Текст книги "Ловцы желаний"

Автор книги: Михаил Сельдемешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Не третьего дня, а сегодня! – обозлился Можицкий. – Как вы слушаете? И не было со мной никогда такого, потому и обратился. Я не душевнобольной, поймите, но сегодняшнее происшествие меня взволновало. Мне не хочется сойти с ума. Пока не поздно, меня нужно лечить.

– Душевные болезни у нас лечат из рук вон плохо, – покачал я головой. – Имеется в виду не заведение, а русская медицина вообще. Станут лить вам холодную воду на голову, держать в одной палате со всякими чудными – так скорее свихнетесь.

– А если частная практика? – предположил Можицкий. – Профессор какой-нибудь? Я могу ему платить.

– Ваше изъявление совершенно здравое, но не в этих стенах, – разочаровал я арестанта. – До окончания срока вашего заключения ваш единственный врач – вот он, сидит пред вами. Ежели, конечно, не случится какой-нибудь кризис.

– Но тогда будет поздно! – воскликнул Можицкий. – Как же теперь быть?

– Попробуйте не читать на ночь, – кивнул я на книгу, лежащую на столе. – Спите подольше, а главное – убедите себя, что такого на самом деле не бывает.

– Как знать! – не успокаивался узник. – Видите ли, очень давно я читал об этом Демоне Окаменения. Да, да, не смотрите на меня так! Книга называлась, как сейчас помню, «Каменные лета».

– Все, что нам снится, есть отражение нашего прошлого, – высказался я. – Не мое утверждение, прошу заметить, но авторитетного в медицине человека.

– С чего вы взяли, что мне все приснилось? – снова занервничал Можицкий. – Очень неуважительно ведете себя, изволю заметить.

– Делаю все возможное, дабы разобраться, – развел я руками.

– В книге той писали о всяких странных случаях, которые перед явлением демона обнаруживаются, – уже спокойно продолжил арестант. – Ничего такого не подмечали последние дни?

– Как будто все привычным образом, – пожал я плечами.

– Непростая эта книга была. «Каменные лета».

– У вас, судя по всему, возникло опасение за мою память, – улыбнулся я. – Но название книжки я еще не забыл. Хотите, наверное, чтобы и я прочел ее?

– Она очень редкая, вам ее не найти. – Его лицо исказила досада. – Как вас по батюшке, если не секрет?

– Яков Михайлович Савичев к вашим услугам.

– Боязно мне, Яков Михайлович, – задержал он на мне внимательный взгляд. – Чую – не к добру это.

– Обещаю на днях вас проведать, – я собрался уходить.

– Несказанно вам благодарен.

После обеда, прогулявшись по обыкновению во дворе крепости, я направился в здание. У входа стоял незнакомый мне человек в офицерской форме и разглядывал крепостную стену. Я догадался, что он – тот самый Алфимов, о котором упоминал на днях начальник.

– Прибыли, значит, к нам на службу? – спросил я, когда он обернулся.

Мы представились друг другу.

– Удивляюсь материалу, из которого выложили это сооружение, – пояснил Алфимов свое любопытство. – Давным-давно, судя по всему.

– Не имею ни малейшего понятия, – признался я. – Да вы не обращайте внимания.

– Не обращать, как вы изволили выразиться, не могу-с, – улыбнулся он. – В некоторой степени во всякого рода камнях имею толк.

– Что ж, вам виднее, – согласился я. – Я же весьма далек.

– Куда направляетесь, если не секрет?

– В библиотеку решил в кои-то веки заглянуть.

– Позволите сопровождать вас? – спросил Алфимов. – Я в здешних коридорах еще блужу. Подозреваю, вскоре мне самому понадобится тратить на что-то время, хотя до книжек, признаюсь, не охоч…

– Мое почтение, Яков Михайлович, – поприветствовал меня бессменный служащий библиотеки и смерил изучающим взглядом моего спутника.

– Позвольте представить нового, так сказать, читателя, – указал я на него.

– Алфимов Николай, – почтительно кивнул тот.

– Весьма приятно, Щегольков, – представился в свою очередь библиотекарь. – Собрание у нас, замечу, уникальнейшее.

– А нет ли у тебя, милейший, книжонки под названием «Каменные лета»? – поинтересовался я.

