Текст книги "Дети Гамельна. Ярчуки"
Автор книги: Михаил Валин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
– Разбегаются! – с торжеством возвестил стрелок, возвращая опустевшее оружье, и несколько удивляясь: Фиотия на диво шибко заряжала пистолет – на три руки выходило куда как скоро – Сух-Рука, пристроенная на стропиле, содействовала с уместной самостоятельностью, орудуя шомполом с этакой лихостью, что любо-дорого глянуть...
…Далее пошло, конечно, не так гладко. Демоны углядели, где таится опасность, и взялись идти на штурм. Со двора не лезли – заклятье пока оборону держало стойко. Но и так приходилось лихо: десятками тянулись-вздымались тонкие когтистые руки, цеплялись за крышу и стены. Панночка плющила загребущие лапы молотом, но, поди, успей бегать по всей немаленькой крыше. Перепуганный Анчес пищал предупрежденья, но всё равно приходилось вертеться как грешникам на сковородке. Оно и выходило вроде адского лубка: летела солома, клубился вонючий дым, металась со своим молотом Хеленка в подоткнутой юбке, хекала, сокрушая лапы и бошки. Ведьма и Сух-Рука трудились как заведённые, Хома клал пули с удивлявшей самого себя хладнокровностью и точностью.
Беда была в том, что проклятые маззикимы оказались навязчивы до последней крайности. Свинец и удары молота их, по большей части, калечили и сшибали вниз лишь на время. Под стеной демоны приходили в себя, заращивали лапы и головы и вновь взбирались на героический редут-шинок. Иной раз панночке удавалось удачным ударом напрочь отшибить желтоглазую голову. Но тут требовалось умудриться и изловчиться, что сложно, когда у оружия убойная лишь одна половина, да и та не в полной безупречности. Эх, вот не надо было золота на инструмент жалеть! То же самое шло и с огнестрельным поражением – свинец демоны, хоть и с трудом, но сглатывали. Вовсе иное дело золотые пули – их ювелирность разрывала безмозглые черепа маззикимов с неотвратимостью Страшного Суда. Но опять же, тут точно в лоб пулю всадить нужно. А золотой запас на счёт идет. Хома неизменно берёг за кушаком один из заряженных рагузских стволов, и пускал пулю лишь в самом верном случае. А то уж скакал тут докучливый демон, со снёсенным золотом плечом, но всё одно беспокойный. Приходилось и рубиться – иной раз лезло врагов по десятку, да ещё норовя с разных сторон. Сигизмундовка не пришлась по руке казаку, топор мигом затерялся, а вот ятаган, хоть и чуждое христианской душе ухищрение, но руку так и радовал.
– Ну-ка, сгинь! – Хома снес демонскую лапу наискось, чтоб прирастала помедленнее.
– Хы-ых! – отвечал нежный девичий голосок с иного края растрепанной крыши – Хеленка оковала очередного гостя.
– С трубы заходят! – предупреждал Анчес, вертясь в надзорном месте на уже оголенном стропиле…
Сшибали и от трубы. Азартно щёлкала Сух-Рука, снаряжая очередной пистолет…
Битва шла утомительно, но не безнадёжно – уже пожиже снизу лезли. Всё ж ущерб демонскому воинству шёл очевидный. У осажденных потерь имелось меньше – лишь Хома оступился и неловко сел на стропилину, понеся ушиб весьма неприятный, но к боевому делу не относящийся.
… И вдруг всё замерло. Затихли поплющенные демоны под стеной, нахохлился и вытаращил глаза из-под своей шляпы Анчес, оперлась о молот и разом стала совсем маленькой девчушкой неутомимая панночка, ведьма выронила пистолет. Даже Сух-Рука обессилено вытянулась рядом с шомполом.
– Что, победа? Или навыворот? – с превеликой обеспокоенностью прошептал Хома, подхватывая пистолет и пороховницу.
– Слово сказал, – чуть слышно проскрипела Фиотия.
– Кто?
– Он…
Лично Хома ничего особого не слыхал – в жарком бою не до разных там словес. Если они, конечно, не ругательные. Но подозренья имелись. Тем более, тень, воплощенье тех дурных подозрений вдруг шевельнулась и вроде не к отступлению примерилась. Мерзопакостный шедим двинулся к шинку…
Хома спешно зарядил пистолет полноценным златом и добрейшей порцией пороха. Руки отчего-то затряслись, и очень не вовремя. Не-не, два пистоля и христианская вера кого угодно остановить должны, а уж демона жидовского и подавно. Хотя без искренней молитвы, сложно... Казак попробовал перекреститься – не считая того, что рагузское железо стукнуло по православному лбу, вполне удалось. Веселея, Хома сунул пистоль подмышку и с чувством осенил себя широким крестным знамением. Ну держись, шедимская морда!
