Текст книги "Ловцы желаний"

Автор книги: Михаил Сельдемешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Тьфу! – Николай Кондратьевич не очень жаловал подобную чепуху.

– Ничего не ест почти, осунулся, – продолжал я.

– А что так?

– Переживает, что демон этот принесет нам всем большое зло.

– Кто-то один из нас: либо я, либо господин Можицкий должен в результате всей этой истории переселиться в палату буйнопомешанных, – подвел итог Юрковский.

– Яков! – окликнул меня Алфимов, когда я возвращался от начальника.

– Давненько тебя не видел, Николай, – обрадовался я. – Выглядишь невыспавшимся.

– Есть такое дело, – кивнул он. – Разговор у меня к тебе серьезный. Пойдем на свежий воздух.

Мы разместились на скамейке во дворе.

– Если не ошибаюсь, вы последний раз чудесным образом исцелили господина Логрезе? – приступил он к делу.

– Ты так говоришь, словно я какой-то шарлатан, – усмехнулся я.

– Да при чем здесь ты, – покачал головой Николай.

– Логрезе – это который с особыми условиями содержания? – припомнил я вчерашнего «клиента» Можицкого.

– Совершенно верно, – подтвердил Николай. – Я сейчас приставил к нему своих людей…

– Для чего?

– Дослушай. – Он был необычайно серьезен. – Если вдруг кто-то справится у тебя о здоровье Логрезе, отвечай, что ему совсем худо.

– Но…

– Делай, как я скажу, пожалуйста! – Николай был неумолим. – И самое главное – обязательно запомни, кто у тебя о нем справлялся помимо Можицкого. К чудотворцу этому без меня больше не ходи. Если я прав, он захочет свидеться с тобой завтра.

– Так и есть, – удивленно подтвердил я.

– Пойдем к нему вместе. Ты все хорошо понял?

– Я ничего не понял, Николай, – признался я.

– Поверь, так надо, – устало произнес он. – В самое ближайшее время все узнаешь, а сейчас я вынужден упасть на свою койку и провалиться в беспамятство на несколько часов.

– Лучше до утра, – посоветовал я.

Алфимов, скорее всего, внял моему совету, а вот я мосле разговора с ним уснуть не мог совершенно. То, что Николай движется в правильном направлении, не вызывало никаких сомнений. Но даже малая часть услышанного наводила на мысль, что истинная подоплека затянувшейся истории с демонами даже приблизительно не сходится с моими представлениями о ней.

Поутру, заглянув в лазарет, я наткнулся там на унтер-офицера Терехина.

– Яков Михайлович! – радушно поприветствовал он меня. – Решил вот заглянуть, а то все времени не хватало. Мельком вас вижу, такой занятый вы постоянно. Подумал, что с утреца правильнее будет.

– Как ваше самочувствие, Пантелей? – поинтересовался я.

– Не жалуюсь и хочу лишний раз поблагодарить, – Терехин снял фуражку. – Спасли вы меня от смерти мучительной.

– Не меня, не меня, Пантелей, – улыбнулся я.

– Да, да, – закивал унтер-офицер. – А ведь я его, признаться, чуть было того, не придушил. А вышло вон как. Но и вам я по гроб жизни. Не позволь вы тогда сумасшедшему этому пойло мне в глотку влить – лежал бы я сейчас на кладбище, червя потчевал.

– Значит, сумасшедшим его считаешь? – поинтересовался я.

– Мне то неведомо, – пожал плечами Терехин. – Главное – гибнуть народ честной перестал.

– И не только честной, – усмехнулся я. – Арестантов Можицкий тоже спасает.

– Знаю, – кивнул Терехин. – Слыхал – даже особого одного навещали. Как же его…

– Логрезе, – подсказал я.

– Точно. Как он, кстати?

Я хотел было не задумываясь ответить, что все в порядке, как вдруг вспомнил вчерашнее предупреждение Алфимова. «Пантелей Терехин! Зачем же ты спрашиваешь?» Кровь прилила к моему лицу, я на время потерял дар речи.

– Что с вами, Яков Михайлович? – обеспокоился унтер-офицер.

