Текст книги "Советские космонавты"
Автор книги: Михаил Ребров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
Переплыл речку. Потом начался подъем в гору. Прошел по знакомым улицам в дальний конец города, покрутился у здания, где толпились гитлеровцы. Видимо, это был штаб. Стал примечать места, где фашисты устанавливали орудия. И вдруг его схватил за рукав часовой.
Костя заплакал:
– Дяденька, отпусти.
Солдат стал кричать на него, грозить автоматом и, видя, как растет испуг в глазах подростка, издевательски хохотал.
В этот раз Косте удалось убежать. Добрался до своих. Командир внимательно выслушал его, что-то записал в блокнот и сделал отметки на карте.
– А ты молодец! Из тебя получится настоящий разведчик. Случалось так, что проскочить в расположение гитлеровцев
было легче, чем вернуться обратно. Путь преграждала река. Днем переплыть ее нельзя: сразу заметят. Приходилось ждать ночи.
Редкие израненные деревья роняли пожелтевшие листья. Ветер подгонял их к ложбинам. Временами листья тихо хрустели, будто жалуясь. Это проходил патруль.
Костя засекал время. Часов не было, поэтому считал про себя: один, два, три, четыре... Порой до трех тысяч и больше, пока патруль не появлялся снова. Так определял, успеет ли проскочить в этот промежуток.
Мешали и ракеты. Они, повисая над рекой, освещали воду и берег. Становилось светло-светло. Как днем. Он прижимался к траве и ждал, когда снова стемнеет.
Однажды пролежал всю ночь. Вот-вот начнет светать, и тогда все сорвется. Ждал. Вот уже небо начало понемногу сереть. И вдруг ветер пригнал огромную косматую тучу. Река сразу стала угрюмой. Ивняк пригнулся к свинцовым водам. На землю упали первые крупные капли. «Грозовая... Да и град, наверное, будет»,– подумал он. И не ошибся. В густой кисее дождя, повисшего над рекой, небольшая фигурка прямо в одежде скользнула в воду и исчезла...
В очередную разведку Константин шел не один. Давал, как говорили, «провозные» Кольке – тоже мальцу, который прибился к отряду. Вышли, как обычно, на рассвете. Обошли стороной места, где слышалась стрельба. Несколько раз ложились, прижимаясь к земле, – опасались шальных пуль.
Стараясь побороть страх, Костя с невозмутимым видом лежал на животе с травинкой в зубах. Колька морщил лоб, тер шею и пытался застегнуть ворот рубахи. Это почему-то ему никак не удавалось.
До города добрались благополучно. Дальше шли порознь: Костя – впереди, Колька – сзади, так, чтобы не терять своего «ведущего» из виду. Костя уже знал маршрут и уверенно шел прямо к тем местам, где побывал раньше. Прошли по улице Плеханова, потом Урицкого... Внимательные глаза все замечали, фиксировали в памяти.
В городе гремела канонада. Гулкие разрывы то раздавались где-то рядом, то сотрясали воздух вдалеке. Когда слышался свист снаряда, ребята жались к стенам домов и, притаясь, ждали: вот сейчас громыхнет. Потом шли дальше. Увлекшись поиском, мальчишки не заметили, как попали в район пустынных улиц. Все реже попадались отдельные прохожие, все чаще они прятались во дворах и подъездах домов, когда наскакивали на патрулей. Казалось, уже все осмотрели и можно возвращаться, как в одном из переулков раздался окрик: «Хальт!» Их поманил к себе долговязый фашист с молниями на петлицах и на рукаве.
«Эсэсовец», – едва успел подумать Костя, как его спутник юркнул в какой-то двор. Двое солдат бросились за ним. Третий, здоровенный рыжий детина, шагнул к Косте и больно ударил по лицу, прокричав что-то по-немецки. Он о чем-то спрашивал, но Костя молча смотрел на его забрызганные сапоги. Подошел второй эсэсовец, с крестом на груди. Он хотя и плохо, но говорил по-русски, коверкая каждое слово. Костя уловил лишь то, которое этот второй злобно повторял: «Шпион... Шпион...»