Демон, между тем, надвигался. Манеры у него имелись странные – этакими легкими подпрыжками наступал. Лунный свет пал на улицу и стало видно, что и вправду прыгуч демон – ноги-то птичьи. Не совсем как у кочета, но примерно. И сам слегка перистый и откровенно клювастый. До чего ж демоны у этого иудества всевозможные! К чему такое разномастие нужно?!
Сейчас привычный Анчес казался вполне свойским хлопцем. Ну, рожки, да пущай, разве большая неприятность? И поговорить можно, и ходит приличным образом.
Хома покосился на сотоварищей. Нет, сидят, глядят в даль неизвестную. Вот нечисть, она, всё ж, этакая заведомая нечисть. Нет, чтобы помочь в решающий момент, подбодрить сотоварища. Расселись и «слово» у них.
Обозленный казак понадежнее укрепил свои стопы, выковырял из голенища случайный пук колкой соломы. Клювастый демон приблизился на верный выстрел. Что ж, бить будем через дымоход – Хома опёр локоть о верхушку трубы, поднял пистоль. Из трубы пахнуло теплом, борщом и чуток горилкой. Мигом захотелось глотнуть. Может, вообще уж свою последнюю чарку упустил? А ведь все одно скажут: «подох Хома Сирок в шинке, как последний пропойца». Где в мире справедливость? Нет ее!
Так нет же! Не подведет твердая казацкая рука своего хозяина!
Смотрел на бесстрашного человека жуткий крючконосый шедим, замерли под стеной мелкие маззикимы, ждущие сигнала вожака.
А геройский казак никого ждать не желал – шепнул краткую молитву, затаил дыхание, да и выпалил…
…Пыхнул огонь, блеснула золотая пуля и прошибла грудь демона прямо посерёдке.
– Эгей! – воскликнул Хома, вглядываясь сквозь завесу порохового дыма. – Хорошо ли угощенье, пан шедим?!
Угощенье демону по вкусу не пришлось – вздрогнул и башкой закрутил, но падать не собрался. Наоборот, вперёд шагнул, да крылья-руки развел, роняя тёмные перья.
Сказал тут Хома слова менее благолепные и вынул из-за пояса второй пистолет. Куда ж его, демона, бить требуется?! Голова плоская, да и несерьезного вида. Разве что гребень жирный и выразительный. Ежели эта дрянь как петух, так тот и без головы бегать может. Не, вовсе не голова у него слабым местом считается…
Зашуршали крылья-руки, грузно взлетел у стены шедим, и скрипнула стреха под тяжестью демона. В тот же миг зашуршало, заскреблось – полезли по стенам недобитые мелкие демоны…
Но не до них было сейчас казаку – стоял перед ним истинный диавол, весь в кудлатых перьях. Тяжко стоял, видно, что подраненный златом, но не побитый. С металлическим цокотом раскрылся острый клюв, потянулись к Хоме перистые руки…
– Так-то оно так, – молвил казак, вытянул руку с тяжелым пистолем и пальнул демону промеж нижних петушиных лап, хотя и чуть выше. Сноп огня опалил перья демона, а полновесная пуля угодила точно в цель.
Квохнул демон и ухватился за тяжкое поврежденье. Но вновь не упал, хотя и закачался.
– Вот же тебя… – в печали изрек Хома, нашаривая благоразумно прислоненную к стропилу пику. Может, ржавое железо диавола возьмет, раз уж пред червонным золотом гадостно устоял?
… Тянулись к казаку лапы со всех сторон – тощие, но хваткие, от всех разом не отобьешься. Но тут бы с главным ворогом напоследок схватиться…
Не успел Хома. С неистовым визгом выметнулось из-под стропила ядро неведомой пушки, в полёте перекинулось в длинную встопорщенную когтистость, да и бахнулось поверх клюва замершего шедима. Хрясь – двинули когти по темному глазу!