– Хорошо, что ты напомнил мне, Пантелей, – вымолвил я, вспоминая указания Николая. – Господину Логрезе Можицкий отчего-то помочь не смог. Даже не знаю – в чем дело. Ему хуже и хуже с каждым часом. Побегу, навещу его…

– А что же он не в лазарете? – не отставал от меня Терехин.

– Особым не положено, ты же знаешь.

– И то верно, – согласился Терехин. – Я бы на вашем месте Можицкого еще раз к нему привел – может, напутал чего, в голове-то у него ветер гуляет.

– Так и сделаю, Пантелей, а сейчас извини… – я ускорил шаг.

– Удачи, Яков Михайлович! – отставая, Пантелей помахал мне в след фуражкой.

Алфимова, к счастью, удалось отыскать быстро. Тот снова был бодр и деятелен.

– Терехин Пантелей! – выпалил я, едва подбежав к Николаю.

– Я так и думал! – потер он ладони.

– Неужели он? – изумился я.

– Да, – кивнул Алфимов. – Каким бы диким это ни показалось.

– Но зачем?

– Позже, Яков Михалыч, вопросы позже, – он увлек меня к лестнице на второй этаж. – Он о чем-нибудь просил тебя? Давал советы?

– Советовал привести Можицкого к Логрезе еще раз.

– Все сходится! – ликовал Алфимов.

Пришли мы к камере Можицкого.

– Что же вы, господин чудотворец, вашему последнему подопечному не помогли? – заявил арестанту Николай.

Можицкий непонимающе захлопал глазами.

– Господин Логрезе лежит в своей камере, – продолжал Алфимов. – Дрожит, вскрикивает, подушку зубами рвет.

Мне отчетливо увиделось, как глаза Можицкого на миг вспыхнули. Не утаилось это и от взора Николая. Узник подсел к столу, набросал несколько строк и протянул нам:

«Демону Окаменения удалось обмануть Демона Пепла. Но сейчас все стало ясно, и мы должны вылечить Логрезе. Мало времени!»

Прочитав, я ждал реакции Николая, ибо не был посвящен в задуманные им планы.

– Отправляемся к нему немедля, – решил Алфимов.

В предыдущий раз Можицкий лишь дошел до дверей господина Логрезе. Снадобье подмешали ему в еду. Сейчас же Алфимов дал указание своим людям пропустить нас в камеру всех троих.

Логрезе предстал перед нами целым и невредимым. Сей факт поверг Можицкого в смятение.

– Удивлены, господин целитель? – ухмыльнулся Алфимов. – Узнаете этого человека? – обратился он к Логрезе.

– Безусловно, – ответил тот с небольшим акцентом. – Этот господин – мой заклятый враг. Его единственная цель – убить меня.

Можицкий бросился на Логрезе, но охранники Алфимова были готовы к подобному исходу. Можицкого тут же скрутили.

– Увести и никого к нему не пускать, – распорядился Николай. – Это его настоящая фамилия?

– Да, – подтвердил Логрезе. – Он поляк.

– Единственное, что для меня осталось загадкой – причина подобной ненависти, – произнес Алфимов. – Не проясните вкратце?

– Мы с ним – члены Ордена Преданности, – ответил Логрезе. – Организация эта разбросана по всему миру. Вступая в нее, даешь клятву. После этого Орден в любой момент времени может отдать приказ, который ты должен выполнить, невзирая ни на что. Чаще всего это связано с помощью попавшим в беду другим членам Ордена. Почти никогда не примешивалась политика. Пока я был молод, готов был ради Ордена на все. Но с годами, обзаведясь семьей, друзьями, думаешь уже совершенно иными категориями. Как вы поняли, я отказался выполнить приказ.

– И за это ждет неминуемая смерть? – угадал я.

– Да, – подтвердил Логрезе. – Мне удалось спрятать свою семью, расставшись с любимыми людьми навсегда. Можицкий – один из фанатиков. Он шел за мной по следу всегда и однажды едва не настиг. О вашей крепости я был наслышан и думал, что лучшего убежища не сыскать. Но, как видите, они едва не добрались до меня и здесь.