Потом фашисты долго таскали его по городу, били. Он пробовал вырваться, но цепкие руки крепко держали за воротник. Сколько продолжались эти мытарства, он уже не помнит. Из разговора гитлеровцев Костя понял, а может быть, ему подсказало шестое чувство, что его собираются убить. Сердце защемило. Нет, он не испугался. Страх, который был вначале, уже прошел. Просто стало обидно: вспомнился товарищ по разведке, с которым он ходил так же, как с Колькой. Он умер у него на руках, и Костя поклялся отомстить за друга. А теперь его самого собираются убить. Вспомнилась мать: «Где-то она сейчас?»
Остановились около ямы. Фашист, поиграв перед его лицом черным дулом пистолета, нажал курок. Острая боль обожгла подбородок, глаза заволокла темная пелена, а ноги подкосились под тяжестью тела. Упав, не ощутил боли, но понял, что жив. Тут же подумал: «Шевелиться нельзя». Эсэсовцы не торопились уходить. Закурили. В это время раздались голоса. Кто-то подошел. Поговорили. Потом около его головы, едва не задев ухо, плюхнулся огромный булыжник. Наверху захохотали. Зацокали сапоги, и все стихло...
Было холодно и сыро. Костя открыл глаза. Сколько времени он пролежал в яме, сказать трудно. В памяти все перепуталось. Видимо, временами он терял сознание. Попробовал подняться. Голова болела, шея тоже. Мокрая рубаха липла к телу. Кровь. Рядом, уткнувшись лицом в землю, лежал человек. Костя толкнул его и позвал тихонько: «Дядь, а дядь...» И не узнал своего голоса: таким он был слабым, глухим.
Человек не отозвался. «Мертвый», – подумал Костя, и от этой мысли стало особенно жутко.
Он с трудом выкарабкался наверх. Вокруг ни души. Где-то вдали громыхали взрывы. Этот шум то нарастал, то затихал. Костя старался вспомнить, что же произошло. Но мысли его, разорванные на куски, никак не складывались в последовательную логическую цепочку.
Потом, словно из-под земли, появился Колька. «Жив?» – жарко дохнул в ухо. Испуганный и озябший, он был похож на котенка. Надо было скорее бежать, бежать к своим, и мальчишки кинулись в ночь...
Костю отправили в госпиталь, где его и нашла Мария Федоровна. Как память о прошлом хранится у Константина Петровича Феоктистова медаль «За победу над Германией» – заслуженная награда разведчика, который именно тогда, в шестнадцать мальчишеских лет, понял: нет ничего дороже жизни. И жертвовать ею можно лишь во имя самой высокой цели.
...Кончилось лето, а вместе с ним и военная служба Константина. Мать увезла его в Коканд, подальше от фронта, подальше от страхов и ужасов войны. Там он поступил в десятый класс. Последний класс школы, после которого начинается дорога в самостоятельную жизнь.
Когда ехал в Москву, собирался поступать в МАИ. Но на экзамены опоздал. Посоветовали: «Иди в Вауманский, там еще продолжается набор». И вот начался многолетний штурм науки – день за днем, год за годом...
В заботах и трудах летело время.
Пришла зрелость. Он много работал, и работа требовала напряжения, полной отдачи всех сил. Но давняя мечта не покидала его.
В октябре 1957 года стартовала ракета, которая вывела на орбиту вокруг Земли первый в мире искусственный спутник. Константин Петрович тоже был причастен к этому событию. После него он еще больше поверил в реальность задуманного, которое перестало быть далекой юношеской мечтой. После полета Белки и Стрелки ему стало ясно – теперь скоро. Человек может и должен лететь в космос. Он предложил свою кандидатуру для полета на первом пилотируемом корабле и был настойчив в достижении цели...
12 апреля 1961 года он был на космодроме. То был не обычный день.
Он видел грандиозное зрелище исторического старта, слышал доклад Гагарина, понял, что старт прошел нормально.
Ракета скрылась из глаз. Отпели свою громогласную песню могучие двигатели. Растворился в небесной голубизне яркий язык пламени. Над степью снова воцарилась тишина. Все ждали сообщений с других постов наблюдения. Ждал и он.
Сообщения передавались по телеграфу кодом: 5 – хорошо, 1 – плохо. И вот застучал телеграф, выбивая одни пятерки: 5, 5, 5, 5, 5. И вдруг: 3, 3, 3... Что такое? У всех тревожное недоумение. Потом снова: 5, 5, 5,.. Как выяснилось позднее, произошел какой-то сбой в линии связи.
