Текст книги "Советские космонавты"
Автор книги: Михаил Ребров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
ТАКОЙ ХАРАКТЕР
Андриян Григорьевич Николаев
Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, генерал-майор авиации. Андриян Григорьевич Николаев Родился в 1929 году в деревне Шоршелы Чувашской АССР. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый – в 1962 году, второй – в 1970 году.
Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации... Первый старт Андрияна Николаева, на Востоке-3», состоялся в августе 1962 года, второй, на «Союзе-9», – в июне 1970-го. Первый раз он пробыл в космосе четверо суток, второй – восемнадцать...
Сначала мы не знали его имени. Знали только, что он дублер Германа Титова. Потом его стали называть космонавтом. Тогда, в 1961 году эта «таинственная» личность неизменно присутствовала в рассказах Юрия Гагарина я Германа Титова. В своей книге «Семнадцать космических зорь» Титов писал:
«Одна из черт, совершенно необходимых космонавту, – хладнокровие и спокойствие в любых возможных ситуациях сложного космического полета. Все ребята старались воспитать в себе это качество но олицетворением этой черты космонавта, мне кажется, является натура моего дублера.
…Он был уже опытным летчиком, когда во время тренировочного" почета совершил вынужденную посадку на реактивном истребителе Как говорят летчики, «сел на пузо» вне аэродрома. Остался жив и невредим. И машину спас. Редкий случаи...
Как тебе удалось? – спрашивали мы, узнав об этом случае из его летной биографии. – Что же тебе помогло? – Прежде всего спокойствие, – ответил он.
«Темнит», -решили мы, но, когда наступили дни экзаменов в отряде убедились, что он не рисуется.
– Что вы будете делать, если в космическом полете откажет вот эта система корабля? – спросил его экзаменатор, показывая на схеме особенно ответственный агрегат,
– Прежде всего спокойствие...
Кто-то из нас даже фыркнул. Экзаменатор, казалось, был озадачен и готов был возмутиться, но тут последовал точный и верный ответ».
Даже в очень трудные минуты он не терял самообладания, анализировал, заставлял себя взвесить все «за» и «против», прежде чем что-то сделать, решить. Это спокойствие помогло ему, когда он, мальчишкой, зимой провалился под лед, когда проходил службу стрелком-радистом... А взять тот полет и посадку!
Память сохранила их навсегда.
...Под крылом «мига» лениво плывет лоскутная земля. С высоты она кажется пестрой, неторопливой. Вроде бы и нет скорости, а турбина поет и поет. Стрелки приборов показывают, что самолет режет небо, каждую секунду оставляя позади сотни метров.
В кабине не новичок. Андриян Николаев не задержался на первой служебной ступеньке. После года пребывания в части стал старшим летчиком, потом адъютантом эскадрильи. И вот полет в зону. Сколько их было, таких полетов! Не сосчитать сразу, хотя каждый расписан в летной книжке, каждый оценен. Были среди них простые. Это в самом начале. Были и сложные. А этот? Вроде бы обычный, но...
Остановился двигатель. Раз попытался пилот вдохнуть в него жизнь, второй. Молчит турбина, оборвав на высокой ноте свою привычную песню. Нет тяги. Самолет стал терять высоту.
Старший лейтенант Николаев доложил о случившемся руководителю полетов. С земли передали указание:
– Попытайтесь еще раз запустить.
– Вас понял...
Андриян говорил спокойно, словно не случилось ничего особенного. Тревожная тишина и обратный бег стрелки высотомера кольнули в сердце. Но он не потерял самообладания.
Сталью напряжены нервы и воля у того, кто в воздухе, у тех, кто на земле, кто знает, что происходит в небе. Самолет падает...
Новая попытка не привела к успеху. Земля с сумасшедшей скоростью неслась навстречу. Андрияп брал ручку управления на себя и выравнивал истребитель. Осматривался, соображал.
Разные мысли проносились в голове. Была и такая: «Катапультироваться?» Есть в наставлениях и инструкциях предписание на этот случай. «А самолет? Превратить его в груду металла, спасая себя?» Нет, без борьбы он на это не пойдет. Но... Прежде всего спокойствие.