Не успев и клекотнуть, демон завалился с крыши. В полете геройский засадчик с истошным мявом угостил противника и второй лапой…
Шмякнулись под стену так, что весь шинок вздрогнул…
– А ну, погодь! – молвил Хома, раздавливая каблуком лапу, норовившую уцепить за ногу. Выдирая шаровары из когтей, шагнул к краю крыши, отшиб древком пики ещё одну загребущую лапу…
Шедим, лежа на спине, ворочался и клокотал – в стороне от него, выгнув спину, скакал боком котяра, и вопил адским мявом.
Терять тут было нечего – Хома наставил пику и прыгнул вниз – прямиком на живучего врага. Ржавый наконечник пронзил брюхо демона, пригвоздив нечисть к земле. Сам казак от толчка не удержался, выпустил древко и тут же отлетел к стене – петушиный демон лягался не хуже самого дурного татарского ишака.
– Добью! – отчаянно крикнул Хома, выхватывая последнее вооружение – узорчатый клинок ятагана сверкнул в лунном свете.
Кот одобрил уместное боевое предложение очередным завываньем, скакнул, целя на демонский гребень, но клятый шедим честного боя не принял – неуклюже вскочил и, широко расставляя когтистые лапы, кинулся прочь, этакими широченными прыжками, что просто удивительно для петушиного сложения. Торчащая в пузе пика волочилась, чертя уличную пыль…
Хома хотел засвистать вслед трусливому бегству, но тут на казака плюхнулось нечто не шибко тяжелое, но дурно пахнущее прелой пылью и иными гадостями, и вознамерилось немедля задушить. Хома прихватил демона за шкирку, бухнул о стену, маззиким скалился поганой пастью, но лапы от казацкой шеи не отпускал – а те тянулись и тянулись, хоть как далеко их хозяина отпихивай. Вовсе и некстати казака охватили за колени, когти принялись продирать почти новые шаровары. Ох, вовсе беда! На ногах Хома устоял, успел полоснуть ятаганом одного из демонов – почти надвое распорол. Но набегали иные… На кота особой надежи не имелось – тот фырчал и выл под окном, видать, и самому туго приходилось. Но тут пришла подмога свыше – слетело с крыши лёгенькое, знакомо сказало «хы-ых!» и засвистал молот…
– Меня не зацепи! – взмолился Хома, орудуя острым ятаганом во все стороны наподобие крепко выпившего мясника.
Вокруг почистилось – тикали напуганные маззикимы. Тут сверху ещё и бухнул выстрел – хозяйка за мужскую работу взялась.
– Там еще мозгляк затаился! – возопил Анчес, и принялся лупить эфесом шпаги по демонской лапе, уцепившейся за стропилину – видимо, побои, отвешенные отдельно взятой родственной конечности, за душегубство у чертей не считались.
– А глянь, клинка-то на шпаге едва на треть длины наскребется, – прохрипел Хома.
– Так для форсу он носит, – ответствовала так и не запыхавшаяся панночка.
Вражины разбежались, Анчес упрятал в ножны своё гишпанское колдовство. Хома успел зарядить пистоли, промыть глубоко расцарапанную шею и ляжку, как дружно заголосили над притихшим Пришебом петухи. И выяснилось, что ничего не кончилось, а вовсе даже наоборот…
***
…Расскрипелась ведьма нещадно, прямо хоть полную мазницу[75] ей в пасть выливай. «Едем! Сей же миг! Запрягай, бросай, хватай! Варвары!». Ну запрягли, ну накидали чего попало. Панночку опустили в колодец – через два мгновенья вернулась, сунула горшок с червонцами, наскоро выжала мокрую юбку и побежала за мешком с овсом. Анчес волок в карету провиант и прочее, ныряя в и так порядком разграбленный шинок. Собирались как на пожар. Хома сбегал на улицу, надеясь срезать для памяти и другого всякого хоть пару демонских когтей – где там! Никого и ничего, только земля взрыта, да всё загажено, словно гулянка тут прошла, а не смертный бой. Пани Фиотия уже со двора голосила, и к горлу её указание подкатывало не на шутку.
Хома взобрался на козлы:
– Готовы, панове странники?
– Та готовы, – заверила Хеленка, обтирая и пристраивая под рукой свою увесистую, обновлённую цацку.
– Как готовы? – вздернула брови ведьма. – А испанец где?
– Та отпустила я его, – не поднимая глаз, молвила панночка.
– С чего это? – со странным интересом осведомилась хозяйка.