– Они были весьма близки к своей цели, должен признать, – произнес Алфимов. – У Можицкого, кстати, был сообщник. Его в данный момент уже должны арестовать.

– Наверное, такой же член Ордена, которому отдали приказ убить меня, – предположил Логрезе. – Этих вы схватили, но где вероятность, что нет кого-то еще или что Орден не пошлет новых? Так и буду сидеть здесь до скончания своей жизни и ждать…

– Неужели балагану наступил конец? – не верилось Юрковскому. Начальник пребывал в отличном расположении духа. – Алфимов, вы будете представлены к награде, но сначала объясните нам, наконец, что творилось в этих стенах последнее время?

– Сразу успокою, Николай Кондратьевич, – никаких чудес, – улыбнулся Николай.

– Слава богу! – возвел руки к небу Юрковский.

– А происходило у нас хитроумное покушение на убийство узника с особыми условиями содержания, – продолжал Алфимов. – Для исполнения плана уничтожались невинные посторонние люди. Исполнители: арестант Можицкий и унтер-офицер Терехин…

– Кто? – изумился Юрковский. – Наш умница Терехин?

– Увы, Николай Кондратьевич, – развел руками Алфимов. – Но давайте обо всем по порядку. Подозревать Можицкого я начал еще до смертельных случаев, как только Яков Михалыч поделился со мной, что распознал в арестанте симулянта психического расстройства.

– Что, и вас к награде представлять? – обратился ко мне Юрковский.

– Безусловно, – заверил его Алфимов. – Без помощи нашего доктора ничего бы у меня не выгорело.

– Полно вам, – заскромничал я.

– Когда начала прослеживаться связь между так называемыми пророчествами Можицкого и реальными происшествиями, я, как вы знаете, установил за ним тщательное наблюдение, – продолжал Николай. – Интересовал способ, посредством которого узнику удается общаться со своим сообщником. С едой ничего не передавалось – это вскоре установили. Но, оказывается, Можицкий продолжал заказывать книги в библиотеке. Представляете?

– В его тогдашнем состоянии это должно было настораживать, – заметил я.

– Меня и насторожило, – улыбнулся Алфимов. – Можно, конечно, было запретить ему чтение до поры до времени, но я боялся, что эта единственная ниточка, связывающая Можицкого с сообщником, оборвется. Поэтому книги доставлялись арестанту исправно, а он с удивительной быстротой их умудрялся прочитывать. Щегольков заверил меня, что любая сданная или выдаваемая книга им самолично проверяется, дабы предотвратить переписку между заключенными. Попросив книгам Можицкого уделять удвоенное внимание, я тем временем засел за библиотечные карточки.

– Поясните, – попросил Юрковский.

– Узник связывался с сообщником посредством книг, – пояснил Алфимов. – В этом не было сомнений. Следовательно, второй участник должен был «читать» те же самые книги, что и Можицкий. Мне оставалось сопоставить это по карточкам выдаваемых книг.

– Разумно, – одобрительно закивал начальник.

– Но не так просто, – добавил Алфимов. – Сведений было слишком много, я запутался, никак не мог избрать верного метода, а когда нашел, уже было поздно – спасти никого не удалось. Но зато у меня был человек, бравший те же самые книги, в том же порядке, что и Можицкий. Пантелей Терехин.

– Мерзавец! – не сдержался Юрковский.

– Удивлен я был не меньше вашего, – признался Николай. – Безупречный офицер, тем более сам недавно пострадавший от злоумышленника и едва выживший. Поэтому я не спешил с выводами. Но конечно же организовал контроль всей деятельности Терехина. В библиотеку он, к сожалению, ходить перестал. Следующее, чем я пристально заинтересовался, это почта Можицкого.

– Кстати, вот и еще один способ, – заметил начальник.

– Слишком приметный, – возразил Алфимов. – Поэтому задействовали его косвенно. Начнем с того, что письма Можицкому приходили только от матери, и на них он никогда не отвечал. А вскоре после прочтения разрывал и, как полагается, сдавал с грязной посудой. Письма рвут многие узники, по разным личным причинам. Но клочки Можицкого я подобрал, – Николай достал портсигар, откинул крышку и выложил из него на стол Юрковского несколько мелких обрывков.