«Буду садиться!» – звучит твердый голос в динамике на стартовом командном пункте.
Руководитель полетов сомневается: дотянет ли самолет до аэродрома, до посадочной полосы?
– Иду на вынужденную, в поле...
Высота потеряна. Уже не плывут, а несутся навстречу крылатой машине перелески, овражки, извилистая лента речки... Зоркие, напряженные глаза выискивают ровное место, без деревьев, без холмов...
И вот самолет коснулся земли. Резкие толчки на ухабах, скрежет, лязг и... обрыв впереди. Истребитель остановился почти рядом с ним.
Побелевшие от натуги пальцы отпустили ручку управления. Откинут фонарь. Прохлада, настоянная на луговых травах, ласкает лицо. Из-под шлемофона по лицу бегут струйки пота. И радостная мысль: «Самолет будет летать! Подлечат его добрые руки инженеров и техников, и снова взмоет в голубое небо краснозвездный красавец с посеребренными крыльями...»
– В авиации так: принял решение – действуй, начнешь сомневаться, волноваться – потерпишь поражение. Вот когда закончил полет, выполнил задание – волнуйся сколько хочешь, – объяснял он свое поведение в сложившейся ситуации.
О том полете напоминают и именные часы – подарок командования, первая награда.
О семье, в которой рос, о его детстве и юности мне рассказывала Анна Алексеевна Николаева – мать космонавта.
– Мы с мужем из чувашского села Шоршелы, оба бедняцкого рода. Поженились сорок лет назад, в 1922 году, и всю жизнь прожили в небольшой деревенской избе о двух оконцах. Занимались крестьянским делом – растили хлеб. Когда в нашем селе образовался первый в районе колхоз, муж стал работать конюхом, а я дояркой на молочной ферме. Бывало, вернусь поздно с работы, а наш сынишка Андриян уже и дров наколет, и воды принесет, и печь растопит. Зажжет керосиновую лампу и уроки готовит. Учился он хорошо, старательно, часто рассказывал о том, что прочитал в книгах. Ведь мне-то не пришлось много учиться – я окончила только четыре класса. А читал он больше всего революционное да про героев и путешественников...
Мать смотрит на портрет сына, смотрит и вспоминает. Из отдельных штришков, из поступков встает характер ее сына.
– Во время войны, после смерти мужа, – продолжала она, – жилось трудно. Плохо было и с одеждой, и с хлебом. После окончания семилетки Андриян уехал в Цивильск, где было медицинское училище. Он хотел стать фельдшером. Но что-то там ему не понравилось, и он перебрался в Мариинский Посад к старшему брату Ивану в лесной техникум.
С детства Андриян любил животных, деревья, цветы и травы. Частенько с младшей сестрой Зиной уходил в дальний лес по орехи, по грибы, по ягоды. Он не боялся ни чащобы, ни темноты. Однажды несколько наших ребят заблудились в густых зарослях орешника, и их вывел мой Андриян.
В нашей деревне все сделано из дерева: и избы, и школа, и всякие колхозные постройки. Может, потому мои сыновья, Иван и Андриян, и пошли учиться в лесной техникум. Они стали специалистами по лесному делу. Никогда не думала я, что Андрияна потянет в небо и он выучится на летчика. Ведь в Шоршелах до этого летчиков не было. А тут вдруг письмо с фотографией, на которой наш Андриян снят в летной форме. «Мама, я теперь летаю на самолете». Целую неделю приходили тогда к нам соседи посмотреть на фотографию Андрияна, прочитать его письмо...
Каждая мать хочет, чтобы ее сын или дочь сумели сделать в жизни больше, чем она сама, сумели пойти дальше нее, кем бы они ни были – колхозниками, рабочими, учеными, летчиками. Хотела этого и Анна Алексеевна. Но на душе все время было тревожно: как он там, что с ним? Шутка ли, в летчики подался! Он понимал ее тревоги, и мать получала от сына добрые и спокойные письма:
«Дорогая моя мама!
