Текст книги "Дети Гамельна. Ярчуки"
Автор книги: Михаил Валин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Испанец, топорща усы, подошёл с тем же вопросом. Командиры переглянулись, достали трубки – Мирослав коротенькую носогрейку с глиняной чашкой, Диего – диковинную кукурузную, с длинным чубуком…
Сборы не затянулись. Каждый хотел уехать от опасного места. И как можно дальше!
– Так, мои любезные! – гаркнул капитан, когда банда сидела в седлах. Литвина, правда, пришлось дополнительно привязывать – он так и норовил об землю грянуться. Добрый молодец хренов…
Наёмники поподнимали снулые морды на командира. Глазами не забывали постреливать по сторонам – не скакнет ли оттуда змея с распахнутой пастью? А то, как набросится, как заглотит живьём! И будешь аки Иона, пока не задохнёшься в гнилом нутре…
– Мы с лейтенантом подумали, и я решил! – бойцы встрепенулись, затаращились оживленнее, – Киев никуда не денется! – и, не дождавшись, пока удивление на ошарашенных мордах перерастет в непонимание, продолжил. – Да и Збых сейчас не ездок.
Литвин попытался было что-то промямлить, но получил незаметный тычок локтем. Йозеф-то не глуп! Вон как скалится, видать, понял, что к чему.
Но к чему ведёт капитан, сообразил не только Котодрал. Молчаливый обычно Руперт замахал руками, привлекая внимание.
– Эй, капитан! Мы на такое не подписывались! В контракте и слова нет, что мы должны гоняться за гадюками-переростками.
– Красавчик, ты дурней трех валахов! Нас навещала не гадюка-переросток, а отожравшийся уж. Ты боишься ужей? – ехидно спросил Мирослав.
– Уж, гадюка – какая разница, если про них нет уговора?! – прыщавая харя англичанина пошла пятнами, – я не нанимался ловить в долбаной степи долбаных змей!
– Раз нет уговора, то можешь посидеть в сторонке, – презрительно хмыкнул испанец. – А мы её поймаем и отрежем ей башку.
– И продадим циркачам, – добавил капитан, – возьмем серебром по весу. Ну или золотом, если у них не хватит серебра! А теперь, когда все пошутили и посмеялись, то пусть слушают внимательно. И не говорят, что не слышали. Кто боится – свободен. Моей банде не нужны трусы, не способные даже поймать червяка! Ну а кто в деле, тому я обещаю неплохую прибавку. Пять талеров, к примеру.
Наёмники начали переглядываться. Мирослав деланно хмурился, оглаживая рукоять пистолета. Нехитрые мысли молодёжи читались влет. На одной чаше – змея, в которой двадцать-тридцать шагов злобности и которая может в легкую утащить лошадь. На другой – пять талеров. И степь. Выжить одному трудно – мало ли, вдруг змея не одна? Или татары какие? Или вообще страшные запорожцы, с которыми многие хорошо знакомы по скоротечным, но кровавым стычкам среди европейских лесов и дорог, а кто не сталкивался лично, тот преизрядно наслушался всяческих ужасов. Вообще, страшные тут люди живут и жили! Одно слово – шкифы!..
***
– Эль команданте, признавайся, скольких владельцев пережили эти, – испанец прищелкнул пальцами, подбирая нужное слово.
– Маляры зовут их «эскизами», – ответил Мирослав, осторожно разворачивая тугой свиток. Затасканная бумага, кое-где прожженная, так и норовила завернуться обратно. – Но это карта. Не скажу, что подробная, но есть шанс оказаться в нужном месте. А вот где её откопал Орден, мне знать не дано.
– А ведь всё узнаваемо! – удивился испанец, ведя пальцем вдоль прихотливо извивающейся полосы. – А мы где?
– Примерно тут, – ткнул капитан.
– Чудны дела твои, Господи! – перекрестился Угальде. Бойцы, сидевшие в сторонке, как по команде, повторили жест лейтенанта. На всякий случай.
– Ничего чудного, – буркнул Мирослав и, скрутив карту, сунул её в тубус, – ты был прав, когда назвал это эскизами. «Её хвалил сам Боплан[23]!» – передразнил он кого-то. – Чтоб его черти подрали, этого сраного лягушатника! «Подробный план Диких полей, граничащих с украйнами Речи Посполитой», мать её за ногу да афедроном на пушку!
– Мадонна свидетельница, карта, возможно, и паршива, но к чему такая желчь? – недоумённо сказал испанец. – Мы прекрасно обходились без карт, обойдемся и сейчас. Если же тебе она не нужна, – добавил Диего, видя, как взбешенный капитан прокручивает крышку тубуса, – то я с готовностью приму её в дар!
– Пригодится как растопка для костра, – отрезал Мирослав.
– Ещё из бумаги можно накрутить патронов! – миролюбиво добавил лейтенант. – Или пыжей.
Капитан спрятал тубус в мешок и ненадолго задумался.
– Литвин не дозвался гадину. Но где её логово, примерно подсказал. Как он там? – неожиданно поднял голову Мирослав, глядя куда-то сквозь Угальде.
– Живой. Пьёт вино и ругается.
– Значит, точно живой, – протянул капитан.
Испанец, несколько раз оглянувшись по сторонам, собрался с духом,
– А как мы её будем убивать? Она же большая.
– Покажем гадину Руперту, а после заткнем её гадскую пасть обгаженными штанами нашего рыжего ублюдка.
Диего только хмыкнул:
– У тебя сердце из громадного куска льда с самых высоких вершин! Ну а если серьезно? Ты же не думаешь, что мы придём к змее в её змеиную пещеру и отрубим голову? Всё же, в этом дьявольском творении тридцать шагов злобного шипения! И она не травоядный дракон, коих великое премножество упокоил мой славный прадед, да будут холодны угли под его котлом! Или мы забросаем её тем серебром, что ты посулил?
Капитан молча подошёл к своему вьюку, расстегнул пряжку одной из сум. Испанец присвистнул:
– А я все никак не мог понять, отчего он так тяжёл. Думал, ты спёр из собора Святого Марка одного из тамошних коней![24]
– В отливку пошли их отборные каштаны, мой друг!
***
Хитрая бестия нашла приют в месте, где сходились две тихие и мелкие речушки. Получившееся болото, обильно заросшее рогозом, одним краем упиралось в скалы. Похожие на гору, куда они с Литвином взбирались, но чутка повыше. Сверху росли кривые сосенки и одна, неведомо как оказавшаяся на такой высочени, грушка-дичка.
Мирослав куснул зелёный и твёрдый бочок. Сморщился, сплюнул и, размахнувшись, бросил огрызок в шуршащие заросли. Перед долгим спуском вниз еще раз окинул взглядом диспозицию, стараясь запомнить понадежнее. Хотя, что там запоминать? Степь, болото, камышовое поле с четырьмя «выползами». И в центре – будто бы стог сена, намётанный и так, под дождями и ветрами, забытый… «Стог» лежал неподвижно. Но та неподвижность – один сплошной обман. Змеюка нажралась, вот и лежит. Греется и переваривает ворованную лошадку.
Капитан вздохнул. Сюда бы пушку фунтов на двенадцать да толковых бомбардиров. Из мушкета не попасть, хоть ты терцию сюда затащи и залпами бей. Но мечтать не вредно, вредно возлежать под деревом и ждать, пока яблоки сами в рот попадают. Но упавшие обычно гнилые. Или червяками понадкусанные. Ну ничего, и не таких бобров любили! Оно ведь что главное в бобровом люблении? Верно! Хатку разворошить. А дальше само пойдёт.
Больше всего раздражало солнце, припекающее даже сквозь войлочную шляпу. Сам спуск был долгим, но легким, разве что сапоги на осыпи скользили. Приходилось хвататься за кусты, чтобы не сверзиться к подножью. Зато было время подумать и прикинуть ход предстоящего боя. С таким противником Мирославу сталкиваться не приходилось. Схожий гад попадался, но имелись опытные люди, корабль и много-много пороху с хитрыми запалами… Ну и Гюнтер был. Который один стоит половины Дечинского арсенала. Интересно, рискнул бы капитан охотить злобную тварюку с бандой таких недоделков?
Внутрь зарослей не полезем – дурных нету. Будем снаружи встречать и пользовать. Сюда, на вершину, в смысле, мы загоним кого-нибудь побесполезнее, но поголосистее. Подумаем, то ли орать он будет, указывая, куда наше бревно поползло, то ли еще как…Точно! Кто из парней в моря ходил? Вроде как Юзек Кашуб зерно из Гданьска возил. Ладно, уточним. Остальных поставим напротив змейских вылазов. Литвин не участвует, с ним и лошадьми надо кого-то оставлять. Как раз по паре человек на каждое направление остается. Ну и он сам с лейтенантом в резерве. Хотя испанец на резерв не согласится. Умный же, взрослый человек, а все туда же! Железом махать любой дурак сможет. А вот головой думать... Ладно, голова у Диего тоже неплохо работает. Не будем зря грязью поливать. А что в бой рвётся, так ему положено. Испанец же, а не селёдочная душа какая-нибудь.
У змеи чешуя должна быть о-го-го! Белым оружием утрахаемся. Как знал, когда припас собирал! Гранаток должно хватить. Ну и всё «огневое» зарядить, не жалея пороху…
Мирослав погладил пистоль. Улыбнулся. Ну что, сразу и оценим, с кем можно сады соседские обносить.
***
Диего напряженно всматривался в колышущиеся заросли камыша. Рядом переминался с ноги на ногу Красавчик Руперт. Лейтенант предпочел бы в соратники Мирослава или Йозефа. Но командир на пару с Котодралом ушли поджигать болото.
Красавчик вздохнул. Так громко, что всем было понятно, как Руперту тоскливо и как он завидует иным ловкачам. Главный ловкач Збых лежал в развалинах. Литвин-подранок вместе с парой наёмников остались для охраны лагеря и резерва на случай всяких внезапных неприятностей. Охранников выбирали жребием, и Угальде, вспомнив долгие часы, некогда проведенные за игорным столом, потратил кучу сил на подсказки судьбе, дабы оказаться в таком редкостном боевом деле. Зато как громко возмущался Руперт! И с чего, дьявол тебя задери? Вроде ты не лорд и не сидишь на мешке с шерстью посреди своего гнусного Парламента. Так что изволь хватать увесистый вьюк и тащить его вооон туда! Нет, лошадки останутся здесь. У них копыта. От копыт – грохот и сотрясение земли. От грохота – просыпаются. Ты же не хочешь, мой прыщавый дружок, чтобы невыспавшаяся добыча сама вышла на охоту?
Нести, впрочем, оказалось не так далеко. Меньше мили. Ребята засомневались, поможет ли такое банальное оружие? Шкифы ведь вокруг с ихним непознаваемым колдовством! Но, потягав тяжеленную суму с гранатами, все решили – непременно поможет. Иначе чего надрывались?
Угальде попытался уговорить капитана ещё разок развернуть карту – уж очень хотелось любознательному испанцу накрепко запомнить, где доведется им совершить подвиг, достойный самого Сида! Ну и собственных предков в доблести переплюнуть. Драконы-то прадедовские жрали траву, а змея – татаринов и лошадёв! Звучание на местном языке двух последних и весьма сложных слов лейтенант специально уточнил у многоопытного командира.
Но эль команданте лишь хмуро глянул из-под бровей и посоветовал лейтенанту засунуть любопытство туда, откуда изрыгается переваренная жратва.
***
…Потянуло дымком. Диего посмотрел на вершинку – не прыгает ли там наблюдатель, не размахивает ли тряпкой оговоренного цвета? Но Юзек Кашуб стоял неподвижно.
Лейтенант перекрестился, прочитал молитву. Дымом тянуло все сильнее. Черные струи поднимались в небо, причудливо закручиваясь, будто сами были змеиного племени. Высохшие стебли трещали всё сильнее.
– Лейтенант, – жалобно проскулил Руперт, – я сейчас по-быстрому. До ветру! Что-то прижало – мочи нет!
– Гадь здесь! – рявкнул Диего, чувствуя, как ползет по загривку холодная струйка пота.
– Я быстро, – закряхтел англичанин, поспешно развязывая шнуровку.
***
…Минуты ожидания тянулись подсохшим соком гевеи[25]. Угальде едва не прозевал первые взмахи куска белого полотна – сигналя, Юзек для понятности подбежал к левому скату вершины. Не оступился бы морячок, не грянулся башкой о землю…
Диего устремился к соседнему «ходу-выползу», дёрнув Руперта для пущего ускорения за ворот жака[26]. Англичанин, свалившийся от неожиданности на четвереньки и стреноженный штанами, руками-ногами перебирал на удивление споро, может и не отстанет…
Парни ждали на позиции – вроде бы никто не сбежал. Целили стволами в заросли, грели на взмокших от пота ладонях тяжёлые гранаты…
– Тут бы силок впоперёк натянуть, да где такой толщины петлю сыскать, – пробормотал Магнусс и, содрав с головы шляпу, швырнул себе под ноги. То ли примета такая у человека, то ли от страху. Диего предпочел бы первое.
***
...От камышей пришлось отступить. Пламя пожирало сухую пищу с яростным треском, и жар стал нестерпимым. Юзек-сигнальщик заметался вдоль вершины.
Затрещало сильнее, взлетело высокое облако искр.
– Готовьсь! – заорал лейтенант, сбился на кашель. Дым драл горло куда хуже самого паршивейшего табака…
Защелкали взводимые курки. Зашипели фитили гранат – их специально сделали длинными. Сами собой вспомнились старые строки:
Вьется знамя на ветру – Испания за нами!
Дети Сантьяго – терции слава!
Пикинеры – фланги прикрыть!
Тот свободен, в ком страх убит… – прохрипел лейтенант.
Бойцы не поддержали – слов никто не знал. Каждый своё бубнил сквозь кашель: кто духовный гимн, кто похабную песенку ландскнехтов. Спугнуть змею не боялись – мимо выполза она никак не проскочит. А треск пламени куда страшнее шёпота нескольких людишек.
***
…Гадина выметнулась неожиданно. Стена горящего камыша разлетелась вдрызг, будто картечью по ней жахнуло. Кто-то ойкнул за спиной лейтенанта. Змея замерла – пламя осталось позади, и чудовище приходило в себя. Тяжело вздрагивали опалённые чешуйчатые бока. Немигающие глаза выбирали жертву. Ещё миг, и бросится…
– Бей!
Гренадёры из охотников были паршивыми – гранаты легли вразброс. Дымки запалов совершенно потерялись среди дыма пожара. Громыхнуло. Раз, другой! Когда командиры планировали ход боя, то эль команданте опасался, что осколками гранат достанется и метателям. Обошлось. Зато ужасное создание неистово зашипело-заскрипело. От мерзкого звука заложило уши. Не похоже, что взрывы причинили тварюге серьезные увечья, но уж разъярили-то точно. Мощное тело, тускло блестя кровью из ободранных боков, собралось в серо-золотистое пружинистое кольцо...
– Огонь! И гранаты готовь! – зарычал лейтенант, первым вскидывая пистолет.
Залп встретил бросок адского создания, сбил жуткую атаку. Огромная голова сшибла лишь крайнего наёмника – несчастный отлетел шагов на двадцать, покатился по траве и замер с раздавленной грудью. Рассыпавшиеся стрелки дали второй, куда менее слаженный залп. Змея ответила ужасным хрипом, перекрывшим треск огня, бушевавшего совсем рядом, вскинулась. С неимоверной высоты глянула на испуганно пятившихся человечков. Кто-то из припоздавших наёмников выпалил из пистоля, целясь в глаза опалённой гадины.
– Гранаты! – отчаянно завопил Диего, забивая в ствол новый заряд. Сбоку кто-то возился с запалом. Спаси нас Святая Дева, уже не успеть… Чей-то торопливый выстрел – свинец рванул чешую на шее гадины. Скользнуло грациозно и неотвратимо могучее тело, раздался крик стрелка – челюсти перехватили его поперек тела и тщетно несчастный колотил рукоятью пистоля по голове твари.
– Залп! Залп, будь вы прокляты! – кричал лейтенант. Загремели выстрелы, живые кольца змеиного тела свивались в конвульсиях, хвост стегал, вспахивая чёрную землю, сшибая с ног стрелков. Угальде выжидал – вот обдало, почти обожгло резкостью запаха твари, выстрелил, постаравшись всадить пулю ближе к шее гадины. Вздрогнувшая тварь изогнулась, испанец отшатнулся, бухнулся на задницу. Успел увидеть, как Магнусс укорачивает фитиль гранаты. Вот безумец отбросил нож, поджёг огрызок фитиля…
Диего догадался, что сейчас ему оторвет ноги, и попытался откатиться подальше…
Громыхнуло почти тут же. Сверху посыпались мелкие камешки, лейтенант осознал, что его сапоги в крови. Слава Деве Марии, в змеиной, а не испанской! Её в человеке куда как меньше…
Хлопнуло несколько выстрелов подряд. После предыдущей канонады они показались почти неслышными. Змея извивалась совсем рядом – изгибы истерзанного тела обдавали вонью и новыми брызгами крови…
Угальде подскочил на корточки, просыпая порох, стал заряжать пистолет. Пуля не лезла. Испанец выругался, отбросил пистолет, потянул из-за пояса пехотную шпагу, бесполезную против такой туши...
Оказалось – напрасно. Разом треснул сдвоенный выстрел: и капитан попал, и Котодрал был точен. Змея, получив три унции свинца в башку, замерла, лишь продолжал дергаться опалённый хвост. Солдаты старались держаться от него подальше – даже безголовые змеи куда как опасны. Угальде, опомнившись, тоже отбежал в сторону и, наконец, перезарядил пистолеты.
По исполинскому телу прошла последняя дрожь, и чудовище замерло.
***
Рядом, шагах в десяти от издохшей твари, уходил к своему протестантскому богу Руперт. Уходил, и всё никак у него не получалось. Многопудовая туша мимоходом сшибла Красавчика, сломав тому хребет.
Парень, белый как снег, что-то неразборчиво шептал, скрёб пальцами по земле. Прочие наёмники, позабыв про знатную добычу, стояли вокруг, отводя глаза.
Командиры переглянулись. Англичанин не жилец. Это любому понятно. Мирослав помрачнел, кивнул на дагу…
***
После полудня отряд двинулся в путь. Бодро ступали отдохнувшие кони. Завернутая в наскоро сшитый «саван», покачивалась меж двух лошадок змеиная голова, кровила материю, роняла тягучие капли на пыльный шлях.
Позади страшноватого вьюка ехал финн-хаккапелит, понукал нервничающих лошадей, тряс исколотыми пальцами, морщился. Вот же странная штука жизнь. Иногда куда легче угробить тварюку, чем сшить ей пристойное вместилище!
О Руперте-Красавчике и двоих собратьях-неудачниках, неглубоко зарытых в сухую землю, Магнусс думал с благодарностью. Сберегли товарищи денежку! Доля-то их на прочих поделится.
Глава 4. О вреде горилки и оживлённостях
…Чувствовала, что петля затягивается. Как же не вовремя казак-гуляка к девке вернулся! И ведь не было на то возвращение знака, не рвались нити! Чего стоило подождать да сгубить мерзкого убийцу неспешно, с мукой и пыткой должной?! Поспешила, а ведь истинная месть – она остыть должна, закоченеть! Поздно сожалеть, бежать пора! Искать будут бабу грязную и нелюдимую. Сколько лет мышью облезлой в халупе над берегом просидела? Помогло? Нет, теперь всё иначе пойдет! И что толку было Старую силу без пользы хранить и беречь?
К селу вернулась через двое суток. Еще три дня выжидала годную к большой ворожбе ночь, слуг выбирала да высматривала добычу подходящую...
***
…Тихи украинские ночи, да только случается и иначе.
С громоподобным скрипом входили в землю лопаты, тулумбасами[27]гремели отбрасываемые комья земли, отхекивались загнанным дыхом сами копальщики, грохотали о рёбра колотившиеся в ужасе сердца. Но хуже прочего было лузганье – те «лузг» да «щёлк», словно гвозди в виски вбивала проклятая ведьма. Да когда ж у неё эти семечки гарбузяные кончатся?!
Ведьма сидела на соседней могиле, вольготно откинувшись на покосившийся крест, лузгала, сплёвывая в траву светлую шелуху, да всё подтыкала под сраку подол. И то правда – промозглая ночь выдалась. Вон, ялынка[28], которую с могилки вырвали, уже иголками поникнуть успела. Не спасла колючая от нечисти. Или от того и поникла, что бессильной оказалась? Кто знает…
Раньше Хома думал, что в адовом пекле не продохнуть – вроде куховарни пополам с кузней – везде жара, волосья трещат, грешники в котлах пузырятся, Богородицу с апостолами поминая. Оказалось, ещё паршивее в аду. Пот со лба капает, а по спине мороз вьётся…
Углубились по грудь, вот-вот до гроба лопаты дойдут, а всё одно взгляд в спину страшнее. И то дияволово «лузг-щёлк», от коего сердце через горло выпрыгнуть норовит. Ох, ты ж божечки…
На молитву язык не поворачивался: тут же будто замороженное конское яблоко в горло вбивалось и этак претуго, что и не вздохнешь. Ох, вовсе пропал казак…
Как и почему очутился на кладбище со старой ведьмой и тощим не-пойми-кем, что держался за лопату как за загаженную хворостину, Хома осознавал с трудом. Не-не, от работы да перепугу, хмель из казацкой головы уходил, и что-то этакое брезжило, вспоминательное.
В Мынкивку явился четвертого дня. Или шестого? Э, вовсе ведьма казака окрутила, оглупила, в днях запутался! Явился, короче сказать. И заработок был: ту кобылу осмотрел, рецепт снадобья продал, три чирья сыну старостиному вскрыл. Чирьи были – загляденье! По три полугроша каждый вышел. Потом сел Хома в корчме прошенья сочинять и… Дальше туманно вспоминалось.
Хома Сирок был человеком незаурядным и можно смело говорить, образованным. Пусть из бурсы выперли, до духовного звания не допустив из-за злопыхательских наветов и пропитого казённого жупана, но для сироты и полную грамотность превзойти – подвиг немалый. После пинка из Киева жизнь вдоволь поводила казака по миру: до самой Остравы[29] с товаром хаживал, пусть и не особо удачно, но живой же. На войне бывал, под Корсунем из мушкета двух ляхов-крылачей[30] свалил, затем писарстовал сотенным писарчуком, превосходил науки лекарские в учениках у коновала, а когда тот с полюбовницей кошевого атамана убёг, и с людским лекарем довелось поработать. До истинного целительства не доучился, но если размозжённую ногу или руку отделить надобно, так то запросто – пан Зельян так и говорил «на пиле тебе, Хомка, равного не сыскать!» А уж на вскрывании чиряков и вовсе руку набил…
Как же так получилось, как вышло, что столь даровитый человек в ночной кладбищенской яме стоит и землю роет?! Да ещё не смея звука издать? Ну, выпил в корчме, так какой казак в наше суетное время пренебреженье горилке выкажет? То иль больной, иль вовсе недобрый человек. Да и повод был. Заработал, а после опять же свадьба случилась в Мынкивке. Не-не, не свадьба, а вовсе наоборот – похороны. Точно – похороны и весьма достославные! Дивчину в здешнем леске загрызли. Истинные волки или вовкулака-оборотень – то сам Хома и выяснял в здешней корчме. Общество волновалось – летом этакие злодейства в диковину. Хотя если с философической стороны посмотреть…
Три дня иль все пять? Вроде похороны были, не меньше трёх, значит. Горилка в Мынкивке не особо достойная, но варенуху делать умеют. Между кружками Хома о деле не забывал – прошенье или письмо изящным городским слогом – всё можем! Здесь грошик, там четвертак… Понятно, для вдохновения и гладкости слога потреблялась и горилка – без неё в корчме сидеть дело сугубо греховное и противоестественное. Той бабе в засаленной кирсетке[31] тоже бумагу писал, о чем толком не помнилось, но что туго дело шло, в башке застряло. Мутная баба прицепилась, объясняла надобность путано, да ещё когда перо очинял, палец ножом как нарочно зачепил, стол и бумагу запятнал…
Ох, что-то недоброе там вышло. Но ведь то иная баба была. Та вовсе тоща, тиснуть не за что, а эта… Не-не, эта тоже не толста, но вовсе по-иному… Иль та самая?
…Лопата глухо скребанула по дереву, звук бесстыже разнёсся над крестами и бурьяном. Замерли копальщики, и небо безлунное замерло, и чахлый огонек каганца обмер. Теперь Хома даже своего дыханья не слышал – тишь над кладбищем, да и над всей Мынкивкой столь зловещая, что, вслушавшись, в исподнее напрудишь.
Лузг, щёлк… – ведьма сплюнула и молвила:
– Что встали? Живей, раскапывайте, ночь ждать не станет.
Голос ведьминский, ржавый, словно цепища тюремная, да ещё с говором неведомым, будто по голому телу той ржавью карябал. Но как не понять-то?
Руки сами быстрей заходили, вовсю скребла лопата по доскам, второй копач тоже старался, так что задами сталкивались, когда края крышки очищали.
– Готово, ясновельможна пани, – дрожащим голосом сообщил нескладный и лохматый товарищ по несчастью.
– Ну так вскрывайте, – приказала хозяйка.
Хлопцы повинуясь, завозились в тесноте над гробом. Ослушаться и мысли не случилось – вело, вело адское заклятье, да чтоб ему… Хома и сам рад был, что осмыслить да ужаснуться некогда – работай, казак, не всё пропало, раз дышишь…
Было несподручно, пришлось весь гроб поддевать, да «на попа» ставить. Напарник согнулся, Хома, кряхтя, влез ему на закорки, изловчившись, поддел лопатой крышку. Визжали, неохотно вылезая гвозди, шевельнулась крышка. Отодрали, заслоняясь ею же, как щитом, попятились в дальний конец могилы…
Смотрела из гроба юная дивчина. Жутко смотрела, пристально, из-под ресниц длинных. Да кто ж ей так глаза закрывал?! Щелки остались, красавица, как живая. Только мёртвая: на лице белом пятна трупные, вокруг глаз густая тень, в цвет сырой земли.
– Не стухла красуня наша? – стояла у края могилы ведьма, всё небо заслоняя, смотрела, прицениваясь. – Хорошо, забот меньше. Поднимайте.
Копатели лишь крепче вжались спинами в сырую землю. Шевельнуться, двинуться к гробу было выше человечьих сил.
Лузг-щёлк, шелуха упала на кудрявую башку напарника.
– Оглохли, слуги верные?
– Так всю доставать, пани-хозяйка? – пролепетал худосочный хлопец, дрожащей дланью смахивая с кудрей шелуху.
– Свежевать по ямам умеешь? – усмехнулась ведьма. – Доставайте красавицу. Целиком.
Хома пытался застонать, да не вышло – не шёл звук из казацкой глотки. Эх, тут и дышишь по изволенью. Доставать, значит? Была надежда, что чёртовой бабе нужен палец покойницы, прядь волос иль еще что-то мелкое для тайных колдовских нужд. Но ведь не зря тачку катили. Сам же брал, как приказала. Ой, да шо ж будет-то?!
Было дурно, и Хома знал, что от нынешней ночи не оправится. Неможно казаку бояться, но тут не в сердце или башке ужас сидел, а в самой что ни на есть селезёнке. Мозг, образованный да ухватистый, вообще что-то затих, будто отмер.
Вынули. Неловко оттаптывая друг другу ноги, подняли покойницу из могилы – мертвячка норовила обратно сползти, точно непременно в могилу вернуться желала. Непристойно заголялись ножки, густо покрытые длинными почерневшими царапинами. Ведьма наступила покойнице на ворот сорочки, не дала в могилу нырнуть, подождала, пока могильщики наверх вылезут.
– На тачку кралю клади.
Гробокопатели пытались пристроить страшный груз – мертвячка была лёгкой, но уж очень неподатливой. Определенно не хотела кладбище покидать. Усаживая, Хома случайно надавил на живот покойницы – рука чуть ли не по локоть провалилась.
– Что творишь, бесстыдник? – насмешливо спросила ведьма. – И вовсе нашу красуню запортишь.
Могильщики торопливо забрасывали землёй опустевшую могилу. Шуршали комья, за спиной раздавалось размеренное «лузг – щёлк». Ёжась, Хома испытал краткий прилив облегчения, словно враз чарку наилучшей горилки выцедил – пощадила хозяйка, могла приказать и самим закопаться. И выполнили бы, куда тут денешься. Саморучно земельку бы заваливали, загребали. Видать, нужны пока что слуги чёртовой бабе...
Ведьма небрежно утаптывала рыхлую землю своими мужскими сапожищами.
– Чего вылупились? Вперед, да рысцой!
Ушлый дылда подхватил лопаты. Хома глянул на сотоварища недобро – так бы и выдать в ухо за хитрожопость. Ну да делать нечего – пришлось за тачку взяться. Поднатужился, сдвинул. Деревянное колесо покатило по тропке, мертвячка вздрагивала, ноги косолапо растопырились.
Тропка меж могил вывела к жердям-воротам, но едва напарник за них взялся, как донесся дребезжащий вздох-звон колокола. Часовенка стояла не так далеко, а словно за сотню верст отсюда, колокол свой одинокий звон испустил. Вот тут и ведьма вздрогнула. Стояли, замерев и боясь шелохнуться. Видать, дрожали руки казака – мертвячка в своем экипаже шевельнулась, запрокинула голову, словно желала оглянуться да попрощаться с кладбищем, так и не ставшим ей надежным пристанищем до самисенького[32] Страшного Суда.