– А зачем? – не понял начальник. – Письма же все читаются.

– А вы взгляните, – указал на стол Алфимов. – Ничего не замечаете?

Николай Кондратьевич нацепил на нос пенсне и пригляделся.

– Что здесь не так? Не томите!

– Как будто дырочки аккуратные в некоторых местах, – предположил я.

– Вот! – обрадовался Алфимов. – Словно их протыкали сухим пером, не макая в чернила.

– И что они означают? – не унимался с расспросами Юрковский.

– Не торопите же! – взмолился Николай. – Пока целитель изображал спасение людей от своих демонов, все затихло: ни книг, ни писем от матушки. Но стоило вам, Яков Михайлович, сопровождать Можицкого к очередной жертве, я проникал в его камеру и тщательно обыскивал. В первый же раз нашел три забавных мизерных кулечка, умещающихся в одной руке: белый, черный и красный. Белый от раза к разу худел. Похоже, его содержимое и являлось тем самым противоядием, излечивающим предварительно отравленных людей. Вскоре белый кулек опустел вконец, а Можицкий все ходил, лечил. Но это уже была совершенная фикция. Люди отравлены не были. Я убедился в этом, когда перестал подмешивать его снадобье в пищу узникам. Не заболел из них никто.

– А остальные кулечки? – не терпелось узнать начальнику тюрьмы.

– Они меня беспокоили гораздо сильнее, – ответил Алфимов. – Внутри я обнаружил какую-то перемолотую траву. Ее я высыпал и забрал с собой, а взамен наполнил кулечки травяным сбором Якова Михайловича. Помните, я просил у вас что-нибудь для успокоения нервов?

Я рассмеялся.

– И вдруг настал момент, когда после долгого перерыва Терехин взял в библиотеке книгу. Подержал немного у себя, а потом вернул. Книжку я эту сразу изъял и принялся изучать страницу за страницей. Но нс нашел ничего, даже никаких пометок.

– А не мог он, например, вклеить страницу со своим текстом? – предположил я.

– Технически слишком сложно, – ответил Алфимов. – Но версию эту предусмотрел и к неудовольствию Щеголькова заставил того бегло проверить содержание. Естественно, что безрезультатно. Пантелей тут же отправляет письмо в город некоей госпоже Валенской. Письмо незамедлительно доставляют мне…

– Надо же! – поразился Юрковский.

– Внутри конверта несколько листков, – продолжал Николай. – На первом написано название той самой книги, числа через запятую…

– Номера страниц? – пришло мне на ум.

– Точно, – подтвердил Алфимов. – А еще словечко иностранное…

Николай взял бумагу и написал на ней «preto».

– Не знаете, что означает? – спросил он меня. – На латынь не похоже?

– Мне незнакомо, – покачал я головой.

– Почему-то думаю, что означает это «черный» на каком-то языке, – высказал мнение Алфимов.

– С чего вдруг? – не понял Юрковский.

– Черный мешочек, – пояснил Николай.

– А-а, – кивнул начальник, но понимание на его лице отсутствовало.

– Так вот, – продолжал Алфимов. – А еще там было несколько чистых листов. Вернее, с точками. Чернилами на бумаге беспорядочно разбросаны точки.

Мы с Юрковским безмолвно ждали дальнейших объяснений.

– Взял я новую бумагу, наложил вместе с этими листами на стекло и перерисовал в точности, как оно было. А послание запечатали обратно в конверт и отправили по указанному адресу. Вместо точек нарезал я аккуратных дырочек. Теперь все, что оставалось – это открывать перечисленные страницы книги, накладывать листы с прорезями и читать. Что я, собственно, и произвел. Буквы складывались в слова, слова – в предложения: «Влево, десять шагов, влево, пять шагов, прямо, направо…» Подошел я к камере Можицкого и выполнил все, как получалось по книге. И где, думаете, оказался в результате?

– У камеры Логрезе? – догадался Юрковский.