У меня все хорошо. Служба идет своим чередом. Не беспокойся. Здоровье хорошее. Работа мне не страшна. Боюсь только одного: как бы люди не сказали, что не все делаю, что мог бы сделать. Надо каждый час своей жизни отдавать с пользой для людей. Прочитал сегодня книгу «Говорят погибшие герои» и пришел к выводу, что мы, молодое поколение, еще не расплатились за все сделанное во имя нас в войну. Мы в неоплатном долгу.
Вот и тружусь, мама, с одной мыслью: как можно лучше, полезнее жить на свете, готовить себя к тому, чтобы Родине отдать не только труд, силы, по саму жизнь, если потребуется.
Но ты не пугайся. В моей службе опасного ничего нет. В основном учеба и работа. Хочется не отстать от хороших людей. А люди здесь хорошие. Большой тебе привет от них. Вместе познаем «соль жизни».
Целую. Андрей».
«Не беспокойся... Здоровье хорошее... Работа мне не страшна...» Но разве убаюкаешь материнское сердце словами? Смотрят влажные глаза* на портрет, на знакомый разлет черных густых бровей, на искринки в глазах, на чуть улыбающиеся губы... Кто их, летчиков, знает, что у них за служба? Поди, страшно там, за облаками, не приведи господь упасть с такой высоты...
Когда приезжал сын в отпуск, не хотела отпускать его от себя ни на шаг. А он то на колхозном току помогал, то огород вскапывал, то ребятам из школы про авиацию рассказывал, про то, как учился на воздушного стрелка-радиста, как стал летчиком-истребителем...
На вопросы домашних о делах службы отвечал коротко: «Нормально». «Ты ничего не таишь, сынок?» – ласково спрашивала мать и, сняв очки, смотрела ему прямо в глаза. Не дождавшись ответа, тихо говорила: «Уж ты береги себя, Андрейка...»
Страна славила первых космонавтов – Юрия Гагарина и Германа Титова, а Анна Алексеевна так и не знала, что в этом самом отряде готовится к полету и ее сын. А когда в Чебоксарах демонстрировался фильм «Снова к звездам», кто-то из знакомых узнал в человеке в скафандре, который сидел в автобусе за Германом Титовым, шоршеловского Андрюшку Николаева. Вот переполох-то был)
На старт он вышел в августе 1962 года и первым из землян пробыл четверо суток в космосе. И все эти долгие сутки с орбиты звучал его неторопливый, спокойный голос:
– «Заря», я – «Сокол». Полет проходит нормально.
А мать не отходила от радиоприемника, не смыкала глаз. После ночи она ждала утра, после утра – ночи.
Тот августовский старт положил начало групповым многосуточным космическим полетам. Вслед за «Востоком-3» на орбиту вышел «Восток-4» с Павлом Поповичем на борту.
– Завтра поглядывай, прилечу к тебе. Кто увидит первым, выиграет пари. Согласен? – шутливо предложил Андрияну Павел Попович.
– Согласен, – ответил Андриян.
После приземления Николаев рассказывал:
– Наши корабли будто торопились на встречу друг с другом... Попович первым воскликнул: «Вижу тебя, «Сокол»! Вижу!» Потом и я увидел Павла. Был момент, когда мы сблизились почти на пятикилометровос расстояние.
Это был необычный рейс. Страна высоко оценила подвиг космонавта-3, наградив его орденом Ленина и Золотой Звездой Героя Советского Союза.
Он как-то признался:
– Друзья говорят: «Андриян Николаев никогда не волнуется». Но я думаю, что они шутят. Я такой же, как все, и волнуюсь так же, как все. Просто привык держать себя в руках. Я волновался, когда принимали меня в члены Коммунистической партии. Очень волновался, когда проходил медицинскую комиссию, отбиравшую летчиков для отряда космонавтов, волновался и перед стартом...