– Никак нет, – без раздумий ответил Щегольков.

– Неужели на память знаете? – изумился Алфимов, оглядывая шкафы с книгами.

– Я, сударь, каждую книжку здешнюю не на один раз перечел, – усмехнулся Щегольков. – Даже самые бестолковые.

– Многие наизусть знает, – добавил я. – Что ж, на мет – и суда нет.

– Ничего другого не желаете? – Вопрос библиотекаря скорее адресовался Алфимову.

– Надеюсь, в самое ближайшее время, – ответил я за Николая.

– А что за книга – достойная? – поинтересовался он, как только мы покинули библиотеку.

– Вряд ли. Больной один, в смысле – заключенный, утверждает, что с ним разговаривает демон из этой книжки, – решил я поделиться проблемой.

– А, понимаю, – закивал Алфимов.

– Я же – не вполне. Маловероятно, что Можицкий тронулся умом. По ходу нашей беседы я проверял cm отвлекающими вопросами. Он был сосредоточен, а внимание типичного душевнобольного рассеянно, отвечает он невпопад.

– Вы, я вижу, неплохо осведомлены в вопросе, – заметил Алфимов.

– Как и вы в строительном материале.

Мы рассмеялись.

– Имел опыт работы в психиатрической лечебнице, – пояснил я. – Можицкий изображает больного вполне сносно, только профессионалу заметна фальшь. Провоцируешь его, например, на смену эмоции, реагирует как самый здоровый человек. Реакция же обычно такая бурная…

– Тогда, выходит, надо ему для чего-то, – предположил Алфимов. – Выгода есть.

– И здесь непонятно. Отсидел он три года из пяти. Должен понимать, что условия содержания такие еще поискать. Не в каждом санатории, не говоря о сумасшедших домах.

– Насчет условий я, кстати, обратил внимание, – ухмыльнулся Николай. – Сам бы здесь посидел с превеликим удовольствием.

В один из следующих дней я опять находился в камере Можицкого. Узник сидел с поникшей головой. Демонический голос не оставлял его в покое все предшествующие ночи.

– Что-нибудь новое он хотя бы сообщил? – допытывался я.

Арестант вяло кивнул в ответ. Он выглядел подавленным – сказалось недосыпание. Вытягивать из него невразумительные ответы представлялось затруднительным занятием. Я собрался было уйти, но Можицкий заговорил:

– Он показал мне, как будут мучиться люди – это страшно.

– Какие люди? Когда? После его явления?

– Раньше, – узник обреченно посмотрел на меня. – Ему нужны человеческие жертвы, в них его сила. Ожидайте кровавые слезы.

Больше в этот день от Можицкого ничего добиться не удалось.

В коридоре меня окликнул Алфимов. В руках его была книга.

– Решились, как я погляжу? – спросил я.

– Исключительно по вашей части, – протянул он книгу мне.

«Каменные лета» – значилось на обветшалой обложке.

– Но откуда? – изумился я.

– Из библиотеки, – продолжал улыбаться Николай. – Стояла себе по алфавиту. Видели бы вы глаза Щеголькова. Заверял, что книги этой у него отродясь не было. Наверное, подумал, над ним решили пошутить. Но карточку на меня завел и книжку туда аккуратно вписал. Заодно я проверил – не брал ли ее ваш Можицкий.

– Вы опережаете мои мысли! – Мне снова пришлось удивиться.

– Не брал, – констатировал Алфимов. – Хотя, надо признать, читает он изрядно. И можно ли теперь доверять библиотекарю? Забыл вписать – а мы голову ломай. – Как-то незаметно Николай стал принимать активное участие в случае с Можицким, но я совершенно не возражал.

– Не могу я в толк взять, – признался я.

– И мне не по душе, – согласился Алфимов. – Что-то не складывается. Почитайте, вдруг поможет.

– А вы заглядывали?

– Первой страницы достаточно оказалось, – поморщился Николай. – Вздор, небылицы. Не верю я во все это.

