофимом-Болотником кличут и что злодейства он творит на болотах. Узреть его – плохой приметой было. А уж бегать в болота вообще только самые отчаянные головы надумывали.

Мы с Лоскутовым молча посидели еще какое-то время. Докурив, он постучал трубкой по краю лавочки.

– А еще молвили – сестрица у него была. В отличие от брата – красавица, каких белый свет не видывал, – продолжил старик воспоминания. – Как только подросла – убегла от родителей к братцу в болота. Показал он ей тропы тайные. А она его на злые дела повернула.

– Она? – недоуменно спросил я.

– А кому ж еще? Трофимка в детстве безобидный был, хотя и бестолковый. Даром, что голова двухпудовая. Заманивала она путников разных, а Трофим их губил. Конечно, кто бы по своей воле в болота сунулся?

– Но зачем ей это было?

– Любила она братца своего больше жизни, – со знанием дела пояснил Лоскутов. – И безобразным его не считала. А кто испужается вида его – тому смерть. А кто ж выдержит такое? Вот и мучили всех без разбору И знали же люди о красивой ведьме в этих окрестностях, но не могли никак удержаться, когда она своими глазищами огромными зыркала…

И тут я вспомнил упоминание Юрковским жены Букина, красавицы с большими очами. Мне как-то сразу сделалось не по себе. Я тут же принялся разузнавать о ней.

Оказалось, женщина явилась в крепость пешком, что уже само по себе никак невозможно. Постучала в ворота, показала разрешительную бумагу, и ее пустили. При этом никто нигде не удосужился записать факт ее прихода. Дежурившие в те дни разводили руками. Юрковский также недоумевал и не смог ничего объяснить. Ушла странная женщина так же незаметно для всех.

* * *

Когда Капустин закончил писать, он бросил карандаш, крякнул и удовлетворенно потер руки:

– Ну, удружили, Яков Михайлович! Это потрясающе, не правда ли, Лизон?

Его жена кивнула и вяло улыбнулась.

– Непонятно для меня только одно, – произнес писатель. – Что за жена такая? Неужели действительно сестрица Трофима сюда заявлялась?

– Могу только добавить, что наводил справки и выяснил, что у Букина никакой жены отродясь не было.

– А как же официальное разрешение? – изумился Капустин.

– Всего лишь бумажка, – усмехнулся я. – Вам получить подобное, думаю, не составило особого труда.

Писатель расплылся в улыбке. Елизавета чувствовала себя в этой камере не совсем уютно, и я предложил им перейти в какое-нибудь другое место.

Жорж Капустин, в отличие от супруги, находился в приподнятом настроении и снова принялся за свое:

– Дорогая, не желаете ли выглянуть в окно? Там чудный вид. Быть может, вам тоже посчастливится и им получите колесико на память…

Лицо Елизаветы вспыхнуло, она бросила на мужа сердитый взгляд, но промолчала.

Мы спустились на первый этаж и расположились и небольшом зале неподалеку от выхода. Здесь было много окон и достаточно светло, так что можно было погасить фонари. Уселись мы в том месте, где когда-то регистрировали вновь прибывающих узников.

– Букину, я так понимаю, ничего не привиделось, – вернулся к недавней истории Капустин. – А вообще чисто арестантам казались разные небылицы?

Вы тактично спрашиваете – сходили ли они здесь с ума? – уточнил я.

– В некоторой степени, – писатель виновато улыбнулся.

– Чрезвычайно редко, – ответил я. – Вашим вопросом вы напомнили мне один случай…

И хотим немедля услышать о нем, – оживился Капустин.

Озаглавит он его впоследствии:

Демон

Один из узников по фамилии Можицкий вдруг затребовал врача. Как только подошла его очередь, я нанес ему визит. Сидел он не один год, но обратился за помощью впервые.

– Понимаю, что жалоба моя не совсем по вашей части, – начал он с оправданий. – Но обратиться со столь деликатной проблемой мне больше совершенно не к кому.

– Вы правы, на оказание медицинской помощи в этих стенах я имею исключительное право. Итак, что вас беспокоит?

– Видите ли, – замялся Можицкий, – сегодня ночью у меня в голове послышались голоса…

«Вот те раз, – усмехнулся я про себя. – Очень даже по моей части, господин хороший. Сколько же я переслушал историй о голосах? Не счесть», – но с арестантом я делиться подробностями своего профессионального прошлого не стал.

– Вернее, всего один голос, – продолжал заключенный. – И от слов его мне сделалось худо.

– Понятно, – кивнул я. – Долго он с вами беседовал?

– Не могу знать. Проснулся я от голоса, а пропал он только под утро, когда светать стало.

– Этот голос как-то назвал себя? – поинтересовался я. – Или, быть может, он показался вам знакомым?

– Голос был самым обыкновенным. Он представился Демоном Окаменения…

– Вот как? – нисколько не удивился я. – И что ему было надобно от вас?

– Доктор, – в голосе Можицкого промелькнуло раздражение, – попрошу меня не сбивать, я все сейчас изложу сам. А иначе я только запутаюсь от ваших вопросов.

Я утвердительно кивнул и изобразил неподдельное внимание.

– Демон сказал, что для него настала пора явиться. Он будет первым. Он очень долго ждал и жаждет сделать это поскорее. Ничто не способно остановить его, – изложил узник и замолчал.

– И что вы ответили этому Демону Окаменелости? – спросил я, когда убедился, что пересказ окончен.

– Окаменения, – поправил меня Можицкий. – Но ответить я ничего не мог. Как бы громко я ни говорил, перекричать тот голос было совершенно невозможно.

– Вам удалось выяснить из его слов – что надобно лично от вас?

– Я должен ему помочь, – ответил узник и, опережая следующий мой вопрос, добавил: – Как я буду по делать – пока не сказал. Еще рано. Все, что мне сейчас предстоит – ждать его распоряжений.

– Эти голоса третьего дня вы услышали впервые? Раньше ничего подобного за собой не замечали?