За годы, прошедшие после полета «Востока-3», в жизни космонавта произошло немало событий. Он окончил Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского. Был избран депутатом Верховного Совета Российской Федерации. Много поездил по свету, рассказывая людям о космосе, о полетах советских космонавтов, о своей Родине, о советских людях – великих тружениках-созидателях. Он побывал в Болгарии и Венгрии, Югославии и Франции, Монголии и Индии, Индонезии и Бирме, Непале и Цейлоне, Алжире и Японии, Гвинее и Бразилии. Слава и популярность не изменили его. Все такой же спокойный и скромный, добрый и чуткий человек, уверенный в себе, в своих силах, в своих знаниях.
Любопытный случай произошел в Бразилии, куда он вместе с Павлом Поповичем ездил на Международную авиационно-космическую выставку.
В один из мартовских дней 1963 года звездные братья нанесли визит губернатору штата Адемаро де Барросу. На эту встречу космонавты прибыли прямо из рабочего клуба, откуда их долго не отпускали тысячи тружеников города. Встретив гостей в вестибюле резиденции, губернатор с подчеркнутой вежливостью осведомился о причинах задержки. Объяснение, видимо, ему не понравилось. Тогда с легкой ухмылкой де Баррос спросил наших героев, на каком языке сеньоры предпочитают вести беседу: португальском, испанском, английском, немецком или итальянском?
В вопросе сквозила явная недоброжелательность. Губернатор хотел не столько блеснуть своим знанием языков, сколько поставить ребят в затруднительное положение.
Переводчик перевел вопрос Андрияну Николаеву. На лице космонавта не появилось пи тени смущения. Очевидно, и тогда он остался верен своему девизу: «главное – спокойствие». Пауза длилась секунды. Вероятно, из перечисленных языков Андриян мог назвать английский, который он изучал в академии. Но ответ был иным.
– Мы могли бы предложить господину губернатору беседовать на ряде других языков, – с выдержкой и достоинством произнес Николаев, – на русском, украинском, белорусском, чувашском, мордовском...
Когда ответ перевели губернатору, тот лишь кисло улыбнулся.
Зарубежные поездки отнимали много времени, и все же космонавт-3 не оставлял мечты о новом старте в космос.
Он передавал товарищам свой опыт, помогал им готовиться к полетам. И готовился сам. Ведь любой из летавших в космос должен быть всегда в «космической» форме. Он изучал корабль «Союз», проводил долгие часы на тренажере, где имитировались этапы нового полета и отрабатывались действия экипажа.
Тренажерный комплекс 'Союз'
Мне очень хотелось увидеть его за работой, и я приехал в Звездный. Табличка на двери предупреждала: «Идет тренировка. Посторонним вход воспрещен!»
– Опоздал? – спрашиваю.
Дежурный, уловив в моем вопросе нотки огорчения, взглянул на часы:
– Успеете, он еще переодевается...
В зале, в стороне от шкафов-блоков вычислительной машины и пультов операторов, стоял тренажерный комплекс «Союз». Андриян Николаев собирался занять место в кабине. Мы поздоровались.
– Полетать пришел? – спросил он, остановившись на ступеньках лестницы.
– Хотя бы посмотреть...
Тогда торопись. У меня времени мало.
Влезаю в люк, усаживаюсь в кресло рядом с космонавтом, и тут же включается динамик:
– «Сокол», я – «Заря». Объявляется десятиминутная готовность...
Его работоспособности и упорству могут позавидовать многие. Он не уходил с тренажера, пока не чувствовал, что на сегодня он сделал все, что мог, что эта часть программы разобрана и усвоена, что он выложился полностью. Он сразу понял, что в делах космических пет главного и второстепенного. Любое упущение может дорого стоить. Свое пребывание в Звездном он как-то назвал мужской работой.
На вопрос, что он имеет под этим в виду, он ответил:
– Постоянное, неослабевающее преодоление сопротивления. Как в схватке...