…Демон Окаменения ступит на землю грешную первым из восьми. Ознаменуется его пришествие деяниями грозными. Падут камни небесные, губя зверя и птицу, неся разрушения. Из места такого бежать надо человеку, дабы не схваченному быть Демоном. Тогда сдавит он несчастного меж дланей своих, пойдет у человека кровь из рук его, заплачет кровавыми слезами. Принеся жертвы человеческие, окажется Демон на земле. И обратит он в камень острый: траву, лист, мех звериный и всю иную материю мягкую. И не станет человеку покоя, не сможет он найти отдохновения, всюду твердь окружит его…

Не в силах более удерживать слипающиеся веки, я погасил лампу и провалился в сон.

– Книга, о которой вы упоминали, оказалась в библиотеке, но раньше там ее не было. Как это понимать? – было моим первым вопросом Можицкому на следующее утро.

– Вы же прекрасно знаете, что книги мне приносят прямо сюда, по одной, – оправдывался он. – Я, признаться, удивлен не меньше вашего – очень уж она редкостная. Но полагать, что я, узник, имею отношение к ее появлению – бред собачий.

– Я передам ваши слова библиотекарю, – кивнул я.

– Не надо! – взмолился Можицкий. – Он тогда перестанет посылать мне литературу.

– Ладно. Какие у вас известия? Что нового просил передать ваш демон?

– Я не нахожу это забавным. – На лице его отобразилось страдание. – Вы прочли книгу?

– Скорее, бегло пробежался, – ответил я. – Но основная мысль, как я понял, связана с концом Света. И наступит он после появления всех восьми демонов.

– Да, Демон Окаменения – первый из них.

– Я изучил еще одну книжку, – придумал я, внимательно следя за узником. – О случаях умственных расстройств. Конец Света прорицает практически каждый второй из пациентов. Независимо от того – страдает он безумием по-настоящему или добивается, чтобы его сочли таковым.

– И куда же вы отнесли мой случай? – едко усмехнулся Можицкий.

– У меня сложилось ощущение, будто вы и эту книжку читали. – Я наблюдал за его реакцией.

– Да что вы понимаете в этом? – вспыхнул узник. – Вы – тюремный коновал! Заблуждаетесь в любом случае! Какой прок мне прикидываться? Можно подумать, будто умалишенных вы сразу до срока освобождаете. Но я и не безумен! – он весь напрягся. – Демон появится, и все вы убедитесь в правоте моих слов! Сегодня он сообщил мне о знаке, ждите свидетельство его приближения…

И через несколько дней знак, о котором твердил Можицкий и упоминалось в книге, был подан. Точнее, случился ряд происшествий, всех озадачивших.

Сначала поутру на территории двора, а также на дороге и в близлежащих окрестностях обнаружили мертвых птиц. Это происходило пару дней, а несколько солдат видели своими глазами, как пернатые замертво падали прямо на лету. Еще оказались побиты некоторые стекла. А одному посудомойщику, вышедшему вечером на улицу почистить котел, кто-то бросил в голову камень. Обошлось, правда, наложением повязки. А еще в один из дней в каше оказалось невероятное количество мелких камушков. Один из узников сломал зуб, и я не без труда удалял оставшуюся часть. Поварам пришлось держать ответ перед начальником тюрьмы, и в иной ситуации их участь была бы решена, но в свете целого ряда вышеозначенных событий служащие отделались легким испугом.

Можицкий, услышав о том, что строки из книги в какой-то мере оказались пророческими, равно как и его слова, не то чтобы торжествовал, но выглядел бодрее, нежели обычно.

– Я предупреждал вас, – грозил он мне пальцем.

– А я хочу в свою очередь предупредить вас, Можицкий, – ответил я. – Еще что-то в этом роде – и с вами буду объясняться уже не я.

– Могу замолчать! – сразу озлобился он. – Кого будете винить тогда? А? Это лишь начало, Яков Михайлович. Скоро начнутся жертвы, ему они нужны…

– Учтите… – произнес я, но не сумел закончить свою мысль и покинул камеру.

Часовые, чья смена только окончилась, сидели во дворе и курили. Внезапно один из солдат повалился со скамейки на землю, у него начались судороги. Товарищи перенесли его в лазарет. Когда я прибежал, у несчастного кровоточили глаза, чего мне, признаться, видеть еще не доводилось. А еще он так сжимал кулаки, что из-под ногтей тоже выступала кровь. У больного был сильный жар, он кричал. Ему сразу сделали промывание, а я в это время пытался отыскать в справочниках похожие симптомы. Безуспешно. Понимая, что положение серьезно, я распорядился в срочном порядке транспортировать беднягу в город. Пока запрягали лошадей, солдат скончался.

На этот раз к Можицкому вместе со мной отправился Алфимов.

– Мы вас выведем на чистую воду! – кричал он на перепуганного арестанта. – Вместе с вашим сообщником!

– Заблуждаетесь, господин офицер! – защищался Можицкий. – Испытываете ненависть ко мне, а я лишь посланец. Велите меня увезти отсюда, но жертвы не закончатся.

– А более ничего не желаете? – возмутился Николай. – Я поступлю по-другому. Для начала пресеку любую возможность вашего с ним общения.

– С Демоном? – изумился узник.

– С этим беседуйте хоть с утра до вечера, – процедил Алфимов. – А вот сообщнику вашему придется теперь туго. Никакого общения, вашу еду будут проверять с удвоенной тщательностью, а возвращаемую грязную посуду – с учетверенной.

– Когда вы поймете, что неправы, будет поздно, – Можицкий тяжело вздохнул. – Боретесь с вашим же единственным союзником. Я уже объяснял Якову Михайловичу, что мог молчать, но Демона Окаменения подобное приведет в ярость, жертв окажется неизмеримо больше…

– То есть предлагаете стать посредником между своими демонами и нами, так? – ухмыльнулся Алфимов.

– Я им уже стал, – спокойно ответил Можицкий. – Знайте, что и мне жалко людей. Обещаю всеми силами смягчить его гнев.

– Спаситель вы наш! – воскликнул Николай. – Уж постарайтесь, но за гибель моих людей кому-то придется ответить…

Настал черед нам с Алфимовым держать ответ перед начальником тюрьмы.

– Камни в еде еще можно было бы стерпеть, – Юрковский хмуро оглядывал нас, сидя за своим столом. – Хотя упущение серьезнейшее. Но смерть нашего солдата, да еще такая мучительная…

– Мессия этот откровенно лжет, – высказался Алфимов. – Всыпать бы ему шпицрутенами – по-другому бы запел.

– Сразу на дыбу, чего уж, – невесело усмехнулся Юрковский. – Что уже предприняли?

– За Можицким основательно приглядывают. Всем людям я наказал проявлять особенную бдительность. Обо всем подозрительном сразу немедля докладывать.

– Думаете, кто-то завелся среди наших? – внимательно посмотрел на Николая начальник. – Возможно ль подобное?

– Думаю лишь, что гадости творит не демон – как там этого каналью? – обратился он ко мне.

– Окаменения, – отозвался я.

– Надо полагать! – прокомментировал Юрковский. – Ежели так, нам всем место в ином заведении, верно я рассуждаю, Яков Михайлович?

– Согласен, – рассеянно кивнул я.

– Вас тревожит что-то? – заметил мое состояние начальник.

– Многое. В особенности – неизвестный мне недуг, поразивший человека.

– Яду ему подсыпали, – заявил Алфимов. – Чего тут думать?

– В городе должны будут сделать вскрытие, – предположил я. – Быть может, найдут что-то, хотя не уверен. Если солдата отравили, то совершенно неизвестным современной науке составом.

– Медицина могла далеко уйти, Яков Михайлович, пока вы в Зеленых Камнях свой талант зарываете, – произнес Алфимов.

– Знавал я места и похуже, господа, – вмешался Юрковский.

– Шучу я таким образом, – пояснил Алфимов и дружелюбно улыбнулся.

– Посмеялись, коли бы обстоятельства располагали. – Юрковский кашлянул. – Надо поскорее пресечь всякое дальнейшее развитие истории с Можицким. Еще один несчастный случай – и нам всем несдобровать.

– И не просто пресечь, а докопаться до сути, – добавил Алфимов. – Иначе мне просто не успокоиться.

Я уже достаточно хорошо знал натуру Николая и в последних его словах совершенно не сомневался. На самом деле разобраться в этой темной истории мне хотелось не меньше.