– Браво, Николай Кондратьевич! – воскликнул Алфимов. – А вскоре и письмецо от «мамы» подоспело. В принципе, все было уже понятно, но вскрыл я его ради интереса к техническим деталям. Обычное письмо, ничем не примечательное. Только чисел многовато: дни рождения тетушек, температура за окном и так далее. А там же, где должны быть точки-дырочки, то клякса, то буковка перечеркнутая. В общем, совпадало все.

– А название книги? – поинтересовался я.

– Признаться, не сразу нашел, – усмехнулся Алфимов. – В постскриптуме первые буквы у каждого слова.

– Подумать только! – поражался начальник.

– Письмо доставили Можицкому, и он в тот же день затребовал из библиотеки вышеозначенную книжку Покорпел над ней вечером, а наутро отправился с нашим Яковом Михайловичем к дверям господина Логрезе. Я же в камеру – мешочки проверять. Так и есть – из черного впервые взято. Я потом распорядился настоящее содержимое с зерном смешать да в погребе насыпать – так потом от дохлых крыс ступить негде было.

– Эту жертву Можицкий задумал отравить, а не вылечить, – заключил я.

– А теперь извольте вкратце разъяснить основные моменты, – попросил Алфимова начальник. – В моей голове полная каша, да еще с камушками.

– Попробую, – усмехнулся Алфимов. – В центре всего находится господин Логрезе, которого замыслили наказать за что-то некие могущественные силы. Что, впрочем, в данном случае совершенно несущественно. Для исполнения задуманного в Зеленые Камни проникают два человека: один в виде арестанта, второй в роли прямо противоположной.

– Вот этот второй, – прервал Николая начальник, – унтер-офицер, между прочим, никак не дает мне покоя. Как удалось ему при всей нашей системе строжайшего отбора влиться в наши ряды? Без нечистой силы, видать, не обошлось все-таки.

– Для меня этот момент наиболее загадочен, – подтвердил Николай, – но позвольте мне закончить. Между сообщниками завязалась односторонняя переписка через библиотечные книги и письма с дырочками. Терехин планировал действия Можицкого и информировал того четкими указаниями. Травил наших людей и инструктировал арестанта – кому именно давать противоядие из белого кулечка. Целью всего этого спектакля являлось одно: убедить всех нас, что Можицкий спасает больных от неизвестного заболевания, дабы позволить ему постепенно подобраться к Логрезе. Черный кулечек был заготовлен ему лишь одному. Сами кулечки Можицкому передал лично Пан-гелей в тот момент, когда якобы стал очередной жертвой и в сердцах набросился на арестанта с целью удушения. Именно с него первого, как мы помним, и началось исцеление.

– Не пойму я вот только – отчего все так сложно? – задумался Юрковский. – Не проще было Терехину сразу подсыпать яду Логрезе с едой?

– Технически намного сложнее, – ответил Алфимов. – Вспомните: поначалу жертвами становились исключительно наши коллеги. А когда дело дошло до арестантов, уже никаких отравлений не было, Можицкий просто бродил наугад, оттягивая время для своего основного удара. За узниками приглядывают особым образом, и унтер-офицеру Терехину об этом было прекрасно известно. Что-то проделать с пищей конкретного арестанта и остаться незамеченным почти невозможно. Пантелей не мог так рисковать. А что уж говорить о Логрезе, содержащемся в особых условиях.

– Верно, – согласился Юрковский. – К нему допускался ограниченный круг лиц.

– И Терехин в их число не входил, – добавил Алфимов. – Но даже не это главное. Логрезе не мог просто умереть в неведении. Он во время смертельных мук должен был увидеть лицо своего убийцы, чтобы осознать постигшую его кару. Можицкий так торопился попасть в камеру Логрезе, узнав, что тому худо. Видели бы вы, как он предвкушал момент встречи, как мечтал взглянуть в окровавленные глаза своего смертельного врага.

– Фанатик! – покачал головой начальник. – Посвятить остаток своей жизни служению какой-то идее, добровольно согласиться на тюремное заключение…

– Откусить себе язык, – добавил я.

– Фанатики – страшные люди, – произнес Алфимов. – Но и неоценимые для тех, кому преданны.

– Пантелей Терехин тоже фанатик? – поинтересовался Юрковский.

– Скорее всего, – выразил я свое мнение. – Он ведь тогда принял яд, претерпевал мучения и мог в любой момент помереть, замешкайся Можицкий с противоядием.

– Наверное, пора и ему испортить настроение, – предположил начальник. – Тащите-ка мерзавца сюда.

Когда через несколько минут Терехина завели в кабинет под конвоем, Юрковский, не успев высказаться, зашелся от волнения кашлем.

– Не часто в наших рядах оказываются изменники, – наконец произнес он, прокашлявшись.

– Служу я не вам, господа, – отозвался унтер-офицер.

– Знаете, что случилось с арестантом Логрезе? – хмуро глянул на него Юрковский.

– Догадываюсь, – лицо Пантелея расплылось в самодовольной улыбке.

– Значит, признаете, что убили его и еще трех наших сослуживцев? – продолжал начальник.

– Признаю, – кивнул Терехин. – И еще птичек, помните? Для них я смешал яд с отварным зерном. Солдатам подмешивал в табак и еду. Конюху насыпал в водку.

– Понимаете, что вас арестуют и сошлют на каторгу? – спросил Алфимов.

– Ошибаетесь, – высокомерно возразил Терехин. – Я уже принял яд. Но не тот, другой, мучиться больше не буду.

– А Можицкий? – поинтересовался я.

– Он тоже должен уже выпить отраву, – признался Терехин. – Мы выполнили все сполна. Если бы вы не пронюхали, я бы окончил службу, а Можицкий вышел на свободу через пару лет. Отдаю должное вашей проницательности, господа.

– Вот для чего нужен красный кулечек, – догадался Николай. – То же самое, но без мучений.

– Я восхищен, господин Алфимов! – Терехин зааплодировал.

– Смерть не страшит вас? – поинтересовался я. – Ведь вы еще молоды.

– Смерть лучше каторги, – ответил он.

Вы русский? – спросил начальник.

– Нет, – покачал головой Терехин. – Если вам интересно, то я из Португалии. Моя настоящая фамилия Мелу.

– Так это на португальском было «preto», – догадался Алфимов. – А госпожа Валенская?

– Русская, – ответил унтер-офицер. – Но подданная Португалии. Сейчас, судя по всему, уже в пути домой.

– Все это, безусловно, интересно, – произнес наконец Юрковский. – Но у нас всех дела. Господину Алфимову осталось добавить кое-что о тех двух кулечках из камеры Можицкого.

– О черном и красном, – кивнул Николай. – В оба я насыпал прекрасный травяной сбор, любезно выделенный мне Яковом Михайловичем.

Благостное выражение мгновенно сошло с лица Терехина, он нахмурил лоб, не до конца поняв услышанное.

– Можицкий, употребив содержимое красного кулечка, не только останется жив, но и успокоит свои нервы, – продолжил Алфимов. – Ему давно пора. О том, что господин Логрезе здравствует и передает мам горячий привет, надо говорить или сами догадались?

– Вы лжете от собственного бессилия! – выкрикнул Терехин. Охранники уже схватили его под руки. – Логрезе наказан! Его муки продолжаются в Аду!

– Если вам будет легче, считайте так, – пожал плечами Юрковский. – Но по указанному адресу вам все же предстоит отправиться первым. Самоубийц на небесах, сами знаете, – не жалуют.

– Но как? Как вам это удалось? – недоумевал Терехин.

– Вы не учли, что у нашего Алфимова окажется талант к разгадыванию всяких запутанных историй, – ответил начальник.

– А у нашего доктора – опыт работы с психически нездоровыми людьми, – добавил Николай. – Не повезло вашему Ордену Преданности. Бывает…

Когда унтер-офицера выводили, он громко ругался на непонятном нам португальском языке.

Через день он умер. Просто лежал утром на нарах, как будто спал.

Еще спустя несколько дней мне пришло письмо от доктора Госса. Он разузнал о симптомах отравления, консультировался со знающими людьми и пришел к выводу, что злоумышленники использовали один редкий растительный яд с Пиренеев.

То, что Алфимов высыпал когда-то из кулечков в камере Можицкого, мы сожгли вместе с остальной отравой, найденной в вещах Терехина.

* * *

– А что же Логрезе? На него больше не было покушений? – поинтересовался Капустин после окончания моей истории.

– За время моей службы не было, – ответил я.

– Наверное, он боялся выходить на свободу? – предположила Елизавета.

– А ему и не суждено, – улыбнулся я. – Пожизненное заключение.

– А Можицкий? – снова спросил Капустин. – Ему сообщили, что ничего не вышло?

– Конечно, – кивнул я. – Да он и сам все понял, когда отрава из красного кулечка не подействовала. Он даже пробовал из черного после этого. Очень расстроился. А вскоре его забрало другое ведомство, которое весьма заинтересовалось деятельностью тайного Ордена. Больше я о Можицком никогда не слыхал.

– Жалко, вообще-то, – ухмыльнулся Капустин, – что демоны не появились в крепости. Наверное, в рассказе следует слегка преувеличить. Только вот кого бы лучше первым: Окаменения или Пепла?

– Лучше оставить все, как было, Жорж, – посоветовала ему жена.

– Лизон, я вас не узнаю! – рассмеялся Капустин.

Когда мои собеседники были готовы к дальнейшему повествованию, я сообщил им, что вспомнил еще одну историю и, если с их стороны не будет возражений…

Капустин красноречиво придвинул блокнот и приготовился записывать.

Этот рассказ Жорж Капустин потом назовет так:

Фокусник

Ко времени тех событий прошло почти восемь лет с тех пор, как я начал свою службу в Зеленых Камнях.

В тот день был сильнейший снегопад. Снег валил с самого утра. В том году вообще выдалась на редкость снежная зима.

Барона Вендорфа привезли после обеда. Согласно сопроводительным документам, он нуждался в особых условиях содержания. Это означало, что ему уготована одна из камер на четвертом этаже крепости. От остальных этот этаж отличался лишь тем, что в коридоре пространство между камерами дополнительно разделялось решетками, за каждой из которых закреплялся часовой. На четвертом этаже, как можно догадаться, содержались самые важные персоны нашей тюрьмы. Барон Вендорф, насколько я помню, был замешан в каком-то крупном политическом скандале. Причем играл он там далеко не самую последнюю роль, и поэтому, во избежание каких-либо недоразумений, его решили до поры до времени спрятать в Зеленых Камнях.

Я находился в этом самом помещении, где мы сейчас с вами сидим, когда здесь появился барон Вендорф в сопровождении конвоя. Это был достаточно пожилой человек, и держался он с достоинством, как и полагается персоне его ранга. Голова Вендорфа была непокрыта, на седых волосах белели снежные хлопья. Таким я его и запомнил, так как в последующие дни видеть его мне приходилось лишь мельком: на здоровье он не жаловался, был спокоен и нетребователен.

Еще через три недели в Зеленых Камнях появился очередной новый постоялец. Его имени вспомнить мне уже не удастся, так как почти сразу по прибытии за ним закрепилось прозвище «Фокусник». Связано это было с тем, какие трюки он мог выкидывать с любыми безделушками, что оказывались у него под рукой. На прогулках в тюремном дворе он устраивал настоящие представления для находившихся там узников и охраны. С тех пор его иначе как Фокусником никто уже не называл.

И крепость он прибыл с целым чемоданом книг и разрешением на это из уездного управления. Надзиратель, работавший в библиотеке, попытался было все же проверить, нет ли среди книг недозволенных, но все они были на каком-то непонятном языке. Фокусник объяснил, что на древнеиндийском. За исключением фокусов, которые, кстати, наше начальство не особенно жаловало, все свое время он посвящал чтению этой самой литературы.

Примерно на пару месяцев в Зеленых Камнях наступило затишье: ни новых постояльцев, ни каких-либо происшествий. Но затишье, как вы знаете, обычно бывает перед бурей. А в данном случае это была даже не буря, а настоящий ураган. Но обо всем по порядку…

Гром прогремел внезапно. В считанные часы по всей тюрьме разнеслась невероятная новость: барон Вендорф бежал!

Сказать, что происшествие было полной неожиданностью для администрации тюрьмы, значит ничего не сказать. Часового, дежурившего в злополучную ночь у камеры Вендорфа, его исчезновение потрясло настолько, что у бедняги случился сердечный приступ. К счастью, все обошлось, я поместил его в местный лазарет и провел курс укрепляющей терапии.

Невероятно, просто невероятно! Возможность побега даже из обычной камеры практически равна нулю. Вендорф же, как я уже упоминал, содержался в особых, еще более жестких условиях. Если бы ему удалось покинуть камеру через дверь, на пути у этого старого человека оказался бы еще как минимум десяток решеток, перегораживающих коридор, каждая из которых охраняется отдельным часовым, а также немыслимое число караульных постов на пути к выходу из крепости. Но… Никто ничего не видел и даже не слышал. Побег через окно в камере тоже отпадал: по сравнению с обычными окнами оно было усилено второй решеткой и обе решетки, как можно догадаться, находились на месте, в целости и сохранности.

Тем не менее при утренней проверке барон Вендорф в камере обнаружен не был. Он словно испарился, не оставив после себя никаких следов… Точнее, кое-что он все-таки оставил: стены камеры были усеяны какими-то странными рисунками. Основу их составлял круг диаметром около пяти сантиметров, внутри которого находилось еще три кружочка разного размера. Изображение этих кругов монотонно покрывало стены камеры, образуя какой-то причудливый узор. Этими же кругами было окаймлено окно камеры, дверь изнутри и, что самое удивительное, – дверь снаружи! Внутри камеры рисунки были нанесены чем-то похожим на кусок угля. Снаружи кружочки были нацарапаны каким-то острым предметом прямо на штукатурке стены, и поэтому их заметили не сразу.

Что потом началось! Понаехало множество разных чиновников из города, которые учинили разбирательство и всех допрашивали. Похоже, Вендорф был одним из самых важных узников в Зеленых Камнях. Был…

Особо налегали на охранника, которого я поместил в лазарет. От него пытались добиться, каким образом те злосчастные кружочки появились возле двери снаружи камеры. Беднягу чуть снова не довели до приступа, и я посчитал своим долгом вмешаться.

Начальнику тюрьмы Юрковскому тоже изрядно попортили крови. Нервотрепка продолжалась почти неделю. Даже мне пришлось исписать не один лист, давая показания об обстоятельствах этого дела.

Когда, наконец, все закончилось, оказалось, что расследование ни к чему не привело. Прочесывание близлежащих болот тоже не дало никаких результатов…

Вскоре после отъезда следственной группы Юрковский вызвал нас со старшим офицером охраны Алфимовым к себе в кабинет, где между нами состоялась небольшая беседа.

– Ну и как прикажете все это понимать? – Николай Кондратьевич сверлил нас с Алфимовым пронзительным взглядом своих слегка прищуренных глаз. – Вам не кажется, что мы предстали перед городским начальством полнейшими идиотами? У нас из-под носа, из самого охраняемого места упорхнул солидный пожилой господин. Он что, превратился в воробья и улетел? Или, быть может, муравьем обернулся?

Я ухмыльнулся…

– А вот смеяться не надо, Яков Михайлович, потому что не портки потеряли – важного политического преступника прохлопали! Зеленые Камни – что может быть надежнее… – эту фразу Юрковский начал произносить с пафосной издевкой в голосе, но не смог закончить из-за жестокого приступа кашля, который так и мучил его все эти годы.

Кашляя, Юрковский добрался до стола, взял один из лежащих на нем пакетиков, привычным движением высыпал его содержимое себе в рот и запил водой прямо из графина.

– Еще несколько дней назад я мог с уверенностью утверждать, что Зеленые Камни – самая надежная тюрьма, – продолжил Николай Кондратьевич, когда кашель наконец отпустил. – В этом были убеждены все, включая уездное руководство. А сейчас? Я вообще не могу больше ни за что ручаться. И вдобавок, я еще и не могу ничего понять и объяснить! А вы можете что-нибудь объяснить, поручик Алфимов?