Новый полет – новая ступенька в большой космос. Было много всяких «почему» и «как». Например, было известно, что человек довольно быстро приспосабливается (адаптируется) к условиям невесомости. Возникающие вначале «иллюзии положения» и неприятные ощущения при резких движениях скоро пропадают, работа органов кровообращения и газообмен приходят в норму, но в длительном полете может появиться вялость движений, пониженная реакция, могут накапливаться раздражения вестибулярного аппарата, а с ними и симптомы морской болезни. Прояснить картину должен был новый испытательный полет.
«Союз-9» стартовал 1 июня 1970 года. До этого полета максимальная продолжительность пребывания человека в космосе составляла от 5 («Восток», «Союз») до 14 суток («Джемини-7»). Андрияну Николаеву и Виталию Севастьянову предстояло пробыть на орбите 18 суток. И при этом выполнить большую программу работ, которая включала как медико-биологические исследования, так и испытания бортовых систем, отработку ручного управления, проведение научных наблюдений и экспериментов.
Космический корабль 'Союз-9' на стартовой площадке
К этому полету готовились дольше, чем к предыдущим. Времени было достаточно. Андрияну даже казалось, что слишком много. («Мы ведь не железные люди, и нам тоже в какой-то мере присуще нетерпение».) Порой не хватало выдержки, и он спрашивал себя и других: «Когда же полетим?» Врачи проводили бесконечные обследования и специальные работы. Но проверки проверками, а основной экзаменатор – сам космический полет.
Сутки... третьи... пятые... «Союз-9» вел счет виткам на орбите. Позади небольшие перегрузки и вибрации старта. Впереди, кажется, нет ничего, кроме невесомого тела, невесомых предметов, черноты космоса и чрезмерно яркого Солнца.
Когда прошли 14-суточный рубеж, настроение поднялось. Но он не расхолаживал себя, не позволял расслабиться и товарищу. Еще до старта он «зарядил» себя на все 18 суток, на решительное и трудное испытание воли. Самовнушение, как сказал он сам, – это величайший аккумулятор душевного равновесия.
День начинался с физических упражнений. Потом завтрак, уборка помещения, фотографирование атмосферных образований, исследования физических характеристик явлений и процессов в космосе, испытания системы ориентации... И все это в невесомости.
Всему приходит конец. Кончился и 18-суточный полет. Включилось тормозное устройство, и начался спуск.
Земля...
Они успели уже чуть отвыкнуть от нее, от ее тепла, терпких запахов, от ее твердости и яркости красок... От напряжения дрожали руки, кружилась голова, было тяжело дышать. Казалось, все окружающее вдруг замедлило бег. Но часы уже отсчитывали земное время. Задание было выполнено.
«...Полученные в ходе исследований ценные медико-биологические данные о влиянии на организм и работоспособность человека факторов многодневного космического полета, длительная и всесторонняя проверка технических систем корабля и наземных средств обеспечения, осуществление широкой программы научных и народнохозяйственных исследований и наблюдений дают необходимый практический материал, который будет положен в основу будущих космических полетов, приближают время создания постоянно действующих орбитальных станций...»
Это строки из приветствия Центрального Комитета КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР тем, кто участвовал в подготовке и осуществлении рейса «Союза-9».
Родина наградила Андрияна Николаева второй Золотой Звездой. Ему присвоено генеральское звание. Он назначен на новую должность. Ныне Андриян Григорьевич Николаев – заместитель начальника Центра подготовки космонавтов имени Ю. А. Гагарина. А что же изменилось в нем самом? Прибавилось морщинок, да седины стало больше. Но те же вдумчивые, спокойные и на редкость молодые глаза. Чуть сдержаннее, размереннее стали движения. Но та же легкость, та же стремительность в походке.
Как-то, встретившись с ним, я спросил:
– Скажите, только откровенно, вам чего-нибудь не хватает? Чего же вы хотите?
Он посмотрел на меня, чуть помолчал:
– Я хочу многого. Очень многого. Всего не перечислишь. Но если исполнятся все желания, то зачем тогда наступит завтра? Зачем? – Потом, помолчав, закончил: – Хочу летать, хочу написать книгу о космосе, хочу... Мало ли чего я хочу. Не все вот получается. На работу в космос уходят молодые. Смена поколений. И книга – дело не простое... Все равно писать не брошу. И космос не брошу.