– Та сама знаешь, – всё так же тихо срезала обнаглевшая Хеленка.
– Ну, трогай тогда, гайдук, – хозяйка откинулась на истертую подушку.
Хома взял вожжи, хотя возмущенье хлестало перебродившей брагой. И что это такое?! В какие ж это ворота лезет? Без отдыху, не спавши, не жравши?! Анчес, гадюка хвостатая, удрал и ничего подлому чёрту за это не будет? А как управляться? Какой ни чёрт, а всё ж помощник. Да и скучновато без него. Тьфу, провались оно всё пропадом!
Оказалось, главное позабыли. Не успела карета выкатиться за сломанные ворота, как вылетела из-под клуни[76] великая ценность, с оскорбленным мявом вспрыгнула на козлы.
– Ты, это… – успел с тревогой сказать Хома, собираясь пояснить боевому котяре, что с этакой хозяйкой и кумпанией в путь лучше и не пускаться. Но кот уже сиганул в окошко кареты и шмякнулся на колене ведьме. Та махнула рукой – трогай!
Выходит, сменяли гишпанского чёрта на рыжего мохнатого беса. Ну, ладно, этот хоть хвост по полному праву носит и жрёт поменьше. Хотя тот-то был поразговорчивее…
***
Остался далеко позади разоренный шинок, промелькнула пустынная улочка Пришеба – только на выезде и увидели путники растревоженный народ, толкущийся вокруг чего-то сомнительного. Мертвяк ли, демон ли сдохший – любопытствовать было недосуг…
Проскочили по яру, никто из зарослей лещины бесконечные лапы не тянул и клюв не высовывал. Эх, вот он и шлях вольный. Хома погонял лошадок, Каурый и Гнедок не ленились – Пришеб даже лошадям показался крайне сомнительным городом...
Выползло на небо солнце, тарахтели колеса по подсохшей дороге. Хома подумывал стребовать отдых с перекусом и зашивом штанов – в таких лохмотьях хоть кого пугай. Тянулся зелёный свежий гай, шелестел листьями. Катили краем поля, на взгорке и живой человек мелькнул – сидел себе под будяками и в носу ковырялся. А может, на сопилке наигрывал? Тут кони как-то разом ослабели, точно это они ночь напролёт от иудейского демонства копытами жарко отбивались, а не кто иной.
– Да что за напасть?! – рассердился казак, берясь за кнут.
– Стой! – приказала ведьма. – Разговор у нас будет.
… Неспешно подходил к карете человек. Прямо сказать, пренеприятной наружности незнакомец: бледный как вареный курёнок, худой как голодрабец[77]... Вежливо приподнял шапку, блеснули глаза прищуренные недобро, мелькнули пальцы, длинные да белые, словно червяки....
«Да что за свет стал?! – обреченно подумал Хома. – Демон на демоне и демонёнком погоняет. Невозможно проехать простой честной нечисти».
Глава 11. О пылкости внезапных встреч и щекотливости разговоров
– Опять ты?!
– А кого ожидала встретить посреди пыльной дороги? Кого-то из твоих забытых Богов?
– Лучше бы я встретила кого-нибудь из них, чем тебя, Старый! Я ведь надеялась, что ты умер.
– Ну какой же я старый? Да и прожил не столько, чтобы умирать.
– Да, ты всё тот же. Двести лет, триста... Хронос проходит мимо. Века боятся твоей дудочки?
– Вряд ли. Если бы опасались, она бы не рассыпалась прахом.
– Значит, Хронос боится тебя...
– А чего боишься ты, ведьма? Старая мудрая бабища, которую я помню девушкой
– Ну хоть не младенцем!
– Так чего ты боишься?
– Я? Как и все – внезапных встреч на дорогах.
– Внезапных? Ты поглупела?
– Нет, я по-прежнему верю в благородство. И в то, что названый брат не толкнёт в пропасть.
– Не в пропасть, нет! Я тащу тебя к выходу из той пещеры, в которую ты себя заточила. Добровольно заточила. Зачем ты заперлась? Пыталась забыть славное прошлое? Ты забыла себя? Удалось?! Взгляни на себя! Ты забыла ту, которой была? Где твоя свита?! Где твоя власть?! Где?!
– Оглянись.
– Я и так смеюсь. Казак-пропойца, криво сшитая кукла и дворовый кот. И всё? Даже глупого чертёнка не сумела удержать!
– Мне хватает. И говори, зачем пришёл? К чему?