На пункте управления жадно ловили каждое сообщение из космоса. И ждали. Вот корабль вошел в плотные слои атмосферы. Проходит минута, вторая, третья... Люди на Земле ждали этого дня. Константин стал доказывать академику Королеву необходимость включения в космический экипаж ученого. Именно сейчас, на первом этапе. Доказывал страстно, горячо, убедительно. А в ожидании решения работал. Много, жадно. И готовился. Прошел цикл тренировок. И вот наконец долгожданное: «Вам добро!» Сбылась мечта, которой он был верен и к которой шел почти четверть века.
Он – конструктор, доктор наук, профессор. Когда на Байконуре готовится очередной старт, его можно встретить среди тех, кто ответствен за эту работу. Когда космонавты находятся на орбите, его можно встретить в Центре управления полетом...
При каждом полете, коротком или долгом.
Такая у него работа...
ВРАЧ – КОСМОНАВТ
Борис Борисович Егоров
Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, доктор медицинских наук Борис Борисович Егоров. Родился в 1937 году в Москве. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1964 году.
Помните, У Льва Толстого? «Люди, как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то быстрая, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою».
Действительно, каждый человек неповторим, по-своему сложен, по-своему прост... С Борисом Егоровым меня познакомил Владимир Комаров. Сказал коротко: «Это наш врач» – и отошел, считая почему-то, что он может помешать.
Борис был самым молодым в экипаже «Восхода». На вид казался мальчишкой. Но эта моложавость обманчива: в том году тридцать исполнилось. Что успел в своей жизни? Закончил медицинский институт, провел ряд интереснейших исследований, выступал в научных журналах, попробовал себя в журналистике, и вот теперь он – космонавт... О нем говорили, что он во многом похож на отца. Та же целеустремленность, то же упорство.
Он, как и Феоктистов, немногословен. Если начнет рассказывать, то кратко, но образно. Ценит свое время и время собеседника. Больше говорит о своих друзьях, об учителях и наставниках, которые открыли перед ним жизнь...
...Это было в 1964 году, незадолго до его старта. Электропоезд шел в Москву. Колеса выстукивали на рельсах однообразную бесхитростную мелодию: та-та, ти-та, та-та, ти-та...
За окнами плыло Подмосковье. Освещенные ярким солнцем деревья бросали длинные тени, которые ложились на землю узорчатыми пятнами.
Он в задумчивости сидел напротив меня, опираясь локтем на выступ вагонного окна, и, казалось, не замечал ни мелькающих домиков, утопающих в зелени, ни цветников за оградами, ни пустынных платформ.
Ты о чем? – спросил я его.
– Да так просто... Вроде бы и ни о чем.
– Может быть, о полете?
Он улыбнулся неопределенно, едва заметно, но ничего не сказал. Мне хотелось расшевелить его, и я попросил:
– Расскажи о себе.
– О себе? – Он поднял брови, задумался. – Что же рассказывать?.. Может, в другой раз?
– Лучше сейчас. И не думай, что это для газеты. Просто так, хоть что-нибудь.
...Тогда я узнал, что семья Егоровых медицинская. Отец Бориса – крупнейший нейрохирург мира, действительный член Академии медицинских наук. Мать была врачом-окулистом. Маленькая, очень добрая, веселая и все умеющая. Она лечила людям глаза и очень любила математику. Знала три иностранных языка. Сама выучила. «Потрудишься – научишься» – ее любимая пословица. Хорошо рисовала. Любила петь, играла на пианино. Бывало, сядет на инструмент, задумается и начнет играть. Чистые, будто прозрачные ручьи, звуки наполняли комнату. Сквозь импровизацию угадываются мелодии Чайковского или бетховенская «Аппассионата». Играя, смотрела на Бориса: слушает ли?
Так было почти каждый вечер. Было...
Борису исполнилось четырнадцать, когда в дом вошла беда. Мать угасла в несколько дней. Моложавая, несмотря на раннюю седину в волосах, она вдруг почувствовала себя плохо, потом стало еще хуже. Побледнела, осунулась. И только глаза оставались такими же: хорошими, добрыми, живыми, хоть и промелькнут в них печаль и усталость, когда в задумчивости засмотрится на своего Борьку. Худ, узкоплеч, по-мальчишески нескладен... Но это с годами пройдет.
Многие, кто в те годы работал в Институте нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко, могут припомнить и рассказать о том, как Борис целыми днями пропадал в институте. Его интересовало буквально все: как делается переливание крови, почему скальпель имеет такую форму, а не иную, зачем нужен тот или иной инструмент, для чего хирург надевает резиновые перчатки и еще тысяча «почему» и «зачем».
...Ночью они бродили с отцом по городу, по старым московским переулкам. Дождь брызгал в лицо. Ветер обжигал щеки. Блестел мокрый асфальт. Фонари расплывчато светились в мглистом воздухе. Борис шагал сквозь завесу дождя, глядя перед собой, задумчивый, поникший, сунув руки в карманы. Шел и молчал. Всякая беда – беда. Смерть матери – беда вдвойне.
Отец успокаивал. Односложно, по-мужски. Тогда-то Борис и спросил его:
– Кем мне быть?
– Выбирай сам. Ни учить, ни перечить не стану. Одно посоветую: какую бы дорогу ни выбрал, старайся жизнь прожить без изъяна... – Он недоговорил и, помолчав, начал снова:– Поступай как хочешь, только учись хорошо – и в люди выйдешь. И построже суди себя. Даже за мелочи. Сумеешь ли ты сделать что-либо в отведенное тебе время или прокатишь сквозь жизнь порожняком – вот в чем суть...
Разговоры на тему «кем быть?» возникали и потом. Борис Григорьевич говорил, что ко всем специальностям нужно относиться с уважением, а жизнь сравнивал с рекой: чем дальше от берега – тем глубже. А чтоб поглубже заплыть, нужны смелость и умение плавать. На одной удали далеко не уедешь.
Увлечение матери точными науками передалось и Борису. Когда учился в восьмом классе, потянуло к технике. Он мастерил радиоприемники и различные устройства.
На столе, над кроватью, на двери – везде, где только можно, монтировал кнопки, тумблерчики, чтобы радио и свет можно было включать, не вставая с дивана. Дверь и окно открывали специальные моторчики, даже ящик стола выдвигался и задвигался «по его желанию». Чуть толкнул дверь – и сработало реле, зажглась лампочка, затрещал звонок. Здорово!
Всюду валялись куски железа и фольги, болты, шурупы, гвозди, гайки. На столе – кучи конденсаторов, катушек, радиоламп. Нянька ворчала:
– Дряни натаскал всякой... Изобретатель...
Она не раз порывалась выбросить весь этот «хлам», но тронуть боялась: «Вдруг током ударит!»
Потом пришло новое увлечение. Из обычного старого бинокля делал телескоп для наблюдения за звездами. Не все получалось, как хотелось. Переделывал несколько раз. Времени не хватало, поэтому порой недосыпал, порой пропускал занятия в школе. Отметки стали хуже, что явилось причиной серьезного разговора с отцом. Рассудили по-мужски: учеба прежде всего, остальное потом.
Однажды отец принес домой большую, купленную у букинистов книгу с золоченой надписью на корешке: «Солнце». Читал ее Борис не отрываясь. Но вскоре надоели и телескоп, и «Солнце». Стало скучно. Захандрил, забросил книги, прохлаждался во дворе. Любил бродить по ночным улицам, когда желтые огни фонарей расплываются в мокром асфальте, а в голове всякая чепуха. В такие минуты ни к чему душа не лежала. На отличников из класса смотрел как на «заучившихся психов». Все-то они долдонят, а толку чуть.
Борис становился замкнутым, молчаливым, порою резким и даже грубым... А, в общем-то, был обычным мальчишкой, каких тысячи. Пускал бумажных змеев, пробовал покуривать тайком. Бориса (тогда еще восьмиклассника) потрясла встреча с героями книги Митчела Уилсона «Брат мой, враг мой» Дэви и Кеном Мэллори. Один из них был совсем молодым, когда им удалось изобрести телевизионный приемник. Разве это не счастье? Обыкновенные уроки физики вдруг стали конкретными, а потому и интересными.
И он решил, что сделает телевизор. Не обычный, не стандартный, а по своей собственной, усовершенствованной схеме. Так он решил.
Борис засел за книги но радиотехнике, читал подряд все, что доставал. Добывал схемы, перечерчивал из журналов «Радио» узлы, придумывал различные усовершенствования. Новая идея настолько-захватила, что он забывал о сие, об обеде, уроках... И сделал.