Да, он оптимист. Не потому, что оптимизм, как говорят, прямо пропорционален числу удач в жизни человека. Просто он не только хочет, но и умеет быть оптимистом. Такой характер. Ну а книгу он все-таки написал. Хорошую книгу. Назвал ее «Космос – дорога без конца».
И в этом названии тоже его характер.
СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ
Павел Романович Попович
Летчик-космонавт СССР, Дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Павел Романович Попович. Родился в 1930 году в поселке Узин Киевской области. Совершил два полета в космос: первый – в 1962 году, второй – в 1974 году.
Сентябрь 1962 года...
Кажется, еще до сих пор звучит в ушах стартовая команда космодрома. Идет отсчет секунд:
– Десять, девять... шесть... четыре, три, два, один... Пуск!
Плавно трогается ракета, нарастает скорость, появляется чувство1 перегрузки, а затем и невесомости. Во всем теле какая-то легкость. При резких движениях казалось, что корабль начинает раскачиваться...
Старт космической ракеты
За иллюминатором в черноте неба вспыхнули мириады ярких немерцающих звезд. Их было много. Очень много. Гораздо больше, чем видно с Земли.
«Так вот ты какой, космос!»
Но времени для эмоций нет. Земля ждет докладов, и надо начинать работать.
...Осень в тот год подступала робко, словно нехотя. Ласково голубело небо, легкий ветерок едва шевелил кроны могучих яблонь и шелковиц, густые ветки акаций и метелки полыни. Синим отливом сверкали тяжелые мясистые сливы. Носились ласточки. Сквозь сплетение ветвей несмело пробивались острые лучи оранжевого на закате солнца. Листья на деревьях еще только начали желтеть. И все же не хотелось верить, что лето прошло и на дворе осень.
Он сидел, откинувшись назад и заложив за голову сильные руки. Рядом лежала тужурка с подполковничьими погонами. Солнечный зайчик играл в гранях Золотой Звезды и на значке со словами «Летчик-космонавт СССР».
Его лицо казалось спокойным, и только глаза не подчинялись общему спокойствию. В них была и светлая радость, и печаль.
Теперь, когда главное сбылось, память воскрешала события, навсегда оставившие след в его душе.
Вот зеленый украинский поселок Узин. И он, совсем еще мальчишка, сидит на заборе, свесив босые ноги. Солнце идет к закату, но знойно, как в полдень. Накалено все: и камень, и земля, и воздух. Куры зарылись в пыль у плетней, все живое ищет тень. Только чей-то неприкаянный поросенок одиноко повизгивает. Из крайнего двора рыжим клубком выкатился щенок, тявкнул на поросенка раз-другой и отстал. Лаять и гоняться неохота – жара. Побеленные хатки под соломенными крышами, зелень садов, пыльная широкая улица, рабочая смена, возвращающаяся с сахарного завода... «Что, Павло, поделываешь?» – спрашивают его. И доверчивый мальчишеский ответ: «Тата выглядаю...»
По выходным дням собирались все родичи – спивать. И лилась украинская песня, звонкая, с переливами, то задорная, смешливая, то грустная, тягучая. Песня брала за сердце, и хотелось ее слушать, слушать, слушать... Когда чуть подрос, подпевал и сам. Голос у него высокий, чистый.
И вдруг война. Хмурые лица. Тревожные голоса. Скрип обозов по ночам. Грохот канонады. Где-то идут ожесточенные бои. И вот Узин в руках ненавистного врага.
Фашисты лютовали. Их прислужники сгоняли селян на работу. Свистели нагайки. Раздавалась ругань. Оккупанты вводили новые порядки. Закрыли школу. А учиться хотелось. При бледном свете каганца – блюдце с подсолнечным маслом и тряпочкой вместо фитиля – решал мальчишка арифметические задачи, читал до утра полюбившиеся книги.