– К тому, что время платить! Время платить, сестра.
– Ты говоришь, будто ростовщик и берёшь за горло, словно мытарь! С кого собрался взыскивать? С меня?
– С Вечного города. Рим мне должен.
– Ты… Ты же был их верным слугой! Ты же столько сделал для святош!
– Ты про Иржи-Волка? Про Виноградник и Гамельн?
– И про все остальное! Ты создал Деус Венантиум, забыл?! Ты отковал им тот меч, что срубил не один десяток голов! И теперь ты хочешь его уничтожить?
– Да, я создал Орден! Но любой меч можно выбить из рук и обратить на прежнего владельца! Глянь, что творит Рим на моей родной земле! Или ты забыла, что произошло на твоей родине?! Я ошибся, но я уничтожу Орден! Сначала тех ловчих, кто идёт по твоему следу. А затем те, кого коснётся твоя рука, приведут остальных. Неспешно, поочерёдно, они будут идти ко мне как крысы – длинной послушной цепочкой. А потом придёт очередь Рима. И ты мне в этом поможешь. Своей силой, своим искусством...
– Помочь тебе?!
– У тебя есть выбор? Я ведь могу просто уйти...
– После того, как натравил на меня своих бешеных псов?! Последняя из помойных крыс честнее тебя!
– Не спорю. Я всего лишь человек.
***
Жарок летний день. Утомлённо выцветает прокалённая синева небес, мерцает и струится жар над безлюдной дорогой. Пусто вокруг. Словно из далеких палестинских пустынь доносится вялый голос перепела. Ни дуновения в ветвях изнуренных полднем кустов и деревьев. Лишь вдали манящей обманкой сверкнёт узкая речушка, хоронящаяся средь ивняка и камышей. И вновь жара застилает истомлённый взгляд. Как же благословенны и счастливы жабы и скакавки, покойно и безмятежно живущие средь воды и прохладных речных грязей!
Хома прохаживался вокруг упряжки, веточкой помогал лошадям отгонять приставучих оводов, слушал жужжание насекомых и излагал своё философское воззрение:
– Да пущай бы они все передохли!
Неучтивое, но вполне заслуженное пожелание в большей степени относилось к не в меру разговорившимся колдунам. Да, колдунам – казак ничуть не сомневался, что пренеприятный знакомец хозяйки – колдун, да ещё и из самых препоганейших. Ишь, бормочет – ни слова не разобрать! Не-не, доброму христианину те беседы слушать и вовсе не требуется, но как не слушать, когда уж сколько сидят и жу-жу-жу-жу?! Вот поганое племя! И ведь самые тенистые кусты заняли, гнусники столетние!
– Вот отчего не сказать – распряги, сядь да поснидай[78] толком, как доброму человеку и положено? – вполголоса бунтовал казак, обращаясь больше к лошадям. – Отчего такая несправедливость и вредность обстоятельствам?
Лошади вяло, но согласно встряхивали гривами. Хеленка, устроившаяся в тени кареты с настежь распахнутыми для тщетного уловления ветерка дверцами, помалкивала. С панночкой было понятно – вновь накатила на несчастную немота, сковала язык и нагнала дурного настрою. А что ж поделать: когда ты полумёртвый, то нет в тебе никакой предсказуемости. Особенно, ежели рядом какое ведьмовство или иное чародейство копошится. Хеленка – существо редкостное, может и вообще одна такая, даже многоопытной ведьме не до конца понятная. Ясное дело, наскоро делали, по случайности – что вышло, то вышло. То более живая, чем мёртвая, то наоборот. Полная неустойчивость нрава и поведения. Ну, ничего, поднатужится дивчина, совладает с колдовскими путами и несуразностями. А так несчастье, конечно, даже поговорить не с кем. Анчес, гадюка такая скользко-рогатая, удрал ведь и даже не попрощался…
Казак сделал ещё петлю вокруг экипажа. Изводили казака раздумья и дурные предчувствия. Это и с одной ведьмой пришлось полной жменей несчастий черпнуть, а теперь ещё и её знакомец заявился. Теперь уж и вовсе веселье пойдет. Правда, Фиотия не особо колдуну обрадовалась – то вполне заметно и очевидно. Вот к чему нам новые бледные колдуны? Вовсе и ни к чему. Был бы ещё какой приличный, румяный, веселый, обнадеживающий. А то… Тьфу, а не колдун, по правде-то сказать.