До многих истин Борис в конце концов доходил сам. Отец говорил: «Чем больше за душой у тебя будет хорошего и полезного, тем больше сможешь передать людям».
Бориса влекло к искусству и технике, к медицине и физике. То пришла идея написать киносценарий, и он не отходил от письменного стола. То эта идея с телевизором, который он все-таки собрал. Свой, на восьми лампах. Качество изображения было неважным, слабеньким, зато телевизор получился легким и маленьким. В доме у Егоровых главенствующее положение занимала медицина – говорили об операциях, диагнозах, о гуманности профессии врача. Наверное, это и повлияло на выбор специальности. После школы подал документы в медицинский. Ребята отговаривали:
– Зря ты, Борис, пошел в медики. Это почему же?
– Ну что хорошего с больными возиться? Пенициллин им прописывать, таблетки разные... То ли дело – радиоэлектроника! Кибернетические машины строил бы, роботов разных...
Но он твердо решил, что с техникой покончено. Даже телевизор, детище свое, подарил товарищу.
...За окнами стемнело. Электричка пропела коротким гудком и остановилась. Прокатился раскат грома, встряхнул лохматую тучу, и по стеклам заструились серебристые нити дождя. Он весело запрыгал по платформе фонтанчиками брызг. Громко смеясь и стряхивая с волос капли, вошли три девушки. Сели неподалеку от нас. В руках книжки. Наверное, ехали сдавать экзамены: была пора сессий. На него посмотрели вскользь, просто так. А я подумал, что пройдет несколько дней или недель – и эти девчонки, увидев его портреты в газетах, будут вспоминать, откуда им знакомо это лицо.
На каждый космический Старт планета откликалась многоязыким голосом газет
Подошел встречный поезд. На его стеклах, словно бусинки, поблескивали дождевые капли, играя всеми цветами радуги. Улыбаясь одними глазами, Борис сказал:
– Красиво, правда?
– А что такое красота?
Он посмотрел на меня удивленно, потом пожал плечами:
– Красивое – это все: и березы с серебристой листвой, и птичьи голоса, и люди...
Он лирик, этот Борис, хотя говорить об этом не любит.
– Ну а что было потом?
– Потом? Учился в институте. В пятьдесят седьмом, помню, были мы на картошке, в колхозе. И вот – спутник. Спорол тогда было... Рассказываем бабке-хозяйке, у которой жили, а она: «Все это враки!»
– А как стал космонавтом?
– Я им еще не стал.
– Ну кандидатом?
– Просился.
– А все-таки?
– Серьезно. Много раз просился.
Я знаю, что все было много сложнее. Просились тысячи, даже десятки тысяч, а взяли...
Разговор прервался. Сидели, молчали. Каждый думал о своем. Он, наверное, о предстоящем полете. Я о нем. Что он за человек – врач, будущий космонавт Борис Егоров?..
Когда подъезжали к Москве, он заговорил снова:
– В юности, наверное, мало лишь прилежно учиться. Нужна любознательность. Я люблю мальчишек, для которых радио – это не сверкающий лаком фабричный приемник, а свой, своими руками собранный из медных катушек и старых радиоламп; я люблю людей, которым не терпится заглянуть в микроскоп, посмотреть в бинокль на звезды, которые могут подолгу сидеть около муравейника, разглядывая странную жизнь этого маленького «государства», которые любуются закатом, которые хотят знать больше, чем может им рассказать учебник...
А давно ли была она, его юность? Сколько весей отшумело с тех пор? Он много работал. Работал и учился, стал врачом, поначалу просто рядовым в огромной армии медиков. Тема его исследований – деятельность вестибулярного аппарата – тесно соприкасалась с проблемами космической медицины. Чтобы проверить теорию на практике, стал проситься в космонавты.
Тщательно готовился к полету. Готовился как врач, чтобы оказать необходимую помощь другим членам экипажа, готовился в случае крайней необходимости взять на себя работу товарищей.
Домашние не знали, где он пропадает днями и ночами. На вопросы отвечал коротко: работа, командировки. Отцу признался в последний момент. Борис Григорьевич задумался. Он отчетливо представлял сложность предстоящего полета, но знал и настойчивый характер сына.
– Решай сам, – было его мнение. Борис же решил давно.
...Сутки работы в космосе. А потом годы работы на земле. Борис защитил докторскую диссертацию, трудится в научно-исследовательском институте, опубликовал ряд интересных работ...