Однажды, стоя на бугорке земляного погреба, поросшего лебедой, он увидел дымящийся самолет. Машина шла со стороны солнца, заслоняя его черной пеленой. Мотора почти не было слышно, только хриплый металлический зуд. Наш самолет возвращался с боевого задания, но был подбит и едва тянул. С замирающим сердцем следил за ним одиннадцатилетний хлопчик. Но вот самолет резко клюнул вниз и врезался в аллею кленов. К месту падения кинулись люди. Впереди всех – отец. Павел тоже помчался к самолету.
Когда погибшего летчика вытаскивали из кабины, взорвались баки. Пламя обожгло отца, а взрывная волна отбросила его в сторону.
Летчика похоронили ночью, тайно от оккупантов и полицаев. А отец, весь обожженный, страдающий от боли, больше года пролежал в постели. Потом пришла новая беда – сестренку Марию фашисты угнали в Германию. Всем своим детским сердцем ненавидел оккупантов Павлик. Скрежетал от злости зубами, когда видел проходящих фашистов. А те зверели день ото дня. Навидался мальчишка людского горя. И уже не вспыхивал, как прежде, веселый огонек в его смолистых глазах, но появилась отчаянная смелость. Вместе со сверстниками он похищал у гитлеровцев патроны и гранаты. Все это потом забирала знакомая тетка, складывала в кошелку и уносила куда-то. Павел не спрашивал куда, но догадывался: о людях, которые взрывали по ночам немецкие склады, убивали полицаев, пускали под откос поезда, в Узине ходили легенды.
Иногда на утренней заре над поселком появлялся маленький самолет и сбрасывал листовки. И они кружили в небе, словно стан белых голубей. Полицаи носились по поселку, собирая листки и разрывая их на мелкие части. В этих листках была правда о войне.
Освобождение пришло не сразу. Еще долго люди прятались в сырых ямах, вырытых в сараях и покрытых досками или соломой, спасаясь от гитлеровской неволи. Жестокие бои танковых громад под Узином. Небо, исполосованное трассирующими пунктирами. И наконец, конники с красными звездочками на шайках.
Кончилась война. Но воспоминания о ней, о погибшем летчике остались в памяти. Павел часто думал о нем. И пробудилась мечта о небе. Еще не оформившаяся, не осознанная, она неудержимо звала к себе.
«Кто знал, что мне, украинскому хлопчику, который разделил со своими земляками не один год солнечных, а в войну и хмурых дней жизни, выпадет такая великая честь – быть среди советских пионеров – покорителей космоса... Нет, я не был самым сильным или самым ловким в своем округе, не был «чемпионом» и на нашей улице. Мои сверстники и друзья Володя Кривша, Толя Семеновский, Леша Компанией, Гриша Мищенко и другие ребята, с которыми я вырос и учился, гонял вперегонки по нашему городку и работал в поле, были не слабее меня. Мы просто шли каждый к заветной цели своей дорогой... Володя стал офицером Советской Армии, Толя – механизатором, Леша – певцом, Гриша – юристом, а я – летчиком». Это его слова. Сказаны они были, когда авиация стала его профессией, а космос – вторым любимым делом.
Ты знаешь, – он вдруг резко поворачивает голову и смотрит на меня в упор, – там, в Кремле, когда Аидрияну и мне вручали орден Ленина и Золотую Звезду, я многое понял. Понял, что такое космос и почему он так нужен, просто необходим людям.
Летчик... После окончания шестого класса отец обнял его за плечи и с горечью сказал:
– Робить надо идти, сынку. Помогать семье...
И Павел пошел работать. Но школу не бросал. Утром в школу, а в вечернюю смену на завод. И читал все, что доставал: о полководце Суворове и математике Лобачевском, Коцюбинского и Ра-биндраната Тагора, морские рассказы Соболева... Ему стала дорога каждая минута. Он стремился делать только то, что ему казалось полезным и особенно важным.
– Як не догляжу, – вспоминает мать космонавта Феодосья Касьяновна, – лампа горыть. Два часу ночи, а Павло за книгою. Три часы... – Она вздыхает. В глазах и радость, и грусть, и бесконечное чувство материнских забот. И продолжает нараспев: – Спать надо, бо завтра в школу и на завод робыть, а вин читае, читае...
Потом было ремесленное училище, а после него Магнитогорский индустриально-строительный техникум. Первое знакомство с аэроклубом.
Поначалу оно разочаровало немножко. «Видать, не больно сложная эта профессия, не столь мудрено научиться летать». К тому времени он уже успел кое-что в жизни повидать. На больших заводах бывал, видел сложную технику. И старенький, полуразобранный Ут-2 показался смешным.
– Что, не нравится? – спросил инструктор, словно угадывая мысли черноглазого парня с задорно торчащим хохолком. – Шли в большую авиацию, а тут самолетик со снятыми крыльями. Обиженными, вроде обманутыми себя считаете. А я вот завидую вам. Молодости вашей и даже тому, – он улыбнулся, – что еще очень мало знаете вы о жизни и не можете представить, на каких самолетах вам придется летать. Не спешите с выводами. Поучитесь, поработайте, полетайте и убедитесь, что нет большей радости, чем шагать по крутым ступеням в небо. Представляете ли вы себе, например, что такое стратосфера?
Они действительно не представляли. Потом он признается: «Авиация – это такой магнит, против которого нет антимагнитных средств, и не нужно их изобретать».
Павел получил «добро» медиков, на «отлично» сдал экзамен по теории. Он первым в своей группе вылетел с инструктором. Первым отправился в самостоятельный полет. Взлетев один раз, он уже не мог спокойно ходить по земле. Аэроклуб окончил с отличием. Осенью 1951 года Павел уехал поступать в военное училище летчиков.
После окончания училища – служба на Дальнем Востоке, в Сибири, в Карелии. Аэродром стал для него родным домом. Полеты дневные и ночные. Головокружительный пилотаж с каскадом сложнейших фигур.
Летная работа не любит выскочек, не терпит трусов, и главный ее закон – чувство локтя. Может, потому и по сей день вспоминает Павел Попович добрым словом тех, кто помогал ему «стать на крылья», кто стал для него примером: Л. Матюшина, В. Масленникова, П. Кудрявцева, В. Швецова...
Азбуку воздушного боя познавал кропотливым трудом: «Чтобы летать так, как это делали мои учителя, я по десять, двадцать, тридцать раз повторял порой одно и то же упражнение, одну и ту же фигуру». Не просто на несущейся со сверхзвуковой скоростью машине с первого захода точно поразить цель. Тут надобно и великое умение, и особое чутье.
И все-таки он не был доволен собой. Хотя по службе замечаний не было, а успехи его не раз отмечались при подведении итогов, у Павла появилось чувство неудовлетворенности, ожидания чего-то большего. Поэтому, когда по окончании предварительной подготовки к полетам его пригласили зайти к командиру, он почему-то подумал, что это не обычный служебный вызов.
Павел размашисто шагал по серым бетонным плитам рулежной дорожки. Порывистый ветер трепал брезентовые чехлы на фюзеляжах, забирался за воротник. Небо хмурилось, темнело. Так и хотелось засунуть руки в карманы теплой летной куртки, но он держался подтянуто, строго. Он даже весь напружинился, как будто этим можно было повлиять на ход предстоящего разговора.
Командир внимательно посмотрел на ладного, широкоплечего капитана, на его густые, черные как смоль брови, которые слегка приподнялись, и понял, что тот не догадывается, зачем его вызвали.
Вопрос был задан напрямую, без дипломатии:
– Хотите летать в космос?
– Когда нужно собираться?
– Не торопитесь. Подумайте. Еще предстоит медицинская комиссия. Мы вас вызовем. Ждите.
Он ждал. Из головы не выходило сделанное ему предложение. Нет, то не были сомнения в правильности принятого решения. Просто трудно было поверить в реальность самого факта. В дневниках Генриха Гейне он как-то прочитал такую фразу: «Земля – это скала, к которой навеки прикован страдающий Прометей – все человечество».