Хома потрогал рукоять пистоля за поясом. А ведь и заряжен, и весьма добрый пистоль. Пуля, опять же, особая. Может, колдуну так и вообще будет лестно помереть от этакой роскошной пули? Они, эти нечестивые колдуны, на голову странноваты. Живут долго, томиться и скучать начинают, вот, к примеру, как хозяйка. А этот, бледный и упыристый, он еще и поунылее. Может, он пулю в спину за чистое благодеяние примет? Очень даже просто.
Казак в сомнениях дошел до дверцы:
– Слышь, Хеленка, а не замышляет ли гость недоброе? Я, вот, как верный гайдук разумею…
Панночка, разморено полулежащая на облезлых подушках, покачала головой.
– Не пройдет, значит? – не без некоторого облегчения спросил Хома. – А то б я спробовал. Две золотых пули ев запасе имею.
Хеленка безнадёжно махнула маленькой ручкой.
– Ишь ты, и золотом его никак не взять? – подивился гайдук. – Вот же, принесёт нелегкая, не пойми кого. А так славно ехали. Ладно, придется дожидаться.
Девушка кивнула.
– Жара жарою, но уселась бы ты поприличнее, – заворчал Хома, отводя глаза от голых коленок панночки – юбки та подобрала этак вольно, что и вовсе смотреть невозможно.
Бесстыдница покосилась насмешливо и лениво.
– Я без посрамления, а для порядку, – строго пояснил казак. – Приличное платье у тебя одно, а уж измяла как тряпку последнюю. Куда такое годится?
Хеленка печально вздохнула, поправила оборку на юбке и вновь принялась ковырять пальчиком рукоять молота. Вот и поговори с такой упрямой и безъязыкой! Хома прошел к лошадям, помахал веточкой, сплюнул и вернулся:
– Ладно, давай цацку – заглажу заусенец. Лупишь вокруг, как попало, портишь инструмент…
Осторожно снял ножом разлохмаченное на рукояти дерево – по зубам хлестала того маззикима, что ли? А железка на что тогда? Не, так с оружьем не обращаются...
От кустов шла ведьма:
– Что расселись и любезничаете, слуги верные? В путь, да поживее. Разворачивай, казаче…
Хома с превеликим облегченьем догадался, что бледный колдун в попутчики не напросился. Исчез, словно и не было его. Да и провались ты пропадом, душегубская харя!
– Куда, хозяйка?
– Сначала на дорогу к Ладыжину, далее покажу. Да шевелись, шевелись! Спешить нам нужно.
Дрыхнувший в теньке кот мигом проснулся, уже запрыгивал в карету, при том не замедлив повелительно мявкнуть. Тьфу, никакого житья от этого разномастного панства. Каждый орёт, погоняет…
***
Гнала ведьма так, будто в пекло торопилась. То по шляху, то окольно, то и вовсе полями-тропками, где едва и путь угадаешь. Вроде укрывалась чёртова баба от погони, а вроде и не укрывалась: в селах словно нарочно, с шумным торгом и криком покупали фураж и провиант. Хома от полной бесполезности вовсе перестал мысль напрягать, да и как тут раздумывать, если зад деревянный и вожжи из рук вываливаются? Но гнали дальше…
***
… – Стой, гайдукская твоя тупая морда! Видишь же, что развилка!
Ну, развилка. Ну морда тупая. Кто спорит? Хома остановил усталых лошадей, сполз с козел и побрёл за придорожные кусты. Как же тут славно: зелено, мирно, волошки цветут, птицы поют, на зубах пыли вовсе и нету. А журчит-то, как умиротворено! Тю, даже ругаться силов не осталось. Хома завязал шаровары и вернулся обратно к карете. Ноги идти вовсе не хотели – две негнучие кочерги. Загонит чёртова баба, определенно, загонит!
Хозяйка склонилась над пяльцами. Узор вышивки здесь имелся, по правде сказать, так себе. Бывало, морду от стола в шинке поднимешь – навроде тех самых полос и завитушек на хмельной харе и оттискивается. Но дело не в изяществе: ведьма нарочно нитки не натягивает, чтобы лопались свободно, когда придет их срок. Сегодня только внизу две шелковые перемычки разошлись – порядком поотстала погоня. То, наверное, и недурно.
– Хутора проедем, место ищи. Лошадям отдохнуть надо, – скомандовала хозяйка, накладывая на колдовскую вышивку новый стежок, отмечающий здешний безымянный перекресток.