– Пустое, ветер балует, – молвила ведьма, доставая новую жменю семечек. – Трогай, казак…
…Скрипело колесо тачки, кивала мертвая дивчина знакомым хатам. Тянулась улица пустая и вымершая – ни огонька, ни шороха, ни бреха собачьего. Ох, будто вымерло село. А ведь какая варенуха здесь водилась! Взвар медовый, а не варенуха! Сейчас бы хоть глоточек спасительный…
– Сворачивай, – приказала адская хозяйка.
Вкатили во двор корчмы – и тут темень, тишина.
– Побойчей, варвары. Запоёт петух, уж будет нам веселье…
Хома с кудрявым подельщиком вынули из тачки недобрый груз, поднялись на ступеньки – ведьма придержала дверь.
– На стол кладите.
Мертвячка легла на длинный стол, пропахший недопитыми и недоеденными сомнительными здешними яствами. Кудрявый носильщик расправил белый подол покойницы, дёрнул озабоченно носом.
– Так задирать надобно, – усмехнулась ведьма, ставя в изголовье свечу – при жёлтом свете покойница стала куда страшнее. – Иль забыл, как с грешными девами любовные дела крутить?
– Пани хозяйка, тут пусть вашей тёмности будет как угодно, но не по моей привычке то дело. Не умею я такого, – взмолился кудряш.
– Ты не умеешь, – он умеет, – кивнула на Хому зловещая баба. – А ты и на подхвате сгодишься.
Онемевший казак почуял, как подгибаются ноги. Да о чем она?!
– Ниток вощёных найдите да иглу шорную, – приказала ведьма. – Да гляньте хорошенько, может, подточить иглу надобно. А я пока подруженьку красавице приведу.
Разбрелись хлопцы по корчме – огонь в очаге едва тлел, от свечки больше тени по стенам скакали, чем свету было. И где те поганые иглы искать?
Хома шарахнулся от большой тени, согнувшейся за столом у бочонков – то был хозяин корчмы. Добрый человек, хотя и глуп как пробка. Не-не, не мёртв – дышит. Сна на всё село ведьма нагнала, ох, и крепкого сна!
Ведьма ушла в гостевые комнаты. Куда и зачем, Хоме думать было недосуг. Видимо, дьявольское заклятье малость ослабло – в душе вспугнутым зайцем заскакал опомнившийся ужас, заодно и здравые мысли в казацкой голове мелькнули. На цыпочках подскочил к сотоварищу по несчастью – тот сидел на карачках перед хозяйским столом, ощупью шарил среди хлама.
– Ты шо, сдурел?! – сущим змеем зашипел Хома.
– Да где те нитки…
– Бечь нужно! Разом!
– Куда бечь? Куда? – шепотом заблажил кудряш. – Уж попались, так попались. С головой и хвостом попались! Ты хоть знаешь, кто нас поймал, дурная твоя голова?
– Да мне… – Хома на всякий случай воздержался от ответной брани – вдруг чёртова баба до неё особо чутка? – Бечь нужно, говорю!
– Так не убежим, – лопотал кудрявый трусун.
Хома примерился было выдать хорошей плюхи с правого кулака, но, принюхавшись, передумал. Вот же бутыль, рядышком. Благоухает.
Тихо шпокнула догадливая затычка, горилка прохладная сама пошла в горло. О, то дело!
Казак перевел дух, ухватил за волосья сотоварища, сунул горло бутыли куда-то наугад. Попал. Кудряш хоть и был трус трусом, но не дураком – присосался, что тот телок.
– Тебя как звать, хлопец? – прошептал Хома, выдирая из хватких губ порядком полегчавшую бутыль.
– Анчес. Кобель-Еро Анчес, – представился кудрявый и рыгнул.
– Да уж вижу, что не сучка, – прошептал Хома, озираясь. – Что за прозвище чудное? С ляхов иль московитов родом?
– Ты казак вообще дурной или как? Говорю же: Мигель Хосе Анчес ка-баль-еро. Звание такое благородное. Вроде дворянского или панского. Гишпанец я. Из Кастилии свой древний род виду.
– Добро. Гишпанец так гишпанец, – поспешно согласился Хома, чуя, что имеет дело с завзятым брехуном. – Только не каркай – не нужно нам в костилью. Наоборот бы, в живых пока остаться, а?