На очередной встрече с Можицким разговор не заладился. Тот продолжал обижаться за выказанное ему недоверие. На все вопросы отвечал неопределенно, о демоне вообще предпочитал не заикаться. Я собрался выйти из камеры, как узник вдруг прижался спиной к стене, выпучил глаза и надрывно заговорил:

– Не желаешь слушать меня?

– Отчего же… – попытался было ответить я, но вскоре замолк, поняв, что обращается Можицкий к самому себе. Судя по всему, от лица демона.

– Ты, ничтожный глупец! Услышь мой глас, узри мои деяния, узнай мою силу! Я выбрал новую жертву. Ищущего забытья предам я забвению, узды держащего на боль обреку, с трудом ковыляет пусть в Ад.

Последняя фраза была повторена несколько раз. Я сел за стол, макнул совершенно еще чистое перо в чернильницу и на всякий случай записал сказанное.

Жертвой стал конюх Харитонов. Спустя сутки после моей встречи с Можицким курьер отправился на конюшню и обнаружил там валяющегося в куче сена Харитонова. Курьер подумал, что тот по обыкновению своему пьян, но конюха сотрясали судороги. Когда его перевернули, увидели, как из глаз вытекает кровь. Не мешкая мы погрузили его в подводу и отправили в город. Умер Харитонов еще в дороге.

– «Ищущего забытья» – это значит любил за воротник закладывать, – Алфимов изучал начертанные мною слова Можицкого. – «Узды держащего» – тоже понятно, а вот почему «с трудом ковыляет»?

Мы снова сидели в кабинете начальника. Юрковский метал на нас грозные взгляды.

– Харитонов хромал, – объяснил я Николаю. – По пьяной лавочке полез холостить жеребца, лошадь его лягнула и повредила сухожилие.

– Тогда все понятно, – удовлетворенно протянул Алфимов.

– Весьма счастлив за вас, – едко заметил Юрковский. – Вот бы и нам хоть чуточку понимания. Послал в город депешу и сижу ожидаю порядочную взбучку.

– Они действуют весьма дерзко, считают нас простофилями, – ответил Алфимов.

– Считают? – криво улыбнулся начальник.

– Понятно, что нас пытаются всеми способами отвлечь от некоего значительного события, которое здесь назревает, – не обращал внимания Николай.

– Так оно еще только назревает? – хлопнул себя по лбу Юрковский.

– Николай Кондратьевич, – понимающе посмотрел на него Алфимов. – Ситуация неприятная, несомненно, но дайте нам с доктором время.

– Если бы все зависело только от меня! – Начальник вздохнул, встал и подошел к окну, заложив руки за спину. – Эти сволочи нас подгоняют, губят людей, а мы даже не знаем – кто они такие? С меня спросят со дня на день – что отвечать? Демон Окаменелости?

– Окаменения, – поправил я.

От взгляда обернувшегося Юрковского мне стало неловко.

– Один точно известен – Можицкий, – уверенно заявил Алфимов.

– Этот клоун меня волнует меньше всего, – начальник вернулся на место. – Отыщите второго, Алфимов, пока он не отправил всех наших людей к праотцам. Мне вас рекомендовали как толкового офицера. Поспешите, господа…

Юрковский начал кашлять и махнул нам, что больше нас не задерживает.

– Вы продолжайте выслушивать Можицкого, – произнес Алфимов, когда мы вышли из кабинета. – Постарайтесь все записывать, подмечать. Вам еще не перестало казаться, будто он прикидывается?

– Как ни жестоко развиваются события, но все еще смею утверждать, – кивнул я. – Хотя безумие с каждым разом изображает все лучше.

– Опыта набирается, собака, – выругался Алфимов. – Я к нему ходить не буду, займусь расспросами людей, еще кое-что выясню. Есть у меня несколько идей на сей счет. Посмотрим, кто кого еще оболванит.

Николай заспешил исполнять задуманное, а я направился к Можицкому.

– Он обещал, что жертв будет много, – сообщил узник. – Но я заявил, что не желаю быть провозвестником смерти. Просил избрать кого-нибудь другого вместо меня, но демон рассердился. Сказал, чем сильнее я буду сопротивляться, тем хуже придется людям.

Можицкий сидел на краю нар, опустив голову, изъяснялся негромко.

– Вы не спрашивали, почему умерли именно эти люди? – поинтересовался я.

– Что бы я ни спрашивал, ответов никогда не дается, – ответил он. – Сегодня он говорил о следующей жертве.

Я сел за стол и приготовился писать.

– Ангел сидит на плече его, – приступил Можицкий к пересказу. – Спас ангел и доблести знак от смерти летящей, но не избегнуть камня давящего. Старался запомнить слово в слово, Яков Михайлович.

Когда я отдавал бумагу с описанием Алфимову, то не верил, что Николай отыщет следующего несчастного до того, как начнутся судороги и потекут кровавые слезы. Тем не менее солдат был обнаружен. По крайней мере, Алфимов утверждал, что нашел кого надо. У солдата на плече была татуировка ангела (многие неоднократно видели ее в бане), а служа на Кавказе, он чудом избежал пули, попавшей в медаль. На груди солдата остался шрам, и сам он неоднократно рассказывал об этом сослуживцам.

С утра у солдата как будто болел живот. Первым делом я промыл ему желудок. Жара еще не было. Алфимов все это время расспрашивал – что тот ел вчера и сегодня. Питался солдат как обычно, вместе со всеми. Никто его ничем особенным не угощал.

– Я же не захвораю, доктор? – с надеждой вопрошал солдат. – Нельзя мне, семья у меня, никак нельзя. В бою выжил, неужто здесь погибель найду? Что за напасть такая происходит?

Мы с Алфимовым не знали, что ответить. Ложился спать солдат в нормальном состоянии, если не считать взволнованности. Утром мне сообщили, что у него несколько поднялась температура. Я решил зайти в лазарет сразу после визита к начальнику, куда был вызван.

Помимо Юрковского здесь присутствовал священнослужитель.

– Отец Димитрий, – представил его Николай Кондратьевич. – Прислан для освящения камеры Можицкого. – Начальник тюрьмы выглядел не очень довольным. – В ответ на мою депешу о происходящих здесь беспорядках. Яков Михайлович, проводите батюшку до места.

Я жестом пригласил отца Димитрия к выходу.

– Да, и еще, – окликнул меня Юрковский. – Из города доктор Госс прибыл для содействия. Слыхали о таком?

– Виделись раньше, кажется, – припомнил я.

– Он в лазарете, того солдата сейчас осматривает. Надо будет вам перетолковать с ним потом.

В присутствии меня и часового отец Димитрий окропил камеру святой водой и перечитал несколько молитв. В нужные моменты мы с часовым крестились.

Можицкий все это время сидел, забившись в угол и загнанно оттуда взирая на происходящее.

– Бес сидит в тебе, сын мой, – пробасил вскоре отец Димитрий. – Креста святого чураешься, душа грехом преполнена. Изыди, нечистый, изыди из раба божьего! Очисти, отец небесный, душу неприкаянную! – После чего так проникновенно запел, что проняло всех присутствовавших.

– Что теперь, батюшка? – спросил я его, когда церемония окончилась и мы вышли в коридор.

– Читать молитвы, – ответил он. – Все в руках господних.

Я попросил часового проводить батюшку до его кареты, а сам быстро пошел в лазарет.

Доктор Госс осматривал солдата, заглядывая ему в глаза. Тот был бледен. Мы поприветствовали друг друга.

– Уже начинается озноб и легкая дрожь, – сообщил Госс. – Я сделал кровопускание. Через глаза еще не шла. Признаться, никогда не доводилось видеть такого.

«Скоро увидите», – невесело подумал я, а вслух произнес: – Не думали перевезти его в город?

– А смысл? – пожал плечами Госс. – Пока доедем, пока примут, зарегистрируют – помрет солдатик.

Тот, о ком говорили, переводил обреченный взгляд с одного лекаря на другого, не в силах ничего поделать. Я не мог смотреть ему в глаза.

– А хина у вас имеется? – поинтересовался Госс.

– Да, но…

Договорить я не успел. Солдат вскрикнул и повалился на кровать. Тело его затряслось, из уголков глаз выкатились алые струйки. Через какое-то время все было кончено. Герой, прошедший войну и отмеченный наградами, бездыханно лежал, уставившись остекленевшими глазами в потолок. А тот, кто его убил, разгуливал где-то неподалеку.

Когда спустя несколько часов я зашел к начальнику, Алфимов был там. Они что-то оживленно обсуждали.

– Хорошо, что зашли, – бросил Юрковский, увидев меня.

– Уже трое, – вымолвил я упавшим голосом.

– Слыхали, – вздохнул Юрковский. – Можицкий себе только что язык отнял.

– Что? – Глаза мои округлились. – Каким образом?

– Откусил, шельма, – пояснил Алфимов. – И передал с нетронутым ужином. Еще вот это вам просил доставить, – Николай подал мне сложенный вчетверо листок, подписанный «доктору Савичеву».

Я бегло пробежался по строчкам.

– Пишет, что не желает больше приносить горе своими словами, – произнес я после прочтения.

– Да знаем, читали, – махнул рукой начальник.

– Что с ним сейчас? – поинтересовался я.

– Госс с ним занимается, – ответил Алфимов.

Я нервно заходил по кабинету.

– Это все совершенно запутывает, – заговорил я сам с собой. Обратив внимание, что от меня ждут объяснений, продолжил: – Можицкий не мог притворяться, он и в самом деле слышал голоса. Понимаете, он мог запросто умереть от болевого шока!

– Ваша версия не укладывается в наше понимание, – обеспокоенно произнес Алфимов. – Никто не возьмет в сообщники душевнобольного…

– Я не сказал, что он душевнобольной! – возразил я. – Он слышит голоса в голове.

– Что-то я не возьму в толк, – не понял Юрковский. – В чем разница?

Алфимов тоже непонимающе воззрился на меня.

– Вдруг у Можицкого способность предугадывать несчастья, которые происходят у нас в последние дни? – попытался пояснить я.

– Если допустить подобное, – отреагировал Алфимов, – то придется признать, что людей убивает Демон Окаменения.

– Не упрощайте, Николай! – взвинтился я.

В этот момент в кабинет заглянул доктор Госс:

– Яков Михайлович! Арестант вас к себе требует.

– Может, адъютанта ему еще выделим? – вознегодовал Юрковский.

– Как он? – поинтересовался я у Госса.

– Рану я присыпал, – ответил тот. – Очень возбужден, все время вашу фамилию пишет и в нас бумажки швыряет.

Юрковский недовольно покачал головой.

Можицкий выглядел неважно. Как только я появился, он сразу пересел за стол и начал писать. Заканчивая очередную мысль, подавал листки мне.

«Он в ярости, – значилось на первом листе. – За то, что я совершил, жертв станет неизмеримо больше».

– Но зачем вы это совершили? – спросил я. – Теперь будете передавать его слова на бумаге. Ради чего было причинять себе вред?

«Я был в отчаянии, – объяснил Можицкий. – Но стало хуже. За свою строптивость я должен буду видеть его жертвы».

– Он будет вам их показывать?

«Я буду это делать».

– Не понимаю.

«Я должен выйти из камеры и показать того, кому суждено умереть следующим».

Юрковский не возражал, а точнее – ему было все равно. Алфимов от комментариев воздержался. В сопровождении двух охранников мы с Можицким вышли из камеры. Он повернулся и пошел по коридору. Мы двинулись за ним. На развилках арестант замирал на какое-то время, поворачивался в известную лишь ему сторону и шел дальше. Словно он уже бывал здесь не раз. Выйдя на улицу, мы направились к баракам, затем зашли в один из них. Можицкий подошел к кровати, на которой отдыхал после ночного дежурства унтер-офицер Терехин, и указал на него рукой.

Услышав шум от сапог, Терехин открыл глаза и вскочил, ничего не понимая.

– Что? Что такое? – растерянно оглядывал он всех нас.

– Как ваше самочувствие, Пантелей? – спросил я его.

– На дежурстве как будто слабость почувствовалась, морозить стало, – он поежился. – А почему вы спрашиваете?

Какое-то время он глядел на меня, затем на Можицкого, пока до него не дошло.

– Нет! – замотал он головой. – Почему я? За что?

Неожиданно Пантелей вскочил и бросился на Можицкого, повалив его на дощатый пол.

– Сволочь! – кричал Терехин, сдавливая арестанту горло. – Сам подыхай, бесово отродье!

Охранники насилу его оттащили. Можицкий отбежал к стене, кашляя, нечленораздельно мыча и бросая на Терехина испуганные взгляды. Я попросил отвести его обратно в камеру, а унтер-офицера проводил до лазарета. На пути туда Пантелей пустил слезу.

Вскоре в лазарете появился Алфимов.

– Черт! – выругался он, глянув на Терехина. – Лучшие мои люди!

Доктор Госс слушал Пантелею легкие.

– Хрипов не слышу, – констатировал он.

– Почему мы? – внезапно спросил Николай.

– То есть, – не понял я.

– Четвертый случай заболевания. Заключенных как будто обходит стороной, – пояснил Алфимов.

– И правда! – поразился я догадке. – Может ли сей факт что-то значить?

– Обязательно, – кивнул Алфимов. – Я поразмышляю, а вы вместе с Госсом постарайтесь помочь Терехину хотя бы еще чуть-чуть продержаться. Эх, надо было ему удавить Можицкого ко всем чертям!

Доктор Госс и я искали хотя бы какое-то решение, когда мне принесли послание от Можицкого. Читая, я решил не обращать на него внимания, но арестант написал, что знает, как помочь больному. Вскоре я уже находился в его камере.

«У демонов возник спор. Демон Пепла пожелал стать первым. Я обещал помочь. Он спасет жертв Демона Окаменения».

– Пока плохо понимаю, – признался я.

«Не будет жертв – путь Демону Окаменения сюда закрыт. Вместо него придет Демон Пепла. Демон Окаменения поражает людей. Демон Пепла их спасает. Я могу спасти того офицера».

Спрашивать Юрковского я не стал, а в сопровождении охранников препроводил Можицкого в лазарет. По моей же просьбе туда пригласили Алфимова.

– Терехину стало хуже, – сообщил Госс. – Температура поднялась. И еще вот глядите, – он взял Пантелея за руку и чуть сдавил ноготь на его пальце – там сразу появилась капля крови.

Терехин стонал. Можицкий подал мне лист бумаги:

«Мне нужна чистая вода и пепел. Скорее».

Требуемое принесли. Можицкий плеснул воды в кружку, насыпал туда щепотку пепла и принялся что-то нашептывать. Терехин заметался на кровати, его начало трясти. Я напрягся, глядя то на Можицкого, то на глаза Пантелея, из которых вот-вот брызнут кровавые слезы.

Наконец Можицкий подбежал к унтер-офицеру, приподнял его голову и влил в рот содержимое кружки. Терехин проглотил, но судороги его не утихали. Никто не проронил ни слова. Алфимов стоял у дальней стены, сложив руки на груди. Пантелей еще какое-то время стонал и трясся, но постепенно затих. О том, что он жив, наглядно говорило тяжелое прерывистое дыхание. Доктор Госс наложил Терехину смоченную повязку на лоб. Николай также молчком покинул лазарет. Лицо его было мрачным.

Через два дня Пантелей Терехин встал с больничной койки в совершенном здравии и вернулся к службе. А Можицкий два или три раза в неделю призывал меня, и мы следовали на поиски очередной жертвы Демона Окаменения. И тут же, не дожидаясь начала хвори, излечивали человека при содействии Демона Пепла. Среди жертв стали попадаться и заключенные, что противоречило закономерности, некогда подмеченной Николаем. Узникам целебное снадобье просто подмешивалось в еду.

Прошел почти целый месяц с тех пор, как смерти от неизвестного недуга прекратились. Доктор Госс давно уехал, так ни в чем и не разобравшись.

В один из дней меня вызвал к себе Юрковский.

– Долго мы будем еще терпеть этого целителя? – негодовал он. – Согласитесь, что все время так продолжаться не может. Алфимову удалось что-нибудь разузнать?

– Мы с ним давно это уже не обсуждали, – признался я. – В наших с Можицким походах по крепости он, конечно, не участвует.

– Говорят, Николай в библиотеку зачастил в последнее время.

– Может быть, – пожал я плечами.

– А Можицкий что говорит?

– Ничего, – улыбнулся я. – Он пишет.

– О чем же? – Юрковский едва сдержал кашель. Лицо его при этом побагровело.

– Ждет, что со дня на день Демон Пепла переселится в его тело.