Хома кивнул и полез на козлы. Там уже сидел Пан Рудь – наглый кошак любил иной раз прокатиться с самым вольным обзором и полным лицезрением придорожных кущ, взгорков, курей и куряток, плетней и иных достопримечательностей.
– Сидишь? – пробурчал возница. – Так взял бы вожжи. Не? Фертик[79] задрипанный. Ну, поехали…
… Остывших лошадей Хома напоил – благо, ручей тёк под боком. Далее кучер взял свитку и поплёлся под тень покосившегося навеса – хутор стоял брошенный, вовсе одичавший. Ведьма гавкать не стала, видимо имелось время у путников дух перевести. Хома бросил подстилку на остатки соломы, рухнул сам – казацкое тело отозвалось столь многочисленными ломотами и болями, что просто удивительно. Не, воистину какие-то предпоследние времена навалились – о горилке даже и помысла не мелькнуло…
***
Проснулся Хома от хруста. «Хрум-хрум, хрум-хрум-хрум». Вокруг была темень, под головой лежало что-то мягкое – никак рубаха свернутая? Казак приподнял голову – на чурбаке ближе к лунному свету сидела соразмерная тень, склонившаяся над рукодельем, вот в тонких пальчиках сверкнула иголка… И снова донеслось «хрум-хрум».
– Это где ж ты столько яблок запасла? – спросил Хома, щупая свои колени под съехавшим, и вообще непонятно откуда взявшимся, лижником[80]. Холодок объяснился – шаровары исчезли. Вот тебе и шуточки, не иначе спал как бревно.
– Вфы фадочке, – пояснила панночка, по очевидности пребывавшая в самом живом и разговорчивом расположении духа.
– «В садочке»… А что за дерзостность со спящего человека одёжу стаскивать?
Хрум-хрум – остаток яблока полетел в порядочную кучу огрызков, накиданную у крапивных зарослей. Дожевав, рукодельница пояснила:
– Сейчас дошью. Сколько же гайдуку ободранцем красоваться?
– Ну, дошивай, – согласился Хома, щуря один глаз – в прорехе крыши сияла славная звезда. Это ежели правым глазом зрить. Ежели левым – не видно звезды и вообще куда темнее ночь. Нет, хитро в мире всё обустроено. Много таинственностей.
Отхрустела ещё пара яблок – встала легкая тень, встряхнула просторную одежду:
– Не как новые, зато крепко починенные.
– Доброе дело, благодарствую душевно. Может, тебе яблок принести?
– Лежи, казаче, – панночка швырнула шаровары на солому, поддернула юбки, да и этак легенько присела, оседлав ноги Хомы. Во тьме влажно и лукаво светились девичьи очи, словно по той яркой звезде в них отражалось.
Хома вздохнул:
– Ты, Хеленка, сиди как удобствует, только гарцевать не вздумай. Неуместное то дело.
– Так уж и неуместное? – подивилась бесстыжая тень.
– Чистосердечно сказать, так сам в оторопеньи. Чаровница ты колдовская, тут разве возразишь. Только ведь и по-другому на обстоятельства можно взглянуть, – Хома осторожно, согнутым пальцем, отвел прядь волос, ниспадающую на гладкую щечку красавицы.
– И как же то объясняется? Чрезмерное оторопенье иль в какой хворости мы?
– Хворость бы я превозмог. С лёгкостью. Неуместность одолеть куда труднее.
Хеленка вдруг снялась с заупрямившегося скакуна, завалилась на спину рядом и прошептала:
– Ото ж и я чую. Есть неуместность.
– Ну…
– Чего «ну», дурной гайдук? С какой кучи лайна вдруг тут неуместность? Объясняй живее!
– Не ла йся сквернословно, язык мыть нечем. Если же по неуместности рассуждать… Я ж навроде тебя делал. Руки кривые, но старался. И вдруг до баловства и похабности опускаться? Вовсе не по-родственному.
– Делал он… – пробормотала панночка. – Ну, делал. Я помню. А кто тебя просил делать, а?
– Так я же не нарочно. Заставила чёртова баба.
– Вот сразу на ведьму всё свалить норовишь. За себя ответь. Ты мне теперь кто? Батька или как иначе?
– Что батька? Откуда же батька? – с превеликой неловкостью зашептал Хома. – Грешно так говорить. Это ж смех один и соромицькость[81]. Но ежели с философских наук глянуть, так пусть немного и батька. Если уж так завязалось хитростно…
– А не надо было так завязывать. Что то за казак, ежели его первая попавшаяся ведьма в отцы покойницам пристраивает? Вот как теперь? Я ж и сама чую, что по-родственному.
– Так чего же верхом вознамерилась?!
– Для прояснения. И потом томлюсь я, – нагло оправдалась Хеленка.
– Тю, и в кого же ты такая бесстыжая да бессовестная?!
– В кого делали. Я ж не виновата, что кровь горячую сохранили.
– Я, что ли, сохранял? – возмутился Хома. – Я таким материям не учён.
– Вот и учился бы. Уж седина в усах, а в голове одна горилка и хлюпает. А мне как теперь? То живая, то мёртвая. Да еще поплюга[82] окаянная. Ладно, приноровлюсь. Но вдруг я вонять начну и сгнивать? Вон жарища какая.
– Не начнешь. Вполне цветущий лик и остальное.
– То сегодня. А завтра как?
Помолчали. Потом Хома прошептал:
– Ладно, что сейчас пенять. Спи, что ли.
– Так что «спи»? Мне днём хорошо спится, а по ночам жар в крови играет. Маюсь и нудьга одолевает.
– Совладать с собою потребно. Вот, яблочко съешь. Оно прохладное и кисленькое.
Вздохнула и захрустела. Сочно с причмоком. Как ни странно, под тот уютный звук, пригретый вроде мёртвым, но вполне живым теплом с одного бока, уснул Хома быстро и в полной безмятежности.
***
– А что это вы, достопочтенные панове, делаете?
Услыхав вопрос, достопочтенное панство в лице четырех посполитых, прекратило пинать мешок и уставилось на подъехавших всадников. Старший, ободранный дедок в широком брыле[83], лупнул испуганно глазами и двумя руками вцепился в длинный сучковатый дрючок.
Капитан задумчиво смотрел на ползущий по дороге мешок, что оглашал окрестности неразборчивой руганью. Наконец, посполитый собрался с мыслями и, сдёрнув соломенную шляпу, сказал:
– Да ото ж бо, вин курвячий сын, жид та истинный лях!
– Многогранная личность какая…
– Во! – уловив поддержку, продолжил брыленосец. – На Пришеб наш демоны набежали!
– Демоны? – переспросил Мирослав. Дмитро заоглядывался, будто ожидая тех самых демонов увидеть за ближайшими кущерями.
– Ну! – яростно закивал дедок. Соратники его склонили головы в подтверждение.
– И что за демоны такие? – подался чуть вперед капитан, чувствуя, что след точный. – На кого похожи, как злодействовали?
– Я всех демонов видел! – заверещал вдруг мешок. – Я всё расскажу, только выпустите! Ой, падло, что же ты бьешься-то по больному месту?! Ирод!
– Поговори мне, гадюка! – погрозил дедок, вновь взмахивая дрючком.
– Ещё раз стукнешь по мешку, я тебе ухо отрежу, – пообещал Мирослав, многозначительно положив ладонь на рукоять сабли.
– Да выпустите же вы меня, живоглотное селянство! – вовсе уж не человечески взвыл неведомый узник. – Я же ничего вам не сделал, тупые ваши головы!
– А хто шинок порушил, га? И лаялся потом непотребно?!
– Ваш шинок маазикимы жидовские разорили и обобрали! Я тамошний погреб от нечисти оборонял!
– «Маазикимы», говоришь? Кхм…
Капитан спрыгнул на землю. Посполитые порскнули в стороны розшуганными воробьями. Мирослав присел над мешком, подергал надёжно завязанный узел.
– Вы его что, топить собрались?
– А то! – подбоченился дедок. – До реки дотащим, там каменюк забагато!
– Кыш отсюда, пока уши не отрезал, – устало произнес наёмник, и вытащил нож. Посполитых как ветром сдуло. Снова хмыкнув, капитан сказал: – Слышь, демоноборец, руки береги, – и одним движением отхватил горловину.
Оказавшись на свободе, высокий худощавый парень, годов примерно Збыховых, может чуть постарше, весь в соломе и всяческом мусоре, громко прочихался, вытерев длинный хрящеватый нос рукавом. Разглядев спасителей, чуть слышно охнул и, лапнув себя по поясу, где висел обрывок портупеи, представился:
